О вопросах острой влюбленности

Алиса Баркарь
С недавних пор мой диагноз стал ясен, и теперь приходится привыкать жить, постоянно мирясь с некоторыми неудобствами. Не скажу, что заболевание это редкое, напротив, но в моем случае его острая форма пагубно влияет на продуктивность любой деятельности. Теперь, прежде чем приступить к чему-либо, мне приходится проходить стадию лирических вздохов и углубления в собственные думы, что, естественно, не слишком способствует трудоемкости какого-либо процесса.

Единственное, что я пока не могу понять достоверно – так это то, когда я умудрилась подхватить эту заразу? В какой момент что-то щелкнуло, и я поняла, что заболела окончательно и бесповоротно? Возможно, есть у меня такое предположение, что случилось это уже давно, периодически проявляясь маленькими радостями от случайных встреч. Вероятно, что теперь, когда я осознала это, радоваться я начну еще больше, беречь каждую улыбку и взгляд, но… Но все же не понятно мне, в чем именно была причина моего заболевания, что спровоцировало эту эпидемию в моем сильном и независимом организме? Не уж то причиной могла стать неисчерпаемая уверенность в себе или же неоспоримая правота разносчика моего заболевания? Боюсь, что никакое самокопание не могло бы помочь мне в разгадке, а в силу отсутствия хороших диагностов в наше время, видимо, придется смириться с тем, что синдром мой запущен окончательно, заболевание более лечению не подлежит и будет прогрессировать и дальше, пока не выльется для меня белой горячкой, расстройством личности и разбитым сердцем.

И грустно то, что ничем хорошим это точно не кончится, в этом я уверена даже больше, чем в знании собственной даты рождения. Я убеждена, что статистика не врет, и, как и прочие подобные напасти, эта окажется столь же невзаимной, а посему, остается лишь скулить и ждать, когда же наступит стадия разочарования. Когда в светлую голову мою придет осознание «отпустило», тогда я выдохну, широко улыбнусь и начну снова беззаботно радоваться полной занятости своего графика, но что-то явно идет не так… Поэтому теперь мне уже становится страшно. Страшно стоять на месте и оставаться в этом подвешенном состоянии неизвестности. Страшно шагнуть вперед, потому как не ведомо никому, куда этот единственный шаг может привести меня, не говоря уже о том, что ноги мои по любовному фронту не хаживали уже так давно, что заржавели совершенно, и я не могу вспомнить, как же предполагается движение вперед.

Жалкие попытки понять, как другие индивидуумы приходят к взаимному успеху, также увенчались провалом – лучший друг сказал, что тоже ровным счетом ничего не понимает в отношениях. Подруги посоветовали флирт, хотя объяснить толком, что это и как это не смогли, а я... А что я? Я математик и, раз влюбленность не поддается никакой известной для меня формуле, то придется ее выводить методом проб и ошибок. И предположим, что в теории я сильна, но вот никакого духу на практику мне не хватит, еще чего! Я девушка, это меня должны завоевывать – было сказала я маме, на что получила логичный ответ, что в таком случае надо продемонстрировать, что завоевать получится почти со стопроцентной вероятностью. И вот после всех этих разговоров, кто-то еще что-то говорит о женской логике? Нет, увольте! Что за странная игра в «войнушку», где главная цель – проиграть, причем для этого еще надо приложить немалое количество усилий?
 
Один мой знакомый однажды сказал мне по этому поводу, что я слишком много хочу, ведь парням страшно сделать первый шаг… Я помолчала тогда. Долго помолчала. А теперь у меня только один вопрос и к нему, и ко всем остальным представителям сильной части населения – неужели, вы считаете, что девушкам не страшно? Что за странная мода пошла, чтобы все проблемы сваливать на девушку? Подойти боишься, заговорить сложно? А ей не сложно? Вот теперь я точно могу сказать, что сложнее уж не придумаешь. Будь я парнем, от меня хотя бы предполагались бы первые шаги, а девушка? А от девушки этого не ждут! Девушка, делающая первые шаги становится, видимо, еще более страшной мегерой, после чего даже малая толика взаимности испаряется ядовитой ртутью.
 
Какой вывод я делаю отсюда? А никакого вывода! Голова моя сломалась окончательно, мысли смешались в кучу. Что же делать, понять я так и не смогла, более того, делать ли что-либо вообще – тоже не ясно. Мои сны, мои радости, мое расстройство – все крутится вокруг одного единственного человека. Я болею им. Тяжело, непереносимо. Вечерами страдаю жаром, температурой под сорок, в бреду было начинаю строчить ему сообщения в соцсети, затем удаляю, закрываю интернет, отключаю кабель питания, включаю авиарежим на телефоне, чтобы в приступе одержимого лунатизма случайно не написать ему среди ночи. Мечтаю, что он сам догадается обо всем, хотя головой понимаю, что этого никогда не произойдет, а в тайне надеюсь, что напьюсь с подругой и напишу ему, как будто бы и не хотела. Но, к сожалению, я не имею ни малейшего представления, что надо пить в таких ситуациях, и надеяться на благодетель подруги тоже не приходится – в чужую личную жизнь она лезть не станет, и это правильно.

Искать встреч я не умею, как не умею разговаривать с ним, не улыбаясь бесконечно глупо. Надеяться на те четыре встречи в год, что случаются благодаря дням рождения общих знакомых не приходится, и теперь красными пятнами на календаре я буду отсчитывать эти сходки, как будто бы песчинки в песочных часах, символизирующие, насколько мало шансов на счастье и удачу у меня имеется. И в довершение осталось сказать, что, если когда-то этот человек узнает обо всем написанном здесь, я хамелеоном перекрашусь в помидорный оттенок стыда, сменю гражданство и уеду пить в Лондон. Именно пить, потому что рюмка водки на столе и прочее-прочее, собственно, теперь стало ясно к тому же, что я в некотором смысле влюблена в песни Лепса. А пока он не читает моих произведений и не подозревает, что чуть ли не добрая половина моих стихов разглагольствует именно о нем, я закончу на этой печальной ноте, потому что заболевание мое прогрессирует, отнимая силы от всякого сочинительства.