О чём плачут сосны Гл. 38

Клименко Галина
Гл.38


Яков осторожно поднимался по ступенькам своего дома.

"Тишина. Что ж это так тихо Авдотья сбирается?"  -  а то, что она уедет к матери, в этом он даже не сомневался. Но стоило ему зайти во внутрь их жилища и хлопнуть дверью, как тут же на весь дом раздался громкий плач и всевозможные причитания. Авдотья и кляла его, и обвиняла, и смерти желала, что только не довелось услышать! Но он не пререкался. Молча прошёл в спальню и увалился в постель. Жена находилась в другой комнате. Авдотья продолжала ругаться, не смолкая ни на минуту, но Яков сохранял спокойствие. А когда и в течение долгих часов не прекратились её крики до хрипоты и высказывания, у него нестерпимо разболелась голова и мужчина не выдержал.
Рывком поднялся с постели и направился к ней.

-   Авдотья! Ты слышишь меня?  -  женщина чуток успокоилась, чтобы узнать, что ей такого скажет муж.  -  Я же попросил прощения, так чего ты орёшь как скаженная? Ну сколько можно? Рази я отрицаю, что виноват? Не отрицаю! Коли не можешь простить, то собирай вещи, я зараз отвезу тебя хоть на край света, но выть тут на всю округу - не надо! Уже ничего не изменить, потому ты либо принимаешь всё, как есть, либо мы расстаёмся. Другого не дано. Но хочу, чтобы ты запомнила: коли мне придётся выбирать между тобой и дочерью, то я выберу дочь. Вот так, значит! Это моё последнее слово, а ты подумай.

Яков вернулся на кровать и задремал, с облегчением догадываясь - Авдотья не станет играть с огнём, раз уже примолкла. Женщина, конечно, прекратила истерику и впредь не повторяла скандалы, лишь изредка всхлипывала при его появлении, но атмосфера между ними витала до сих пор напряжённая и пока неразрешимая.

А в больнице в это время произошла встреча внучки с дедушкой и бабушкой, которых она никогда не видела и даже не подозревала о их существовании. Прасковья, досужая везде и всюду, перед самой палатой, где находилась Луша, вдруг заробела и пропустила вперёд Варвару Петровну. И пока они обнимались, Угольниковы скромно стояли в сторонке и виновато посматривали на красивую длинноволосую девушку, цветом глаз и волос так похожую на их сына. Но потом Луша поманила их к себе, ведь самой ей вставать ещё нельзя, и с волнением и нежностью прижималась к груди Прасковьи Ильиничны и колючим усам и бороде Михаила Фёдоровича, но была неподдельно счастлива и старики это явно видели.

Плакали вновь все: Луша ещё раз поведала, как она рада обрести новую семью, а "бабуня с дедуней", в свою очередь, тоже признались ей в любви и что николы не допустят различия между старшим внуком и ею. Затем все вместе обсуждали, как им жить дальше и пришли к всеобщему согласию, будто Варваре Петровне и Луше нужно срочно перебираться в Фёдоровку, и пока девушку ещё не выписали, то они сами перевезут все их вещи, а также в пояс поклонятся Катерине Оленевой за то, что та помогала растить Лушку и предоставила им когда-то крышу над головой.

Коснулся разговор и того, как она собралась величать мальчонку и Луша призналась, вроде давно ей нравилось имя "Саша" и даже, если бы родилась девочка, то всё равно назвала бы её Александрой. После посещения больницы, Варвара Петровна и Прасковья Ильинична с Михаилом Фёдоровичем, повернули стопы к конторе, а там Иван Андреевич оформил им документ, где малышу дали инициалы его деда и в итоге получилось следующее: 19 мая, 1938 года, в селе Фёдоровка появился на свет мальчик, которому было дано имя Александр, отчество - Яковлевич, а фамилия - Угольников.

-   А от теперь, бабка, попробуй тока мне не налить!  -  шлёпнул жену ниже спины Михаил Фёдорович, чувствуя, что подгадал момент. И не ошибся.

У Луши нынче выдался незабываемый день, двери её палаты распахнулись и вечером, впуская в помещение Артёма с Дариной.

-   Луушкааа...  - протяжно обратился к ней парень, протягивая руки, готовый крепко обнять.  -  Я в восторге, что у меня теперича есть ты!  -  он расцеловал довольную девушку, а потом и Дарина последовала его примеру. Молодые принесли мёд с орехами и маслом, как и обещали, а Луша вновь плакала от счастья и благодарила Господа за Его доброту.

Промелькнуло ещё четыре дня и, наконец, долгожданная выписка.

Все присутствовали на этом празднике, кто только пожелал: и соседи, и друзья, и кумовья, и просто прохожие мимо дома старых Угольниковых. Наливали всем. Столы разместили во дворе и гулянка продолжалась почти двое суток. Приехала на торжество и Анфиса Сидоровна со своим Володюшкой, и, конечно же, подтянулись Иван Андреевич со Светланой, которые заняли почётное место рядом с хозяевами. Только среди них не было Авдотьи.

Яков долго уговаривал жену, но она так и не согласилась вместе со всеми разделись общий восторг и ликование. Они с Яковом ещё не добились между собой гармонии и единодушия. Авдотья не покидала его, но толку от того никакого. Она стирала, готовила, подавала, но всё делала со злостью, с громыханием посуды и с применением множества ухищрений, дабы муж не забывал о её сильной к нему неприязни.

-   Это же не мой внук, а твой. Вот и иди, а мне там делать нечего. От когда у Тёмы чтось народится, тогда другое дело, а покуда веселье не для меня. -  ехидно отвечала она на просьбы супруга. В итоге, Яков махнул рукой, смачно выругавшись, и отправился к родителям сам.
Там он, от чрезмерного довольства и одновременно, от чрезмерной печали и неустроенности, что жена его никак не поймёт и никак не может простить, хватил лишку, но при этом стал покладистым и настолько добросердечным, что ему тот час захотелось спасти и приголубить весь Мир.

Спотыкаясь, он ночью пробирался домой, в хмельном уме составляя планы насчёт Авдотьи, мол, ещё раз повинюсь перед ней, и жена, наконец, отпустит мне все мои грехи. А как иначе, ить впереди ещё целая жизнь. Но Авдотья не присоединилась к его точке зрения и к его откровенным призывам. Нет, она была не против того, что муж стал перед ней на колени и униженно повторял:

-   Прости меня ради Христа, Авдотьюшка, умоляю, прости!  -  то ей нравилось, поэтому она осмелела и громко произнесла:

-   Можа когда и прощу. Так уж и быть, я подумаю над тем.  -  женщина нарочно брезгливо передёрнула плечами.  -  Но у меня есть условие. А чтобы твоей доченьки никогда тут и духа не бывало, ясно ли говорю? Да и ты туда меньше шастай.

От сурового приговора бабьего каприза Яков сразу протрезвел и медленно поднялся с колен. Они стояли так близко к друг другу. Мужчина нахмурил брови и не добро сверкнул глазами.

-   А вот тут я с тобой не согласен. Лушка и сама навряд сюда явится, но не дай Бог я узнаю, что дитё к батьке приходило, а ты её выгнала... Я потом лично тебя за шкуру вытащу за ворота и ты никогда более не переступнёшь порог этого дома. Теперь тебе, ясно ли? Бегать к родителям я тоже буду, когда посчитаю нужным и ты мне не указ. Потому что - там моя дочь и мой внук.
И что ты тут норов свой показываешь?! Артём жалился, будто ты надулась на него, не разговариваешь с сыном. А ты не подумала, что Тёмка ужо взрослый и сам давно мыслит, с кем ему дружить, а кого за врага считать. Получается, чтобы угодить тебе, он и близко не имеет права приближаться к своей сестре?

-   Сестре? - вскричала Авдотья. А ить так хорошо всё начиналось.  - Да какая она ему сестра, стыдись! Так, девка пригуленная. Оно и правильно, какая мамаша, такая и дщерь, шалюки обоя подзаборные.

Как всё произошло дальше, Яков не мог и доли вспомнить того момента. До того, он никогда не поднимал руки на свою жену, а тут, как будто бесы в него вселились. Но это как можно довести мужчину, чтобы он так разозлился? Вроде и не сильно он стукнул Авдотью ладонью по лицу, но она улетела аж на кровать и заорала не своим голосом.

-   Заткнись!  -  подступился к ней Яков.  -  Не смей оскорблять покойницу, она уже никому ничем не навредит! И тем более, не смей трогать моего ребёнка, честная тут нашлася! Варя любила меня всем сердцем, потому и детина у нас зачалась. А ты! Вспомни, когда мы с тобой венчались, у тебя уже живот выпирал на все четыре месяца.

-   Ты хочешь сказать, что Артёмка не твой?  -  вновь подхватилась Авдотья.

-   Да почему же, мой, кто отказывается? А кабы я тебя не взял? И ты бы осталась такой же точно шалюкой подзаборной, как ты зараз сейчас выразилась.
Значит так, жёнушка ненаглядная, хочешь со мной жить, так живи по-человечьи, а от такая нервотрёпка мне не нужна. Вот туточки она у меня!  -  и он стукнул себе кулаком по груди.  -  Тебе время до утра подумать. А иначе я сам соберу твои манатки.

Авдотья и на этот раз не уехала, но мужа больше не задевала, знала, что себе дороже. Они, хоть и прозябали под одной крышей, но по-прежнему в семье не было душевного уюта и взаимопонимания.

Так незаметно пролетело почти два месяца. Авдотья надеялась, что ворчливой Прасковье, как-то придётся не по нраву чужая женщина в доме, она запомнила, как однажды Угольниковы выпроводили её матушку, Анастасию Поликарповну, да ещё и постоянный крик младенца, а годы-то уже не те, дабы старикам терпеть подобное. Но ничего по её не вышло, у старших Угольниковых всё сложилось, как нельзя лучше. Авдотья, сама не наведывалась к ним, но от людей слыхала, вроде её свекровь помолодела лет на двадцать, порхает по хате, вроде той молодайки, и Авдотья от того, ещё сильнее злилась и страдала в одиночестве. Кроме того, про неё будто и забыли, никто и не звал её к себе, даже Михаил Фёдорович не появлялся, чтобы спросить, как дела. А Артём обвинил матерь, мол, сама виновата, дедуня с бабуней рассерчали за то, что не соизволила хоть на минутку присесть за стол, когда отмечались родины.

Как только Сашеньке минуло сорок дней от рождения, то его сразу же повезли перекрестить, в открывшуюся в райцентре церковь. Кумой выбрали Светлану Самсонову, супругу Ивана Андреевича, а кумом - Артёма, который с удовольствием принял приглашение. А вот Светлана не сразу согласилась, ссылаясь на возраст, но её уговорили. Дело в том, что Луша мало тут кого знала да и в Вольном она, таких уж особенных подруг совсем не имела. Можно бы и жену Артёма попросить, да только беременной Дарине уже было не до чего.

И снова начались веселья по поводу крестин, но Авдотью на сей раз никто не приглашал, видно надоело уговаривать. Правда, Тёмка накануне, поинтересовался у матери:

-   Мам, ты пойдёшь на гулянье?

-   Ещё чего!  -  зло ответила Авдотья.

А потом она с завистью подсматривала в окно, как на нескольких возках Угольниковы отправились в церковь. Слёзы лились по её лицу, но эти слёзы были не от обиды, а от нескончаемой злобы, которую женщина затаила к Луше и новорождённому малышу.
Люди в селе по-разному отнеслись к неожиданному прибавлению у Угольниковых. Кто открыто, от всего сердца, поздравлял стариков и Якова, а кто за глазами немного журил того же Якова за то, что бегал в тайгу от жены. Но всё же, в итоге, приходили к одному общему мнению, мол, раз уж так получилось, то Авдотье надлежит всё принять, как есть, другого выхода нету. Рази тока мужа бросить.

Однажды, она не утерпела и воспользовавшись тем, что Михаил Фёдорович "погрузил" своих старух на телегу и повёз в поле, чтобы лично удостовериться, какой уродилась пшеничка в колхозе. Дождей в этом году мало выпало и единый вал обещался весьма скудным да это и по зеленям ещё было видно. Опять же, и государству часть - вынь да положь, а куда деваться... Страну преследовали репрессии на каждом шагу, потому селянам некогда было журиться из-за неважного урожая, тут слава Богу у них всё спокойно: никого не арестовали и никого никуда не сослали.

Зная, что Лушка сейчас в доме одна, Авдотья явилась к ней, как снег на голову. Девушка вздрогнула, при виде незваной гостьи, и не потому, что испытывала те же чувства к супруге отца, что и та к ней, а просто Луша понимала, как сильно Авдотья её не жалует и совсем не надеялась когда-либо с ней примириться.

Авдотья по-хозяйски уселась на лавку и насмешливо уставилась на ненавистную молодицу.

-   Неплохо ты тут устроилась, да? То такая несчастная сиротинка, а то, вдруг стока добродушной родни.

-   Но они и правда моя родня.  -  не смело оправдывалась Луша.

-   Конечне, а то как же!  -  продолжала язвить Авдотья.  -  Свезло тебе так свезло. А колыбелька, между прочим, Артёмова. Ему самому скоро она сподобится, а ты туда своего Сашку уложила.

-   Но это дедушка её делал, он сам мне говорил.

-   А я что не так сказала? Но делал он её для Артёма!

-   Ну, коли надоть буде брату, то мы сразу и отдадим.

Слово "брат" больно резануло по ушам. Авдотья раскраснелась вся и уже не владела собой да и не хотела. Уж больно долго копила всё это в себе.

-   Да ты, хоть бы пелёнки научилась стирать, засранка! У меня все детские вещи аж белизной сияли, а что у тебя? Он, развесила у печки, а они все в пятнах. Спать с мужиками ты разумела, а как потом детину в чистоте содержать, этому ты не приучена.

-   Да я их не стирала ещё, а тока повесила. Малец заплакал и не дал делом заняться. А вот укачаю его и всё зараз поспею.

-   Ты бреши да не забрёхивайся, Авдотья! Пелёнки у неё белизной сияли. А хто ж корячился над ними, чтобы добиться той белизны? Я!  -  в дверях показалась Прасковья.  -  На твои постирушки страшно смотреть было, вот и приходилось мне всё доводить до ума, а то ить от людей стыдно. Рот свой закрой поганый и чтобы я ни звука не слыхала. Да я тебя хоть готовить научила, а то прибыла к нам и картошку толком чистить не умела. Какая матерь, така и дщерь. Тока бы в тенёчке лежать и ничего не делать. Чего явилась сюда, лярва?  -  Прасковья продолжала стоять у входа, не спуская гневного взгляда с невестки.