Туман. часть четвёртая глава вторая

Олег Ярков
               

               
                ВСЁ,  ЧТО ВИДИТСЯ,  НЕ  ЕСТЬ  ТАКОВЫМ.




 



                «В карты играешь, а козырей не  знаешь» 
                Русская народная пословица.

Как и обещал, прибыл Александр Игнатьевич на третий день после получения письма.
Нанятое ландо было отпущено, саквояж отнят, а сам надворный советник заключён в дружеские объятия.

На многажды описанной веранде дома Кириллы Антоновича уже стоял стол, накрытый такими яствами, такими творениями Циклиды, что невозможно, без пробуждения могучего аппетита описать находящееся на том столе. Вот, взять, к примеру, эти не передаваемого вкуса «дамские пальчики» - свёрнутое в трубку отбитое мясо, с начинкой из грибов, сыра, ветчины, рубленых яиц и зелёного лука. Готовится это на пару, с толикой перца и … нет, не могу! Я опишу лучше Прошкины проказы, но не кухонные произведения его матери-кудесницы! Всё, забыли и переходим … действительно, перейдём к Прошке.

Это та деталь, кою имел в намерениях осветить позже, но в силу чрезвычайных причин опишу сейчас. Просто надо отвлечься от… просто надо отвлечься!

Итак. Совершенно нежданно для всех, я имею в виду наших друзей-помещиков, а также тех, кто их окружает, и также стойко переносит откровенный террор сего сорванца, были не то, что удивлены, а просто сражены проявлением и внимания, и искренней привязанности этого мальца к Злойке.

А вот что никак не укладывалось в головах вышеперечисленных, так это полнейшая взаимность коня к Прошке. Представить такое сможете? Злойка счёл мальца ровней своему единственному другу!

Прознав про сию дружбу, Кирилла Антонович счёл её выгодной. Как, спросите вы? Просто – шантаж! Помещик шантажировал Прошку этой дружбой, заявляя, что ежели во всём мире, включающим в себя и усадьбу, не воцарится мир и спокойствие, то не видать ему, горлопану, коня, как своих ушей!

Ах, дорогой мой Кирилла Антонович! Не учли вы, что новое поколение, в лице того самого кухаркиного сына, вероятно и не умнее прошлого, то есть, вашего, однако хитрее во сто крат!

В подтверждение моих слов расскажу об одном случае. Перекрикивая разыгравшегося Прошку малопонятными словами ( из-за раздававшегося шума малопонятными), из коих возможны было вычленить лишь «Злойка», «никогда» и «уши» в родительном падеже, этот прохвост тут же умолк, а после чего, бестия, спокойно и взвешенно заявил.

--Не пустите к Злойке, не слыхать вам тишины! Ни-ког-да!

Далее мир снова погрузился в пучину первобытного шума.

И для какой нужды было сделано сие отступление? А для такой, что во всё время пребывания надворного советника в имении Кириллы Антоновича, сохранялась девственно тихая атмосфера спокойствия. Шантаж кухаркиного сына возымел своё действие и впредь, в любой миг по его пожеланию, он был отпускаем в конюшни штаб-ротмистра, где его дожидался конь Злойка. Более, в сей книге, разумеется, о шумном Прошке мы упоминать не станем.

Долго ли, коротко ли проходило пиршество на веранде, для нас не важно, поскольку за столом, да ещё и уставленном такими, непередаваемыми кушаниями, ни о чём серьёзном говорить было не принято. Хлеб да соль на столе – не мешай словами еде.
И только тогда, когда из кухонного царства Циклиды потянуло запахом ароматного кофе, а Кирилла Антонович достал свою любимую трубку, слова, проговариваемые на веранде, приняли облик деловых, важных и, оттого, весомых. Пришло время поговорить и о просьбе в письме, и о цели приезда.

--Прекрасно стряпает ваша кухарка, Кирилла Антонович! Даю вам слово, в коем не сыскать и намёка на лесть, что ни одна ресторация, что в столице, что в Москве, не сможет похвалиться такой кухней. Да, ещё и эта новомодная глупость – приглашать иностранных поваров, с их привычками приготавливать всякую мало  потребную снедь. Говорю вам. Как на духу – ничего, более вкусного, я не едал, почитай, лет тридцать. Кстати, раз уж всуе упомянули столицу, то настала необходимость дать пояснение в отношении письма и просьбы, содержащейся в нём.

Вы, господа и дамы, следящие со мною за сими событиями, тоже заприметили тот неуклюжий перескок с одной темы на иную в речи господина Толмачёва? Я делаю такой вывод – весьма щекотливую тему предстоит обсудить господину надворному советнику, настолько тонкую и деликатную, что ставшая привычной уверенная манера разговора, дала сбой, уступив место заметной боязливости перейти к самой сути разговора.
Положение спас Модест Павлович.

--Мы, с Кириллой Антоновичем, готовы поведать вам о том, что удалось разузнать о картах. Предлагаю с этого и начать. А после приступим и к вашим пояснениям. Согласны?

Было, доложу я вам, заметно, что по крупицам собранные сведения, коими, без малейшего сомнения, не владеют даже заядлые картёжники (хорошо-хорошо, не все игроки в карты, а подавляющее большинство их них), друзьями собирались совместно, и подошли, к исполнению просьбы, в высшей мере ответственно.

--Интересная, но и странная картина явилась нам, - начал свой рассказ помещик, - при том многообразии игр, разнообразии запретов и послаблений на карточные игры, кон коих обретает либо деньги, либо обусловленные выигравшим желания, порою самого мерзкого свойства, при том громадном количестве игроков во всём мире, число коих постоянно возрастает, цельной истории у карт обнаружить не удалось. Их появление приписывают бродячим цыганским родам, кочевавшим по Европе ХI века, Представляете, кочевавшим по Европе, которой, в ту пору, и не существовало! Некоторые историки утверждают, что карты, в том безусловном виде, в коем они стали привычны нам, были похищены у какого-то тайного ордена, и переданы в пользование людям. Такой, вот, карточный Прометей сыскался! А далее уже есть подробности – в одном манускрипте, датированном 1392 годом, указан некий шут по имени Эаким Григоннер. Для своего короля Карла VI Безумного, он и нарисовал четырёх королей, развлекая монарха, который, как вы понимаете, весьма соответствовал своему прозвищу, придумывая всё новые и новые игры. В том же манускрипте утверждается, что сей Эаким Григоннер придал каждому из королей облики исторических персонажей. Интересно, кому это утверждал автор манускрипта? Или навязывал свою мысль? Безумному Карлу шестому?

--Видимо тому, кто станет изучать сей труд! Кирилла Антонович, вы смогли так глубоко разобраться в картах лишь основываясь на моей просьбе?

--Знаете ли, Александр Игнатьевич, эта историческая сумятица с картами оказалась настолько противоречивой в своей первозданной привлекательности, что отказать себе в удовольствии узнать более, чем мне, да и нам вдвоём с Модестом Павловичем, известно, не смогли. И … да, признаю, что побудительной причиной, всё же, стала ваша просьба.

--Я польщён! Прошу, вас, продолжайте!

--С удовольствием! Итак – кто стал персонажами нарисованных королей? Первый упомянутый  король червей – Карл Великий. Пиковый – царь Давид, бубновый - Юлий Цезарь, и последний, трефовый – Александр Македонский.

--Очень любопытно, очень! Продолжайте!

--Любопытно то, что шут и себя изобразил, как персонажа придуманной им колоды, увековечил себя, так сказать. Догадываетесь, о какой карте я говорю?

--Шут? Джокер?

--Именно! Согласно моим наблюдениям, это весьма интересный персонаж. Вроде, как дурак, но, в действительности, самая сильная карта в колоде!

--А вот это странно ….

--Что, простите?

--Ничего, мысли вслух. Я позже озвучу эту мысль. А позабуду – вы мне напомните. Что ещё?

--Этот мосье Григоннер раздухарился на почве карт так лихо, что придумал ещё четыре персонажа – так называемых валетов. Они, как и короли, также стали обладателями имён реальных персонажей. Валет червей ни кто иной, как Этьен де Виноль, рыцарь, по прозвищу Ла Гир.

--Не тот ли это Ла Гир, первый придворный рыцарь, поддержавший Жанну Орлеанскую?

--У вас превосходная память и отменное образование!

--Благодарю вас! Теперь моё образование, обогащённое вашим рассказом, достигнет академического уровня!

--Господа, давайте оставим расшаркивание на потом? Я предлагаю скорее покончить с нашими докладами, и узнать не менее важные подробности от Александра Игнатьевича. Слушая вас, дорогой друг, и наблюдая за поведением господина Советника, я начинаю понимать, что сие «карточное дело» становится мне не по душе. То, что может вскрыться в конце нашего разговора, опасаюсь, никого из нас не обрадует.

--Не торопитесь с выводами, основанными лишь на предчувствиях! Я прав, Александр Игнатьевич?

--Боюсь озвучить собственные опасения, но мне сдаётся, что правота Модеста Павловича более обоснована, чем, кажется на первый взгляд. Однако, что бы нам ни сулило окончание разговора, предлагаю продолжить. У нас, на очереди, валеты, так?

--Так-то, так, только вы сбили меня с набранной скорости изложения.

--Быстрая лошадь и устаёт быстро, да кочек не примечает. Извините, просто пословица припомнилась. Продолжайте!

--Хорошо! Валет червей … да, уже был, рыцарь Ла Гир. Валет пик – весьма популярный герой французских баллад – Ожье Датчанин. Бубновый – сам Роланд из «Песни о Роланде». Некоторые знатоки осмеливаются утверждать, что сей валет обязан иному прообразу – Гектору, герою Троянской войны. На что они опирались, делая такие выводы? На греческий нос? На овал лица? До лучших времён предлагаю оставить обсуждение личности сего валета. И, напоследок, валет трефовый – Ланселот Озёрный, рыцарь Круглого стола Короля Артура.

--А … отчего умолкли?

--А это всё. По шуту – всё. Далее, с неотвратимостью зимы, следует XVI век.

--Прошу прощения, что перебиваю, но чем же вас не устраивает мосье Григоннер, как создатель карт? То, что вы рассказываете, может стать той самой историей, отсутствием коей, вы озадачены.
 
--В истории всё должно стоять на своих местах, вы так не считаете? Описывая, тем более, отдавая пальму первенства в создании карт шуту, следовало бы изложить все подробные детали этого, с позволения сказать, изобретения. А что мы имеем? Обычное балаганное действо, опирающееся на внешний эффект. На имена, ежели вы меня спросите, о чём я веду речь. Посудите сами – некто прочитывает сей опус, и открывает для себя связь между придуманным для игры рисунком, и громким именем исторического персонажа. Что сделает сей некто? Примет за правдивость всё прочтённое и, тут же, сам себя убедит в весьма логичном сочетании персонажей, и прорисованными рукою шута королями. А далее случится и более того! Разорвав бумагу на новой колоде, тот же самый некто примется в упоении искать схожесть исторических персон с карточными. И поверьте, сии схожести сысканы будут непременно!

--Что вас, в вашем же рассказе, не устраивает?

--Не устраивает то, что никак не предлагается объяснение названию мастей. Что такое подразумевал шут Эакмен Григоннер, называя Александра Македонского королём треф? Что есть такое «трефы»? А «бубны»? Про сию символику нет ни слова! Вот поэтому я не считаю полностью достоверной и саму историю карт, и дошедший до нас миф о шуте Карла VI.

--Логика всегда была вашей сильной стороной. Но, позвольте полюбопытствовать, коль вам не по душе шутовские карты, для чего вы о них рассказали?

--По двум причинам. Первая – это наиболее красочная, и наиболее полновесная гипотеза появления карт. А вторая – это то, что эта красивая, но гипотеза, в отличие от остальных гипотез, бледных, скучных и исполненных противоречий. У меня тоже есть некое опасение, что в конце нашей беседы все озвученные нами гипотезы будут отметены за недостоверностью и, как уступившие место мистической и потусторонней.

--Я воздержусь от преждевременного суждения. Вам есть, что ещё добавить?

--Разумеется! Дамы!

--Куда без них, - тихо промолвил штаб-ротмистр, и заскучал.

--Дамы, с присущей им виртуозностию совать свой нос во всё, что их окружает, смогли не только вмешаться в мужскую колоду, но и на правах асессоров войти в состав игровой элиты, протиснувшись между валетами, и королями. И тут без прототипов не обошлось! Дама червей – легендарная библейская Юдифь, усыпившая своей любовью врага Олоферна, и отсёкшая его голову. Дама бубен – Рахиль, жена Иакова. Тут имеем любопытный пассаж – бубновая масть означает «деньги», а Рахиль была легендарно скупой! Дама треф оказалась лишённой постоянства. Сперва была Дидона из Вергилиевской «Энеиды». А позже, но не намного, её сменила коварная соблазнительница Аргина. К слову, «Аргина» - это анаграмма к слову «REGINA», что означает ….

--Королева. Я снова воздерживаюсь от выводов. Что ещё?

--Первое, по-настоящему документальное подтверждение появления карт, отдалено от нас, примерно, на двести шестьдесят лет. В документах 1649 года присутствует Уложение, предписывающее поступать с карточными игроками, как с татями. У меня, пока, всё.

--У вас? Значит, что у Модеста Павловича имеется добавление?

--Да, имеется, однако не такое увлекательное. По просьбе Кириллы Антоновича я искал упоминание о картах в доступных публикациях о Рахманских традициях, и в дневниках известного вам оккультиста Анри Папюса.

--Господи, куда же вас занесло!?

--Можете теперь представить, куда меня заносит по просьбе друга!

--Слушаю вас со всем возможным вниманием!

--Итак. Эти Рахманские последователи, со своими традициями, утверждают, что игральные карты обязаны своим появлением Египетским жрецам. Даже и дата указана точная – с незапамятных времён. Вот, в те самые времена, жрецы стали подозревать, что Египет долго не простоит. Собравшись, как-то, в одно из таких времён, они решили передать грядущим поколениям свои мистические знания. Чтобы быть уверенными, что их знания всё же дойдут до потомков, они решили облачить свои знания в то, что никогда не исчезнет с лица земли – в человеческие пороки. Они, видите ли, ещё в свои незапамятные времена уже усвоили, что порок есть неотъемлемой частью человеческой породы. А чтобы сами карты, как, мистический атрибут в порочном обличии, не потерялись среди прочих изобретений надвигающихся поколений, была придумана и спутница карт – азартная игра, ставшая, как мы видим, служительницей порока.

--Это весьма … вот так поворот! Да, простите, а что там господин Папюс?

--О нём позже. Ещё один момент, показавшийся мне интересным. Среди документов тех же последователей, я обнаружил упоминание о казаках, вернувшихся их Германии. Дата никак не определяется. Так вот, эти казаки привезли карты, якобы первые на Руси. А на словах они дали пояснения тем знакам, кои украшали противуположные углы карт. Это, видимо, и были масти. Пики, они называли «вини», изображавшиеся в виде виноградного листа, а трефы рисовались тремя желудями, расположенными треугольником. Толкование остальных мастей не прилагалось.

--Вот видите, Александр Игнатьевич, сие я и называю подлинностью истории! Какие-то казаки, откуда-то из Германии привозят, не Бог весть что! Однако, более чем вразумительно, толкуют начертание мастей. Не беда, что двух! Но объяснение появления масти есть! А у шута есть масти неведомого происхождения, старательно прикрытые громкими именами, которые, в свою очередь, покрывают всю несостоятельность истории появления карт!

--Весомое замечание!

--Оно тем весомее, - продолжал свой рассказ Модест Павлович, - история карт кем-то хитро придумана и продумана. К ней, истории, весьма и весьма неуклюже подкидывают казаков, с рассказом о мастях. Теперь же тот самый некто, о котором говорил Кирилла Антонович, ставший обладателем шутовской теории и казачьего рассказа о мастях, сопоставит вид масти «пики» с виноградным листом и свято уверует в изначальность названия масти. Мало того, он станет поклонником собственной карточной веры, множа число тех, кто по глупости искажает историю, пусть, даже, и карт, а после крепко накрепко запомнят её для передачи потомкам. И рассказ этого «некто» станет верстовой вехой в познании истории, блуждающей по кругу.

--Модест Павлович, я и не представлял, с каким жаром вы можете отстаивать свою стройную теорию! Мне думалось, что вы, как человек военный, более скупы на проявления эмоций.

--Как говаривал мой ординарец – был бы хлеб, а зубы сыщутся!

--Да, верно. И всё же, что с Папюсом?

--У него в дневниковых записях, я прочёл такое: карты, - пишет он, как и всё остальное на этой земле, не были дадены без тайного умысла. И умысел сей заключается в том, что из этих карт дОлжно сложить комбинацию, открывающую врата в наш мир беззаконию, страданиям, лжи и, как следствие, отыманию у человеко всего людского, даденого Богом. Комбинация та сложна, и всей жизни человеческой может не хватить на её составление. Поэтому задача была упрощена – карты достались всем желающим, научив их, кажущимися безобидными, пасьянсам, заполнив азартом игру на деньги и дав подсказку для гадания на оных. Теперь же, множество людей в мире перекладывают карты, приближая составление необходимой комбинации. Одним словом, карты даны, как противовес разуму и процветанию. И в конце этой дневниковой записи имеется приписка – некие, отдельные части той комбинации уже сложены. Пусть и части, сказано в дневнике, но они уже приносят свои маленькие плоды недостойным силам, и большую надежду на скорое достижение желаемого. Я думаю, он имел в виду комбинацию карт. У меня всё.

То ли близился вечер, и уставшая за день природа примолкла, готовясь к ночному отдохновению, то ли мир услыхал слова, произносимые Модестом Павловичем, и поразился тому коварству, творимому на этой земле. То ли от впечатления, произведённого разговором, наши герои перестали обращать внимание на то, что происходило за пределами их мыслей.

Кирилла Антонович сидел в своём кресле, откинувшись на спинку и, повинуясь старой привычке, поглаживал шрам на правой щеке.

Модест Павлович, положив левую руку локтём на стол, а правый локоток, опустив на колено, понурил голову и глядел куда-то, но не на дощатый пол, и не на свои башмаки. Он смотрел сквозь них.

Знавший более остальных об истинной причине заинтересованности картами, Александр Игнатьевич поднялся и вышел из-за стола. Он дошёл до края веранды и, заведя руки за спину, глядел на небо.

Наши герои так и оставались молчаливыми фигурами, наполненными собственными мыслями. Кирилла Антонович перебирал, и подвергал систематизированию всё сказанное им, и его другом. Пока, ещё, он не был расстроен, либо разочарован. Он сводил всё в строгую логическую систему, дававшую ему возможность поглядеть на всю картину целиком. А по сути – он просто старался понять услышанное.

Штаб-ротмистр, сопротивляясь, всё же погружался в ужасающую догадку, высказанную господином Папюсом, могущую оказаться обычной правдой.

А Александр Игнатьевич готовился к разговору о том, ради чего он и приехал. Всё услышанное его, по меньшей мере, не радовало, а сопоставление его собственных знаний, со вновь полученными  – страшило предчувствием той беды, которую ни понять, ни предотвратить.

На веранду вышла Циклида. Одного её взгляда на сидевших в задумчивости господ было ей довольно для того, чтобы понять – мешать им нельзя.

Она наклонилась к Кирилле Антоновичу, и прошептала ему на ухо.

--Я сворю ещё кофе?

Помещик кивнул согласно, и совершил попытку сменить позу, но кресло скрипнуло, да так громко (а, может, тот звук лишь показался громким в вечерней тишине?), что на него обратили внимание советник и штаб-ротмистр, выйдя мигом из задумчивого оцепенения.

Александр Игнатьевич вернулся к столу.

--Господа, теперь моя очередь. Надеюсь, что вы понимаете, что моя просьба выяснить, как можно больше о картах, продиктована не такой уж сильной загруженностью служебными заботами, хотя, в малой доле, и этим тоже. Говорю прямо – я использовал ваши таланты и способности, намеренно не предваряя подоплёку просьбы. Мне нужно было ваше исключительное и вдумчивое мнение о картах. Не будь это дело таким малопонятным, с ним справились бы и мои помощники, и мне не пришлось бы покидать столицу. Теперь, господа, перехожу к главному и в той последовательности, которая, как мне кажется, наиболее верна. Менее декады тому, один из моих агентов возвращался из Дрездена, где был по служебной надобности. На вокзале его попытались обокрасть карманники, вы и сами знаете, как пресыщены ими места скопления людей, не говоря, уж, о вокзалах. Однако мой человек оказался готовым к подобного рода злодействам, и задержал воришку. Подробности опускаю, скажу лишь, что тот негодник тут же предложил отступного моему агенту, ради получения свободы от его крепких рук. Избегая деталей, скажу, что воришка был отпущен лишь тогда, когда освобождая свои карманы от чужих вещей, достал вот это.
Господин Толмачёв извлёк из кармана колоду карт. Ею пользовались, и многократно, причём о чистоте рук, либо о ломберном столе, не задумывались. Те карты перевидали много рук.

--Мой агент вежливо, как и полагается, выспросил у негодника, откуда сия колода, и как давно она у него. Ответ был получен маловразумительный, но его хватило, чтобы отпустить воришку, даже с благодарностью. Персона у коей была украдена колода, в памяти карманника не сохранилась, дату хищения, вспомнить, тоже не удалось. Припомнил вор лишь то, что двенадцатого января сего года, в день ангела того негодника, теми картами уже играли. Маленькое отступление – времени на создание карт уходит не мало. Я интересовался этим вопросом. Надо создать рисунок, оформить макет будущей колоды, нарезать офсетный камень и прочая, и прочая и прочая. И только через месяц-полтора кропотливой работы можно отдавать карты в печать.

--Не понимаю, для чего вы так подробно рассказываете, но предвижу, что печать карт есть, как минимум основной деталью вашей озабоченности. Не считая основательно, предположу, что карты вышли в свет не позже осени прошлого года. Я прав?

--Правы, причём примерно, как и я. Сейчас - второй акт, теперь уже нашего, общего дела. Февраля сего года одиннадцатого дня в Романовской галерее Эрмитажа был костюмированный бал, устроенный к очередной годовщине дома Романовых. Приглашены триста девяносто человек, почитай вся знать Российской империи. Гости прибыли, как и предписывалось календарём бала, в роскошных костюмах времён царствования Алексея Михайловича. Костюмы подбирались, кроились и шились под надзором некоего художника Сергея Соломко, а в целом бал носил не гласный девиз – a la russe. Девизу подчинены не только костюмы, но и музыкальные номера и то, что, поверьте, не представляет для нас важности. Бал удался на славу, если учесть, что это последний костюмированный бал нашего государя. Ушлые германские дельцы тут же вознамерились заработать, предложив выкупить эскизы костюмов у господина Соломко, и использовать русские мотивы одежды для … угадаете, для чего?

Модест Павлович рывком поднялся на ноги и, перегнувшись через стол, одним движением, как настоящий банкомёт, раздвинул карты по столу.

--Я думал, что мне показалось … а, ведь, верно! Смотрите, Кирилла Антонович, у дам на платьях меховые оторочки, видите, на головах кики и кокошники, у валетов на сюртуках высокие вороты, да и роспись на тканях …. Германцы выкрали эскизы и ….

--То, что они выкрали, полбеды. По, уже составленному договору, господин Соломко передаёт эскизы фабрике «Дондорф» в 1909 году, не ранее. Да, и потом, эта часть, юридическая, нас не беспокоит. Беспокойство вызывает вот что. Полюбуйтесь!

Теперь на стол легла стопка фотографических карточек и гелиогравюр, запечатлевших гостей на балу. Не менее дюжины придворных красовались на снимках в нарядах, стоимостью в целое состояние. Наши друзья принялись рассматривать те карточки, совершенно бессознательно раскладывая их напротив отобранных валетов и дам.