По этому адресу в моем блоге лежит полная иллюстрированная версия этого рассказа;
http://www.liveinternet.ru/users/avel_hladik/post241860612
Рано утром я нашел на улице черный кожаный лопатник. Без денег. Без денег он и оставался до конца моей истории.
Мне было почти шестнадцать лет и я учился на судового элетромеханика, на втором курсе АМРПТ. Я мечтал стать моряком и увидеть дальние страны. И что удивительно, действительно спустя еще два года учебы стал, увидел и был моряком целый год, пока меня не укачало. После чего подался в философы. Как известно философия избавляет от головокружения.
Черный бумажник лежал на черном асфальте и никто его не видел. Я нагнулся и поднял. Слегка потертый черный кожаный мужской аксессуар. Никаких признаков экзистенции внутри. Бесполезная находка. Кошельков я тогда с собой не носил точно также как и сейчас. Деньги у меня мнутся по карманам. Я повертел его в руках, потом сунул в рюкзак и забыл - ненужная вещь.
Город в котором я тогда жил назывался Астрахань. А время года было май. Лучшее время в дельте великой русской реки Волги. Потому что комаров еще нет, а жара еще не наступила. А я уже не учился. Всю вторую половину мая я работал на Астраханском Икоробалычном заводе. Работа называлась учебная практика. На практике я закрывал банки с черной икрой металлическими крышками. Какое отношение эта учебная практика имела к моей будущей специальности остается загадкой до сих пор.
Металлические синие банки и такие же металлические синие крышки, на которых был нарисован красиво изогнувшийся осетр, надпись CAVIAR, а по центру в кружочке иногда черная икра, а иногда наш астраханский икорный цех.
Работать я предпочитал в ночную смену, а днем спать гулять и наслаждаться. Ночная смена считалась непрестижной и желающих на нее надо было поискать. Поэтому начальник цеха Катя записывала меня в смену несмотря на возраст. В ночное, по закону, можно было ходить с 16 лет, а я не дотягивал полутора месяцев.
Катя не знала, что я сова и считала меня хитрожопым придурком, имеющим какую-то выгоду от ночных бдений над икрой. Выгода действительно была. В восемь утра я выходил из проходной завода и целый день принадлежал только мне. Ибо как сказал Имам Али:
- Заповедую вам сторониться суеты, поистине, суета навлекает слепоту, и она – заблуждение в этой жизни и в грядущей.
Днем совершенно без суеты я спал в студенческом общежитии, потом читал, ходил в кино - словом - жил, избегая любых заблуждений как в настоящем так и в будущем.
И к 12 ночи шел на практику.
Работу свою я делал так:
Брал в руки синюю металлическую крышку с нарисованным осетром, накрывал ею полную икры банку и надавливал несильно и равномерно. Так я удалял из банки воздух. Потом неплотно закрытые банки я ставил ребром на наклонные стойки, чтобы вытек избыток тузлука и готовая икра имела бы нужную соленость (3,5—5%).
После того как тузлук стекал и крышка становилась на свое место, на банки натягивали темно-розовое эстетское резиновое кольцо шириной 5—6 см, которое красиво прикрывало стык крышки с банкой и мешало проникновению воздуха внутрь. Смотрелось все восхитительно.
Перед транспортированием банки с икрой зашивали по три штуки в бязевые мешочки.
Их, в свою очередь, складывали по 18 мешочков в большие деревянные бочки емкостью литров по 200 каждая.
Свободное пространство в бочках мужики-холодильщики заполняли мелкодробленым льдом. Закупоренные бочки пломбировали. Талая вода стекала журча через особые отверстия, проделанные в днище бочки.
Словом песня Сольвейг, а не учебная практика..
Резинки на мои банки натягивала Машка Карабалаева, а не я. У нее это получалось лучше - все таки девушка. Машка была красивая словно актриса Мэгги Чун, которая очень похожа на Машку Карабалаеву. Мэгги Чун часто снимает в своих фильмах мой любимый режиссер Чжан Имоу
Только глаза у нее были серо-синие как виноград Pinot Noir, а у Мэгги Чун они черные как ночь. Маше исполнилось 16 лет и она меня тайно любила, поэтому заигрывала как умела - т.е просто и целомудренно, по детски. К примеру она постоянно пыталась покормить меня черной икрой с руки. Как будто я сам не мог ее руками поесть.
Икра перед расфасовкой лежала неподалеку в специальных икорных ванночках, сделанных из нержавеющей стали. Но у Машки были маленькие как у ангела-тюрка смуглые ладони. Икра в них смотрелась словно мягкий антрацит. Маша тоже как и я была сова.
Её пальцы пахли рекой, лотосами и лунной дорожкой на воде. Я игриво брыкался, вертел головой и сжимал губы, а Машка негромко смеялась. Икринки часто падали вниз отчего наши белые халаты заляпывались и приходилось после смены отдавать их в стирку. Такие вот брачные игры. Это вам не по кромке моря бегать взявшись за руки навстречу закату. Никакой киношной пошлятины. Только моя любимая севрюжья икра со смуглых тюркских ладошек и тихий смех на весь наш ночной сменный рай.
Правда, открою секрет, икра имеет одно неприятное свойство( к счастью только одно!) - она, сцуко, налипает на зубы. Поэтому после таких окормлений зубы у нас были все в икре, словно оспой побитые, и тогда мы с Машкой шли на улицу за бочки целоваться под звездами.
Бочки стояли прямо перед цехом на берегу Кривой Елды - одного из многочисленных рукавов Волги. И мы целовались до тех пор пока зубы снова не отбеливались с перерывами на резинки и крышки до самого восхода солнца. Это были лучшие стоматологические процедуры в мире. Как вы уже догадались цех логично стоял на берегу, и тут же был сооружен дощатый причал, куда приходили швартоваться прорези с живыми осетрами, севрюгами и белугами.
Прорезь - необычная по всем статьям деревянная длинная лодка для перевозки живой рыбы, с продолговатыми дырками в корпусе, которые называются - голубницы.
Сквозь голубницы проходит вода. Поэтому большую часть времени судно пребывает в полузатопленном состоянии. Когда судно пустое - голубницы затыкают тряпками, а воду откачивают. Сама прорезь сверху прикрывается досками, образующими палубу.
На корме устраивают крытое помещение для сопровождающего. Оно называется шакша.
Когда в прорезь складывают свежую, только что пойманную рыбу, пробки вынимают и речная вода наполняет лодку почти до самого верха. Потом ее медленно тащат на буксире туда куда приказано тащить.
Осетры себя очень хорошо чувствуют и плавают в ней туда сюда до самой своей Вселенной Смерти. Так что кроме звезд и пустых бочек наши ночные смены и поцелуи украшал еще плеск живой рыбы и мерный глухой стук деревянных колотушек, которыми грузчики херачили рыбу по головам, до полного обездвиживания, перед тем как отправить ее на разделку в разделочный цех, мимо которого мы возвращались в свой после поцелуев за бочкми..
Наш цех напоминал стерильной чистотой скорее операционную, чем промышленное или производственное помещение. В помещении каждый занимался своим делом, а на нас с Машкой коллеги деликатно старались не обращать никакого внимания.
.... Или делали вид, что не обращают внимания....
И вот одним таким утром, после ночной смены, улыбаясь своим мыслям матовой белизны зубами, я возвращался с завода в общежитие и нашел этот злополучный бумажник. И положил его в заплечную сумку.
И забыл.
А когда вернулся в общежитие вспомнил, потому что полез в рюкзак за полиэтиленовыми пакетами - один с черной икрой, а другой с жареной килькой. Так выглядел мой скромный студенческий завтрак.
Эти самые пакетики заботливая и целомудренная Машка Карабалаева всякий раз клала в мою сумку сразу после того как мы выходили с проходной завода. Я даже сначала достал этот кожаный лопатник, наткнувшись на него первым, а затем уже машкины дары.
Бумажник я отложил в сторону, а одержимое пакетов съел с белой булкой. Ее она тоже купила мне по дороге - вот какая внимательная и полезная девушка!! Теперь таких поискать - днем с огнем не найдешь. Сплошные бизнес-леди вокруг
суетливые и дурные как солдаты-сверхсрочники.
И вот я позавтракал икрой, булкой, горячим сладким чаем и жареной килькой и стал вертеть в руках бумажник от нечего делать, без задних мыслей и без особого интереса. Потому что интерес по Хайдеггеру - это второй момент боязни - способ бытия к угрожающему. А бытие к угрожающему представляет собой одну из форм заинтересованности встречающимся миром.
Ай да Мартин Хайдеггер!
Иными словами бумажник я вертел в руках просто так, чтобы руки занять.. Без боязни - чисто от сытости. Вертел вертел да и положил на стол.
Общежитие в котором я жил в это время года пустовало. Старшекурсники отбывали свою практику в дальних морях. Иные, сдав весеннюю сессию, разъехались кто куда, третьи ушли на дневную смену в икорный цех осетриные яйца по банкам раскладывать.
Тишь да гладь.
Общежитие было самой обычной пятиэтажкой. Внутри на каждом этаже длинный, длиною в здание коридор, а справа и слева по нему - двери, двери, двери. За каждой дверью - если ее открыть обнаруживалась продолговатая комната-пенал, с окном. В комнате стояло четыре сетчатых койки, иногда пять и круглый стол. Ничего необычного.
По концам коридора - таулеты и умывальники, в подвале - душевые. Словом полное пролетарское гавно. Студенческая общага. Днем в коридорах общаги царил таинственный полумрак. Свет не включали за ненадобностью - все равно нет никого,
и поэтому освещался коридор только через два окна, которые симметрично находились по его торцам. Комната, в которой я тогда жил была как раз посередине, поэтому полумрак у ее дверей был особенно густым и таинственным.
Все располагало к интригам и заговорам.
И вот, в полном утреннем одиночестве и благодушии, после завтрака я решил прилечь и вздремнуть до обеда или как получится. Для прохлады я открыл окно и распахнул настежь дверь - ведь все равно никого нет. Легкий майский ветерок шевелил занавеску. Я лениво прилег не раздеваясь, на свою дальнюю справа у окна койку.
Она вдоль стены стояла.
Лег лицом коридору, макушкой к свету, смежил веки и приготовился видет сны.
Только вот сны не шли. Я пробовал считать сначала осетров в прорези - не помогло, потом работяг с колотушками - помогло еще меньше, потом стал считать наши с Машкой поцелуи, сбился на 134-ом после чего сон испарился окончательно.
Ни в одном глазу. Наоборот присутствовала подозрительная бодрость и высокий, но не менее подозрительный своей высотой, полет мысли. Мысли как голуби кружили в безднах туманных, но все над одним и тем же. И совсем не над тем, о чем вы все подумали.
Спрячьте свои зубы никогда не знавшие черной икры.
Не над машкиными выпуклостями, смуглостями и прелестями кружили голуби мыслей моих, не над ее шатрами Кидарскими воспаряли оне. Хотя, не скрою, еще несколько часов назад смущаясь и рдея она говорила обнимая меня:
Возлюбленный мой у меня, как пучок смирны; среди сосцев моих будет покоиться.
Я принадлежу Возлюбленному моему и Возлюбленный мой — мне,
Он, пасущий между лилиями.
А я отвечал ей, покоясь среди её сосцов - а проще говоря сись - словно говорящий пучок смирны:
- О как ты прекрасна, подруга Моя, как ты прекрасна! очи твои голубиные.
О как ты прекрасна, подруга Моя, как ты прекрасна!
Волоса твои, как стадо коз, улегшихся на горе Галаадской.
Губы твои, как алая нить, и уста твои прекрасны.
Два сосца твоих, как два козленка, двойни серны.
Ягодицы твои как свежие булочки с корицей.
А она опять говорила мне в ответ:
- О как Ты прекрасен, Возлюбленный мой, и приятен! И ложе наше есть зелень;
Кровли домов наших суть кедры; потолки у нас — кипарисы.
Одним словом:
- Подкрепите меня черной икрою; освежите меня яблоками; ибо я изнемогаю от любви...!!!
Нет. Нет Нет. Не здесь витали мысли мое. Не над икрой и яблоками. Не над булочками с корицей витали оне. А витали оне, не поверите, над пустым старым кошельком, который бессмысленно и бесполезно валялся на столе.
К слову замечу - в нашем заведении училось достаточно много иностранцев -
в основном негров - теперь, говорят, надо писать: лиц негритянской национальности, арабов египтянской национальности и сирийцев - сирийской.. Хотя сирийцы - тоже арабы. Эта публика на учебную практику не ходила, а только скрипела зубами от зависти глядя на меня, который ходил.
Собственно говоря, если и можно было кого найти сейчас в общежитии, так только такого вот иностранного студента, с лицом ближневосточной национальности, готовящего себе на завтрак рисовую кашу с фигами вместо черной икры и балыка
Окончательно проснувшись я посмотрел на кошелек, потом перевел взгляд на открытую в коридор дверь, а оттуда обратно на кошелек. Понимающе сверкнул в полумраке белыми зубами, изображая улыбку, потом бодро встал с кровати, открыл тумбочку, которая по случаю , словно рояль, стояла у кровати и пошебуршал в ней. Нашебуршал немного - катушку черных ниток. Что собственно мне и требовалось. И сделал то, что сделал бы в этой ситуации каждый. Иными словами поступил как пионер.
Рифовым узлом я завязал нитку на кошельке (уж что что, а морские узлы я вяжу как датский боцман) , а сам кошелек как бы небрежно бросил в полутемном коридоре.
Выглядел он загадочно и необъяснимо, лежал у противоположной двери,
я же вернулся обратно в комнату, прилег на кровать, и, говоря высоким стилем, смежил веки как будто все время сплю лицом к открытой двери и затылком к свету.
Другой конец нитки я спокойно держал в безвольно свесившейся с кровати руке.
Все было по контролем.
Замечу, что расстояние между мной и лопатником получилось вполне приличным - метров пять или четыре, никак не меньше. Кошелек валялся в коридоре как потерянная собачка. Его хотелось почесать за ушами и взять на руки. На что собственно говоря я и рассчитывал всей свой душой. Я лежал и ждал.
Клюнуло почти сразу.
Откуда то издалека справа, от туалета послышалась арабская песня. Арабская, потому что я разобрал все слова песни - хабиби, хабиби, хабиби. Песня приближалась, а вместе с ней гулкие, но бодрые шаги. Мимо на свою беду шел кучерявый толстячек-араб, живший неподалеку. Так вот напевая и бодрясь он прошел мимо моей двери и приманки.. В руках он нес кастрюльку с рисом. Прошел и исчез из поля зрения. Песня стала удаляться, но совсем не удалилась, а неожиданно стихла. Я расслабленно лежал и ждал. И шаги стали приближаться снова. Уже молча,без слов он прошел мимо почти не топая, на цырлах. И кастрюльки в руках не было.
Воровато посмотрел на меня, спящего вдалеке и продефилировал во тьму мимо. Так повторилось еще два раза. Как акула, или, точнее, как маятник он сокращал и сокращал амплитуду своей жадности. Наконец, в последний раз глянув в мою сторону, (стоит ли говорить, что я лежал и расслабленно ждал не подавая признаков беспокойства) он подогнул колени наклонился вперед и алчно, но медленно протянул руку к лопатнику.
Я ждал.
Он все наклонялся и наклонялся. Все тянул и тянул свою руку. Мне уже казалось, что она произвольно удлиняется как пальцы у великого Паганини во время исполнения 24-го каприза.
Я ждал.
Наконец, когда до момента захвата лопатника оставались считанные миллиметры, я стал осторожно и медленно тянуть нитку. И кошелек медленно и осторожно, как то совсем естестественно, поехал от него. И араб на корточках также и медленно и осторожно вразвалочкау потёпал за ним по утиному переваливаясь с боку на бок..
Я тянул.
Кошелек ехал.
Араб с протянутой рукой вразвалочку на корточках крался за кошельком, стараясь при этом сохранять тишину, не скрипеть, не сопеть, не топать и не думать.
- А ты азартен, аль Парамоша, - улыбнулся я про себя, но позу спящей красавицы,
ожидающей от принца поцелуя, не менял.
Я все тянул и тянул нитку, незаметно, вращательными движениями, наматывая ее на указательный палец.
А он все крался и крался, шел и шел. И лицо его становилось все более хищным.
И длилась эта тихая погоня до тех пор пока он не очутился в моей комнате.
Точнее в помещении оказался кошелек, араб же был все еще наполовину в коридоре.
И тут он видимо заподозрил неладное. А кто бы, если разобраться, не заподозрил?
Живой, блять, уползающий из рук, блять, по коридору, блять, кошелек!
И тогда араб закричал. Я никогда до того не слышал чтобы арабы так кричали, Я всегда считал их выдержанными спокойными мужчинами. Я ошибался. Мой принц завопил словно его ошпарили. Кричал он только одно слово. Слово было имя. Имя было "Рашид !!!!!" - наверное так звали его маму. Я всегда подозревал - если в начале было Слово, то в конце, всегда будет Смайлик. Потому что потом произошло самое интересное. Араб взмахнул руками быстро, так быстро, словно колибри.
И подпрыгнул, если не сказать взлетел в воздух. Так бывает когда тебя долбанет током в 380 вольт. Тоже высоко взлетаешь.. Стремительно и вертикально. Или горизонтально и стремительно. Это как повезет. В зависимости от силовых линий, магнитных полей и электродвижущей силы.
Арабу было назначено лететь вверх. И все было бы ничего, но следуя тропою алчности оказался он как раз в дверном проеме. А дверной проем не пирамида Хеопса. В нем всего два метра высоты от силы. Так что место для демонстрации сверхчеловеческих способностей и левитации было явно выбрано неудачно. Оно было ограничено по высоте дверным косяком. А как утверждают геймеры файербол и левитацию одновременно не выучишь. Для этого надо владеть магией величия.
Араб взлетел. Черной молнии подобен. Стремительный, красивый, молодой, вертикальный.
И со страшным шумом, и с именем родной мамы на устах, впечатался своей кудрявой башкой в перекладину. Я видел искры, огни, птичек, летающих осетров - все сразу они кружили по комнате. Араб на мгновение залип на притолоке, словно его к ней прибили обойными гвоздиками, повисел так секунду другую, потом обмяк и только затем отправился вниз мягко, расслабленно, как воздушный шарик наполненный вместо гелия мокрым хлопком.
Так же мягко с каким то смс звуком - что то вроде "Чмоки-чмоки" он приземлился - жопой и ногами в коридор, головой и руками в комнату. Руки его еще инстинктивно продолжали тянуться к лопатнику, пальцы скребли крашеные доски пола, угасающий взгляд следил за тем как портмоне стремительно удалялось от него.
Это я потянул нитку сильнее, отчего лопатник заторопился и спустя мгновение юркнул ко мне в руки. Араб этого уже не видел.
Он закрыл глаза и теперь лежал неподвижно. И, как мне показалось, не дышал.
Я смотрел на него смежив веки и тоже лежал не двигаясь. И тоже не дышал.
Никаких идей в голове. Кроме двух. Первая идея выглядела так: "Такая легкая смерть. Умереть налету. Как птица. Надо валить." Вторая идея выглядела примерно также, за исключением финала. А что если, подумал я, остаться здесь, изображая собой спящую красавицу, словно ничего не видел. Спал после трудовой смены. Поди разбери отчего араб взлетел на воздух. Может он джин. Уж очень все было похоже и шум с грохотом и дым и искры и любовь А может вообще - риса объелся.
Словом, вы поняли, что умение епать мозг самому себе называется совестью.
И тут моя совесть и мой разум навалились и победили мою лень. Потому что как заметил недавно мой старый приятель Чжуань-Цзы: С маленьким знанием не уразуметь большое знание. Короткий век не сравнится с долгим веком. Ну, а мы-то сами как знаем про это? Мушки-однодневки не ведают про смену дня и ночи. Цикада, живущая одно лето, не знает, что такое смена времен года.
На что ваш покорный слуга возразил бы ему, если бы имел время. Времени не было. Я встал в чем был - т.е полностью одетый, спрятал орудия убийства - лопатник и катушку черных ниток в карман и насвистывая, словно я здесь не при делах направился к двери.
Араб лежал не двигаясь. Только постанывал.
Я осторожно обошел его слева, и оказался в коридоре. Оглянулся. Выглядело все скажем прямо совсем хрестоматийно. Не хватало только накрыть жертву простыней и мелом контур нарисовать. Тогда я нагнулся к нему и решительно потянул за ноги и тянул до тех пор пока полностью не вытянул из комнаты. Когда его голова с негромким стуком оказалась в таинственной полутьме коридора он слабым голосом и не открывая глаз сказал в пустоту:
- Рашид?!
- Опять маму зовет, - Уважительно подумал я.
После того, как в комнате никого не осталось, я аккуратно уложил его вдоль плинтуса лицом на восток задом на север. Потом заметил поодаль заветную кастрюльку с рисом. Она стояла на полу в коридоре. Сходил за ней, вернулся и поставил рядом. Потом закрыл дверь в комнату, запер ее на ключ и ушел гулять.
Все равно не засну - так я решил.
По дороге выбросил бумажник в мусорный ящик, катушку с нитками не стал. Потом спустя пару часов вернулся в назад. Коридор был пуст. Ни кастрюли ни араба.
Ночью я рассказал эту историю Машке. Мы похихикали и как я подумал, забыли араба навсегда.
Однако, утром, когда мы вышли из проходной она не купила мне булочку, не положила
в сумку пакетики с жареной килькой и икрой. Вместо этого она взяла меня за руку,
пристально посмотрела в глаза, а потом сказала
- Нельзя тебя одного оставлять ни на минуту.
У меня папа уехал на рыбалку, а мама к бабушке. Пошли к нам калмыцкий чай варить.
МЫ сели в автобус и поехали на Кирикили - где Машка жила с родителями в собственном доме.
Дом стоял под двускатной крытой шифером крышей в окружении высоких вишневых деревьев. Мы сварили чай и поели его с маслом и хлебом. Потом стали целоваться.
Потом как то неожиданно оказались в постели совершенно голые. Я еще спустя час я первый раз в жизни потерял девственность. Машка тоже.
И если вы спросите меня
Ну, и чем закончился твой первый сексуальный опыт?
Я отвечу вам:
- Ну... Вторым сексуальным опытом.