4
...ОСТОРОЖНО приоткрыв дверь квартиры, Зинаида Сергеевна заглянула в прихожую и убедившись, что там никого нет, на цыпочках пробежала к себе. Придержав замок, чтобы он щелчком не выдал ее, она бросила сумочку на стоя, поспешно разделась и, оставшись в одних только плавках и лифчике, облегченно повалилась на диван.
- Ф-фу, удачно пробралась, - тихо засмеялась она, представляя, как вытянутся лица «дозорных» Кардигаевых, не сумевших вовремя перехватить ее.
В своей комнате она чувствовала себя как за каменной стеной. Дверь у нее была крепка и надежна. А осаду эти злыдни сейчас не начнут. Им всегда нужен фон, одобрение публики, разделенная на всех коллективная ответственность. А поскольку еще не вечер и не все пришли с работы, нападение откладывается, но отнюдь не отменяется.
Просчитав , таким образом, наметившуюся ситуацию, Зинаида Сергеевна набросила на плечи легкий ситцевый халатик, поставила на плитку, сразу же багрово вспыхнувшую всеми своими спиралями, чайник и, отбросив широкую абрикосового цвета портьеру, распахнула дверь на балкон. В комнату тяжелой жаркой волной ворвались шум и дыхание улицы, запах близкой реки, бензиновых паров и недавно политых травы и цветов на подстриженных зеленых газонах.
Кремль напротив сиял нарядными окнами Большого Дворца и куполами старинных церквей и соборов. В эту пору, когда тени становятся длиннее и дневная жара постепенно опадает, хорошо было посидеть на балконе, провожая взглядом проплывающие речные трамваи и баржи и следя за кружащимися над ними голосистыми стайками чаек.
Однако на балкон Зинаида Сергеевна старалась не выходить, понимая, что вся их территория постоянно просматривается и любое появление в окне или на балконе тут же цепко фиксируется дотошной службой наблюдения. Но иначе нельзя. Ведь в Кремле живет Сталин. И кто может гарантировать, что отсюда, из Замоскворечья, затаившийся враг не исполнит преступную акцию.
О великом вожде, находящемся в такой близости от ней, Зинаида Сергеевна думала очень часто. Каждый день, как сегодня утром, проходя мимо Кремля и Александровского сада, она скользила взглядом по окнам зданий, выступающих из-за высокой зубчатой стены, надеясь увидеть в одном из них дорогое лицо с неизменной трубкой во рту.
Несколько раз, еще студенткой и школьницей, проходя в колонне демонстрантов по Красной площади, она видела Его на трибуне мавзолея, и каждый раз ее сердце разрывалось от любви и гордости. Однако эти быстрые, шумные прохождения - все кричали, приветствуя Его, и она, как ей казалось кричала громче всех, - не давали возможности по-настоящему разглядеть Вождя. Многочисленные же портреты и фотографии, висящие повсюду, несомненно, не передавали ни Его улыбки, ни такого знакомого доброго прищура.
Несомненно, Он мог быть и строгим, и грозным. Это было просто необходимо в затянувшейся борьбе с отщепенцами и предателями ленинского дела. Однако в представлении Зинаиды Он всегда оставался улыбающимся милым человеком, на руках у которого так доверчиво сидела самая счастливая советская девочка Геля.
- Ну, какой он, какой он? - многократно приставала Зинаида к дяде Алеше, хорошо знавшему Иосифа Виссарионовича по годам подполья и Гражданской войны. - Дядя Леша, расскажи. Ты же ведь и сейчас еще встречаешься с ним!
Но Алексей Александрович к подобным откровениям был не расположен и отшучивался, отсылая племянницу к недавно, вышедшей биографии Сталина, сочиненной известным французским писателем Анри Барбюсом.
- Там найдешь ты все, что надо.
- Да читала я ее... и даже помню наизусть! Но ведь самого главного Барбюс не передает. А я хочу видеть настоящего большого и красивого человека! Не чуждого всему человеческому, как Маркс, как Ленин... Хочу знать его привычки, образ жизни, домашнее окружение...
- Эк куда хватила, - суровел и хмурился Алексей Александрович, - Это государственная тайна... Ну а, если я скажу, что твой «большой и красивый» на самом деле низкорослый, рябой и рыжеватый, ты же мне все равно не поверишь?
- Не поверю, конечно. Потому что товарищ Сталин т а к и м быть не может!..
На столе зашумел закипающий чайник. Зинаида достала из высокого, украшенного резьбой серванта тарелку с вчерашними пирожными, вазочку с любимыми конфетами "Мишка косолапый" и коробку с сухариками. Чай был крепкий, душистый, с нежной пенкой удачной заварки. Зинаида пила его осторожно, дуя в чашку и все равно обжигаясь.
- У-у, мерзавцы, - прошептала она в сторону двери и даже кулачком взмахнула, грозя недругам. - Ничего, погодите, еще наплачетесь…
Как ни странно, но в ее возрасте и при ее работе, одной из самых престижных в стране, она панически боялась мышей, простуды и соседей. Это было в крови с раннего детства, с первых дальних гарнизонов, где когда-то служил ее отец. Правда, потом, когда он получил полк, и квартира появилась отдельная, жить стало легче. Но что помнилось - не забывалось, и опять повторилось во взрослой жизни, еще более сложной и непредсказуемой.
Страх теперь захлестывал всю страну. И даже в НКВД, где, казалось бы, места ему быть не должно, он витал над каждым, убивая уверенность не только в отдаленном будущем, но и в завтрашнем дне. Зинаида помнила, как все это начиналось. И процесс Промпартии, и убийство Кирова, и «закрытые» письма ЦК, о которых она как член университетского комитета ВЛКСМ узнавала из первых уст. Мудрый Горький писал: «Если враг не сдается, его уничтожают». И она безоглядно приняла этот лозунг, обещая в душе посвятить свою жизнь делу Ленина и его продолжателей.
Однако вредительство и измена проникли и сюда - в святая святых. Борьба шла не на жизнь, а на смерть - словно стенка на стенку. И за два с половиной года работы здесь Зинаида Сергеевна уже не удивлялась ни падениям великих, ни взлетам безвестных. Все решал некий рок, сатанинская сила, и избавить от этого могла только смерть - добровольная или принудительная, как кому повезет.
Зинаида видела, как «слетали» наркомы, как вчера еще благополучные люди становились сегодня никем и ничем. Она помнила, как застрелился начальник Иностранного отдела Слуцкий, дважды предлагавший ей работу за границей, как выбросился из окна кабинета Черток, самый подлый и злобный следователь ГБ, когда за ним пришли…
Год ее рождения был годом ПЕРВОЙ МИРОВОЙ. И вся дальнейшая жизнь прошла под грозным знаком Марса, в ожидании грядущих бед и катаклизмов. Обретаясь в стране, окруженной врагами, она, как и многие знакомые ей люди, верила, что будущая война будет легкой и победной, и, надеясь на п о д в и г, готовилась к нему. Поэтому, когда Гладыш неожиданно пригласил ее на закрытое загородное стрельбище, она с радостью согласилась.
...НЕВЫСОКИЙ длинный павильон, внешне напоминающий сарай или конюшню, охранялся весьма основательно. Территория его была огорожена высоким забором, вдоль которого бегали на цепях откормленные злющие овчарки, а в будке возле ворот и на высокой смотровой вышке в противоположном конце территории бдительно дежурили вооруженные часовые. Вероятно, здесь был какой-то оружейный склад. Да и все мишени в самом павильоне оказались непохожими на те, что обычно находились в общедоступных парковых тирах и служебном наркоматовском. Вместо зайчиков, мельниц и безликих фанерных силуэтов тут стояли во весь рост Гитлер, Муссолини, Франко, а рядом Черчилль и Даладье, Микулайчик, Сметона, царь Борис, Пятс, Хирохито и Маннергейм...
Разглядев эти цели, Зинаида чуть не ахнула от изумления, но сумела сдержаться, заслужив одобрительную улыбку комиссара.
- Это наши враги, - сказал Гладыш, подавая ей изящный, хорошо ложащийся в руку «вальтер». - И хотя сейчас у нас с ними приемлемые отношения, рано или поздно мы схлестнемся, и это будет наш последний и решительный бой. Только распространяться об этом нигде не следует.
- Понимаю, - сразу посерьезнев и помрачнев, ответила Зинаида. Предчувствие не обмануло ее. Война неизбежна, и к ней нужно готовиться каждый день и каждый час. - А меня их лики не интересуют. Вы мне лучше покажите, как э т о работает, - подбросив на ладони приятно оттягивающий ее пистолет, попросила она. - Я ведь только из «ТТ» и из нагана...
- Как «ТТ», - коротко ответил он.
И тогда, загнав патрон в ствол, она быстро подошла к барьеру и, прицельно щурясь на выстроившиеся вдоль стены фигуры, усмехнулась безжалостно.
- Ну-у, кого первым из вас пристрелить?
Гладыш, с удовольствием наблюдая за ней, такой красивой и дерзкой, при этих словах изумленно поднял брови и переглянулся со стоящим рядом с ним коренастым и толстеньким начальником тира.
- При-стре-лить? Ты сказала: при-стре- лить? - по складам, словно не доверяя своему слуху, переспросил он.
- Да. А что тут такого? - Она вскинула на него свои голубые непорочные очи и наивно поморгала ресничками. - Ведь они же для этого тут и стоят.
- Для этого, для этого, - радостно воскликнул начтир, взглядом испросив у комиссара разрешения на реплику. - Выбирайте, кто вам больше не нравится. Ну а лучше подряд... Все они одинаковы!
Он развязно хихикнул и, смущенно прикрыв ладонью рот, отступил в сторону, снова превращаясь в молчаливого, хорошо вымуштрованного истукана.
- Ты хоть знаешь, куда целиться? - обеспокоено спросил Гладыш, как-то странно оценивающе глядя на нее.
- Ну-у… под сердце или прямо в переносицу, - не оборачиваясь, ответила она.
И, медленно подняв руку, напряглась, сосредоточилась, и недрогнувшим пальцем нажала на спуск.
Грянул выстрел. В ноздри резко ударило терпким дымом. И фигура Гитлера, стоявшего в своей излюбленной позе, со скрещенными на животе руками, неожиданно дернулась и наклонилась.
- Попала! Попала! - закричала Зинаида, по-девчоночьи подпрыгивая на одной ноге.
- Сейчас посмотрим... - Начальник тира приложил к глазам бинокль и немедленно передал его комиссару. - Не могу себе поверить... Только снайперы так бьют.
- М-да, занятно, - протянул Гладыш, разглядев под челкой фюрера аккуратную черную дырочку. - А теперь давай по Муссолини... По Франко!.. По Хирохито!..
Напряженно следя, как точно, словно по заказу, дырявятся «лбы» мишеней, он, всегда умеющий держать себя в руках, неожиданно дал волю эмоциям.
- Сдаюсь, сдаюсь! Я-то думал удивить товарища. Показать ей класс стрельбы. А она меня самого на обе лопатки... Только где ты этому научилась? Не в нашем же тире!
- Нет, конечно, - возвратив ему пистолет и краснея от похвалы, сказала Зинаида. - Еще в детстве… у отца в полку, вместе с кавалеристами... А потом в школе, в университете, в кружках ОСОАВИАХИМа. И, конечно, у нас. Вы довольны?
- Х-ха! Доволен ли я... - Он обнял ее за плечи и легко повернул к себе. - Погляди на меня. А потом на хозяина. Он таких, как я, знаешь, сколько видел? А такую, как ты, впервые. Так что ли, Головкин? Отвечай!
- Так точно, товарищ комиссар государственной безопасности, - по-военному четко отрапортовал начтир. И добавил, расплываясь в широкой умильной улыбке: - Нахожусь в душевном потрясении и под присягой подтвердю… подтвержу… что подобная дамочка, можно сказать, единственная. И как в смысле красоты, так и в стрелковом отношении.
- Ну, ну, ну, ты не очень-то, - шутливо прикрикнул на него Гладыш. - Ишь, разговорился, угодник льстивый! И никакая она тебе не дамочка, а наш сотрудник, лейтенант. Понятно? А теперь прощай, Головкин. Жди меня на следующей неделе...
Уже сидя в машине, он неожиданно привлек Зинаиду к себе, но, словно опомнившись, тут же отстранился, и она, недоуменно взглянув на него, не понимая, чем вызван этот бурный прилив нежности, облегченно вздохнула и потупилась. По натуре страстная и увлекающаяся, она до сих пор не определила своего отношения к их связи, сближению, содружеству или как там еще можно назвать этот сложный загадочный альянс. А поскольку л ю б о в ь его вроде бы не интересовала , то и ее мгновенно вспыхнувшее чувство стало быстро ослабевать, и она уже не вздрагивала ни от его нечаянных горячих прикосновений, ни от нежных улыбок, которыми он время от времени одаривал ее.
«ЗИС» летел, волчьим воем сирены прижимая к обочинам обгоняемые и встречные автомобили. Отделенные от салона защитным стеклом, адъютант и водитель смотрели только вперед, и привыкший к свободе действий Гладыш мог творить у себя что угодно.
- Неужели ты не испытывала никакого волнения? - неожиданно спросил он, величаво откидываясь на спинку сиденья.
Зинаида недоуменно взглянула на него.
- Эээ… я не понимаю…
- Ну, когда ты мишени дырявила… Ведь они были там как ж и в ы е!
- О господи, - всплеснула руками Зинаида. - До сих пор не привыкну к вашим перепадам… Вы говорите одно, я думаю о другом… Но причем тут волнение? Я же стреляла по в р а г а м!
-Несомненно, несомненно...- Чувствуя ее нервозность, он взял ее руку в свою и легонько погладил. И опять испытующе впился в глаза, продолжая свой странный, то ли шуточный, то ли официальный допрос. - Но, однако, живого человека... не Гитлера, не Муссолини, а кого-то из наших... террориста или изменника ты смогла бы?.. Предположим, он смертник, и тебе поручили его убрать?
- Так, так, так, - отчужденно усмехнулась она, отворачиваясь к окну, за которым летела, надвигалась, кружилась молодая, обновлявшаяся с каждым годом Москва. - Вы как будто меня проверяете. Не так ли? - Она пальцем начертила на стекле какой-то вензель и, опять повернувшись к нему, исподлобья, с обидой выдерживая его взгляд, отчеканила отрывисто: - Прикажут - сумею… наверное. Я давно ко всему готова, и в райкоме вам могут подтвердить...
- Да мы знаем обо всех твоих доблестях, - поспешил заверить ее комиссар. И как в Испанию рвалась, и как с ранеными работала... Да и вся биография за тебя говорит. И отец, и дядя... боевые, уважаемые люди... Но у нас здесь иная романтика, на которой все держится и которая сама держит всех. И уж тут докажи, прояви, расстарайся. О себе позабудь, о родных, о знакомых... Только дело, которому служишь! Только верность ему!..
Целую неделю после этого разговора он не вызывал ее и не звонил, то ли выдерживая характер, то ли испытывая ее. И она, изнемогая от неведения, не представляя, чего ей теперь ждать, то и дело хваталась за телефон, но всякий раз бросала трубку и сидела в оцепенении, глядя перед собой и, конечно же, ничего не видя. А проклятый аппарат надменно молчал, а если и взрывался натужным треском, то лишь только по службе и только по делу.
«Почему он тогда спросил меня об э т о м? - напряженно думала Зинаида, вновь и вновь восстанавливая в памяти их последний разговор. - Неужели я дала какой-то повод? Или все это было специально подстроено, чтобы испытать меня, проверить мои мысли... решимость... Но ведь это рисовка! Естественное желание женщины произвести впечатление... Поглядите, какая я лихая охотница!
А он сразу, не подумав... не давая опомниться: «А живого смогла бы?» Да, наверное, смогла бы. Если б это был Голутвин, или кто-то из т о й банды. Тут бы у меня рука не дрогнула, потому что это священно - месть и расплата за все, за безвинную кровь... А вот если бы другого... например, Федора или, как его там по-настоящему, Рейнгольда...смогла бы? Едва ли! Вероятно, так и надо было ответить. А я глупо встала в позу. «Я давно ко всему готова!» Да к чему ты готова, дуреха набитая! Это ж только в мечтах мы такие решительные. А попробуй оказаться в подобной ситуации...»
Вскакивая со стула, Зинаида начинала метаться по комнате, лихорадочно хватая то одну, то другую бумагу и так же яростно отбрасывая их от себя. Хорошо, что в этой комнате она сидела одна и никто не видел и даже не подозревал о том, что творится в ее душе. Лишь «железный Феликс» смотрел со стены, равнодушный ко всем ее сомнениям и мукам. Но на то он и «железный». А она живая, горячая, кажется, впервые не могла совладать с собой и от этой растерянности и бессильной слабости готова была заплакать.