Гл.37
"Ну что же ты молчишь?" - сам у себя мысленно спрашивал Яков.
Ведь решился всё рассказать дочери, более того, уже начал рассказывать и вдруг, когда Луша спросила: - Кто же мой папка и где он? - Яков застыл словно памятник, даже язык к нёбу прирос.
"Ну а стоило тогда начинать? - поругал он себя. - Зачем всё это затевал? А раз сделал попытку, то следует довести её до конца."
Судорожно сглотнув, мужчина хрипло ответил:
- Я твой папка, Луша, я! Теперича на твоё усмотрение. В обчим, коли чего не так, то имеешь право и прогнать взашей... Я не обижусь, заслужил. - и Яков низко опустил голову. Лицо горело от стыда перед собственным ребёнком, но зато на душе стало легче, вот как будто, ни то, чтобы камень кто-то убрал оттуда, а вроде свалилась целая глыбища.
Боковым зрением он мельком увидел, как Луша молча плачет, подтянув сжатые кулачки ко рту. Девушка вздрагивала всем телом, пытаясь свернуться в клубочек, как выброшенный, никому не нужный котёнок. И такая жалость к ней подступила, к этой сиротке, не ощутившей на себе вдосталь ни материнской, ни тем более, отцовской ласки. Ему хотелось подойти и приголубить, успокоить свою кровинку, но понимал: право такое ему на это никто ещё не предоставлял.
"Дурак. Ну зачем признавался? То хоть "дядечкой" был добреньким, а теперь она и смотреть в мою сторону не захочет. Ну что ж, значит судьба моя такая."
- Луша, вот еда, что бабушки тебе передали: баба Варя и баба Прося. Да и дед Мишка рвался проведать. Прими их пожалуйста, нехай хоть одним глазком на тебя полюбуются, они ить ни в чём не виноваты. А я зараз ухожу. Прости, что не угодил этой правдой, но я честно желаю тебе тока всего хорошего. - Яков встал и уже было шагнул к двери.
- Папочка! - донеслось до него. Он обернулся и понял, что Луша не произносила ни звука лишь от того, что не могла и слова вымолвить от слёз, она и в данный момент не умела говорить, захлёбываясь ими, и просто раскрыла свои объятия для отца и ждала, чтобы прижаться к родному ей человеку.
Яков, как будто потерял разум от таких перемен, он-то думал, что дочь восприняла всё иначе. Мужчина бросился к её кровати, стал на колени и обнял плачущую Лушу, целуя её мокрое лицо.
- Доченька моя, раскрасавица ненаглядная! Прости меня за мою молодость, за всё прости! Никогда я тебя не оставлю более и ни грамма не мешкая, жизнь свою за тебя готов отдать, коли понадобится. Луша, для меня вы с Артёмом одинаковы, даже не сумневайся, никогда никого не отделю. Клянусь! Хотя Тёмка рос у меня на глазах, но ить ты тоже в любви была зачата. Тока прости, а я всё на свете для тебя смогу и сделаю. - шептал он ей те слова, что шли прямо от сердца.
- Папочка, не плачь. - наконец, немного успокоившись, сказала Луша дрожащим голоском. И только сейчас он заметил, что плакал вместе с нею. Яков застыдился, как-то улыбнулся виновато, но Луша не давала времени на раздумья.
- Папочка, я ить разревелась от счастья. Ты сам посуди... Ить считала, что кроме меня и бабуни никого более нету во всём белом свете, а нынче выясняется, что у меня тятечка есть, брат старший, ишшо и бабуня с дедуней. Спасибо тебе, Господь Милосердный! - девушка спешно перекрестилась. - Не зря люди говорят, будто Он что-то забирает, но потом что-то и дарит взамен. Мне не суждено было долго понежиться под материнской грудью, но теперь я самая богатая, у меня стока есть родных - да об том мне только мечтать и мечтать!
Какие у вас, у взрослых, были отношения, в то я не собираюсь вникать. Каждый тут прав по-своему: и ты, и мама, и баба Варя с дедушкой Кириллом. Но я тут не при чём, я просто беру то, что мне Бог даёт, правильно, папочка? У меня же и силушек-то столь не найдётся, чтобы отказаться.
- Да, детка моя. От этого решения всем будет хорошо. - он ещё что-то хотел сказать, но в палату вошла Софья Леонтьевна и разом спутала все мысли.
- Простите, Яков Михайлович, но вам уже пора. Ой, а что за слёзы? - обратилась она к Луше. - Нет-нет, вам нельзя! А вдруг, молоко пропадёт, вы что ребёнка не собираетесь кормить?
- Я больше не буду. - пообещала Луша. А у самой двери, когда Яков помахал ей рукой и уверял снова вскоре её навестить, она его тоже попросила:
- Папочка, пусть и бабушка с дедушкой меня проведают, я же с ними ещё не знакома. Ладно?
- Они уже сбираются, Луша! Конечно, скоро прибудут.
Уже в коридоре Софья Леонтьевна предупредила:
- Яков Михайлович, внука я вам не покажу, извините. Этим распоряжается Платон Еремеевич, а его пока нету.
- Понимаю, Софья Леонтьевна, и не настаиваю. Ведь внучек мой никуда от меня не денется, верно? - и Яков, как на крыльях побежал к родительскому дому, и снова по задворкам.
Там его уже с нетерпением поджидали.
- Ну что? - кинулись к нему Прасковья Ильинична и Михаил Фёдорович, как только он заскочил в комнату. Хотя, уже и по его сияющим глазам можно было обо всём догадаться.
- Всё хорошо! - проговорил Яков и плюхнулся на лавку. - Поспешайте, Луша дожидаить вас всех.
- Ото добре! Ото по-людски! - довольно крякнул Михаил Фёдорович. - Бабка, можа нальёшь нам в честь такого события? - обратился старик к жене.
- Ещё чего?! Потомача с пьяным рылом попрёшься с внучкой знакомиться? Ни за что! - проворчала на него Прасковья. - Всё после. Как заберём Лушеньку из больницы, так всем наливать и зачнём, а покуда терпи.
- Ну после, так после. - согласился хозяин.
- А малыша показали? - допытывалась Прасковья Ильинична. Но Яков не успел ответить, дверь распахнулась и в хату влетела Авдотья.
- Так вот, какую роженицу ты с Вольного привёз! - взревела она. - А я и думаю, николы в Вольное тебя не посылали по делам, а это, вдруг забожалось. И после всю ноченьку не спал, всё ворочался да вздыхал. А утром проснулась, гляжу, нету, ужо умотал. Ну, я и прошмыгнула в больницу, я знала, где тебя искать. Ах, ты ж кобелина ты, кобелина! Глазищи твои бесстыжие! Полюбовницу ты сюда доставил и та детина, надо понимать, от тебя народилась? Я подсматривала в окошко, как ты с ней обжимался и целовался да слёзы пускал от упоения. Ненавижу тебя, ненавижу, ты мне всю жизню сгубил, окаянный! - орала женщина на весь дом.
- Замолчь! - с визгом прикрикнул на неё Михаил Фёдорович и даже ногой притопнул. - Дура!
- Это дочь моя, а не полюбовница! - вмешался в паузу Яков. - А младенец... Да, тоже моя кровинка. Внук он мне потому что! - торжественно произнёс он.
- Дочь? - брови Авдотьи полезли на лоб. Она ахнула и оглядела всех присутствующих по очереди, ничего не понимая.
- Авдотья. - с неохотой начал Яков разъяснения. - Те люди, что меня спасли тогда в тайге, когда Илюха погиб, помнишь? Вот, Варвара Петровна перед тобой. А Кирилл Николаевич помёр ужо. Так вот... С ними внучка тогда жила, а я это скрыл. Прости, виноват перед тобой, каюсь. Её давно уж нету, погибла, но есть наша с нею дочь, Луша. Коли не простишь, то держать не стану, вот так, значить. - Яков стёр со лба пот и продолжил:
- Ещё раз повторяю, я виноват перед тобой, но перед дочерью виноват ишшо больше. Я ить тогда семью выбрал. Потому, нынче своего дитя, я ни за что не брошу. Вот и весь мой сказ.
- Получается, что пока я с нашим сыном нянькалась, ты по тайге со своей зазнобой кувыркался? Да ты нелюдь! У тебя ни грамма совести нету! Да чтоб ты сдох, падаль! - захлёбывалась Авдотья.
- Не смей моего сына оскорблять и желать ему напастей! Шоб на тебя это всё воротилось! Не для того я его рожала, шобы кажная тут зла ему накаркала, не дай Бог. - не выдержала Прасковья.
- Ты гляди, заступница тут объявилась! - удивительно спокойно ответила ей Авдотья. - Нашла чем похвастаться, сына она родила. Бабника ты родила несусветного! - и громко хлопнув дверью, Авдотья удалилась.
- Не, ты слыхал? - обратилась Прасковья к мужу, расстроенная, что последнее слово осталось не не за ней. - Мишка, ты слыхал, говорю?
- А чего ж не слыхать, слыхал, конечне! Пока не глухой. - отозвался Михаил Фёдорович. - Ну а чего? Шо бабник, то бабник, крыть нечем. Но за внучку спасибо. - старик, хитро прищурившись, бросил взгляд в сторону сына. - Чего теперь судить-рядить, дело ужо сделано. Что же, убить нам детину, чтолича?
Варвара Петровна сидела в это время в уголке на табуретке и никуда не вмешивалась. Она понимала, что творится в душе Авдотьи. Но кабы та Авдотья заглянула в её душу, что там творится и творилось, когда похоронила сына следом за невесткой, а после внучку, которую растили с дедом на свою старость, а получилось то, что и в самых страшных думках предположить не могли. И если Яша не отворачивается от своей дочери и собирается её признать всенародно, то, разумеется, она примет только его сторону. Своя ить рубашка завсегда ближе к телу.
- Ладноть... - отмахнулся вслух от набежавших мыслей, Михаил Фёдорович и покосился на сына. - Ты отправляйся к себе и разбирайтесь с жёнкой на здоровье сколь угодно, хоть раком становитесь и забодайте друг друга. А нам не мешай, мы зараз до Луши сбираемся.
Яков вышел за ворота родительского двора, но Авдотьи везде и след простыл.
"Мабуть узелки к отъезду готовит." - подумал он и почему-то вздохнул с облегчением. Чтобы разводиться с ней, у Якова и намерения не возникало. А просто предугадывал то последующее существование с супругой под одной крышей, когда она уже узнала о Варе и его дочери Луше. - "Да это ад кромешный наступит, уж лучше пускай едет к матери от греха подальше."
Неожиданно, впереди показался Артём, он специально выглядывал отца. По внешнему виду сына Яков легко допетрил, что Авдотья уже напела тому, что требуется и чего не требуется. Привычную улыбку на лице Артёма, как корова языком слизала да и глаза нарочно отводит, от, уставился в конец улицы и вроде перед ним не отец остановился, а самый злейший вражина.
Яков протянул сыну руку для приветствия, но тот и ухом не повёл.
- Так вот, значит, батя, почему ты мне не разрешил любовь крутить с Лушкой! Потому что она твоя полюбовница, а я мешался под ногами, так? А ребёночек народившийся, это мой братишка младший, правильно? Как хоть назвали, а? Не Яковом, в честь папаши? - издевался Артём, небрежно сплёвывая через губу.
У Якова аж скулы свело от гнева, он сжал кулаки, но сдержался. Артём же не в курсе настоящей истины, поэтому следует попытаться ему всё объяснить.
- Не разрешил я тебе, Артём, как ты выразился, любовь крутить с Лушкой, потому, что она твоя сестра. А тот малыш вовсе не братом тебе считается, а родным племянником. Ещё вопросы будут? Или я перед тобой, сопляком, тут должен на колени упасть и подробно поведать, как и при каких обстоятельствах я изменил твоей матери? Не случится того и не надейся! Не обязан я, понял? Я свой отцовский долг выполнил, семью не бросил, а что произошло в моей жизни, то не твоё собачье дело, слыхал меня? Ты ещё не знаешь, что тебя впереди ожидает. Перед матерью твоей я повинился и как ей поступить, то это только её личное право.
Артём, до этого стоял понурившись, вобрав голову в плечи, вдруг резко распрямился и с изумлением спросил:
- Лушка моя сестра? Это так, батя, я ничего не напутал?
- Нет, сын. - Яков перевёл дыхание. Он уже предвидел дальнейшие события.
- Вот это да! А мамка мне тут... Ладно, то не так важно, то вы сами расхлёбывайте, но я доволен, батя, честно! Ото мы с ней тогда сразу и нашли общий язык, шо она кровь моя родная. Ну, батя, ты даёшь! От не ожидал... - Артём расплылся в улыбке.
- Спасибо, сынок, что понял и... прости, ладно? - Яков притянул сына к себе за руку и обнял. Тот не сопротивлялся, но через мгновение легонько отстранился, парень ещё не мог прийти в себя от услышанного.
- Да за что меня благодарить? И извиняться не стоит. Назад же невозможно отмотать годы и исправить там все ошибки. Да и зачем их исправлять? Кабы убил кого, а так... Мне нравится, батя, что у меня теперь есть сестра.
- Платон же ведал обо всём ещё с вечера, неужто ничего не сказывал? - удивился Яков, но в то же время, и восхитился этим человеком.
- Не, не сказывал. - подтвердил Артём. - Либо посчитал, что тока ты имеешь право гутарить со мной на эту тему.
- И правильно посчитал.
- Бать, когда Дарина возвернётся с работы, то мы с ней Лушку пойдём проведать. Мы понесём ей мёд с орехами и сливочным маслом. Это чтобы молока было много.
- Интересно, а тебе откуда ведомы такие подробности?
- Дык... Скоро это и нам с Дариной сгодится.
- Да ты что, неужели? - Яков снова прижал к себе сына. - Господи, спасибо Тебе за всё! Я и не заслуживаю столько счастия, сколько Ты мне его даёшь.