Портрет А.С.Пушкина украсил обложку июньского номера журнала "Совиет Риэлити"(1969 г.), который мне, по приезде в Аддис-Абебу, суждено было выпустить в свет по случаю 170-летия со дня рождения Поэта. О тогдашней Эфиопии, где я работал корреспондентом и заведующим бюро Агентства Печати Новости, я рассказал в книге "В стране последнего негуса", написанной преимущественно по дневниковым записям 1969 – 75 гг. Ниже предлагаю читателям два отрывка из моего дневника, связанные с именем Пушкина.
ПЕРВЫЙ ОТРЫВОК
…После очередного рутинного «коктейля» в посольстве мы вернулись домой уже за полночь. В отличие от Ирины мне не спалось, и я решил в одиночестве посидеть у камина. Вспомнил Москву и все, столь недавние, горести и беды... Нежданно остро почувствовал ностальгию. Не слишком ли рано!.. И почему к этой грусти примешивается ещё и полное равнодушие ко всему здешнему?.. Ведь ещё совсем недавно оно так волновало душу: чем-чем, а своей экзотикой — это уж точно!.. Скука наваливается... Рутина!.. Наверно, пора отправляться в новое путешествие... Как обычно. После больших дождей. Вот только пусть пройдут юбилейные торжества Балча-госпиталя - и тогда в дорогу!.. Куда?.. Пожалуй, в Харар или Лалибэлу. А может быть, к берегам Мареба?..
Эта река запала мне в память, когда, живя в Москве у родственников (после выписки из больницы) я перечитывал пушкинского «Арапа Петра Великого». В примечаниях, составленных известным советским пушкинистом Б. В. Томашевским, говорится, что главный герой «А. П. В.», прадед Пушкина Ганнибал, «сын абиссинского эмира», родился «на берегу реки Мареб».
Сам Александр Сергеевич никогда, ни в одном из своих произведений, не упоминает ни места рождения своего предка, ни его национальности. Для поэта он всегда и везде только африканский «негр», а в «А. П. В.» - ещё и «жалкое творение, едва удостоенное названия человека». (Насчет «творения» - это, конечно же, художественная гипербола).
Абрам (Ибрагим) Ганнибал, с малых лет навсегда связавший свою судьбу с Россией, видимо, никогда не забывал свою африканскую родину. На это указывает и Пушкин, в частности, в своём стихотворении «К Языкову», написанном в 1824 году в Михайловском, куда поэт приглашал своего друга:
«В деревне, где Петра питомец,
Царей, цариц любимый раб
И их забытый однодомец,
Скрывался прадед мой арап,
Где, позабыв Елисаветы
И двор, и пышные обеты,
Под сенью липовых аллей
Он думал в охлажденны леты
О дальней Африке своей,
Я жду тебя».
Интересно, а сам Александр Сергеевич, думал ли он об Африке, мечтал ли побывать здесь?.. Несомненно! Он тоже считал её своей! Вот что он пишет в «Евгении Онегине»:
«Когда ж начну я вольный бег?
Пора покинуть скучный брег
Мне неприязненной стихии
И средь полуденных зыбей,
Под небом Африки моей,
Вздыхать о сумрачной России,
Где я страдал, где я любил,
Где сердце я похоронил».
А дальше – мои (пардон!) стихотворные комментарии:
Когда он вспоминал на светском бале
О страсти у Петра к чужим ветрам,
О крестнике царёвом — Ганнибале,
Ему наверно слышался тамтам.
На родине петровского арапа
Под ритмы сердца пение дэбтар*.
В тени баньяна или баобаба
Поэмы сочиняет млад и стар.
Ночами обращают взоры к небу,
Надеются, что знаки там найдут:
Как долго будет править гордый негус?..
«Оковы тяжкие падут...»
(Дэбтары – народные абиссинские поэты, заслужившие всеобщее уважение за свои знания и мудрость).
«Придёт ли час моей свободы?» - восклицал Пушкин, думая об Африке, мечтая увидеть «чуждые страны». Но...
Под сумрачным отеческим зенитом,
Сгубившем столько вдохновенных слов,
Остался он не выездным пиитом:
В мечтах — весь мир, а разрешили — Псков.
ВТОРОЙ ОТРЫВОК
...С очередной высокой гряды открылся вид на горный массив Амба Аладжи, преодолев который, мы спускаемся в Энда-Медани, где встречаем уже типично тигрейское, сооружённое из камней, квадратное жилище с плоской крышей. Здесь начинаются холмистые равнины плато с их, как говорится, тучными полями, сопровождавшими нас на протяжении примерно 200 км до Адиграта и далее, до границ с Эритреей.
Проезжая Адиграт, откуда, кстати сказать, можно добраться до Аксума по дороге, идущей на запад по водоразделу рек Тэкэзе и Мэрэб (Мареб), я, дабы сменить тему наших дорожных военно-исторических воспоминаний, решил объявить моим спутникам, что где-то в бассейне Мареба затерялось местечко Логон или Лаган, отцовское владение «арапа Петра Великого», то бишь — предка Пушкина!
— Откуда у Вас такие точные сведения? — спросила мадам Мангова.
— Из третьих рук, — ответил я. — Точнее, от всем нам известного профессора Ричарда Панкхёрста. А он в свою очередь ссылается на советского учёного, некоего Измайлова, передавшего ему свою рукопись.
— А откуда у Измайлова?.. Он, что, был там?
— Насчёт него не знаю. А вот корреспондент газеты «Известия» Николай Хохлов был!
— Не собираетесь ли Вы свернуть в этот Логон? — ухмыльнулся Советник.
— С удовольствием бы! — ответил я. — Если бы не принцесса Анна. Она уже давно ждёт меня в Массаве. Так что в следующий раз. А вообще-то до Лагана нужно ехать другой дорогой...
Я с удовольствием поделился со своими спутниками воспоминаниями о встрече с Хохловым: он приезжал в Аддис-Абебу в сентябре 1970 года на 7-ю сессию ОАЕ. В те дни, будучи у меня в гостях, он, кроме всего прочего, рассказывал о своих поисках пушкинских корней.
До Лого (так он называл Логон) Николай добирался из Асмары на вездеходе; сначала до Дебарвы, незаметной деревушке в верховьях Мареба, 27 км от эритрейской столицы, а оттуда, около 4 км, до места, где жили потомки Бахыр-Нэгаша — «Приморского правителя». Этот титул императоры присваивали, вплоть до 18 в., некоторым своим северо-эфиопским вассалам, к которым относился и род петровского арапа.
Как выяснилось, никто в Лого ничегошеньки не знал о Ганнибалах, как я (В. Р.) — о Лого, когда проезжал Дебарву во время своего путешествия из Асмары в Аксум в феврале 1970 года.
Вообще-то, как пушкинисты вышли на это «Лого»?.. Видимо,- логически рассуждая: Пушкин в своих автобиографических произведениях упоминает о сестре «арапа» Абрама - о Лагане, которая сопровождала увозимого в турецкий плен братика и так переживала разлуку, что бросилась в море вслед за уплывающим (наверно, из Массавы) судном.
А что касается имени «Ганнибал», то его, по мнению Хохлова, дали Абраму, чтобы угодить Петру I: дескать, арапчонок-то не какой-нибудь, а из знатного рода - знаменитого карфагенского полководца 2 в. до н. э.! Хотя существует и другое мнение: мол, эфиопский «Ганнибал» произошёл от «Аддибалло», предполагаемое название иного места, где мог родиться прадед Пушкина.
Я просматривал все имеющиеся в моём распоряжении карты географические и туристические, нашёл «под пятнадцатым градусом» (место рождения Абрама, по Пушкину) разные «Адди», в том числе и близко звучащее «Адди-Квало», но всё это, увы, не то! «Пушкинские корни» по материнской линии проросли многочисленными легендами и домыслами. Кто-то из учёной касты считает даже, что родина «арапа Петра Великого» - в Судане; другие «доказывают», что на берегу озера Чад, где «изысканный бродит жираф»...
Мадам Мангова, как никак, филолог по образованию подытожила мой экскурс в «пушкинологию» (от «Лого», названия родового гнезда Ганнибалов); она заявила с некоторой иронией в голосе:
— Сегодня мы знаем о предках Пушкина гораздо больше, чем знал сам Александр Сергеевич!
И она права. Права она и в том, что пора было приготовить водителю чашечку кофе. К чему и приступила моя внимательная собеседница, сидевшая рядом. В Адиграте она поменялась местами со своим супругом, который, развалившись на заднем сидении, вскоре задремал под объективный говор мотора и субъективный — новоявленных пушкиноведов.
P.S.
Данзас... спросил его: не поручит ли он ему чего-нибудь
в случае смерти касательно Геккерна?
«Требую, отвечал он ему,
чтобы ты не мстил за мою смерть,
прощаю ему и хочу умереть христианином».
Из воспоминаний П.А. Вяземского
Я себя не берёг, Натали,
Но зато честь и совесть сберёг.
По обычаю русской земли,
У поэта нет торных дорог.
Уходя, не могу не простить
Тех, кто плёл клевету и подмёт.
Счастлив тот, кто однажды постиг,
Что вражду лишь любовь изживёт.
А тебя я прошу: утоли
Скорбь свою... Жизнь всегда хороша.
У печальников русской земли
Веселится о Боге душа.