Реквием в отдельно взятой квартире
Испорченное настроение после ссоры с близким – а на момент действия с очень далеким – человеком Лика привыкла выражать стихами. Казалось непростительной ошибкой очернить своего ”близкого человека” будничным языком, непременно нужно было сделать его настоящим черным человеком, в самом высоком штиле. Масштаб события не имел значения.
Так, разногласие по поводу кулинарных предпочтений может явиться импульсом для создания самых неожиданных обобщений.
Лика стояла на том, что салаты – все, без исключения – нужно резать крупно. Недопустимый педантизм и неуместная дотошность на кухне, вотчине хозяйки, которые позволял себе Вадик, оскорбляли Лику и толкали к рождению невероятных метафор. ”Люди должны жевать!” - размахивая вафельным полотенцем в жирных разводах, пыталась удержаться от крепкого поэтического слова кухарка. Невозмутимый супруг стоял у края стола и молча орудовал большим ножом, нещадно кроша вареные овощи. ”Занозой в сердце”, ”саднящей раной” и другими безжалостными, как она полагала, языковыми средствами женщина откликалась именно на эту омерзительную невозмутимость или ”змеиное хладнокровие”.
”Я так больше не могу! Мы разные! Не слышим друг друга!” - кричала она в коридоре, снимая тапочки и переобуваясь в валенки с галошами. ”Опять топиться?” - спрашивал Вадик, бросая беглый взгляд на женину обувку. ”Ты права, вчера подморозило, а сегодня опять растаяло, там слякоть и льда больше нет”, - эти слова он бубнил уже сам себе под нос, потому что супруга, хлопнув дверью, шумно спускалась с лестницы.
Лика уходила в ночь, в полную неизвестность. Сегодня, в канун Нового года, на улице не очень холодно. А вот на Рождество была такая морозная лунная красота, что и топиться не хотелось. Но от обиды рыдания душили, сердце колотилось, дыхание сбивалось, прическа разваливалась, тушь текла, выводя ненужные контуры под глазами. Лика понимала, что с распухшим красным носом и разводами на лице она теряет облик женщины, но остановиться было выше ее сил. Вот несчастная дошла до пруда, стала разуваться. Черный человек ее преследовал, хотелось освобождения. Если он уйдет навсегда, время повернет вспять. Лика опять станет молодой и счастливой. Ради одного ощущения освобождения необходимо покончить разом. Эта мысль ошарашивает, опьяняет, и Лика, не чувствуя холода, лезет в воду.
Она всем своим существом стремится к тому, чтобы черный человек внутри ее растворился. Она готова его проглотить, как несытый крокодил украденное солнце. Скрытые смыслы, метафоры, придумки и замыслы, им не суждено воплотиться ни во что прочно стоящее на земле. Эти мечты отравлены ее желудочным соком и выходят сейчас из нее зловонными массами обид, ссор, разочарований, недопониманий. Так Лика говорит сама себе, придумывая новые и новые заклинания. Вот и сейчас она точно знает, что черный человек был послан как противоядие от тяжелой смертельной болезни. Он спасет ее!
Да, конечно, Лика не теряла рассудка и понимала, что это все Вадик, он такой ее сделал. Разве была она истеричкой в первой молодости? Нет, конечно. И во второй, когда стукнуло сорок пять и стала ”ягодкой опять”. Из-за мужа пошатнулось здоровье, начались стенокардия, ревматизм и даже диабет. Разве можно питаться нормально с таким человеком, который все крошит в салаты? Кроме того, Вадик в свои шестьдесят делает такие грамматические ошибки, от которых у Лики начинаются головокружение и тошнота, а также приступы мигрени...
Между тем появилась луна, и в ее обманчивом сиянии Лике показалось, что вокруг пруда так много первозданного белого снега, покрытого искрящимися звездочками. Она увидела и кроны сосен в седых кудрях. В такую тишину, когда все дома заняты приготовлением новогоднего стола, здесь, на Серебке, эти сосны застыли, глядя на небо. И сосны, и луна, и звезды на ясном небе знали, что будет с Ликой и, может быть, Вадимом. А что будет? Лика заплакала от жалости и подумала, что перед тем, как исчезнет навсегда ясная звездная ночь, она готова просить прощения у своего черного человека. Ведь когда она станет другой, она все равно будет помогать и ему, предупреждая об опасности.
Ее черный человек превратится в мальчика, просящего защиты. Цвета черный и белый сольются, обретя серебристый оттенок лунного света. И любовь не станет кровоточить, а люди ненавидеть друг друга, наступит время оттенков и полутонов. Так думала Лика, не чувствуя холода и даже начавшейся судороги. Она улыбнулась, представив, что если бы Вадик оказался рядом, он бы стал бросать камешки, и круги в воде расходились бы все дальше и дальше...
- Бабуля, ты куда собралась? Моржевать или креститься? Так прорубь не тут, - какой-то не очень трезвый мужчина неопределенного рода занятий с радостью решил поучаствовать в семейной драме. Лика отвергла предложение ”набить морду подлецу мужу” и горделиво вернулась на безопасную тропинку, ведущую к дому.
Лика мечтала о разводе все сорок лет их совместной жизни. Супруги катастрофически не понимали друг друга.
Побродив вокруг кирпичной пятиэтажки и еще раз убедившись, насколько убого смотрится полинявшая занавеска на кухне и как облупился их старый дом, Лика зашла в подъезд. В душе по-прежнему бушевала буря. Многолетние обиды, высказанные и невысказанные, продолжали вариться в котле ее стареющего разума. Продолжая внутренний диалог с черным человеком ее жизни, Лика открыла дверь своим ключом. В квартире никого не было, а на кухонном столе белел лист бумаги с одним лишь словом...
Вадим Сергеевич, муж Анжелики Петровны, очень любил Пушкина. На этой почве молодые и сошлись, когда участвовали в художественной самодеятельности и играли в сценках по мотивам ”Маленьких трагедий”. Вадик был лучшим Моцартом сезона! И было совсем не новостью для Лики, что на листке красовалось слово, старательно выведенное знакомым почерком: ”Реквием”.
Анжелика Петровна сначала разозлилась, обвинив мужа, как всегда, в скудомыслии: мог бы и более пространное письмо сочинить! С грозным видом она позвала Вадика, но не обнаружив в доме никого, кроме забившегося под ванну кота, грузно опустилась в кресло, готовясь зарыдать от очередной обиды. Перед тем, как прослезиться, Анжелика Петровна все же взглянула, вероятно, совершенно случайно, на любимую стенку из красного дерева и книжные полки. Вдруг глаз ее заметил непорядок: одна из книг в синей обложке была чуть выдвинута вперед. Анжелика Петровна незамедлительно встала и окончательно раздумав плакать, взяла книгу. Это был томик Пушкина. С улыбкой вернувшись к креслу и удобно усевшись в нем, хозяйка первым делом посмотрела оглавление. Нашла отрывок из поэмы ”Вадим”, но не задержалась, стала листать дальше. Испещренные заметки на полях страниц показались очень знакомыми. Да, ведь это ее детский почерк! Будучи восьмиклассницей, она писала тут, на полях, простым карандашом, готовясь к сочинению. Углубившись в чтение своих и пушкинских строк, Анжелика Петровна не замечала, как разглаживаются суровые складки на ее немолодом лице, как уходят морщинки, одна за другой...
Она не слышала, как кто-то отворил дверь, оказался рядом... Лика засмеялась, прочтя сделанную ею запись: ”Хоть ты и красив, но у меня свое мнение!”
- Кажется, это не Пушкин?
- Конечно, это Мирей Матье!
- Смотри, а тут такие глупые строчки: ”Скорее всего, я рассуждаю неправильно. Но всем этим я еще раз хочу подчеркнуть, что творчество (зачеркнуто на ”лирика”) Пушкина заставляет задуматься каждого...” Это еще зачем?
- Да это же ты сама сочинение писала!
- Нет, это не сочинение!
И они опять начали спорить и даже ссориться. ”А как же ”Реквием”?” - спросите вы. А я не знаю. Есть такое произведение в русской литературе, в котором говорится о том, что ”мой черный человек” приходит не только к Моцарту.