С детства я мечтал стать гонщиком.Этаким обтянутым в кожаные доспехи рыцарем асфальта и крутых виражей. Видя ,как по просёлочной петле дороги разъезжают дребезжащие багги, я садился на свой трёхколёсный велосипед и во весь опор мчался к автодрому. Пыль толстым слоем ложилась на руль моего железного товарища, и я напрягал все свои силёнки ,чтобы раскрутить тугие несмазанные педали, а когда иногда соскакивала цепь, я кубарем летел с высокой насыпи вниз. На автодроме я мог часами наблюдать за проносящимися мимо спортивными машинками, зная, что наступит день ,и я сяду за руль такого же автомобиля и покорю на нём весь мир. Эта тема пути из заученных школьных сочинений так и вплелась в мою судьбу белой лентой то ли банта, то ли судьбоносной пестрой спиралью дороги.
Семья моя жила в Ивановской области и добраться до нашего небольшого села можно было, только если перейти в брод речушку, да и то только летом и зимой. Весной речушка набирала воды, растекалась, как море, и мы переплавлялись на лодках, имеющихся в каждом доме. Папа надевал фуражку, а я кричал ,что я юнга, и ловко рулил, подплывая к нашим мосткам. От мостков к красивому, но уже порядком износившемуся дому вела похожая на длинный рукав тропинка. Наш двор, не самый большой в деревне, был заросшим, и иногда мама теряла меня из виду, выискивая мелькающую среди кустов чертополоха белёсую шапку моих волос. Отец мой работал в сельском клубе, и я с детства пересмотрел все имеющиеся в нём фильмы. Помню, как приятно пахло целлулоидом в его каморке и как я открывал металлические банки с кинофильмами и шутя разматывал плёнки ,за что частенько получал от отца. Отец был строг, но, как и все мужики на деревне, обычно выпивал и становился милым, добрым и отзывчивым, за что и получил от односельчан прозвище Добрыня. Мама, напротив, видя ,как отец, шатаясь, подходит к нашему покосившемуся домику ,страшно ругалась и плакала, словно предчувствуя недоброе. Так и случилось. Однажды отец выпил и пошёл купаться ночью в реке. То ли организм не выдержал переохлаждения, то ли его мышцы свело судорогой, но так или иначе через пару дней он всплыл у соседнего села, посиневший и разбухший, как и все утопленники. Хоронили всем миром. Было холодно и ужасно страшно, когда посреди церемонии вдарил гром и в свежевыкопанную могилу ливанули косые капли промозглого осеннего дождя. Стоящее рядом с нами дерево полыхнуло огнём из-за попавшей в него молнии. Все разбежались, и только мать, обхватив трясущимися руками гроб, со слезами на глазах смотрела на разверзшееся грозой небо. Помню, как она поднимала тяжеленный намокший гроб, как соскакивала плохоприбитая крышка, и из него вываливалась синюшная рука отца. Помню, как я плакал, когда мать закидывала лопатой свежую могилу и просила меня отвернуться, чтобы я через расколотую крышку не видел лица своего папы. Потом она долго отпаивала меня настоем трав, а сама пила жгучий деревенский самогон в надежде хоть немного прийти в себя.
С тех пор я стал молчалив. Мне стало трудно общаться со сверстниками, и я часами наблюдал, как по реке ,переплывая с одного берега на другой, переправляют почту и продукты. Я был нелюдим, и мама боялась пускать меня в школу, поэтому я стал крутить в нашем клубе кино по выходным, а по будням мог часами просматривать папину любимую картину про любовь. Меня всячески поддерживали. Соседка тётя Валя приносила мне просроченные шоколадные конфеты, покрытые белым налётом, а дядя Вадим, работающий на лодочной станции, бесплатно катал на лодке и показывал ,как ставят рыбацкие сети. Но я боялся воды. Мне казалось, что стоит мне прыгнуть вниз в тихие воды нашей речухи, как неведомое чудище утащит меня под воду, как и моего отца. Тогда я стал мастерить по хозяйству. Поправил старенький забор и подлатал дырявую крышу, покрасил облупившиеся от солнца рамы и починил венцы. Я был развит не по годам и в свои семь лет был хозяйственным и деловитым, иногда даже чересчур хотя это не мешало, а наоборот помогало и развивало. Сидя на невысоком крылечке, я видел, как ежедневно к дому подъезжает почтальон, ставит у калитки свой велосипед с подспущенными шинами и долго воркует с мамой жадно, пожирая её глазами. Я завидовал ему. Мне так нравился его велосипед, большой и взрослый - мечта любого подростка. Потом я долго думал, зачем в нашем захолустье нужен почтальон, да ещё с таким велосипедом. Газеты и журналы никто не выписывал, а письма нам писали настолько редко, что держать в штате почтальона не было никакого смысла.
Так шли года. Спустя пару лет я пошёл в школу. Это странное ощущение, когда тебе девять и ты сидишь за одной партой с почти несмышлёными мальцами на два года младше тебя, я не забуду никогда. Учиться было не интересно, и я частенько убегал с уроков, чтобы, раскинув руки крестом, лежать на ржаном поле и смотреть, как по оранжеватому от колосьев небу, плывут, похожие на всадников, облака. Золотистые колосья и насыщенное оранжевым небо. Я слышал, как перепевают друг друга соловьи и как в далёком лесу кому-то считает его оставшиеся года лживая кукушка. Я перетирал в руках хлебные зёрна и ссыпал горсти мягкое зерно себе в рот, а по лицу бегали муравьи, и я в отместку им облизывал кислые палочки, которые опускал в кишевший насекомыми муравейник. Изредка за мной прибегала обеспокоенная моим отсутствием мать, и тогда я бежал босиком по приятной тёплой дорожной пыли, убегая от настигавших меня криков. Несмотря на прогулы, учился я прилежно и всегда делал уроки, только когда строгая учительница по литературе задавала выучить стихотворения я стоял, опустив вниз глаза, и слышал, как насмехается надо мной мои одноклассники. Тогда я решил уехать. Это решение зрело долго. Я часами всматривался в висящую на стене карту мира и чертил по ней невидимые линии своего будущего путешествия. Буэнос-Айрес, Рио-де-Жанейро, Пекин, Токио и загадочный город, обозначенный на карте цифрой 0 и затерянный среди островного архипелага таинственных Филиппин. Но уехал я в Ленинград. Закончил школу и сразу поехал. Конечно, можно было поехать и в Москву, но судьба распорядилась иначе, когда кассирша на вокзале случайно перепутала мой билет. В одном купе со мной возвращались с практики студенты-геологи. Их весёлые шутки и дребезжание гитары веселили меня всю дорогу до северной столицы, а один из попутчиков, красивый парень ,с почти финским именем ... подарил мне на прощание большой кусок полированного камня, который я до сих пор храню в своём шкафу. Вокзал встретил меня свойственной Ленинграду недружелюбной пасмурной погодой и кричащими на весь перрон носильщиками, наперебой предлагающими свои услуги. Кроме миниатюрного папиного чемодана, с которым он пару раз ездил в райцентр, багажа у меня не было ,и я, оставив поклажу в камере хранения, побрёл по городу в поисках пристанища. Как непривычно было смотреть в серое небо, которое навевало тоску и уныние не только на горожан, но и на посеревшие стены северного города! Тоска отражалась даже в чёрной воде Фонтанки, в которую я боязливо вглядывался, крепко схватившись за чугунные поручни. В этот первый день мне показалось, что весь город пропитан некой субстанцией из грусти и печали и что даже солнце, иногда пробивающиеся сквозь непроглядные тучи ,только подчёркивает скуку его жизни. Я до вечера бродил между каменных мешков старого города, и только когда ночь почти поглотила и без того тёмные улицы, я наконец набрёл на общежитие, за скромную плату выделившее мне койку и крышу над головой. Комнатуха, в котрой я оказался волею судеб, поразила меня обилием плоских глянцевых клопов, искусавших меня в первую же ночь. Одно единственное оконце ,занавешенное синей прожжённой шторой, выходило во двор, где по ленинградскому обыкновению стоял заполненный бытовым мусором жестяной бачок и валялись разбросанные вокруг него обрывки желтоватых газет. В узкое пространство ,огороженное стенами колодца, практически не попадал свет, лишь когда солнце случайно выходило из туч ,его лучи многоркратно преломлялись в окнах и падали на тощего облезлого кота ,сидящего на влажном от дождя козырьке подвала. Каждое утро по узкому коридору бродила пожилая Авдотья Павловна и будила нас похожим на набат громким звоном кастрюли. Помню, как я вскакивал с постели и до крови расчёсывал свежие укусы гостиничных монстров, надевал свой старенький пиджачок и часами бродил по многолюдным улицам в поисках работы. Без ленинградской прописки не брали, а если и брали, то предлагали смешные по меркам города деньги. Приходилось работать на нескольких местах одновременно, и времени на отдых не оставалось совсем. Утром на завод, где в копоти и в пыли от мелкой металлической стружки я с гордым видом прохаживался по цеху ,складируя стальные болванки и промасленные подшипники. Вечером в парк, в уютную сторожку, пропахшую полиграфической краской и усеянную контролями от продаваемых мной билетов. Так прошёл год, пока в самом начале лета я не встретил курносую продавщицу, которая то ли специально, то ли не со зла неправильно отсчитала мне сдачу. Её звали Катя. Чтобы казаться выше, она подставляла невидимую для покупателей скамеечку, и я помню, как удивился, увидев её истинный рост. Она смеялась, и мне казалось, что её смех наполняет весь мир звонким хулиганским эхом. Катя приехала в Ленинград из далёкого Хабаровска поступать в театральный институт, но на первом же экзамене её срезал суровый профессор, возмутившийся её выбивающимся из общей концепции мнением о прозе Маяковского. В отличие от меня, в Ленинграде у Кати жила тётя, и уже через месяц её паспорт венчала синеватая печать временной прописки, открывающая перед ней невиданные для провинциала возможности. Вскоре мы поженились, и я переехал к ней, в небольшую комнату на углу Суворовского и Невского, где среди заваленных тазами лабиринтов коммунальной квартирки у нас родилась дочь. Я возвращался ближе к ночи и протискивался между детской кроваткой и стоящим вплотную к ней скрипучим диваном, занимающим всю комнату, а утром я путался в развешанных цветных пелёнках, пропахших едким дешёвым отбелевателем, от которого материя становилась почти деревянной и очень плохо гладилась. Через всю жизнь я пронёс в своём сердце плач моей крохотной дочурки, раздирающий слух и по несколько раз за ночь заставлявший вскакивать меня с постели.
Осенью я пошёл учиться в техникум, готовящий электрогазосварщиков, но однажды, проходя мимо театральной тумбы, увидел небольшое, но почему -то сразу бросающееся в глаза объявление о приёме на работу осветителей для киносъёмок. В тот же день я забрал свои документы и, несмотря на жалобные крики молодой жены, стал световиком. Работа была не излёгких, мы перезжали с места на место ,тягая неподъёмные прожектора и фильтры, даже в лютый мороз передвигая штативы и светоотражающие полотна. Какое странное чувство испытал я, тогда, видя, как оживают картинки из моего детства, освещаемые светом моих люменов. Вскоре моя карьера закончилась. Съёмки прекратили, а нас, выплатив небольшое выходное пособие, распустили по домам . Я стал пить. С каждым днём мне становилось всё сложнее общаться с моей женой, требовавшей материальных вливаний в бюджет семьи, и однажды я не выдержал- хлопнул дверью и ушёл, как выяснилось, навсегда.
Был сумрак и мелкий моросящий дождь. Осенняя водяная пыль попадала мне в глаза, и мне казалось, что моё лицо- это листки запылившегося фикуса, которые опыляет чья-то рука из невидимого опрыскивателя. Было очень холодно, а мой пьяный мозг никак не мог определить, то ли меня колотит изнутри моё самолюбие, задетое женой, то ли это мой дырявый плащ пропускает пронизывающий до костей ветерок. Пригибаясь и с трудом преодолевая порывы срывающего кепку ветра, я дошёл до Славы. Это был единственный приятель с которым я мог, изливая своё горе, перекинуться парой слов и выпить на прокуренной кухне запрятанный соседкой коньячок. Слава был спокойным культурным парнем, с которым мы вместе когда-то работали на заводе. Как и я, он был немногословен и практически не имел друзей, что сближало нас, и мне было так приятно помолчать с ним обо всём на свете. Покуривая ,,Приму", мы просидели до утра, и только когда отсвет от тусклой лампочки потерялся в белом свете дня ,мы выскочили на улицу, чтобы, потолпившись у винного магазина, запастись парой бутылок дешёвого Агдама. Мы сидели на невысокой ограде в грязном дворике у Московских ворот и пили красноватый тягучий портвейн, сплёвывая под ноги сладковатую розовую слюну. Я не заметил, как остался один - наверное, Слава оказался прилежным работником и с первым гудком уже стоял у своего станка.
Чем больше я пил, тем больше трезвел. Алкоголь производил обратный эффект, и, хотя мои ноги с трудом передвигались по уходящей из- под них земле, сознание прояснилось, и, открыв обитую ржавым листом дверь подвала ,я рухнул в тёплую темноту подземелья.
Я проснулся, чувствуя, как по моей руке заскреблась когтистая лапка подвальной крысы, и что есть силы взмахнул рукавом, услышав её жалобный писк. С обмотанных гипсовыми бинтами труб стекали капли воды, и даже в темноте, я видел ,как чернеющая лужа всё ближе и ближе подступала к моим ногам. Я смотрел на темное почти нефтяное пятно и вспоминал детство. Именно тогда в подвале это произошло в первый раз. Сначала я ощутил, как в моём теле завертелся леденящий вихрь и ,подступив к груди, вдруг вырвался из меня лучом сероватого света. От неожиданности я ещё глубже осел на каменный пол и даже ущипнул себя ,чтобы удостовериться ,что это не сон. На противоположной от меня стене появилось нечёткое изображение моего отца. Его улыбка и мечтательный ,устремлённый вдаль, немного печальный взгляд. Я видел, как по ребристым камням подвальной кирпичной стены заструилось течение нашей речухи, и отец, скинув с себя свою широченную рубаху, спрыгнул в темноту бесшумно плескающейся воды. Взмахи его огромных, как лопаты, ладоней разрезали водную гладь, и вот он, окунувшись, выпускает изо рта струйки желтоватой воды. В моей голове раздавался неясный, похожий на шум стрекочащего киноаппарата, треск, и на горизонте возник наш почтальон, лениво крутящий педали на своём велосипеде. Он остановился у воды и с какой-то злой нескрываемой завистью смотрел, как купается мой отец. Затем он отбросил в сторону свой транстпорт, схватил длинный, похожий на багор ствол молодого деревца и стал методично, не давая отцу глотнуть свежего воздуха ,топить его в тёмной холодной воде. Отец безвучно кричал и силился выскочить из воды, чтобы отомстить своему обидчику, но почтальон отталкивал его от берега, а когда вода навсегда поглотила в своих водах отца, стал смеяться и пританцовывать, радуясь своему злодеянию. Затем я услышал знакомый звук, словно в аппарате закончилась киноплёнка, и её кончик чуть слышно задевает за металлическую бобину. Свет погас, и в подвале воцарился прежний мрак. Я боялся пошевелиться и сдвинуться с места. Мозг пытался найти происходящему логическое объяснение, но ход моих мыслей ,притупленный действием алкоголя, находил неверные, а подчас даже смешные решения. Я всё списал на усталость и нервное потрясение от ухода из дома, но то, улыбающееся лицо убийцы, отпечаталось в моей памяти навсегда.
Я выскочил из подвала и, озираясь, как безумный, помчался к ближайшему магазину. По-моемому, я выпил очень много вина, но в памяти всё ещё всплывали картинки из прошлого и эти круги, сомкнувшиеся над головой отца, и отражающееся в речухе чёрное небо с ещё более чёрной вороньей стаей и синяя рука, то и дело вываливающаяся из гроба в пасмурный день похорон. Я завернулся в свой плащ и долго бродил по пустынной набережной канала Грибоедова. Странное необъяснимое чувство тревоги и ещё более странное чувство не ненависти, а некой несправедливости захлестнуло меня во время этой прогулки. Я не замечал идущих навстречу людей ,оборачивающихся мне вслед, видя мой отсутствующий и неживой взгляд, не видел обливающих меня грязью автомобилей, несущихся по лужам совсем рядом, я даже не видел собственного отражения в воде, когда стоял на покатом мостике и собирался спрыгнуть вниз. Но этого не случилось. Уже перекинув через перила одну ногу, я остановился, и во мне вспыхнуло желание мести, с каждой секундой пожирающее меня пожаром приступа злобы и жажды жизни.
На следующий день, гладковыбритый и причёсанный а ля Элвис, я пришёл устраиваться на работу на кондитерскую фабрику. После препирательств с позёвывающим старичком на вахте я прошел эту проходную, разделяющую мир щекотливой лени и шумящих станков в глубинах громоздкого цеха. Меня взяли укладчиком, и первое, что я увидел, были те самые конфеты, которыми меня пичкала тётя Валя.
- Странно, - думал я, - даже выходя с конвеера ,эти конфеты имели примерно такой же неприглядный вид. Да и сам шоколад, от которого рот покрывался крошащейся, не тающей во рту массой был худшего качества ,и хотелось выплюнуть эту сою и побыстрей прополоскать рот водой.
Зато какие здесь производили торты! Кремовые, с аппетитной желейной прожилкой и украшенные нарезанными ломтиками кусочков фруктов, торты, в которые хотелось самому, без посторонней помощи уткнуться лицом, слизывая с губ нежное сливочное суфле. Я работал не покладая рук. Укладчик- это такая работа, при которой можно без зазрения совести мысленно летать в облаках ,и самое главное в ней, чтобы отработанные движения не давали сбоев, иначе на другом конце конвеера происходил завал, и тысячи конфет, завёрнутых в золотистую фольгу, сливались в похожую на запасы Форт Нокс кучу. Как и все новички, я частенько ошибался, и мой бригадир, закутанный в пропахший ванилином халат еврей, шутя называл меня прохиндеем и неучем. Вечером меня вызвали к директору. Ею оказалась полная женщина лет сорока, с мясистыми свисающими жирком щеками. Впрочем, представить на её месте худенькую девицу я бы никогда не смог, видимо, как и я ,она любила продукцию своей фабрики. В торжественной обстановке она вручила мне ключ от моей новой комнаты, находящейся в полукилометре от проходной, и я немного расстроился. По своему личному опыту я знал, что вопреки логике и здравому смыслу, чем ближе от дома твоё место работы, тем чаще будут опоздания. На второй же день я проспал. Будильник звенел несколько раз, но я ,помня, что до работы подать рукой ,каждый раз откладывал своё пробуждение. Хорошо, что бригадир не заметил моего отсутствия, ведь мне так не хотелось потерять это сладкое местечко.
Постепенно я обживался. В магазинах, продающих мебель по записи, я знакомился с нужными людьми и в строжайшей тайне, переплачивая чуть ли не вдвое, умудрялся без очереди приобретать то мебельный гарнитур, то чешскую стенку. Иногда ко мне захаживали пышногрудые девчонки из соседнего цеха, мы сливали из конфет сладковатый коньяк и устраивали невиданный пир, с тошнотой поглядывая на горы коричневатого шоколада.
Примерно через неделю я купил пару бутылок холодного жигулёвского, почти деревянную вяленую сопу и, распугивая ее запахом прохожих, возвращался домой. Видя, как впереди катится коляска с малышом, я вспомнил Катю и свою дочку. Незаметно для себя добрался до своей комнаты. Тогда -то это и произошло во второй раз. Я открыл бутылку и наливал в стакан долгожданное пиво, когда вдруг почувствовал тот же холод, сковавший мои движения, и увидел мелькнувший на стене луч. Как и в первый раз, приятно застрекотало внутри. Я увидел Катькину квартиру и тёмную занавешенную шторкой кухню. Вот за плитой, в своём прожжённом переднике стоит растрёпанная соседка, а на табуретке, прижавшись к плечу сидящего ко мне спиной мужчины, плачет моя жена. На столе лежат наши свадебные фотографии, размытые от следов слёз, и чья- то чужая рука, утешая ,нежно гладит жену по затылку. Странно, в руках у Катьки дымится короткая сигарета - раньше она не курила, а в её золотистые волосы вплетена голубая ниточка. По стене мелькали блики, и ,чтобы рассмотреть детали, мне приходилось всматриваться в изображение, видя которое ,я чувствовал приступы ностальгии и тоски по прошлому. Как же хотелось, чтобы этот сидящий спиной мужчина повернулся ко мне и открыл своё лицо, но незнакомец, словно зная, что я слежу за ним из своего необъяснимого внутреннего видения, как назло не двигаясь, сидел на своём стуле. Я даже подошёл к стене и стал приглядываться к этим знакомым жестам и к этой виденной мною не раз причёске. Словно услышав мои мольбы, парень встал, поцеловал Катю в губы и повернулся. Я так и знал. Славка. Кто же мог быть ещё, кроме него? Конечно, он! Сколько раз я рассматривал это золотое кольцо на его пальце и видел этот грязноватый воротничок рубашки. Видение закончилось, оставив на стене беловатое пятно, которое через секунду растворилось без следа.
Я залпом допил горьковатые жигули и закурил. Странно, я не чувствовал ни ревности, ни чувства унижения, наоборот, я был рад за них. Славка- замечательный парень, и кто виноват, что моя жизнь с Катькой сложилась именно так, а не иначе. Во всяком случае, теперь я был уверен, что моя дочурка в надёжных руках, и мой недавний приятель станет для неё лучшим отцом на свете. Мне показалось, что я стал понимать свои видения. Они показывали мне то, что имело для меня тот единственно важный смысл ,узнав который, я начну иначе относиться к своей жизни и судьбе. С этого дня я решил бросить пить. Одновременно с этим моя карьера резко пошла в гору, сначала после непродолжительной беседы с директором меня неожиданно назначили бригадиром, потом я стал мастером цеха, поверил в себя и стал обучать новобранцев нелёгкому ремеслу укладчика.
Взял в кредит телевизор и, накупив кучу книг, поступил на вечернее. Учёба проходила весело и легко. Появилось много новых друзей, не очень понимающих меня, но уважающих за моё умение слушать и слышать. Мы шутили над преподавателями и старенькие профессора с негодованием и завистью хаяли таких непослушных и таких молодых студентов. Однажды мы с друзьями стояли в окутанном непроглядным дымом туалете и, пытаясь приоткрыть завесу тайны ,спрятанной за бело-голубыми покрашенными стёклами ,ногтями соскребали с них слой краски. В получающихся оконцах мы, прищурив один глаз, высматривали огороженные высоким забором дворы института, покрытые грязью, и тогда, вспомнив свои видения, я похвастался:
- Я могу увидеть этот двор даже через краску окна. Могу увидеть, что творится сейчас на Кубе и что сегодня на обеде в Кремлёвской больнице.
Кто-то громко засмеялся, а один из моих одногруппников пошутил:
- Ага, и прошлое с будущем. Ты еще скажи, что знаешь, кто станет чемпионом в этом году.
Я пытался включить своё видение, но сколько я ни старался, своими потугами я вызывал лишь усмешки товарищей. Тогда наобум я сказал первое, что пришло мне в голову.
- Зенит.
В ответ раздался взрыв хохота.
- Зенит? Ну ты даёшь! Киевское Динамо или Спартак.
И, оставив меня одного в тесном институтском туалете ,они вышли в корридор, продолжая смеяться и обсуждая между собой тот факт, что на ближайшем комсомольском собрании меня наверняка исключат из рядов ленинского. Так и вышло. С тех пор за мной закрепилась дурная слава. Все мои однокурсники ходили с красивыми девицам и ,проходя мимо меня, неизменно говорили только одно слово:
- Зенит.
Как назло Зенит выиграл, но мои товарищи уже забыли об этом, продолжая относиться ко мне с прежним пренебрежением и издёвкой. Беспартийных не любили и обходили стороной. После этого, видения очень надолго исчезли, и ,как я ни старался увидеть номер билета, когда готовился к важному экзамену по гидравлике, вместо привычных картинок на стене, видел собственное отражение в висящем на гвозде зеркале. Экзамен я сдал, пусть и со второго раза, и выучить мне пришлось, как назло все билеты, но зато я получил отлично и был ужасно горд собой.
Годы летели. Как же хотелось остановить их полёт, схватить эту улетающую птицу и, прижав поближе к груди, не отпускать от себя утекающее в вечность богатство. Как странно, кроме чуть заметных изменений лица, в качестве перьев она оставляет нам воспоминание о себе и летает высоко в небе, не замечая, того что внизу на земле бродят люди и, запрокинув кверху лицо, ищут в облаках виновницу своей старости.
Работа и учёба слились в одно единое целое, не давая опомниться и остановиться хотя бы на секунду. Я ощущал, как совершенствуется мой внутренний мир, даже не совершенствуется, а изменяется, подобно растекающемуся по земле туману, обволакивающему каждую травинку и камень. Так менялся и я. Менялись мои жизненные принципы и мои авторитеты, менялся образ мышления и даже стиль одежды. Я старался быть сильным и независимым, но чувствовал, что тем самым я лишь подстраивался под ситуацию и, внутренне обманывая себя, становился беспомощной пешкой в колесе времени. Когда в один прекрасный момент я понял, что пришла пора таких важных и ответственных испытаний я ничуть не испугался, а закрывшись от всех в своей комнате, стал готовиться к самым важным экзаменам в своей жизни. Засыпая за учебниками, я не замечал, как на противоположной стене моё внутренне видение рисует картины предстоящего экзамена. Не обращая внимания на этот свет, я заучивал до головной боли сложные экзаменационные билеты, полагаясь не на провидение, а на себя самого. А когда на экзамене я отвечал на вопросы преподавателя, утвердительно кивающего мне в ответ, я и не знал, что пару дней назад на стене проецировались совсем другие задания и билеты.
Через несколько месяцев я превратился в дипломированного специалиста и хоть ненадлго смог стать начальником своего цеха. Было странное ощущение страха, когда в своём почтовом ящике я нашёл повестку в военкомат, именно тогда во второй раз я отметил своё негативное отношение к рядовым работникам почты, приносящим мне не радость письма, а внутреннюю боль и недовольство. В военкомате меня сразу заметили. Ещё бы, высокий деревенский парень с почти метровыми плечами и тихим покладистым нравом. Я видел, как шепчется с молодым лейтенантом капитан и как в моём назначении появляется пугающее смертью слово Афганистан. Я надеялся, что в оставшиеся дни перед отправкой на юг ко мне приедет мать, но подвели меня те самые злополучные почтальоны, потерявшие в дороге мою телеграмму. Помню, как щекотала виски машинка, сбривающая мою длинную, почти до плеч, шевелюру, и как сложно было подобрать мне форму, не сходившуюся на моей груди. Мы сидели в коридоре, человек двадцать, одинаковых запуганных и ожидающих своего часа, когда к нам вышел политрук и долго расплывчато объяснял о нашем интернациональном долге и о гражданском участии в делах дружественной нам страны. Он рассказывал нам о политике партии и об отношениях с коммунистическим движением дружественной страны, но всё это оказалось чистейшей воды профанацией не нюхавшего пороха штабиста. Нас партиями отводили в автобус и отправляли на военный аэродром, на котором уже стоял готовый к отправлению военный транспортный самолёт. Полёт прошёл незаметно, только в похожем на чрево кита салоне, было холодно и до тошноты кружилась голова от пропахшего авиационным керосином деревянного настила на полу. Захватывало дух, и по шее бежала приятная щекотка, когда самолёт неожиданно нырял в воздушную яму, и у всех слегка закладывало уши, а у некоторых шла носом кровь, именно в этот момент я увидел знакомое свечение на противоположной стене. Я увидел свой дом и подъезжающего к нашему заборчику почтальона, неожиданно вытаскивающего из-за спины букет полевых цветов. Мне хотелось вскочить, окликнуть мать и разорвать его на куски, но вместо этого я только плотнее сжимал губы и продолжал наблюдать ,как убийца моего отца ведёт мать к речке тёмным августовским вечерком. Я видел, как они, обнявшись, сидят на берегу и как бесстыдно почтальон запускает свои кровавые руки под её блузку. Видел, как тиха чернеющая в ночи речная вода и как мать, поддавшись на его уговоры,безропотно снимает с головы красную косынку. Мне хотелось выпрыгнуть из самолёта и больше не видеть никаких видений. Мне хотелось схватить автомат и разрядить обойму в ухмыляющееся лицо в фуражке, но вместо этого я закрыл глаза и, соскочив с краешка своей лавки на металлический холод авиационного корпуса, тихонько заплакал.
В Ташкенте нас выгнали из самолёта, словно стадо послушных баранов, и последним, с трудом передвигая онемевшие ноги, выскочил я. Нас погрузили в крытые брезентом грузовики и повезли на подготовительную военную базу в центре пустыни. Из открытого задника я видел, как разлетается гонимый ветром песок и как катятся в пустынную даль мотки похожих на колючих ежей ,,перекати поле" . Наши бледные лица покрылись толстым слоем дорожной пыли и только белели яблоки слезящихся от песка глаз, с интересом наблюдая за однообразным пейзажем за бортом нашего ЗиЛа. От жары всё тело чесалось и пощипывало, и я с нетерпением ждал того момента ,когда заскрипят тормоза, и мы въедем на затерянную в песках военную часть. Пропитанные потом белые воротнички, наспех пришитые в военкомате, почернели, и хотелось расстегнуть душащую гимнастёрку и подставить расскалёному солнцу взопревшее тело, но мы, как стойкие оловянные солдатики, безмолвно катили вперёд, изредка передавая по кругу намокшие от потных пальцев сигареты.
Когда грузовик въехал в очерченный сеткой забора плац воинской части, на западе уже погасало солнце, уставшее палить землю нещадным огнём . В преддверии ночи над пустыней зависла тишина, прерываемая рокотом цикад да короткими командами бравого загорелого офицера. Нас построили в одну шеренгу и, глядя как мы неумело пытаемся выстроиться в одну ровную линию, наш сержант, высоченный здоровяк с пестрящим шрамами лицом, негромко ухмылялся в кулак. Я оказался зажатым между двумя совсем юными призывниками с наивными детскими глазами на пропитанном жаром пустыни лице, поэтому я стоял в полоборота, стараясь отвоевать у них хоть немного пространства. Из брезентовой палатки вышел офицер в лёгкой пробковой шляпе и с не по-военному обрезанными до шорт галифе.
- Солдаты, - он внимательно смотрел в наши лица, и некоторые из наших невольно опускали вниз глаза, когда он буравил их своим властным взглядом, - теперь вы воины пустыни. Ваш отец - БТР, ваша мать - вертушка, ваш друг - ваш сосед, а ваш бог и хозяин на время обучения- это я. Вам очень повезло, что вместо афганских гор вас сначала привезли сюда, потому что там вы не прожили бы и дня, а здесь у вас есть хоть какой-то шанс выжить. Знайте, не все дойдут до конца. Вас отобрали, чтобы сделать из вас мужчин, поэтому, взвод, слушай мою команду - нале-во. Кросс вокруг базы- и на сегодня можете быть свободны.
Когда я бежал, то понял, что после почтальонов больше всего на свете я не люблю военных, причём офицеров. Я чувствовал, как натирают мои ноги плохо навёрнутые мной портянки и как бешено колотится непривыкшее к жаре сердце. До финиша добежали трое. Среди них меня не было. Я лежал, вдыхая носом успевшую так быстро остыть землю, как в детстве, смотрел на пролетающие за горы облака и ждал, когда за мной придут, чтобы помочь мне добраться до моей палатки. Когда поздно ночью, я еле волоча ноги добрёл туда сам, все уже спали, и только двое молодых ,не дойдя до входа несколько шагов, свернувшись калачиком, дремали прямо на земле. Третьим стал я.
Проснулся я от того, что почувствовал, как мои живот и грудь сдавливает тяжёлый груз. Я открыл глаза и увидел, что на моём теле топчется вчерашний офицер и его твёрдые как гранит подошвы до крови впиваются в моё измученное бегом тело. Из палатки выбегали, выходили и даже выползали мои сотоварищи, глядя на которых мой мучитель снисходительно улыбался и подбадривающими кивками подгонял новобранцев на плац. Последним поднялся я и, не чувствуя своего тела, поплёлся к журчащим такой желанной водой умывальникам. В этой стране погода менялась молниеносно, и стоило взойти солнцу, как дышать становилось невыносимо тяжело, и пуговицы гимнастёрок нагревались до обжигающего тело жара. Чтобы спастись, мы то и дело мочили платки в холодной воде, но не проходило и минуты, как они высыхали ,и тогда доброволец собирал их в одну кучу и бегом бежал к ведру ,стоящему в тени у нашей палатки. Уже с первого дня мы почувствовали себя одной семьёй, дружной семьёй, в которой, впрочем, не обходилось и без скандалов. Со мной спорили и скандалили мало. Во-первых, я был не очень разговорчив, а во-вторых, среди нас были пацаны гораздо моложе и слабее, с которых всегда спрос больше. На завтрак давали кашу. Такой вкусной каши я не ел никогда! Несколько ложек- и мы съедали небольшую порцию, чтобы побежать за добавкой к похожей на бочку полевой кухне. Поваром на раздаче стоял усатый сержант. Глядя, как мы уплетаем по несколько мисок, он ехидно улыбался и шутливо, словно зная наперёд ожидающие нас испытания, подмигивал нам своим хитрым глазом на загорелом морщинистом лице.
На следующий день сразу после завтрака в палатку войшёл офицер и, раздав нам похожие на обрубки ломов тяжеленные трубы, погонал нас в степь отрабатывать приёмы рукопашного боя. Когда половине из нас стало дурно, и они стыдливо отходили в кусты ,сплёвывая остатки завтрака, он погнал нас на марш-бросок, своим собственным примером показывая чудеса выносливости и физподготовки. Если вчера я его не любил, то сегодня был готов размозжить его череп этой трубой, но пробковый так далеко убежал вперёд, что даже при всём желании я просто не мог его догнать. На этот раз я добежал до финиша, правда я отстал от своего начальника на добрые полчаса, и моя гимнастёрка, промокшая и неприятно прилипающая к телу, источала смрадный запах пота и приставшей коноплиной пыльцы. Измотанные и уставшие, мы без сил возвращались обратно. По дороге знакомились.
- Митя, - отдуваясь, протягивал мне руку невысокий парень с задумчивыми раскосыми глазами.
- Евгений, - коротко бросил я и, стараясь прийти в себя после изнурительного марафона, нервно пережёвывал кончик беломора.
- Ты откуда? - спросил он шёпотом, боязливо оглядываясь на вальяжно идущего рядом офицера.
- Из- под Иваново, но последнее время жил в Ленинграде.
- А я из Ейска.
- Будущий лётчик? - почему-то спросил я.
- Скорее бывший. Вылетел с первого курса, по политическим, - это последнее слово он сказал практически бесшумно, и только по его метнувшимся в сторону глазам и приставленному ко рту пальцу я догадался о его значении.
- А меня после диплома взяли, хотел в аспирантуру поступить и не успел.
Митя не ответил, видимо, в глубине души завидуя моему образованию, но мне от этого было не легче, ведь теперь мы в одной связке. Теперь здесь не важно, кем ты был или мечтал стать на гражданке. Здесь все стали равны, и мы знали, что пули душманов, ожидающие нас впереди, вряд ли станут спрашивать о нашем социальном положении или планах на будущее. Двое юношей оказались родными братьями. Они вместе сидели за одной партой, потом в один день поступили в пионеры и комсомол, вот и сейчас, опираясь друг на друга ,они шаг в шаг брели по дорожной тверди. Придя в лагерь, сержант распределил нас по койкам. Во избежании эксцесов, он объяснил, что хотя трудности военного быта закаляют, мы должны относиться к соседям с пониманием и чувством сплочённости. В тот же день в палатке произошла массовая драка, расставившая по местам каждого из вновь прибывших. Я, как старший и физически сильный, оказался в лидирующей группе, что сыграло в последующем неоднозначную роль, прибавив мне не только недругов, но и новых друзей. Одним из них оказался Батыр. По иронии судьбы этот абрек, всю жизнь проживший в горном кишлаке, спустился вниз пополнить запасы питьевой воды. Не знаю, что пообещал ему военком, но через две недели Батыр добровольно пришёл на призывной пункт и терпеливо ждал, когда молоденький лейтенант сбреет последний клок его кудрявых волос. От природы сильный кавказец с борцовским телосложением, был неприхотлив, добр и, казалось, ничто и никто не может вывести его из состояния равновесия, но, услышав от тщедушного, похожего на червя, плюгавенького парня оскорбительное " ишак" , не выдержал и он. Плюгавого отвезли в лазарет, и больше мы его не видели, по слухам, впоследствии его демобилизовали, и этот факт ещё сильнее укрепил лидерское положение застенчивого Батыра. По сложившейся традиции на тумбочке застыл полусонный калмык, и мы спокойно заснули мертвецким сном, вспоминая прошедший день и гадая, какие новые мучения придумает на этот раз наш начальник.
На рассвете нас разбудил ревун тревоги, заставивший скатиться с койки вниз, и, не понимая, ни кто ты, ни где находишься, быстро натянуть на себя чужие штаны и гимнастёрки. Капитан Громов со смехом проходил мимо сонных рядовых, с трудом продирающих слипающиеся глаза. Нас вывели во двор и, построив колонну по двое, погнали в темнеющие в ночи горы. От холодного воздуха мы проснулись и с удивлением рассматривали белеющие швы вывернутых наизнанку гимнастёрок. Когда до синеватой сопки оставалось дойти пару сотен метров, из наших рядов отделилась тень, и безусый парнишка с пушком на щеках подошёл к капитану и не по уставу спросил:
- А оружие нам выдадут.
- Оружие? - удивился капитан, - Рядовой, что вы себе позволяете! Почему не отдаёте честь командиру? Где выправка? Почему без разрешения вышли из строя? В карцер на сутки. Сержант, выдайте остальным автоматы.
Я впервые держал в руках смертоносного товарища, ощущая его равнодушный холод и отполированный сотнями рук приклад. С этой железкой я пройду сотни километров пути и, быть может, глядя в эту прорезь прицела, буду подобно палачу ,лишать жизни своих врагов.
Наверху среди камней виднелись расставленные тренировочные щиты, и сержант, проведя с нами инструктаж, выдал нам по паре пуль со стальными заострёнными кончиками. Я замер, вжавшись в холодную насыпь, и дрожащими от холода руками сжимал послушное цевьё. Я видел в прицел тёмный контур притаившегося нарисованного врага, и в этот момент вместо этой чёрной тени, моё видение осветило щит ухмыляющейся физиономией почтальона. Сжав зубы, я произвёл свои выстрелы и увидел, как у почтальона разрывается форменный китель, а в слетевшей с головы фуражке ещё дымится аккуратная дырочка, после чего видение испарилось, и капитан довольно похлопал меня по плечу, похвалив меня за попадание в цель. Уже позже он отвёл меня в сторону и спросил, не хочу ли я стать взводным снайпером, долго выспрашивал подробности моего детства и молодости. Проверив мою наблюдательность, он черканул в мятом листке пару слов и, сощурясь, наблюдал, как мой взвод впустую выпускает свои первые патроны.
Когда мы, уставшие, но удовлетворенные, возвращались назад, я испытывал двойственное чувство страха и необузданного желания присоединиться к ведущим бой соотечественникам. Я знал, что где -то за этими горами погибают такие же молодые парни, как я, а мы идём по этой мирной земле и не можем помочь тем, кто из последних сил отстреливается от напирающих с долины духов. Я хотел почувствовать себя мужчиной и воином, мне казалось, что по степи витает дух древних кочевников, защищавших от набегов врагов свои земли. Я вдыхал знойный воздух, и вместе с ним в меня проникала частичка их храбрости и желание освежить эту засохшую жухлую траву кровью наших недругов. Светловолосый белорус с нежной ,покрасневшей от солнца кожей потерял сознание. Мы срубили пару деревьев и соорудили из них носилки, по очереди принимая на себя обязанности полевых санитаров.
Через день нас привели к полосе препятствий, через которую нам обязательно надо было пройти. По скользкому бревну и горящим необжигающим бензиновым пламенем стенам, прошли все, а вот с колючкой нам повезло меньше. Для острастки и приближения условий обучения к боевым, наш капитан подвешивал к натянутой параллельно земле колючей проволоке шарики ручных гранат. Я вжимался в землю, словно хотел провалиться в её недра, но не дополз и до середины, как услышал тихий щелчок. По спине бежал холод, я завертелся на месте, не зная, куда же мне ползти, и отсчитывал оставшиеся секунды моей жизни, когда заметил, как заливающийся смехом сержант вставлял выскочившую из запала учебной гранаты чеку.
- Ты труп, - шутливо заметил он, - знайте, что в Афгане будет не кому вставить кольцо обратно, поэтому берегите свои задницы и постарайтесь не есть много мучного.
Он учил нас ставить и обнаруживать растяжки заблаговременно натянутые им как струны на гуслях. Мы разминировали похожие на консервные банки мины и когда ошибались те негромко пшикали и обдавали нас фонтаном протухшей воды. Наша форма из цвета хаки превратилась в пятнистый комуфляж местами выцветший почти до белого, а местами чернеющий масляными пятнами от приколов капитана и сержанта. Так однажды в кувшине с холодной водой оказался спирт и мы наперебой перекрикивали друг друга общаясь о сущих пустяках развязавшимися от алкоголя языками. Шли недели и мы стали иными, наученными опытом бойцами, в нетерпении писавшими пару строчек домой. Как я ненавидел почтальонов, когда по вторникам они разносили почту обходя стороной мою койку. Я знал, что те короткие записи, которые я посылал своей матери не доходят до адресата, но искренне надеялся на любую весточку с далёкой деревни потерявшейся в болотистых лесах подмосковья. Когда прилетали вертушки и мы видели, как из них вываливаются уставшие обросшие парни, при каждом звуке вздрагивающие и хватающиеся за автоматы, нам казалось, что мы сильные и сможем противостоять своему страху и ужасам войны, но зерно сомнения посеянное их видом навсегда засело где-то внутри лишая нас уверенности в собственных силах. Дни считали банями. Каждое воскресение нас водили в деревенский домик, в которой капитан устроил небольшую парную. Раз в неделю - одна баня, значит здесь мы осели на целых пять бань. Как же хочется домой!
Ожидание страшнее всего. Лучше догонять чем ждать, ведь когда ты догоняешь ты видишь тех кто впереди, а когда ждёшь ты чувствуешь как от неопределённости сдают твои нервы и хочется чтобы время понеслось чуть быстрее, но от этого оно наоборот тянется как зажёванная плёнка в старом кассетнике. Мы ждали отправления в Каракамар, небольшой городок затерянный в Афгане. Знали что наши засели в городе и отбивали атаки спускавшихся с гор басмачей. На душе не спокойно. Говорят, что страшнее всего первый бой и что умереть не больно. Как хотелось поскорее его пережить и остаться в живых!
Подняли по боевой тревоги, уже тогда мы знали, что сегодня этот рёв не ученье, а сигнал к отправке за цепь невысоких гор, на чужую землю, которую мы будем защищать как свою. На дворе поднялся вихрь от лопастей вертушек, поднимающий с земли облака, залеплявшей глаза, пыли и рисующий бегущую блестящую волну на сырой от росы траве. Я шёл первым. Ветер отбрасывал от вертолёта, словно не желая пускать меня внутрь, но я упорно приближался к пятнистой птице, прижимая к своей бритой голове выцветшую афганку. Внутри пахло резиной и солидолом станкового пулемёта, направившего своё жерло туда, в темноту улетающей от нас земли. Молчали. Да и какой смысл говорить, если кроме ровного размеренного рокота пропелера слышно только биение своего сердца. Было странно, мы летели в облаках и не знали, где же эта невидимая граница когда вдох ты делаешь на своей земле, а выдох уже на афганской, ведь кроме темноты окутавшей нас своим интернациональным покрывалом мы не видели ничего, даже собственных рук. Изредка вспыхивали огоньки папирос и тогда в нос ударял горьковатый дым дешёвой сигареты чуть разъедающий глаза. Так мы летели на войну.
При посадке вертолёт качнуло и мы стали по одному спрыгивать с высокой подножки на чужую землю. Пейзаж практически не изменился. В дымке тумана виднелись те же остроконечные плато да и сама земля ничуть не отличалась от нашей, только зияющее на борту вертухи прожённое чёрное пятно от шального выстрела молчаливо рассказывало нам о том что здесь идёт война. Нас построили на взлётной полосе и сквозь непрерывный шум до нас долетали обрывки избитых фраз и банальные слова. Потом мы долго тряслись в грузовике, видя как следом за нами неспешно двигался, придающий уверенности, БМП, только тогда мы поверили, что мы всё же в Афгане. Расквартировали нас в отдалённом тихом горном кишлаке, до которого вела одна единственная дорога, извивающаяся среди отвесных скал и этот аул среди камней надолго стал моим новым домом, но так и не стал крепостью. Селили группами, по четыре человека. Волею судеб, моими соседями, стал Батыр и два брата, впрочем уже через неделю мы стали одним целым. За время обучения у меня появилась подруга, и эта подруга стала для меня дороже всех моих девчонок на гражданке. Я любил её и ухаживал за ней готовый на всё, лишь бы видеть в её игривый глаз красный крестик прицела и чувствовать, как её стальная гладь отдаёт не французскими духами а машинным маслом, а когда Батыр снова и снова машинально разбирал и собирал свой калаш, я осматривал свою бесценную СВД, протирая рукавом её полированный приклад.
Принесли полагающийся нам паёк. Каждому выдали по небольшой банки тушёнки завёрнутой в промасленную жирную бумагу от которой на руках неизменно оставался глянец, пакет сухой перловой каши, которую мы тут же ссыпали в общий котёл и залили водой и пачки отсыревшего и от этого ставшего мягким, как ломтики нарезанного сыра, печенья. Батыр оказался хорошим поваром. Мы сгрудились вокруг него и с интересом наблюдали, как он колдовал на кухне, нарезая ножом душистую кинзу и вдыхая ароматные специи, найденные нами в заброшенной кладовке. Тушёнка оказалась на редкость жирной и половина банки была мясом, а вторая белым густым жиром который попадая на сковороду растекался прозрачной лужицей и приятно потрескивал. Поджаренное мясо расточали по всей комнате такой аромат, что даже собаки охранявшие наш дом стали жадно вдыхать вытекающий из форточки запах и скрестись в дверь пытаясь проскочить внутрь. Наевшись до отвала сытной солдатской смесью, я утомлённо смотрел на недоеденный ужин на глазах застывающий в неаппетитное желе в котором как пограничный столб стояла моя ложка. Братья шутили и что бы не случалось с нами они всегда улыбались, говоря что улыбка продлевает жизнь.
- Мы заговорённые, - то ли всерьёз то ли снова в шутку рассказывали они, - в детстве мать отвела нас к старухе живущей за рекой. Она нашёптывала свои, непонятные нам заклинания и с тех пор смерть всегда обходит нас стороной.
- Помнишь как мы поспорили с Петром, - смеясь начал Ваня старший из них, - на ящик коньяка и проплыли под проплывающим по Волге теплоходом. Помнишь как шумел его винт и как вода затаскивала нас под вращающийся винт? Помнишь?
Я с сомнением смотрел на братьев и думал что они не в своём уме. Рисковать своей жизнью вот так ни за что, за хмельную жидкость от которой кроме тяжёлого похмелья никакого толку было для меня совершенно дико и непонятно. За разговором не заметили, как к дому подкатил военный джип, обтянутый пробитым пулями брезентом. Из него выскочил Чайкин - полноватый капитан от которого всегда попахивало луком и который словно ищейка высматривал и вынюхивал пытаясь отличится перед партией и начальством. Чайкин был политрук и, видимо сетуя на свою судьбу, закинувшую его из тёплого местечка под Москвой в эпицентр войны, вымещал свою злобу на нас - простых советских солдатах. Он бесцеремонно открыл дверь и стал присматриваться к сложенным в углу вещмешкам. Разговаривая с нами, он втягивал носом воздух и обидевшись что его старания пропали даром спросил:
- Новенькие? Пришёл проводить с вами политбеседу. Сразу хочу предупредить, если узнаю что пьёте, буду докладывать и карать. А пить вы будете, здесь все пьют. Никаких баб, ни наших ни тем более афганок. Кто партийный?
Мы растерянно переглядывались, а он видимо заранее просмотрев наши дела продолжил.
- Так вот. Вы для меня никто, я для вас всё. Так что, вашу мать, вот вам постановление ... съезда и чтобы через неделю знали наизусть, салаги.
Он вышел и хлопнул дверью так, что стоящая ложка немного покачалась и рухнула вниз обдав меня жирными каплями остывшей каши. Мы смотрели на красноватую книжицу с возваньями и действительно захотелось выпить. Политрук обошёл всех наших, и записывая в свой неизменный блокнот известные только ему одному наблюдения, укатил в город. Вечера здесь были такие тихие, что мы ловили руками тишину скатывали её в комок и прижав к уху прислушивались к дыханию гор. Жар от трамвайной печки наполнял наш мир тёплыми нотками и казалось, что это время, нагретое до невидимого жара время тянущееся и согревающее, вселяет в нас отречённость и безысходность так свойственные войне.
Спалось отвратительно. В те короткие моменты, когда удавалось провалиться в сон, снился Ленинград, не родная деревня, а именно Ленинград. Снился шумный Невский и тихие переулки Петроградки. Покрытый ремонтными лесами шпиль Петропавловки и запорошенные снегом стены её бастионов. Словно поднятые в мольбе разведённые мосты. Снился ветер. Ветер с Невы, пронизывающий, раздевающий с привкусом подгнившей тины и свежести талой воды. Даже сквозь сон я чувствовал дыхание колыбели революции и волнующее сердцебиение ставшего любимым города на Неве. Снился свет едва пробивающийся на огромную кухню на которой по утрам собирались соседи и наполняли её дымом от сгоревшей яичницы. Лица во сне становились ярче, когда в похожее на бойницу окно светило такое редкое для осени солнце. Хотелось спать и видеть этот сон целую вечность и проснуться я смог только от гулкого раската первомайского салюта осветившего небо кроваво-красными цветами.
На улице шла стрельба. Нечастые выстрелы привели в чувство и я схватив свою винтовку бросился к окну. В далеке мелькали штрихи беловатых трассирующих пуль издающих необычный звук напоминающий мне стрекот киноаппарата. Батыр стрелял наугад в темноту. Иногда он вскрикивал, словно попадал в невидимого врага и перезаряжая автомат громко ругался на незнакомом мне языке. Из глиняных хижин высыпали всё новые и новые солдаты и с радостными криками палили в кромешную тьму. После боя все шли по своим домам и каждый рассказывал сколько душманов он убил из своего автомата, а когда утром мы нашли у подножия мёртвую собаку, с примотанным скотчем фонариком, все недоумевали и посмеивались поглядывая на таких храбрых и хвастливых товарищей. Первое боевое крещение произошло позже. Целую неделю нас готовили к удару по кишлаку Фургамиру и мы бахвалились, чтобы скрыть как же мы боялись встречи с душманами.
- Первый мой, - уверенно говорил Митя, - вот увидите одним выстрелом. Бах и всё.
Я слушал, но в глубине души у меня было предчувствие, что первым убить придётся мне. Странное ощущение охотника и просыпающейся в тебе совести. Выстрелить и лишить кого-то жизни, одним движением указательного пальца разорвав пулей его грудь.
Утром нас повели на зачистку. Мы шли медленно, цепочкой, поправляя лямки калаша, и удивляясь необычно тяжёлому весу своих жилетов. Справа на горе засели афганцы и мы видели вспышки выстрелов освещающие их неразличимые снизу лица. Где-то отстреливались духи. Кишлак оказался пуст. На улице разделяющей его на равные части тихонько выли оставленные хозяевами собаки. При каждом скрипе раскачивающихся ставней, мы вздрагивали и едва сдерживали своё желание пустить в темноту окон короткую очередь из своего АК. Создавалось впечатление, что за новым углом притаился враг и с каждым домом, который мы проходили в полной тишине, это чувство страха обострялось всё сильней и сильней. Тихонько хрипела рация и наш связист шептал в микрофон знакомые нам позывные:
- Стрела, Стрела. Я орёл. Здесь чисто, приём.
И затем махнув рукой в сторону гор, он скомандовал перегруппировку и смену позиции. Каждый шаг эхом отдавался в голове неровным биением пульса и было страшно, когда поднимаясь на первое плато я услышал первый выстрел по нашей группе. Упал. Мне казалось, что каменистая земля отталкивает моё тело подставляя меня под пули, и от этого ощущения, возникало желание поскорей обагрить кровью врага эту чужую и коварную землю. Я откинул защитный колпачок и стал просматривать местность в окуляр прицела. Я видел, как перебегая от валуна к валуну, отстреливались бородатые духи и как из чёрного глаза переносного миномёта вылетали, падающие далеко внизу мины. Наконец я поймал в прицел его. Он был пожилым исхудалым афганцем в пропитанной потом чалме. От напряжения он скалился и обнажал кривые неровные зубы. Даже отсюда я видел его глаза, пылающие глаза врага желающие одного - смерти меня и моих товарищей. Я долго готовился и был готов нажать на спуск, когда вдруг увидел знакомое сияние и вместо бородача на меня смотрело лицо моего отца. Оптика приблизило его лицо и я увидел родную улыбку. Так улыбался только он один. Рука безвольно соскочила с курка. Я не мог сделать этот такой важный и такой ответственный выстрел. Я ощутил как моя панамка превращается в фуражку почтальона, как холодеет моя кровь, кровь будущего убийцы, но я понимал, что если не сделаю выстрел то через секунду этот зажатый в его руках калашников убьёт кого-то из моих друзей и я нажал на курок. Он вскрикнул и неестественно вскинул вверх руки и тогда видение пропало и душман скатился вниз выпустив из своих рук ещё дымящийся автомат.
Автоматная трель слилась в единое целое. Каждый из моих товарищей поочереди выстреливал, исполняя свою партию этого милитаристического оркестра и только раздающиеся взрывы гранат как там-тамы оглушали меня громким хлопком. Тело не слушалось и отказывалось вставать и тогда видя как к нам приближаются они я пополз назад вспоминая капитана и сержанта шутника. Полз не поднимая головы и только когда рука зачерпнула ещё тёплую густую кровь я увидел окровавленное лицо Мити. Он так и не успел сделать ни одного выстрела и даже взвести затвор, он смешался с Афганом став его неотъемлемой частью. Навсегда. Я потянул его отяжелевшее тело, жестом призвав на помощь Батыра. Тот стоял на одном колене и видя слипающиеся от крови волосы убитого товарища, разъярённо рычал, выпуская по врагам раскалённые от ярости пули. Вдруг духи переполошились и стали отступать а я краешком глаза увидел как из-за гор вылетают наши вертушки и одним своим видом сеют панику и ужас. Огонь пожирал камень. От взрывов ракет плавилась земля и воздух наполнялся страхом убегающих через перевал душманов. Только тогда я выпрямился в полный рост и с надеждой смотрел сколько же афганок поднимется вслед. Мы потеряли убитыми двоих, Митю и нашего радиста, которого перерубило пополам осколками гранаты.
У кишлака нас ждал Чайкин. Он смотрел на лежавшего на носилках Митю и как ни в чём не бывало узнавал подробности боя. Кто-то сказал, что видел как я снял одного и он смерив меня свим взглядом обыкновенно просто кивнул, мысленно уже заполняя свои отчёты. Я не верил что война так меняет людей и что смерть становится не событием а повседневностью от которой не плачешь а становишься черствее. Позже я не раз видел смерть и ловил себя на мысли, что действительно привыкаю к ней, но эта первая, Митина, навсегда отложилась в памяти как первая любовь или первый экзамен. Митя так и не стал лётчиком и в свой последний путь он полетел в цинковом гробу не как пилот, а как одна единица бесчисленного груза двести. Мир его праху.
Весь вечер молчали. Так хотелось что-нибудь сказать, но вместо этого мы смотрели как коптит керосинка и горный перевал краснеет от сигнальных ракет. Батыр пел и эта негромкая печальная песня, так западала в душу своей тягучей и надрывной болью, которую он выплёскивал из самых глубин своей души, что хотелось выть волком на закутанную в облака луну. На следующую ночь мы с Батыром заступили на дежурство и всматриваясь сонными глазами в темноту прислушивались к хлопанию крыльев ночных бабочек. Я всю ночь думал о своём выстреле. Во мне кипела ненависть к тем кто убил моего товарища, но всплывало лицо отца и я чувствовал себя ничуть не лучше почтальона. Я думал о том что у убитого мною старика вполне возможно есть сын и сейчас он сжимает автомат и клянётся аллахом в кровной мести всем нам, и эти два ощущения вгоняли меня то в тоску то в ярость. На рассвете я разглядел горы. Я видел их раньше, но разглядел только, когда туман спустился с вершин к подножью и застыл в долине, выделяя из земли чёрный взметнувшийся ввысь конус вершин. Эти горы столетиями взирали как на их склонах вырастали мирные кишлаки, а сейчас они гордо молчали видя что их землю взрывают ракеты и чужих и своих.
После дежурства Батыр предложил:
- Айда в кишлак. Возьмём тушёнки и сменяем на что. Может спирт есть или афганки возьмём.
Я не особо сопротивлялся, всё ещё вспоминались стеклянные глаза Мити и хотелось любым способом снять внутреннее напряжение. Предупредили своих и спустились вниз. В кишлак вернулись афганцы. На расстеленных ковриках молились старики отпевая погибших родственников. Размеренное песнопение, такое непривычное для моего уха, раздражало и хотелось закончить обмен и вернуться назад. В одной лачуге Батыр обменял консервы на головку зеленоватой душистой афганки и мы довольные сделкой повернули обратно. Решили срезать и пройти по полю. Высокая трава приятно щекотала ладони, а запах горных цветов одурманивал и расслаблял. Батыр шёл впереди, потом он увидел вышедших нам на встречу братьев, ждущих нашего возвращения и побежал. Не успел он сделать и сотни шагов, как раздался взрыв и я видел его взлетевшие горящие сапоги, смешавшиеся в воздухе с обрывками его гимнастёрки и кровавыми осколками костей. Негромкий надрывный выдох братьев и отчаянный крик.
- Стой. Не двигайся. Минное поле.
Я врос в землю. На улице была жара, но внутри меня обледенели все сосуды. Кровь застыла и перестала поступать в мозг. Наверное поэтому я не мог пошевелить ни рукой ни ногой, а стоял и смотрел на лица братьев которые не отводили от меня своих испуганных глаз. Сделать шаг навстречу им и взлететь в воздух на прощание махнув рукой, как только что взлетел Батыр или стоять здесь вечность и ждать приезда сапёров? Трава покрыла эти металлические болванки скрывающим от меня покровом и сколько я не всматривался в желтизну афганской земли я видел только смертельную опасность и ползущих по тонким травинкам букашек. Как же хотелось стать невесомым насекомым, жучком, муравьём или стрекозой. Ещё хотелось родиться в южном городе Ейске и пойти учиться на лётчика, чтобы вместо того чтобы стоять на этой пропитанной железом земле, летать высоко в облаках не думая о том куда же сделать свой следующий шаг. Я увидел знакомый свет. Он вырывался из груди так сильно что своим светом становился ярче самого солнца. Он указывал мне путь и я видел, как по траве побежал лучик вычерчивая изгибающуюся линию по которой я должен идти вперёд и я не знал верить ли мне моему же ощущению или сделать шаг влево отбросив предрассудки и мистическую внутреннюю интуицию. Тогда я просто закрыл глаза и пошёл. С каждым шагом внутри меня вскипала смесь из страха и отчаяния, с каждым шагом идти становилось невыносимо тяжело и хотелось остановиться, но когда я открыл глаза то увидел перед собой каменную спасительную стену моего домика, а позади меня стояли оба брата и наперебой словно не веря в моё возвращение из мёртвых назвали меня своим братишкой и заговорённым. Где-то в траве осталось тело моего друга, облитое салатным отсветом проходящего сквозь травинки солнца. Ему было уже совершенно всё равно и на то что я с трудом забил афганку и молча покурил с братьями терпкой травы, он не обиделся. Я слышал некоторые, гуру, могут своим сознанием превратить себя в нефть и почувствовать вечность, в тот день я стал Афганом, как Батыр и Митя.
Я приходил в себя несколько долгих дней. Дней, когда между мной и братьями образовалась некая субстанция разнополярной заряженности. Я преспокойно жил в своём мирке и мне не хотелось пускать в него их обоих, как они не старались пробраться в него заводя ненавязчивые разговоры издалека. Мой мир, скорее даже моя иллюзия была проста. Я стал понимать природу, вернее суть происходящего на этой войне, не ту обложку которой прикрывались мы идя в бой, а некое появившееся во мне желание убивать. Видение показывало мне подкатывающуюся к ногам окровавленную голову Батыра, а мозг вырабатывал импульсы провоцирующие меня взять мою винтовку и перестрелять весь кишлак. В смерти друга я обвинял всех: себя, душманов, афганцев, сапёров, партию, и даже бога. Того бога которого я никогда не знал, того в кого нам всегда запрещали верить, того кто пожалел меня, но убил его и если кто-либо в тот момент показав некий лик, убедил меня, что это и есть бог я без сожаления выпустил в его святую голову всю обойму.
Так я пришёл к религии. Не к той религии, которой поклонялись тысячи лет христиане и мусульмане, а к своей внутренней религии, которая как никак лучше подходила в тот момент всем нам. Я уже видел смерть. Мы смертны. Моя религия состояла из желания выжить, любой ценой. Странная и страшная религия войны. Здесь не работала заповедь: "не убий" и само убийство рассматривалось не как грех, а как острая необходимость. Здесь или ты, или тебя. Однажды я видел, как солдат из моего взвода, я не буду называть его имени и фамилии озираясь незаметно для всех перекрестился, для всех, но не для меня. Идущий убивать просит защиты. Тот кто не раздумывая выпустит очередь в врага, молит своего бога о помощи. Как не сочетается это здесь. В этих горах, уходящих туда ввысь ближе к его чертогам своими снежными верхушками, идёт бойня, а бог словно страдая дальнозоркостью не обращает на нас никакого внимания. И ещё один момент боя запомнил я на всю жизнь: Два молодых окровавленных парня застыли напротив друг друга и глазами полными ненависти смеряют врага.
- Аллах акбар, - кричит завёрнутый в тунику араб.
- Боже спаси и сохрани, - вторит ему в ответ наш солдат.
Два смертельных выстрела и гробовая тишина - вот она религия убийц и убиенных, религия этой бесчеловечной войны.
Через неделю я очутился на больничной койке. До этого был страшный бой, в котором из всего взвода уцелели братья и я, воистину заговорённые. Этот бой шёл сутки. Начался он поздно вечером, окутав долину пороховым дымком артподготовки. Мы выступили засветло и продирались через колкий кустарник к устью Алимгуля когда попали в мешок. Мы заскочили в ущелье, предполагая обойти духов с тыла, но вместо этого попали в мясорубку. Нас стреляли, как куропаток, методично отстреливая с высоты. Прячась за валунами они будто мучили нас своими одиночными выстрелами, хотя могли одним броском гранаты покончить со всем взводом. Это стало для них игрой. Они тщательно выбирали жертву, выцеливали, ждали и выстреливали. Её не щадили даже когда окровавленный боец бился в агонии и насладясь зрелищем они хладнокровно добивали его выстрелом в лоб. Я не помню как мне удалось спастись, быть может бог всё же есть. Смертельная пуля лишь скользнула по моему затылку задев что-то в моём сознании. Очнулся я с туго перебинтованной головой, причём мешающая открыть глаза повязка неприятно щекотала лоб и скулы. Хотелось сдёрнуть бинты и увидеть свет, но пришедшая сестричка, от которой так знакомо и так одурманивающе пахло йодом, рассказала мне что сделать это пока невозможно. Пуля задела мозг, требовалась операция и она скорее всегда произойдёт не здесь, а в Москве. Возможно я останусь слепым. Но пока мне везло. В который раз везло.
Не видеть. Двигаться наощупь, слышать и вдыхать запах. Пытаться по этим показателям определить вид предмета, его форму, цвет и местоположение. Бинты так плотно стягивали моё лицо что сквозь них не просачивалось даже лучика света и моё ощущения нового мира были темны. Погас, стал темнотой, чёрной как ночь темнотой, мой яркий мир ламп, солнца и огня. Когда очнулся, я постарался представить то помещение в котором нахожусь. Я крикнул, чтобы прислушаться к растягивающему мой голос эху в углах и с каждым криком мои уши обманывали меня и казалось что это больничная палата меняет свой вид, трансформируется и становится то больше, то меньше. Я вставал и, осторожно переступая, считал свои шаги, пока не упирался в острый край кровати или не летел кубарем через низенькую тумбочку, так и не определив истинных размеров комнаты. Тогда я садился и вытирал вспотевшие руки о своё больничное одеяние. Накрахмаленная пижама стояла колом и жёсткий воротничок больно впивался мне в шею. Наверное там образовался бордовый кровоподтёк, наверное я так расчесал его что он красным пятном выделялся на моей коже, наверное, но я так и не увидел ни своего лица ни этой палаты лишь отложил в своей памяти некий образ происходящего тогда.
- Как вас зовут, - я присел на краешек своей койки и чувствуя дыхания и сопение соседа пытался мысленно представить его.
- Яша, - хрипло сквозь кашель отвечал он и очень долго молчал, а я сидел и по этому имени не увидел никого, ни старика ни салагу, только это слово сказанное вскользь - Яша.
- Можно я тебя потрогаю, хочу узнать какой ты, - я протянул к нему свою руку и услышал нечто неопределённое и мычавшее, что принял за согласие. Я осторожно гладил его по лицу и чувствовал как жёсткая щетина словно наждачка царапает мне руки. У него был прямой нос с опущенным вниз кончиком и вытянутые тонкие губы, сухие и горячие. Лицо было гладким и как мне показалось влажным, будто облитым водой из стакана. То что это были слёзы я понял когда вместо бицепсов и трицепсов нащупал пустые рукава больничной пижамы. Яша был без рук. Мне захотелось прижать его к себе. Мне стало всё равно кто он и как он выглядит, просто хотелось покрепче обнять и сказать, что всё будет хорошо, хотя и он и я знали что это самообман. Он стал моими глазами, а я его руками. Мы постоянно ссорились.
- Яш, - я просыпался раньше и вслушивался в дыхание стараясь определить его состояние, - Яша, не спишь?
- Не сплю, - он недовольно перекатывался со спины на бок и просил, - дай сигарету, на тумбочке справа.
Вот это "справа" бесило больше всего. Между нашими кроватями стояла квадратная тумбочка, на которой справа должны лежать сигареты. Справа от кого? Я шарил рукой по шершавой крышке и переворачивал настои с травами и питьё, а когда нащупывал папиросы выяснялось, что они намокли и Яша негромко матерился сквозь зубы в шутку называя меня растяпой. Я тыкал ему папироской в лицо, а он ловил ртом попадающий в глаз и щёки белый мундштук. Когда я чиркал спичкой он довольный наклонялся и прикуривал сразу две папироски. Мне и себе.
- Яша, а палата, какая она?
- Большая, - он блаженно затягивался восседая верхом на подушках.
- Нет, ты мне скажи какая она.
- Ну, не знаю, у меня в Москве, тётя живёт, так вот эта палата как её гостинная не меньше.
- Цвет?
- Цвет чего?
Я начинал нервничать, мне казалось что Яша просто издевается надо мной:
- Палаты. Цвет палаты у нас какой? - я кричал очень громко и кто-то подошёл и по-дружески похлопал меня по плечу, мол не переживай.
- Не знаю. Желтоватый.
- Желтоватый? Как лимон?
- Нет. Как... Парни какой это цвет?
И тогда вся палата наперебой пыталась объяснить мне то, каким они видят этот мир и каждый говорил о своём и по-своему. Для одних это был беж, для других вообще странный непередаваемый цвет чуть светлей дыни, но чем больше мнений я слышал, тем более расплывчатое своё, вырабатывало моё сознание.
Перед самой отправкой для нас устроили концерт. Пела девочка, вернее мне казалось что это пела девочка, так рисовало моё внутреннее видение. Она пела негромко, приятным вызывающим разностороние чувства голосом. Кто-то плакал, я точно слышал как плачет ставший инвалидом солдат с соседней койки когда она проходя мимо него поёт про синий платочек, а я улыбался, мне казалось, что я вижу её, настолько чёткий образ вырисовывал мой мозг проанализировавший, пропустивший через душу её голос. Она высока стройна, короткие волосы от которых пахнет нежными приторными духами и очень мягкие руки, почти как у мамы только моложе и от этого ещё приятнее. Наверное она была красива, не лицом а душой. От неё исходило тепло согревающее всех нас и мне не хотелось выпускать её руку из своей, но остальные, словно ревнуя меня к ней, заворчали, и, пришлось разжать ладонь и слыша удаляющийся голос ощущать как внутри меня слабеет то, что я назвал ею. Ещё я запомнил как забавно она чихала, всего раза три, но каждый раз я слышал непохожий на предыдущий звук и сравнивал его то с фырканием кошки, то с шумом упавшей с веток снежной шапки, то с негромким хлопком бутылки шампанского в новогоднюю ночь.
Отправляли меня всем госпиталем, засовывая в карманы моего халата свои адреса и телефоны на гражданке. Я знал, что когда я выходил из больницы был день, я слышал, как поют в саду непривычными голосами афганские птахи и издалека подъезжает моя машина. Помню, Яшкино прокуренное дыхание в ухо и его сбивающийся голос, обещающий встречу в Москве, голос друга как потом выяснилось обманувший меня напоследок . Яшу и около двадцати больных, которых перевозили через границу неделей попозже меня, расстреляли душманы не пожалев никого, даже наших сестричек.
Тряслись долго. Ощущение нефти. Вокруг чернота, и день смешиваясь с ночью превращает твою жизнь в сущий ад. Иногда развлекался, если глаза начинали чесаться, я что было сил тёр их кулаком и тогда видя, как в сознании расцветали желтоватые цветы я пронзал их искрящимися электрическими молниями или превращал силой мысли в летящий по вечности огненный шар. На перекладных до Ташкента, а там до Москвы рукой подать - пять часов лёта в душном санитарном самолёте, наполненном стонами раненных и запахом транквилизаторов.
В Москве меня перекинули в скорую и отвезли в больницу. Долго обследовали. У моей койки собирались целые консилиумы врачей, обсуждающих моё состояние, совещающихся и устроивших из моей болезни некую головоломку решить которую не могли самые светлые головы нашей науки. Мнения противоречили друг другу, меня хотели оперировать, чтобы удалить повреждённый участок мозга, кто-то предлагал безоперационное лечение сверхсовременными медицинскими препаратами, но для меня они остались неким пятном, вернее не пятном а звуковым сопровождением того состояния покоя в котором находился я. Видимо решающее мнение имел голос, который на выдохе переходил на фальцет и был похож не на врачебный, а на голос продавца рынка выкрикивающего свою цену. Он сказал однозначно и безапеляционно, приговорив меня к операции, чем и спас мне жизнь.
С самого утра у меня возникло моё видение, непривычно яркое, причём оно делилось на две части и я словно всматривался в параллельное развитие событий. На одной половине шатаясь после тяжёлой операции из операционной выходил хирург. Он еле ковылял по коридору, задевая стены и едва не падая. Я заметил его пьяненькие осоловевшие глаза, ищущие несуществующий хирургический стол руки и выскочившую следом за ним медсестру накрывающую простынёй посиневший труп на каталке в котором я узнал себя. Похороны на которых никто не плакал и поросший густой осокой крест. Тот же хирург с торжествующим видом зашивал мой затылок отдавая не слышные мне указания на соседнем видении. Там я вставал и прозревал, выходил в коридор, радовался тусклому свету раскрашивающему подоконник больницы в тот самый дынный почти белый цвет. Дальше это видение рассеивалось и исчезало, а я лежал на операционном столе и с тревогой вдыхал в себя усыпляющий газ положивший конец моему противостоянию моего недалёкого будущего.
Открыв глаза я увидел неяркое оранжеватое небо из детства. Не голубое, а божественно оранжевое. Всматриваясь вглубь я видел не обычную режущую глаз синь, а разделённое диагональным дымчатым следом от истребителя рыжеватое небесное пространство. Оранжевые тучки в окне и оранжевый потолок с оранжевыми стенами палаты и даже нескладный мужичок хирург поблёскивал этим необычным золотистым цветом. Испугался, а вдруг этот цвет станет моим, моим навсегда как мог стать моим зелёный, красный или любой другой цвет. Страх сменился радостью - я выжил благодаря этому хирургу. Я вижу, пусть однотонно, пусть не различая деталей, но зрение вернулось ко мне. Он поднёс палец к губам. Не стоит слов. Пока я слишком слаб, чтобы отблагодарить его, он просто хорошо выполнил свою работу. Сейчас, главное чтобы операция не вызвала осложнений, нужен покой и меньше эмоций, поэтому радость в себе нужно гасить также как любовь или злость, хотя злиться в моём положении было по-меньшей мере глупо.
Я лежал на своей постели и открывал и закрывал глаза. Как мне нравилось это ощущение, когда из ничего вдруг возникает изображение - появляется броская люстра со свешивающейся бахромой паутиной и чёрные пятнышки от убитых комаров покрывающие родинками потолок, потёртые грязные обои пожелтевшие от времени, но для меня всё равно оранжеватые и бронзовая спинка кровати, на которой висела табличка с моей фамилией. Я всматривался в буквы и понимал вот эти семь букв это и есть я, это вся моя сущность, всё что накопило за многие года моё тело, память, черты характера, привычки, а если меня по ошибке ночью перекинут на соседнюю кровать где похрапывает некто Иванов, то как я стану нервничать и дёргаться - ведь я и Иванов два несовместимых понятия. Всего на одну букву меньше или больше и ты уже другой человек. Примерно это ощущение испытывали все мы. По телевизору до нас долетали новые слова : ,, гласность" , "плюрализм" и громкое, зовущее в будущее "перестройка" и нам казалось что нас переложили на соседнюю койку и перепутали таблички с нашими именами.
За месяцы афгана, я отвык от политики и политбюро, от партии с её дорогой в светлое будущее, от съездов и решений, но здесь в больнице я прозрел окончательно. В стране витали перемены и касались они всех нас и каждого в отдельности, кстати в то что они без сомнения принесут нам пользу все поверили разом. Нас приучили верить. Верить слепо и подчас фанатично. Мы верили всем, даже ,,Голосу Америки", не говоря уже о ,,Маяке" или программе ,, Время ". Верили соседу и продавцу обещавшему, что вечером обязательно привезут, верили секретарю обкома вызывающего нас по пятницам на ковёр. Мы верили чужим паспортам и приговору "еврей", хотя ещё пару минут назад мы пили с этим хорошим своим парнем и не думали, что у этого Вани может быть такая плохая репутация. Вера на страхе или наоборот страх на вере, стало не важно. Я сидел в фойе больницы на пошатывающемся дермантиновом стуле и слепо верил разглядывая оранжевые фигурки вещающие со старенького телевизора, а этот аромат дермантиновой эпохи пропитавшей нашу жизнь запахом искусственных курток. кресел, диванов обивок дверей ещё более усиливал мою веру. Веру в настоящее. Как далеки для меня были все эти громкие слова, как коробили они мой слух, словно буквы чужой фамилии. На стене висел портрет вождя, только вместо алого знамени оранжевое, но цвет не важен это знамя революции и долетавшие до меня неологизмы не меняли сути, я понимал, что в моём мире всё осталось как есть - запах кожзаменителя и этот стяг.
Больница угнетала. Угнетала обстановкой, настроением да и соседи, молодые калеки со всего Афгана, угнетали неистерпимо болезненно как иглой под сердце. Общество начинает считать тебя своим если ты знаешь все его распорядки и нюансы, так вот в больнице я стал своим уже в первый день после операции. Завтрак, обед, ужин, процедуры - что может быть проще, да ещё деление на обречённых, тяжелобольных, и выздоравливающих. Какую зависть ты испытываешь когда лежишь на кровати и по режиму тебе запрещено вставать, ты тяжелобольной, справа от тебя лежит обречённый и для него всё уже позади, а по коридору бродят выздоравливающие и дразнят своими дымящимися сигаретами и мароканскими апельсинами. Зато при переходе в следующую категорию ты перестаёшь замечать тех кто недвижимо лежит на своей койке, а подбегаешь к окну, распахиваешь его и вдыхаешь талый воздух весны. Мыслями ты уже на свободе там среди луж и очнувшихся после зимы горожан, а эти больные становятся невыносимы и хочется скрыться от этой боли и правды. Хочется вырваться из замкнутого круга медицинских обследований, из этой неволи, чтобы с самого утра тебя не гнали на очередные анализы, а дали поспать и когда кончались силы терпеть издевательства врачей я пришёл в кабинет главному и сказал:
- Юрий Александрович, дорогой. Мочи нет, здесь находиться, хочется домой или на улицу, но только не в палату. Отпустите а за мной не заржавеет.
Юрий Александрович не отвлекаясь заполнял чей-то билютень. На его стёклах-очках похожих на глянцевые полусферы глаз стрекозы мерцали радужные, но отливающие оранжевым блики, и только закончив писать, он сдёрнул очки и прищурившись ехидно ответил:
- А это вы? Не маячьте - в глазах рябит. Сядьте. Значит, считаете что здоровы? Хорошо, какой это цвет? - он ткнул на ржавый листок билютеня.
У меня проносились воспоминания : жёлтый нет, голубоватый или зеленоватый, но для меня один чёрт рыжий, золотистый или коричневатый.
- Красный, - обречённо ответил я.
- Ведь всё прекрасно понимаете и без моей помощи. Вам рано выписываться, у вас была очень непростая операция и во избежание нежелательных последствий, вам необходимо соблюсти стационарный режим. Признаюсь вам по секрету, то, что операция прошла успешно во многом божья воля. Не смотрите на меня так удивлённо, поверьте, скоро религия будет обычным я бы сказал общепринятым явлением.
- Но вы же умный человек, неужели вы верите в эти бредни?
- Приходится, слишком часто вижу смерть - каждый день а то и чаще. Но вот что интересно многие безнадёжные выживают, а те чьё здоровье не вызывает опасений наоборот. У вас было тяжёлое ранение и неизвестно какие последствия вас могут потревожить в будущем.
- Доктор, вы верите в мистическое?
- В мистическое?
- Понимаете перед операцией я видел, не сон а видение в котором вы с трудом держались на ногах и были пьяны.
- Да, действительно, мистика, - Юрий Александрович обогнул край стола, покрытого коричневатой клеёнкой и расплескав на халат воды налил себе стакан, - Знаете, в тот день у меня был праздник, днём я выдавал замуж свою дочь. Ну как принято - ,, а свадьба пела и гуляла", пригубил стопочку, каюсь и в принципе очень хотел задержаться и проводить в путь молодожёнов. Новая семья - ячейка общества, ну вы меня наверное понимаете, но позвонили из больницы и я помчался к вам на операцию.
От главврача я вышел в растерянности и немного обескураженным происходящим со мной, видение показывало правду, даже не правду а некую ложь которая вполне могла стать правдой если бы не... Если бы не что? От чего зависит эта растановка сил, с помощью которых судьба распоряжается весами моей жизни. Чаши вниз, вверх. Покачиваются определяя направление моего пути, пути в будущее и странно, что этот путь слишком часто зависит не только конкретно от моих шагов, но и от шагов тысяч незнакомых мне людей неведомым образом изменяющих мою судьбу. Допустим в день операции мою судьбу изменил телефонист успевший починить больничный телефон, тот полупьяный сосед жениха случайно услышавший звонок в шуме музыки и снявший трубку и наконец тамада замешкавшийся и не успевший объявить новый тост за родителей невесты. Доктор мог попасть в аварию и не доехать до больницы, да мало ли чего ещё могло случиться, но не случилось и теперь я видел перед собой этот оранжевый коридор и тёмную ординаторскую, где мне измерили давление и дали вечернее успокоительное. Разве вся наша жизнь не мистика? Разве она не стечение обстоятельств не зависящих от нас и от малейших изменений среды или все механизмы отлажены и никакие титанические усилия не в силах изменить нашего будущего? Кто знает, кто знает...
Странно вся наша жизнь это постоянный перекрёсток и куда повернуть глядя на бесчисленные варианты пути не может дать ответа никто, потому как за одним перекрёсток другой и просчитать комбинации не в наших в силах, просчитать, а тем более управлять. Как часто одно слово сказанное нами может изменить всю нашу жизнь. Слово сказанное невпопад и не к месту, простое слово, даже не птица, а некое сочетание букв или звуков. Мистика да и только. Для меня этим словом стало ненавистное и поглотившее всего меня, слово "почтальон". Пока я лежал в госпитале получил письмо, вернее краткое извещение объявившее меня сиротой. Мать умерла. Одиночество. Одиночество и грусть. И принёс мне это состояние не главврач Юрий Александрович и не медсестра, а завёрнутый в синий форменный китель почтальон. Невзрачный, неразговорчивый служитель почты, вестник моих бед и горя, поэтому найдя среди адресов дневник моего погибшего соседа Яши я уже знал чем займусь выписавшись из госпиталя - заменю почтальона, отправлюсь в далёкий посёлок "Сангары" и отдам эти листки Яшиной матери. В холе висела карта Советского Союза, и я как в детстве часами разглядывал её вчитываясь в названия далёких сёл и полустанков, залезал на табуретку и до рези в глазах искал заветное "Сангары". Нашёл! Это немыслимо, но этот посёлок затерянный в тайге в сердце Якутии на берегах Лены действительно существует и обозначен на карте небольшим чёрным кружочком, почти точкой.
Диагноз дальтонизм мне сняли, как только вернулась стандартная цветовая палитра мира - небо стало, как и заведено голубым, а трава окрасилась по-весеннему в малахитовый радующий глаз цвет. На прощание главврач подарил мне сувенир - это был похожий на сверло резец которым он разрезал мне череп.
В Москве я был первый раз. Какой пыльный город. Мне показалось, что в этом городе пыли больше, чем в самой знойной пустыни Афгана. Нет привычных ленинградских улочек изъеденных перекрёстками, а есть похожие на горные дороги шоссе, по которым в клубах сизой пыли летят потоки машин. Даже высотные дома увенчанные шпилями упираются в небо совсем как сопки афганского Памира. И люди. Бесцельно бродящие по улицам и спешащие по своим делам. Тысячи, миллионы людей. Видимо выбиваемая ботинками из асфальта пыль веков и давала этот эффект, а может быть эта пыль тоже своего рода мистика? Кто знает... Площадь трёх вокзалов и мелькающие в толпе фуражки носильщиков, также как и почтовые ящики развешанные на каждом шагу, кажутся не чужими, а почти родными и близкими. Снова как и в Ленинграде камера хранения. Зал ожидания и поезд до Усть-Кута. Одно название вызывает передёргивание, нет оно довольно приятно на слух, но как же это далеко от Москвы. Как демобилизованному мне полагался бесплатный железнодорожный билет. В кассе предупредили ехать долго, но насколько долго я не мог себе даже представить.
Заполненный простым людом перон и сетка вокзальной крыши, убегали в ночь, провожая меня в моё путешествие и казалось, что поезд стоит на месте а вдаль уносится прошлая жизнь и связанная с ней Москва. Около шести суток в вагоне с дребезжащими гитарами геологов и пьяными ночными разговорами по душам окончивших ссесию студентов-филологов. Шесть суток льняные поля, смешанные леса и полусгоревшие деревеньки сквозь залепленное мухами стекло. Каждая станция маленький праздник, три минуты свободы и то домашние пирожки, то картофель в мундирах, а то и копчённая на углях рыбёха. Уже скоро мне стало казаться, что этот поезд везёт меня в ад и я был не рад своей затее, но отступать было некуда и приходилось мириться с неизбежным и необратимым - я ехал в Сангары. Однообразный пейзаж угнетал да и вместо наивно-детских Буэнос-Айрес, Рио-де-Жанейро, Пекин, Токио в окне мелькали взрослые и от этого ещё более унылые названия Уфа, Челябинск, Омск, Новосибирск. Необъятные просторы родины. Сколько не смотри на карту никогда не поверишь, что твоя страна настолько большая. Страна увиденная тобой в окне поезда огромна, а если твой состав стоит на каждом семафоре да и просто плетётся по этим металлическим змейкам рельс с неприличными для транспорта частыми остановками то бескрайняя.
Меня с детства поражало некое распределение ролей в купе или плацкарте. Всё это наблюдалось мной не раз. Пассажиры получали свойственные их местам преимущества, так я на своей верхней полке мог не беспокоится о том что на моё место кто-то посягнёт. Я всегда был расслаблен мне на голову не наступят грязным носком и вряд ли свалятся при резком повороте ночью, зато весь мир занавешенный шторкой был узкой полосочкой через которую я видел железнодорожную насыпь и редкие пролёты моста. Соседям снизу повезло с визуальной точки зрения - они видели как разливающиеся речки топят в своих водах рощицы да и целые леса, как пасутся на пригорках пятнистые коровы отмахивающиеся хвостами от насекомых зато в отличии от коров они были полностью беззащитны от вредителей вроде меня. Словно специально я спускался со своей полки зажимал в руке горячий обжигающий железный подстаканник, чистил яйцо и вглядываясь в заспанные лица попутчиков с удовольствием жевал запивая желейную кашицу сладковатым чайком. Дело в том что я боялся заснуть. Мне было страшно что афганское прошлое проснётся в моём сне и тогда это грозило бы моим соседям непредсказуемыми последствиями, но не выдержав я сдался и из сомнамбулического состояния меня вывел запах киндзы - кто-то резал зеленушку, а передо мной, как живой, стоял Батыр и стругал на кухне ужин. Я сдавливал до крови кулаки, я впивался пальцами в податливую мягкую подушку и с трудом сдерживался, чтобы не вскочить на ноги и не закричать, как тогда в ущелье выпуская последнюю очередь. Иногда мне чудилось что в вагоне едут духи и тогда я молил бога с просьбой вернуть мне разум и даровать спокойствие и волю. Молился по-своемому сбивчиво как это часто бывает в первый раз и в молитве я не знал как обращаться мне к нему: на ты, на вы или отречённо, безличностно к некому сгустку эмоций и энергии. Во мне появилась искра, божья искра, незаметная глазу вера в нечто непознанное и возвышенное. Не партия и коммунизм, а стоящая над всем духовность. В тот момент я понял значение этого слова, духовность - это бог внутри. Бог есть в каждом, также как есть дьявол, они всегда идут вместе, борясь и выплёскивая наружу свою борьбу. Святые снаружи, мы слишком часто становимся бесами внутри и духовность это развитие бога там в душе, а не в облике и действиях. Это вера внутри тебя, а не показное моление в церкви, это не соблюдение постов и правил, а развитие бога путём достижения библейского идеала. Не на показ, для потехи, а для самого себя и для этой веры не нужно образов и святых мощей, а достаточно заглянуть в глубины своей души и понять, как много исправлений необходимо внести чтобы начать уважать себя, уважать себя как частицу бога - человека.
Как много всего можно передумать за этот долгий путь. Леса примелькались, и за окном пролетает зеленовато-чёрная смесь из берёз, дубов, ивовых веток и кочек ранней травы, из сырого леса и заполненных перегнившими листьями канав из блеска воды на стволах деревьев и из одиноких странников так редко встречающихся на этом пути. Также не задерживаясь, как этот пейзаж, пролетали в моём сознании мои мысли, пролетали и исчезали. Боже, как же мне хотелось рвануть стоп кран и всю жизнь смотреть на эту полуразрушенную церквуху застывшую там за холмом пореди этих таких родных и таких незнакомых полей!
Загадочный Усть-Кут неотвратимо приближался. Еще пару дней и это затянувшееся путешествие должно было кончиться, хотя что я говорю, оно только начиналось. Усть-кут - это контрольная точка. Затем Лена, перекрашенный баркас с проступающими на бортах пятнами ржи, бородатый капитан с трубкой в зубах, почему-то с детства мне казалось все капитаны должны курить именно её. Холод сибирской ночи, от которой не скрыться ни в трюме, ни тем более на палубе и дневное не греющее, а только расслабляющее замёрзшие члены, весеннее солнце. Так я себе представлял этот речной круиз до Сангар.
Поезд стал почти родным, весь вагон перезнакомился друг с другом и стал ходить в гости, хотя те несколько шагов, которые совершали ради пустых ничего не значивших слов соседи, трудно назвать путешествием, скорее нырок из одного пространства между полок в другое. Портвейн и шушуканье под размеренный, похожий на стук колёс, храп проводника, стук самих колёс уже не заметный как тиканье часов и мой собственный голос со сна, почти чужой, и от этого ещё более грозный и недовольный.
- Может хватит? Дайте поспать, не уймутся никак философы, мать вашу.
Тогда сидевшие внизу " не разлей вода по ночным беседам " не обижались, а звякали бутылками и бежали к соседнему столику, чтобы разрешить возникший у них спор о смысле жизни и поисках правды в океане житейской лжи.
Усть-кут. Местность вполне соответствовала названию. Усть, устье, река. Весь город это окружающее реку поселение, деревянные домишки и развороченные гуссенницами тракторов неширокие, то сбегающие к речке, то подлетающие на горки, дороги. Уже через полчаса в моих армейских ботинках противно хлюпала грязь и я мечтал оказаться на борту своего кораблика, отплывающего в Сангары раз в день. Я прогуливался по улице прячущейся между невысокими домами сколоченными из каких-то щитов, планок и дощечек, причём эти дома могли развалится при первом же буране, но скованные льдом они простояли всю зиму крепко вмёрзнув в землю своими фундаментами. По реке сплавляли лес и золотистые срезы древесины покачивались на волнах, скрывая от меня глубины разливающейся и ласкающей прибрежные дома Лены. Было что-то таинственное и непознанное в этих разбухших от воды стволах, что-то притягивающее к смолянистой плёнке отливающей сутью тайги. Срубленные электропилами вековые сосны беспомощно плывущие вниз по реке до пункта назначения. Я тоже шёл к месту своего сплава по течению - к пристани, где меня уже ждал пассажирский баркас.
Пристань такая, какой я себе её и представлял - серовато-чернющие брёвна выстреливали вверх из глади неспешной реки и застывали, сбитые поперечинами подгнивших перил. Наклонные мостки, отдающей рыбой и усыпанные словно новогодними блёстками мелкой чешуёй от верхоплавок, подвели меня к самому борту низкого судёнышка. В пахнущем землёй и поздним паводком воздухе вилась недавно появившаяся мошкара, которая облетала жертву, будто совершала вокруг тебя разведку боем, незаметно присаживалась на шею, подгибала свои тоненькие ножки и вонзала жало-хоботок. Комары здесь - сущие монстры, больше наших среднеевропейских раза в три, с неумерным аппетитом и бездонным брюшком, способным выпить всего тебя только бы насытить свой голод. Чувствуя, как комар всасывал мои соки, выделяя взамен раздражающую приятной чесоткой слюну, я несильно шлёпал по раскрасневшейся коже, превращая крылатое насекомое в лужу собственной крови.
Баркас, почти утопив свой нос в коричневатой илистой жиже, отдавал машинным маслом и выпускал из своего жерла синеватый дымок, сопровождающийся протяжным воем гудка. Поднявшись по качающемуся трапу, я оказался в романтичной рыбацкой стихии из книг, те же спасательные круги, развешанные по периметру, те же намокшие рыболовецкие сети, разложенные по палубе, и только почерневший от копоти флаг стал чёрным и развевался над рубкой пиратским роджером. Команду, состоящую из пяти бравых матросов, накинувших бушлаты на местами рваные заштопанные тельняшки, возглавлял худосочный гладковыбритый капитан из чужих детских грёз. Он сжимал в руках старинный бинокль времён войны и отдавал свои команды в рупор, оглушая собравшихся на корме пассажиров надрывными криками и потоком отборной русской брани. Мамаши в платках затыкали своим чадам уши, но дети, видимо, услышав незнакомые слова даже через ладони кривили личико и вопросительно взирали на мам, требуя объяснения значения этой речи. Мамы краснели, не зная ту правду, которую стоит сказать своим зарёванным малышам, а я совершенно разочаровался в капитанах с их хамскими замашками.
Смена звукового сопровождения, теперь вместо стука вагонных пар я слышал раздающийся из трюма механический рокот дизеля и скрежетание о киль винта. Все ждали момента отплытия, которое приближалось, потому что матросы уже держали в руках концы шваротового и изнемогали от пронизывающего ветра. Его порывы, налетевшие с берега так внезапно, что меня пододвинуло к самому борту корабля, сушили кожу. Ветер как бы поворачивал меня назад, чтобы я посмотрел на темнеющее пятно реки, но я, вспоминая тот день гибели своего отца, сопротивлялся и отталкивался от бортика, стремясь забраться в серединку баркаса и осесть на палубу. Туда, где правил штиль и где было не страшно увидеть в воде привидение или собственное отражение. Когда я поднял заслезившиеся от ветра глаза, кораблик уже отчалил, и мы, набирая узлы, пошли вниз по реке.
- Весна, половодье, - подойдя ко мне и наклонившись, пролаял всматривающийся вдаль старичок, - каждый год одно и то же, спасу нет. Как тепло, растекается наша Леночка, выходит из себя, мегера, и течёт по полям и лесам, затопляя всё на своём пути. А ты куда, внучок?
- В Сангары.
- Сангары? Так этож в трёх днях пути, чуть ниже Алдана, да забрался ты, к маманьке небось?
- Можно и так сказать, а вы откуда будете?
- Сам я с Мохсоголлоха, такой посёлок есть. Лесничество у меня там, тайга, благодать и тишь. Вот ружьишко себе прикупил, капканов да силков. Места у нас дикие, зверья полно, так буду пушнину добывать, куней да хорей на шапки заготавливать. Из куницы шапка тёплая - уши не мёрзнут, и приятно так щекотит, как пёрышком по челу. Оленей тьма. Правда, холодновато, так ведь там хорошо, где нас нет.
Он скрыл от меня своё лицо под меховым воротником и присел рядом, молча, стараясь не потревожить тишину ни случайным словом, ни даже старческим кашлем который он яростно глушил в толстых рукавицах. Берега стали похожи на стены пещеры. Обледенелые синеватые края впивались в речную гладь, свисали гигантскими сосульками и потрескивая обламывались, унося за собой в несущуюся к морю Лену куски промёрзшей сибирской земли. Что за место эти Сангары куда несёт меня эта река? Почему Сангары, а не Крым? Почему эта земля под коркой льда, а не цветущие луга черноземья? Мистика, да и только!
Чем ниже по реке спускались мы, тем сильнее расходились в стороны её берега, пока вовсе не утонули в тумане иногда выныривая косой или отмелью. В местах, где река сходилась я видел полоску леса, не зелёную, а аквамариновую почти фиолетовую, размытую по краям и от этого становившуюся похожей на летящую стрелу разрезающую сушу и небо на две части. Там, где Лена уходила за горизонт становилось не по себе от этого безразмерного пространства - казалось воды так много, что ещё немного и она расплескается через края и польётся по стенкам невидимого ведра затопляя всю Землю. Укачивало. Старичок рассказывал, что здесь частенько бывает шторм и выходить на лодке сущее безумие, утонуть в этой ледяной воде проще, чем напиться из ведра(ковша). Тщетно пытался найти общий язык со всеми матросами, просоленных рыбьим рассолом. Они с трудом разговаривали по-русски, а их узкие лисьи глазки щурились и превращались в слипшиеся щёлки, вглядываясь в которые я не мог понять что же у них на душе и хотелось приподнять им веки и увидеть их суть. Высказавшись на пристани, капитан молчал весь оставшийся путь. Он замер за штурвалом с лицом статуи смотрящей вдаль изредка поднимая затекшие руки с оттянутым в сторону мизинцем и я видел, что они почти окаменели и не разгибались, даже подкручивая колесо штурвала. Создавалось впечатление, что на этом корабле каждый играл свою роль: закутанные в платки женщины играли мамаш, якуты-матросы - бравых биндюжников, капитан - верховного главнокомандующего флотом, я играл наблюдателя подглядывающего за ними и только дети оставались детьми шныряя по палубе и просто играя друг с другом. В надежде на улов мы закидывали сети, вытаскивая располневших от икры осетров, и эта чёрная масса которую поедали ложками стояла поперёк горла в первый же день нашего плавания. Когда на улице смеркалось и покачиваясь на волнах тёмным пятном мы шли по реке, я видел огоньки геологических партий и безымянных сёл. Включали свет на корме на носу и на палубе и этот маяк висящий впереди и разливающейся светом от фонаря указывал нам дорогу, пытаясь затмить собой скачущую по волнам лунную дорожку.
Пару раз мы подплывали к полузатопленным пристаням и мне становилось не по себе - я снова оказывался в Усть-Куте, на поверхности блестели те же стволы, а в воздухе появлялся тот же горьковатый оттенок подгнившего дерева из которого здесь строились все дома. Даже якуты, закатывающие наполненныё соляркой бочки, были на одно лицо и казалось, что корабль не уплывал вовсе, а утекало время, неспешно и безвозвратно. Когда сходили на берег покачивало и подташнивало или это чужая земля раскачивалась в древнем танце северного народа вызывая эти неприятные, нам пришлым людям, ощущения. Я помню, что поразило меня тогда, поразили заборы. Сплетённые из тонких жердей они просвечивали насквозь и я видел то поросшие редкой травой огороды, то заваленные тухлой рыбой и рваными сетями складские дворы, но от кого отгораживались люди в этой глуши этими невысокими изгородями так и осталось для меня неразрешимой загадкой. Старичок сошёл в своем Мохсоголлохе. Разбросанные искривлённые домишки сразу за которыми непроходимый лес и за стеной сосен не видно ничего, всё это вызывало ощущение что кроме этого вырубленного пятачка сельской земли и этой коварной реки здесь больше нет жизни - её всю поглотила тайга. От Мохсоголлоха до Якутска подать рукой, как же я был рад увидев кирпич. Красноватый обожжённый и белый силикатный кирпич из-за которого сложенные как мозаичный узор дома, казались весёлыми и пышущими жизнью. Камень вдыхал в дома жизнь, а срубленные деревья словно обидевшись на свою судьбу забирали её из построек, почернев от ветров и влаги и покосившись от времени. Пятиэтажные дома! Цивилизация - автомобили и бетонная пристань, прохожие в высоких меховых унтах и патриотические лозунги на крышах домов, но очень скоро это оживление выбило из колеи и захотелось покинуть кирпичные джунгли и увидеть Сангары. Зная, что от Якутска до них совсем немого, я пытался продумать свой разговор с Яшиной матерью. Неожиданно для меня самого я увидел своё видение - размытое как вода за бортом и неясное, неопределённое словно в моём "кинотеатре" слишком светло. Вот я вхожу в её дом, присаживаюсь за стол и не знаю с чего начать, потом просто достаю дневник и вкладываю помятые листки в её морщинистые руки. Я их не читал, это личное, не касающееся меня. Я смотрю, как она утирает слезу и показывает мне его детские фотографии, иногда вспомнив что-то, смеётся и снова плачет. Угощает чаем и печеньем, расспрашивает, интересуется и целует на прощание в лоб. Блики и дом на холме, в сторонке от остальных построек, без забора с очень запущенным двором. Треск, беловатый свет с завитками и видение исчезло.
Чем ближе Сангары тем становилось беспокойней, а когда в Лене заструились воды Алдана превратив её в почти бушующий поток, я стал нервничать. Я стал непохож на себя самого, ведь я был уверен что после афгана мне нипочём любые жизненные трудности, но этот дневник лежащий за пазухой доводил меня до состояния психологического шока и своими шуршащими листками вгонял в депрессию. Я ждал последнего поворота. За холмистой косой притаилась заводь и тот посёлок ради которого я проехал всю страну вдоль и поперёк. Здесь было слишком тихо, слишком пустынно, слишком величественно, слишком красиво и это слишком убило меня наповал. Я умер. Возродился и понял, что хочу остаться здесь в этом крае среди сопок и тайги, отдохнуть среди этой благодати и в лоне этой нетронутой первозданной природы. Нет, это не родной дом, но как захотелось оставить здесь частичку своего я, своей жизни. Мне хотелось вскочить на борт и спрыгнув в Лену поплыть впереди баркаса, но подсознательный страх останавливал мои порывы и я лишь всматривался в покрытую дымкой долину. Сангары стояли в низинке. Справа и слева от посёлка наклонились, словно два часовых у вечного огня, два холма цвета форменного хаки. Белые кресты рыбацких мачт перемешивались с кладбищенскими, отчего казалось, что это место помеченное в моей карте крестиком ждало и готовилось к моему приезду. Крыши домов шляпками опят окружили холмы и как хотелось схватить корзинку и пойти по грибы. По всему берегу лежали разбросанные годами камни. Их гладкие края, облизанные паводковыми водами Лены до почти шарообразной формы, резко выделялись среди чахлой сибирской травы и ледяных выступов берега. Баркас причалил к пирсу и первыми из него выскочили ребятишки, за которыми не успевали их мамы занятые собой и высматривающие на берегу родных и любимых. Матросы ловко обвязали канат. Я сошёл на берег последним. Когда я шёл позади капитана то чувствовал себя истинным хозяином положения наверное так оно и было это я управлял этим судёнышком и привёл его в этот порт. Заводь, в форме подковы, была тиха и застоявшаяся вода отталкивала, не пускала в Сангары лес, который лавиной плыл вниз по течению к открытому морю, где его вылавливали, сушили и развозили по всей стране, а я уже добрался до своего пристанища и поправляя намокший от дождика плащ поднимался по ступенькам вглубь посёлка. Проплывающая параллельно реке улица, шириною в Невский проспект стала для посёлка главной и единственной, конечно в нём существовали закоулки но это были не улицы, а узкие лазейки между заборами всегда кончающиеся деревом или верёвками с бельём. Я месил распутицу и заглядывая за каждый протискивался к деревянному помосту площади увенчанной развевающимся красноватым флагом. Мне показалось, что кроме этого алого знамени в облике этого местечка всё немного противоречило системе окутавшей наше сознание и даже древко - срезанное молодое деревце неожиданно проросшее и давшее побеги не сочеталось с нашей идеологией, но ассоциировалось с переменами. Я присматривался к табличкам пытаясь отыскать адрес, который запомнил наизусть ещё в госпитале - улица Ленина дом номер .... В каждом посёлке есть эта улица, даже если улица одна она будет именно улицей Ленина. Уже позже их становилось всё меньше и меньше, вождь явно начинал уступать поэтичной берёзовой аллее, многообещающей улице верности и некой единственно возможной и иногда жестокой улице правды.
Вот и Яшкин дом, почти такой что я увидел в видении. Домик созданный для съёмок кино о мещанах - стандартный с округлыми арками и башенкой на крыше и даже неброские занавески покачивающиеся от ветра фальшивые, реквизитные, составляли одно целое с тёмным окном будто специально разбитым. На крыльце стоял столик, опираясь на него специально, выставляя напоказ свой зад, стояла высокая женщина, от которой веяло той же фальшей, что и от всего этого двора. Мать Яши. Да похожа, те же вмятые внутрь виски и высокий лоб плавно перетекающий в зачёсанные назад волосы и взгляд, гневный и надменный.
Дневник оказался в руках, материизовался опровергая все законы физики, как эти слова в нём, что были написаны кровью хотя через обложку проступали чернильные пятна. Она смотрела мне в глаза. Я не видел жизни в этих потухших глазах, в них сосредоточилась боль и я испугался что эта боль выскочит изнутри этой женщины и поглотит меня всего, исковеркает, сломает и я стану как она безжизненна, безлика и мертва. Почти вложив в её руки дневник, я увидел что её лицо превратилось из румяного в почти траурное чёрное, но сначала оно стало пепельно-серым потом покрылось пятнами и стало бесформенным как вуаль вдовы. Меня окатило ненавистью, ненавистью основанной на материнской зависти, к моим русым вьющимся волоскам и к моему плащу с которого стекала вода, к шапке зажатой между пальцами и моему удивлённому лицу. Её Яша мёртв, а я возвратившийся из мясорубки привёз ей этот дневник, я с трудом избежавший смерти стою перед ней живой, а он, её сын, лежит под крестом в дешёвом цинковом гробу. Она плюнула мне в лицо, выхватила дневник заплакала и захлопнув дверь молча прошла внутрь. Её слюна смешивалась с каплями дождя и стекала по моему лицу, хотя я понимал, что в чём то она права - ей можно, она мать. Я не испытывал ни радости ни разочарования, я просто выполнил свой долг. Не тот наш долг чужому обществу и войне, а свой внутренний долг перед совестью и быть может богом. Вдалеке белела крыша, выделяющегося необычным крыльцом дома. Крыльцо стояло на чурбачках и словно висело в воздухе прикрепленное к стене ржавыми скобами. Скрипнули ступени и двери. Я заметил что здесь, в здании Леспромхоза, всегда что-то скрипело: половицы, кресла, даже голос красноносого инспектора был скрипучим и противным как шуршание пенопласта по стеклу. Он восседал в отдельном кабинете, обкуренном и почти неизменившимся со времён застоя, только стол блестел свежепокрашенной олифой, да и то сквозь неё виднелись истёртые вмятины столешницы. Портрет вождя, задумчивого человека внимательно разглядывающего вновь пришедшего, оценивающего и дающего команды сутуловатому падишаху Сангар в сером костюме, висел напротив двери. При виде меня портрет не счёл нужным ничего говорить, видимо моя персона не заинтересовала идеолога революции и инспектор не обращая на меня внимания продолжал вписывать в учётную книгу цифры и пояснения. Только когда я привлекая его внимание, кашлянул, он поднял на меня свои вдавленные внутрь нависшими веками глаза алкаша и захлопнув книгу стал растирать грязным рукавом свой нос. Я видел, как его нос становится вишнёвым и влажным от соплей, но он как загипнотизированный елозил по лицу рукавом продолжая смотреть даже не сквозь меня а сквозь дверь и холмы в сторону соседнего райцентра где сейчас также как он сидит его вчерашний собутыльник и коллега.
- Садитесь, - его язык не ворочался и я видел как от жажды его кончик чуть вылезает изо рта, - за лиственницей?
Это слово он произнёс раза три пока не схватил дрожащей рукой графин и не влил в себя почти половину застоявшейся желтоватой водицы. Наконец оно выплыло из его рта и наполнило тесную комнату тяжёлым похмельным перегаром. Я присел на стул, его как специально поставили почти на середину комнаты и я ощущал себя политзаключённым на допросе в НКВД, причём глаза вождя с портрета сверлили меня точно также, как и взгляд инспектора. Только сейчас я понял, что он видит и знает всё, ведь его растиражированное лицо висело во всех кабинетах и каждый сидящий в них знал, что за ними следит незримый дух революции и равноправия.
- Я по поводу работы.
Он несколько секунд что-то обдумывал видимо соображал и прожёвывая слова выговорил :
- Не за лесом, значит, а вы кто будете?
- Я сезонник, вот решил остановится у вас. Может в лесничестве или на заготовках найдётся местечко?
- Пьёте?
- Нет.
- Плохо, у нас здесь все пьют, тяжело вам придётся, морозы страшные, да и вообще алкоголь у нас сближает.
Я достал из рюкзака заначенную специально для таких случаев бутылку "Пшенички" и увидев его взметнувшийся к пойлу взгляд, аккуратно подвинул её к нему.
- Лесником хочешь стать? - уже расслабленно, как со своим, заговорил он, - ориентируешься хорошо?
Мне вспомнились мои блуждения между афганских сопок и я соврал:
- Да.
- Не могу я так, без подготовки тебя принять, - начал он, но увидев вторую бутылку смягчился и предвкушая вечерний сабантуй предупредил,- только, знай, леса у нас непроходимые, буреломы вокруг, зверья навалом - медведи и кабаны. С оружием обращаться умеешь?
- Афган, - почти шёпотом сказал я, - вот военный билет и паспорт.
- Выдам тебе карабин. Подчиняться будешь мне, - и убирая в ящик стола бутылки, бросил мне вслед, - сработаемся. К Петровичу зайди он тебя обустроит и всё покажет, это соседний дом, слева.
Человечество изобрело деньги, русские придумали водку, и теперь в сознании советских людей эти два понятие объединились в одно целое, причём деньги стали практически не нужны, мы другие, у нас своя валюта - завидуй мир. Увидев заиндевелую бутыль, Петрович всё понял - лесник так лесник. Комната в доме на горе. Ветродуй невыносимый и тогда до меня дошло предназначение этих заборчиков, они хоть как то спасали от ветра и снежных заносов. Вокруг моего домика забора не было, значит будет чем заняться вечерами после работы. В доме было прохладно, а от печи веяло холодом и затхлым запахом сажи и угля.
- Трубы нечищены, - Петрович лукаво улыбался и смотрел на меня.
Вторая бутылка переданная старику и больше слов не надо, я знал, уже сегодня меня согреет огонь . Прибирался, тщательно выметая из углов слипшуюся пыль. Пыльное облако взлетало вверх и окружало меня раздирающим лёгкие туманом, сквозь который я пробирался к двери, к свежему воздуху чтобы сделать глоток полной грудью и заскочить обратно в комнату. Скудная утварь на полке, стала ещё неприглядней и слилась с серой стеной напоминая деревенские пейзажи позапрошлого века. Ничего не изменилось. Прошли года, может быть века, а в этом доме всё также стоят плошки и немытые горшки, только теперь они алюминевые и называются кастрюлями, но это не меняет их сущности и так будет всегда. Я в первый раз почувствовал себя одиноким, но это не расстроило а наоборот придало мне некий толчок ведь изменился не я, а лишь моё внутреннее состояние и так тоже будет всегда. Поезд, баркас, люди входящие в мою жизнь и растворяющиеся в воздухе, менялись лица, обстановка, моё настроение и время суток, но неизменным оставалось то что я как посуда наполняюсь жизнью и даже переполненным до краёв или опустошённым остаюсь самим собой. Вдалеке в прямоугольнике окна росли сопки, это земля выдавила наружу свою злобу на, постоянно освещающее её недра, солнце. Люди считают горы природной закономерностью, а они плод боли, содержащие в своих вершинах каменистый гной страдающей от лучей суши, но не смотря ни на что, матушка Земля стерпит всё и жар солнца и ледниковый период, ей не привыкать.
Утро встретило меня туманом над холмами. Струи воздуха охлаждали и успокаивали раскалённую поверхность, обволакивая каждый кустик и кочку, а отсюда с вершины горы показалось, что это заблудившиеся облака спустились вниз и не зная дороги бредут к чёрной воде Лены. Хотелось выбежать из дому и побежать следом, проследить их путь, чтобы навсегда запомнить место, где начинается неведомая дорога в облака. Через час туман исчез и сменилась погода. Ветер нагнал тучи и закрыл ими появившееся на востоке солнце, видимо облака нашли свой путь и всё стало на свои места. Печка действительно хорошо протопилась и уже остывала отдавая комнате последние дыхания жара. Пахло деревом. Видимо обшитые вагонкой стены разогрелись и теперь комнату обволакивал приятный запах пропитанной смолой сосны. Захотелось пойти прогуляться по своим владениям, осмотреть каждое деревце, прислушаться к шорохам земли и вдохнуть в себя аромат обтянутого молодой зелёной кожицей куста с арахисовыми почками. Кое-где лежал снег, и ковёр золотистых подснежников лавиной сбегающих с холмов окружал эти белые кочки плотным желтоватым кольцом. Весна поедала зиму, заглатывала её мороз, поглощала без остатка, переваривала и довольно урчала пением ранних лесных птиц. Природа расцветала - незабываемая пора когда с каждым новым днём ты видишь, как меняется воздух и даже земля из чёрной превращается в болотисто-коричневатую из-за прорастающих ростков травы. В моём дыхании тоже появилась свежесть, я тоже вносил свою скромную лепту в преображение тайги. Уже через пару недель, я освоился, но только благодаря Петровичу - славный старик.
Он приходил под хмельком и улыбался такой тёплой улыбкой, что даже шапки снега лежавшие в тени от завалинки, таяли ручейками слёз. Тайга оказалась совсем не такой таинственной и пугающей, хотя наваленные тут и там еловые лапы царапали ноги даже через плотные армейские галифе. Приходилось переползать через эти природные барьеры, не на время, не с какой либо целью, а из-за обычной необходимости продвинуться вглубь леса. Метров через двадцать я оглядывался назад и видел стоящий стеной лес, лихорадочно доставал компас, вглядывался в прыгающую стрелку и ставил на деревьях белёсые метки, сначала через шаг, а когда осмелел то через каждые пять метров. Заблудится в трёх соснах вполне реально в этой лесной глуши. Вот ты переходишь через, заваленный буреломом, холм, а впереди тебя ждёт его близнец, как две капли воды похожий на брата, за ним третий, четвёртый и ты теряешь счёт этому бесконечному количеству одинаковых наростов на коже тайги. Иногда мне казалось, что эти возвышения - закопанные коконы невиданных зверей, ждущих своего часа и дремлющих под толстым слоем земли, сухой хвои и валежника. В один миг они скинут свои одеяния скрывающие их под землёй и станут полноправными хозяевами тайги. Но пока хозяин здесь я, хотя даже сжимая в руках приклад своей ,,Сайги" я не чувствовал уверенности и собственной значимости в этой пышущей дикой жизнью стихии. Когда я первый раз увидел мелькнувшую между деревьями тень от кабана внутри похолодело. Желтоватые клыки вскапывали землю оставляя глубокие незаживающие борозды на лесной земле, потом он втянул своим пуговичным пятаком воздух, учуял меня, метнул в мою сторону красноватые как бузина глаза и, показывая мне своё превосходство барской походкой медленно ушёл в чащу. Окружённый деревьями, я начинал испытывать страх, человек решивший поставить себя выше природы попадает в капкан своих иллюзий, мечется в страхе, а вековые великаны взирают на него со снисходительным осуждением его жалких мечтаний о своём величии, зная, что все едины не перед партией, а перед негласными законами бытия. Я изменялся и это происходило спонтанно, не зависело от моего желания и действий, меня меняла тайга изнутри, превращая моё городское сознание в лесной дух. Я часами бродил по лесу и постукивал туристическим топорикам выискивая своих жертв. Я разговаривал с ними и обещал срубить их сухие стволы чтобы молодая поросль смогла спокойно взнестись к облакам своими кронами и тогда они плакали, а капли росы скатывающиеся с их иссушенных безжизненных ветвей, падали мне на глаза, я сочувствовал их горю и по моим щекам бежали горькие ручьи холодной воды. Мне мерещились сказочные существа, я видел обросшего бородой из мха старика так похожего на лешего, но подходил ближе и лес поворачивался ко мне другой стороной и старик превращался в толстое дерево которое распустило свои корни и свесило со своих ветвей запутавшиеся сплетённые узоры. Этот кедр или ель окутывали меня паутиной, словно поглаживая моё расстроенное лицо в надежде на амнистию. Мне было жаль расставаться с каждым деревом, хотя в тайге их не пересчитать, даже омертвевший ствол вызывал у меня жалость, словно я палач которому вложили в руки топор и приказали казнить невиновного обречённого. Из разбросанных ветвей вечерами плёл свой забор, старательно как старушка вяжущая чаду тёплый зимний свитер на случай мороза я переплетал жёсткие прутья и создавал некое панно защищающее мой дом от внешнего мира. Соседи, хотя не соседи их не было, я жил один, а односельчане живущие внизу у подножия холма изредко навещали меня принося молоко и сметану. Густую сметану, которую я ел ложками изредко намазывая её на крупнозернистый чёрный хлеб пахнущий отрубями и углём, самую вкусную из всех, вкуснее домашней приготовленной моей матерью. Я облизывался по-кошачьи, когда мой нос случайно задевал тягучую смесь, фыркал от удовольствия и вытирал остатки, мягким как ватный тампон, махровым полотенцем. По-тихоньку обустраивался, сколотил табурет и оббил его шкурой оленя. Его ворс обладал одной особенностью, жесткий и непокорный он становился покладистым если я проводил рукой в другую сторону. Петрович рассказал, что его лыжи оббитые этим мехов удерживают его на холмах не давая скатится ему вниз. Как эта шкура походила на меня в моей молодости, ведь стоило мне сказать нет и ни одна вершина, даже отвесная и крутая, не могла сдвинуть меня с места и изменить моей позиции. У входа появился ковёр, говорят когда-то он был шатун, но теперь он неподвижно лежал у моего порога, а его когтистые лапы безмолвно указывали на дверь всем непрошенным гостям, но не мне. Мне он приоткрывал створку людской ненависти и звериной беспомощности перед выстрелами из охотничьего ружья лихих стрелков.
Ближе к лету когда тайга покрылась зеленоватой листвой, делающей её ещё темнее, но от этой темноты лес преобразился и теперь не пугал, а лаского шептал своей листвой тихую песнь которую на рассвете подхватывали соловьи, а на закате продолжали глазастые совы. Я всегда считал, что по ночам у этих крылатых хищников должны светится глаза, но однажды ночью, когда лес накрыла темень, я увидел освещённые лунным светом испепеляющие чёрные глаза белого филина. Он присел на толстый сук и нахохлившись вглядывался в кишащую ужами траву на опушке, затем пару раз взмахнул широченными крыльями, спланировал вниз и держа в клюве извивающуюся добычу подлетел назад на тот же сук. Уж извивался и даже когда когти птицы разорвали его пополам, он продолжал биться в агонии изливаясь желчью и струйками алой змеиной крови. Интересно, что испытывали они в тот момент, существовала ли жалость свойственная нам людям в сознании этой птицы или поглощённая проблемами пропитания она не задумывалась о своей жертве видя в ней лишь поздний ужин? Может быть последней мыслю ужа была всепоглощающая ненависть и как же он тогда завидовал ядовитой гадюке способной хоть напоследок впрыснуть частицу своего ядовитого "я" в тело своего пожирателя. Частенько видел медведей, хотелось угостить их малинкой, но увидев меня они рычали вставали на задние лапы и грозно приближались ко мне и тогда внутри что-то падало вниз и похолодев от страха я убегал к своему жилищу, куда они учуяв запах людей боялись близко подходить. Вообще жизнь в этом захолустье не текла, она остановилась в момент основания этого посёлка. Правда иногда сюда заходили исследовательские геологические партии и тогда посёлок бурлил, молодые девицы часами прихорашивались перед зеркалом и надевали только лучшие старомодные жакеты, но разве это можно назвать настоящей жизнью, так суета и дым. Как это было глупо, когда в сельском кинотеатре, временно обустроенным под клуб, рядком выстраивались девушки и косматые бородачи, из тех кто верен своему ремеслу или романтизму, и выбирали себе пары чтобы закружится под модные ритмы итальянской эстрады. Аmor - пел хрипловатый голос, любовь и наслаждение вторили ему засидевшиеся в девах сельчанки и утыкались зарёванными от счастья щеками в плечи и бороды таких мужественных и сильных духом таёжных исследователей. Я заглядывал туда под конец, всматривался в полумрак освящённого пространства,чувствовал чьи то руки затаскивающие меня вглубь, сопротивлялся и даже жаркий поцелуй подаренный незнакомкой вводил меня в лёгкое состояние шока, я глубоко дышал и вдыхал запах пота и любви, а потом испарялся, так и не показав никому своего смущённого раскрасневшегося лица. После танцев возле моего дома ходили барышни, они присматривались к нему и искали повода, чтобы заглянуть ко мне на чашку горячего чая или кофе, но увидев моё неосвещённое окно разворачивались и возвращались к клубу в надежде найти себе подходящую пару среди гуляющих на улицах компаний. Видения покинули меня и несколько месяцев я жил во тьме, во тьме собственного сознания и долгих раздумий о своей жизни. Позабылся афган, стёрся в порошок почтальон в своей синей кепи, испарилась из памяти моя мёртвая мать, но появилось нечто заставляющее меня жить, дикая необузданная энергия леса которая звала меня каждое утро на обход того что я называл моей жизнью. Лесные заросли стали для меня моим прибежищем и спасительной нишой где я по-настоящему ощущал незримую связь с некой энергией и испытывал минуты глупой радости которую мне дарили эти неживые но почти одухотворённые заросли. Окунаясь в их беззвучную беседу я вкушал те же эмоции которые, наверняка испытывает и охотник да и лесоруб проводящие свои дни в этих чащах и слушающие то же дыхание вечности что и я в те дни. Когда под ногами хрустели ветки, я вслушивался в этот похожий на чей-то стон звук и испытывал полное отрешение от реальности и вымысла той другой каменной жизни. В этом лесу всё меняется, твои представления о себе и даже ритм с которым ты пытаешься пройти свой жизненный путь надламывается и заставляет посмотреть на себя под неожиданным углом. Лес поглощает тебя. Ты становишься его частью и иногда кажется что тебе радуются и ветви и даже трухлявые пни проснувшиеся и замеревшие на своих невысоких кочках. Потом испаряешься и превращаешься в некую субстанцию, подобие лесного духа не представляющего свою жизнь без этого леса. Я изредко спускался со своего холма и встречался с сельчанами, молчаливыми погруженными в свои проблемы жителями этого посёлка. Слова перестали играть здесь ту роль которую им отводили в больших городах, они портили существующий уклад ведь понять соседей можно не произнеся банальных истин а молча с одного взгляда. Только якуты укутанные в свои меховые куртки безумолку болтали на своём наречии создавая суету и шум, я вслушивался в их разговор и переводил их речь на свой лад додумывая на ходу и улавливая скрытый смысл их фраз, таких загадочных и чужих. Дети играли вместе, якуты, раскосые карапузы с большими головами и ковыляющей походкой находили общий язык с румяными мальчуганами гораздо охотнее чем взрослые видимо с возрастом становится труднее переступить через себя, а дети, они святые, их свет исходящий изнутри делает нашу жизнь светлее и быть может чище и лучше. Стоя под осинкой я ловил их взгляды те секундные проявления скрытых чувств запрятанных внутри годами и однажды вспыхнувших искрой благодушия. Быть может вся наша жизнь это воспроизведение нами мира, это те эмоции которыми мы одариваем окружающих, то как мы реагируем на происходящее внутри нас и есть наша жизнь, сложная и непредсказуемая. Как только внутри меня накапливался сгусток моих переживаний я испытывал этот скачок эмоций, и комок нерва сидящего во мне срабатывал в самый напряжённый момент, но я знал ради этого мига, вызывающего всплеск в сознании я живу. Потом буря эмоций успокаивалась и до следующего скачка я не жил, а плыл как рыба изредко выпуская пузыри и не испытывая ничего в своём рыбьем теле. Чем спокойнее было моё путешествие тем меньше этих захватывающих минут я испытывал и тогда я усыхал становился черствее и наверное мудрее. Раз в месяц я приходил на доклад к своему начальнику, никогда не приходящему в нормальное состояние и скатывающемуся в самые низы, но стоящему по воле случая выше меня по служебной лестнице. Он с трудом шевелил губами и разъяснял мне то партийные инструкции, то просто от недостатка общения усаживал напротив и вёл поучительные беседы за жизнь. У меня возникала уверенность в том что его речь записана на магнитофон и чтобы сказать свою фразу он нажимает на кнопку и из его рта как из динамика раздаётся хриплый пропитый бас, монотонный и скрипучий. Как хотелось подойти к нему и найти на его теле кнопку паузы которая превратит это бурчащие создание в молчаливый манекен, но по иронии он продолжал говорить забывая смысл сказанного накануне и мне приходилось по несколько раз слушать избитые истории звучащие из его уст одинаково неинтересно. Этот человечек в однобортном костюме выводил меня из себя я испытывал тот самый всплеск внутри и поэтому приходил к нему снова и снова чтобы вслушиваясь в его неказистые речи, испытывать магическое ни с чем несравнимое удовольствие от непродолжительного эмоционального напряжения скапливающегося внутри. Внешне спокойный я едва завидев его приходил в некое состояние при котором вся моя невостребованная внутренняя личина начинала изнутри поглощать меня и превращать мой разум в эмоциональную бомбу. С последними словами алкаша во мне происходило то чего я так долго ждал и насытившись вволю скопившейся во мне ненавистью я зарядившись на весь день выходил из его кабинета и возвращался домой. Лес не давал мне того состояния которого я так желал, хотя что же я в действительности жаждал, несбывшихся желаний и тихого счастья, вряд ли. Я хотел испытывать присущие всем людям эмоции любовь и зависть, злобу и раскаяние, и то чувство которое не знают многие некий коктейль из психологических картинок, свойственный только людям, а не растениям. Я понимал что становлюсь зависим от этого непрекращающегося потока моих страстей и с каждым новым днём хотелось испытать неизведанное и притягивающее чувство психического голода. Я вспоминал Афган и свой постоянный страх уничтожающий меня и превращающий мою жизнь в ад. Умереть или выжить там это имело первостепенное значение и занимало тебя всего выдавив все остальные эмоции из твоего сознания. Афганский излом это не болезнь, это недостаток тех ощущений которыми тебя наполняла война. Нехватка низменных страстей превращающих твою личность в безучастного наблюдателя за собственной жизнью, из которой исчезли сильные переживания. Чем наполнить себя взамен утраченного, что взрастить в своём чреве, чем питаться духовно чтобы выжить и не сойти с ума. Иногда мне хотелось совершить поступки о которых не говорят в нашем обществе и как же сложно было удержать внутри эти гнусные желания и убежать поглубже в леса, надеясь, что там ко мне вернётся то потерянное равновесие души. Я пытался погасить и не дать этой чёрной массе выплеснуться наружу, но как же сложно было взять себя в руки если внутри клокочет эти затмевающие все мои светлые чувства такие дикие эмоции не свойственными людям. В эти мгновения я пугался собственной внутренней тёмной силы, что если она пересилит и тогда я совершу нечто настолько мерзкое, что моя совесть не даст моему разуму даже минуты покоя. Незримый индикатор наших грехов, проявляющий те поступки и мысли, воспоминания о которых нам противны и которые мы всячески стараемся загнать поглубже в подкорку, но что-то заставляет вытащить это давно забытое и наказать себя осуждением и тогда сердце стучит и ты понимаешь, как много в себе необходимо изменить. Возможно ли уничтожить эту совесть чтобы не мучится и жить спокойно не обращая внимания на душевную боль? Сможет ли человек избавится от своих домыслов о добре и зле, сменить понятия и тогда всё встанет на свои места и даже совесть поплачет над своей ненужностью и не способностью отделить хорошее от плохого. Всё будет одинаково и чёрное навсегда смешается с белым образовав некий сероватый никчёмный сгусток заполнивший наше сердце. Мы больны, и наш диагноз странен мы разучились отделять зло от добра, стёрлись те границы заложенные божьим словом и наша злоба стала неотъемлемой частью нас самих, мы привыкли к ней и воспринимаем её как в порядке вещей. Мы даже подстёгиваем это чувство чтобы не стать мягкотелым, а быть сильным и гордится собой за то умение наносить другим боль, причём совесть молча провожает этот выпад ведь сила решает все вопросы и осуждать своё умение защищаться по меньшей мере глупо. Мы становимся сильнее и уже начинаем нападать, это тоже воспринимается нами как привычное явление и вот наша душа превращается в некий отрицательный заряд, которому мы позволяем управлять своей жизнью. А став неким отрицательным зарядом мы не можем воспринимать себя объективно, потому что добро уже исчезло из нашего сердца, и по своей сути мы сотканы из зла. Мы не в силах стать добрее и с каждым новым поступком наша злоба только растёт и проявляется всё ярче и чаще. Может стоит изобрести некий механизм поглощающий нашу тьму и дарящий в ответ любовь. Чтобы тот негатив который мы выплёскиваем на ближнего был направлен на неодушевлённый предмет, а не на тех кто дорог и близок. Мир станет светлее и может быть я изменюсь внутренне и пролью свою любовь на тех кто любит меня.
Менялась страна и эпоха которую окрестили перестройкой и переходом на хозрасчёт. Даже в захолустных Сангарах появился первый кооператив, выпускающий лыжи и само это появление новизны привнесло в посёлок то дыхание свободы о которой мы ничего не знали и которую так и не поняли. Получив что хотели мы не умели использовать полученные от партии блага, эту обманчивую свободу дающую нам нечто неосязаемое взамен старой идеологии и партийных съездов. Силки прокармливали меня да и той рыбы, что привозили мне пропхахшие тиной и сетями рыбаки вполне хватало чтобы не умереть с голоду. Петрович приносил похожие на пятнистые морские камушки яйца перепелов, гладкие и вызывающие воспоминания о моём ржаном детстве. Привкус летнего воздуха окутавший ржаное поле и снующие между ногами пёстрые кулики танцующие в облаках пыльцы свои брачные танцы, тот вкус зёрен сыпающихся горкой с влажной руки и проносящаяся у лица желтокрылая капустница. Куда подевалась с годами та непосредственность присущая всем малышам, она словно осталась на бескрайнем поле в том забытом мире из колосьев и парящего между верхушками берёзок орла. Годы забирающие мои иллюзии отплачивали взрослением, а как же хотелось отбросить в сторону этот груз из моих прожитых лет и как невесомая пылинка носится по полю в поисках этого забытого ощущения детства.
Пришла зима и сугробы появившиеся на берегах Лены нависли над водой в виде продолговатых хрустальных льдин рисующих своими вершинами то купола морозных замков то сталактитовые трубки застывшие заострёнными сосульками. Лёд сковал берега и теперь я с лёгкостью вскакивал на лыжи и мчался в пустынную зиму чтобы подставить ветру красноватые щёки и вдохнуть этот хвойный воздух сибирской тайги. С середины реки снежные холмы казались погружёнными в зимнюю спячку из которой их не могли вывести ни громкие окрики ни встающее над Сангарами солнце. Зима отнимала у нас тепло кирпичных печей превращая разогретую комнатуху в ледяной дворец с свисающим с потолка белыми гроздями инея. В разгар январских морозов когда снег от температуры стал не белым а сероватым и твёрдым как лёд посёлок умер. Сангары погрузились в тишину от которой прятались птицы и от мёртвой тишины становилось холоднее, пока безжизненная ледяная стихия не поглотила посёлок целиком. В плену холода посёлок покрылся коркой наледи поблёскивающей днём темным блеском и на заборах расцветали цветы из льда превращая изгородь в замёрзшую оранжерею. Решение уехать пришло неожиданно и даже забарабанившая капель только утвердила моё решение о отъезде. Вещички уместились в чемоданчике и зонтик выглядывал из него прощаясь с Сангарами изогнутой деревянной ручкой. На снегоходе до Якутска, а там забравшись в самолёт я снова увидел видение возникшее в проходе между высокими креслами Ан. Замелькали кадры на стене возникла печатная машинка клавиши которой нажимались сами и на листе появлялись неразборчивые буквы покрывающие его ровным рядком таинственного смысла. Я не мог понять что же означает эти фразы на листке вытекающие в неком строгом порядке и манящие меня своим типографским шрифтом это был один из тех знаков который запал мне в душу мистической притягательностью и простотой. Когда видение исчезло мне казалось что в носу свербит от запаха типографской краски, что руки сжимают листок бумаги а пальцы почуяв тягу к этим пластиковым клавишам растворившемся в воздухе в нетерпении постукивают по столику. Так я решил написать свою первую книгу. Я помню что фантазия несколько раз то закручивала меня в омут белетристики то вынырнув и сделав глоток кофе я снова погружался в свой сюжет навеянный аргентинской прозой. Было страшно. Я совершенно не знал как пишуться книги, да и в школе по литературе мне ставили не выше четвёрки, а учительница кривила нос и называла меня не иначе как Митрофанушкой. У меня ещё не было героев, не было продуманной линии сюжета, но зато присутствовала уверенность в своих силах и желание покорить прозаический олимп, написать необычную вещь и доставить удовольствие тем кто прочтёт хоть страницу. Ленинград облачённый в снега был чуть веселее тех печальных стен от которых я сбежал пару лет назад. Веяло невскими льдами и этот холодок бегущий по земле словно змейка сшитая из зимних одежд обвивал ноги и кружился ураганчиком пока не улетел в подворотню. Гранит и скрипучие перила на которые я опирался делились со мной той памятью о прожитых ленинградских годах. Эти набережные и эти каменные глыбы охраняли бурные реки от посягательств коварных вод финского разливающегося в половодье. Эти камни видели блокаду и вдыхали порох революционного восстания. Те прогулки по этим маршрутам оседают в памяти плёнкой негатива просвечивающей на свету и помнившей каждый закоулок и дворик заснеженного города. Эта память наверное единственное что осталось неприкосновенной пройдя через сетку прожитых лет. Как странно эти воспоминания так остро вырисовывали мою жизнь своими разводами из прежних лет что полная картина представлялась мне не пейзажем а аляпистой мазнёй. Я носил целую картинную галерею в своём сознании и картины хранящиеся в моей коллекции так отличались от виденных наяву, что хотелось выхватывать их облик и рассматривать целую вечность. Оставляя на снегу коричневатые следы, я огибал то встречающий меня размытым пятном столб, то скамейку на которой развалившись полулежал завёрнутый в плащ студент. Этот город впитал в себя мои соки и этот Невский заполненный толпой гуляющих горожан пропитан моим внутренним миром. Крыши скатывались вниз и на их козырьках оседали тяжёлые куски талого льда, грозящие нерадивым прохожим сорваться со своего насиженного места и обрушится обдав брызгами новые плащи. Темнеет в Ленинграде по-особенному, сначала включаются уличное освещение и только потом налетает безоблачная ночь и пеленает улицы непроглядной темнотой. В глухих стенах расцветают яркие цветы и скрывающие за шторами тайны коммунальных квартир окна преображаются и озаряют улицы свойственным только этому городу мягким оттенком нежности. В этом мраке приятно шуршать воротником и прислушиваться к верному закадычному эху от гулкого кашля. Двери в подворотню закрыты и чтобы пробраться в проходной двор я перепрыгивал через ограду и оказывался в каменном мешке из таящихся в темноте разрисованных мелом стен. В этом воздухе я находил все свои тревоги и страхи он наполнял меня тем бесценным грузом с которым сливаешься в единое целое и не расстаёшься уже никогда. В этом городе я ощущал как на мои плечи опускается тень от мерцающих веток сирени уснувшей у заброшенного дома, и нашёптывающей те слова западающие в душу шорохом ветвей. В расходящемся отсвете от витрины я увидел свой образ будто начерченный на асфальте неумелой рукой и раскрашенный цветными красками моей палитры. Радужный поток вот мой цвет характеризующий не монотонность души, а разносторонность и моё мировозрение различающее все грани прекрасного. По закоулкам к комнатухе затерянной на чердаке похожего на гигантский склад коммунальных жильцов дома. Стены домов жерновами растирают мою фигуру, с меня сыпется песок но сил ещё много Лестница с перилами из мягкой резины приводят меня к двери где будет протекать моя последующая молодость и возможно неминуемая старость. Коридор где можно найти и потерять всё на свете тянется лентой и открывает двери моей обители. Кровать и тумба, два атрибута моего завешанного газетами жилища. В подушках разложенных у полога кровати замерло гусиное перо подлетевшее к самому потолку от разметавшего бумаги коварного сквозняка. Перо кружилось перед моим лицом, а мягкий пух приятно щекотал нос пока гусиный волос не приземлился на влажное лицо залепив мой глаз пеленой волосков. В комнате застыло дыхание покрытой плесенью заварки и мой нос вдыхал этот спёртый аромат и хотелось перенестись в другую реальность чтобы хоть раз подышать полной грудью свежий воздух свободы и независимости. Но в этих стенах я узник своего положения и кроме этой пропахшей чайком комнатухи у меня нет ничего. Уже через день на тумбе появилась подружка - купленная в коммиссионке немецкая печатная машинка с западающими буквами и помятой боковой крышкой. Листы сложенные в пачки возвышались на столе и какое же желание вызывали эти белые загнутые уголки закрепить лист и нажав на струны оживить слово. Матовая гладь отливала моим вдохновением и дрожала в предвкушении рождения на нём тех строк, что уже готовы вырваться наружу. Я исписал с десяток страниц, но все эти эпические строчки навевали скуку даже сам я читая их испытывал внутреннюю усталость. Нет, завтра пойду попробую устроится на работу. Говорят афганцев с охотой берут в охрану, но мне за хотелось стать корресподентом одной из передовиц и как выяснялось кроме как в листок - Трибуна рабочего места мне не нашлось. Странно мне предлагали различные вакансии, но то ощущение нужности исчезло у меня после первого издательства для них я всего навсего солдафон, причём списанный после контузиии. О чём писать я не знал, ну не о войне же
Две недели назад или путешествие в параллельные миры.
В стакане с дешёвым французским яблочным вином плавала мёртвая муха. Антон машинально сделал глоток и выплюнул насекомое под ноги где в высоком ворсе притаился красный галстук Андрея прицепившись к моему ботинку толстым узлом. В комнате стояла вонь и при одной мысли что сейчас откроется дверь и в номер зайдёт или Паша или моя бывшая жена начинало неистерпимо тошнить. Но текли минуты и я уже спокойно вдыхал ставший таким приторно-мерзким запах дешёвой гостиницы затерянной на окраине Москвы. Утро ослепило мои глаза светом такой яркости что невольно захотелось уткнутся в подушку и вытереть выступившие слёзы о жёсткую ткань покрывала. Всё тело будто рассыпалось на атомы и собралось воедино так было плохо от дешёвых напитков которые я вливал в себя без меры весь вчерашний вечер. Синяки от похмелья как накладные веки закрыли мои глаза отёками и всматриваясь в потолок я с трудом различал контуры свисающей люстры. Здесь мы будем долго ведь у меня коммадировка на две недели и придётся торчать в этой чёртовой гостинице и пить эту дрянь каждый божий день. Паша уже рядом и Антон слышал как по коридору приставляя каблуки прохаживался мой верный товарищ с которым мы вместе прошли огонь воду и медные трубы. Вот он открыл дверь и шатаясь ввалился в номер, прислонился к стене и устало выдохнул разглядывая в зеркало своё распухшее помятое лицо.
- Антоха, - Паша лишь изредко мог вот так сказать мне это короткое,- Антоха, выпить осталось?
- Паша, когда я в последний раз напился с тобой этой бормотухи, мне казалось, что время остановилось, а мы двинулись дальше забыв про минуты и часы.
- Какой сегодня день?
Я приглядывался к висящему за шкафом календарю и старался сфокусировать взгляд на размытом пятне, приобретающем, то очертания неведомой птицы, то чёртика подмигающего мне своим демонским оком.
- Хорошо, а какое число?
- Паша такие вопросы вот так не решаются. Надо выпить.
Паша смотрел на початую бутылку подманивающую его пропитое нутро тонким дымком вытекающим из горлышка и схватив стакан плеснул себе желтоватой жидкости. Паша мучил, он принюхивался к своему утреннему лекарству и ждал когда Антон изойдёт слюной чтобы обделив друга назло влить в себя остатки вчерашнего пойла. Антон смолчал, просто в этой ситуации в которой он внезапно оказался он видел один выход встать и уйти и не возвращаться в этот номер никогда. Паша, друг, да наверное в чём то он неплохой человек, но поступить с ним так по хамски нет уж увольте. В кармане тикали золочённые часики, подарок однокурсника в стародавние времена когда молодость била ключом и беззаботность свойственная студентам одерживала победу над стремлением к знаниям. Стрелки замерли и часы продолжая свой ход вели себя совершенно странно и загадочно. В окно проникали редкие лучи и утро уже вошло в свои владения повелевая спешащими на работу прохожими. Будильник молчал. В тишине моего номера я так и не услышал знакомого звоночка приказывающего мне проснуться и жить. За окном день сменил запоздавшее утро и номер окрасился в свет оранжевого неба из моих детских грёз. Мы уселись на корточки и допивали остатки тех капель радости которые вливались в наши тела вызывая приятную истому обволакивающую нас иллюзией жизни и некой цели. Цель дожить этот день и начать новый, непохожий на этот, поймать в зеркало дневной свет из окна, успевший надоесть и состарится. В квадратном оконце темнели столбы высоких качелей на дуговых свисающих ремешках.И перекладина скрипела, пошатывалась и издавала шипучий певческий хрип раздающийся в огороженном дворе волнистым дрейфующим звуком. Из трехззубчатых козырьков стекала водица и лужа отливающая красным и чёрным попахивала тошнотворным привкусом старого камыша и тягучим парком от поднимающихся пузырей. Антон попивал кофе уже без удовольствия, а даже с присущим всякому русскому отвращению и ханжеством. Десяток деревцов выстроились в ряд и наклоняли к нему шелестящие о кожу ветки чиркая и расчесывая руки взмахнув ими хотелось улетать в никуда. То стекло, что потускнело уже не так отливало темными кругами радужных бликов. Свечи догорали и та плёнка воска капающая на мою руку уже не обжигала а только стягивала кожу рук и натягивало моё запястье. Правый глаз раздулся и подтёк синеватый с вишнёвыми прожилками набух заслонил моё веко. Этот первый день такой сложный и невыполнимый подходил к логическому завершению, только вечер, выбился из общего контекста слишком ярким освещением комнаты в котором терялся даже такой родной и разухабистый самовар в носик, которого мы так часто подливали сварной чай. Ночь отступила в сторонку и оставила темнеть ту часть комнаты, в которую из-за перегородки, скрывающей устремлённю дыру в рассветный проспект не светило солнце.
В темноте, пролетала тень от трамвая и те черноватые пятна остающиеся на стене напоминали неведомую нишу в запредельный мир. Эта ниша впитывает в себя информацию из внешнего мира которая подвешанна в воздухе и качается, как маятник в темпе, то набирая немыслимую амплитуду то почти останавливаясь и тогда время замирает и кажется, что можно ощутить, как дышат года и как проносятся века в неких точках и крестиках. Потом он набирает ход и движение его, становится почти незаметным окружающим и только иногда этот эталон проносится мимо обдавая прохожих порывами ветра. В местах, где травка отошла в сторону и оголила голенькие лужайки на асфальте виднелись те привычные моему взору лужи вызывающие в памяти неприятные ассоциации и тревогу. Это чувство так разъедало душу, что даже фигуры людей сливающиеся воедино представлялись неким потоком то ли энергии, то ли времени. Мне казалось, что стоит мне закрыть мои глаза и я провалюсь в бездну из которой вывести меня сможет не вспышка света, а мой новый мир созданный мною самим и растянутым в пространстве по подобию резиновой площадки. Витки энергии заплетались и расплетались в косички и там где они соединялись, образовывались сочленения дающие некую подробную информацию о сущности и законах бытия. Весь жизненный процесс останавливался и я сам выстраивал те необходимые моему миру условия которые определяли это течение пустоты. В первый день этот мир предстал передо мной в красочном свете тех прожекторов которыми обычно подогревают публику, перед главным шоу эфира. Это шоу как бы транслируется на весь мир и в момент его завершения вся сущность мира проходит через пространство образуя новую реальность за которой тянется очередь тех незабываемых моментов и встреч, которые мы называем жизнью в неком мире грёз. Я шёл в той самой бежеватой курточке из тонкого вельвета в нагрудном кармане которой, чуть покачивался мобильник той самой модели у которой постоянно западают кнопки и царапина, через весь корпус раздеялет его экран на две части. Странно в моей голове, так часто раскручивались картинки из прошлого и будущего, что тот почти трамвайный парк воспоминаний, который как из-под земли поднимался наверх к самой под корке мозга рассеивался и превращался в написанное на вечной бумаге послание от неизвестного автора. В этом сиянии времени летели все мы. Туда, в точку очередного скачка, где сконцентрировалась энергия некого космоса и куда мы совершенно случайно попадали вновь, в ту же точку, где и были до этого, только вся обстановка видоизменялась и даже моё внутреннее состояние свойственное предыдущему миру изменялось и с весёлого переносилось в то меланхоличное и немного грустное, которое обычно так больно ранит тех кто рядом. Я замер у той самой дыры, которая проникала в саму суть времён и разглядывал перламутровые блики на окантовке отверстия. То что находилось в центре и было нашим бытиём таким же как мои ноги, мои руки, даже моя голова. Мы объединились в единую сеть с временем и летим по этому безграничному пространству надеясь на собственное благополучие и безопасность, но наша дорога по которой, так странно проходит наш путь таит в себе опасности о которых иногда мы не задумываемся. В один прекрасный момент мы останавливаемся в точке, а всё остальное пролетает мимо равномерно распространяясь по всей необъятной вселенной. И тогда я сделал неуверенный шаг вперёд, погрузился в некий процесс протекающий независимо от нас и когда подошло время я очутился на совершенно незнакомой земле, причём рядом стояли те самые невысокие столы словно перенесённые в этот солнечный свет неким лучом из будущего или прошлого. В отдалении от меня стоял Пашка и задумавшись скорчив некую маску из грусти и похмельного синдрома, который почти прошёл, но оставил напоследок то ощущения внутреннего холода и дискомфорта к которому, так трудно привыкнуть из-за сквозняка, что пронизывает спину потоком некого воздействия. Мы были той частью мира, где кроме тех отличительных особенностей, например кругловатых табуреток и покрашенного красным забора, можно было лишь увидеть далёкие верхушки елей покрытые колпаком альпийского инея и оттенком зимней тоски. Интересно сколько людей из того мира в котором я обитал перенеслось в этот новый и непознанный, ведь даже Паша тот самый Паша из того номера, где сидели и пили мы, был то ли сутуловатый, то ли слишком приземистым и выглядел от этого ещё более плотнее. Изменился голос манера речи и даже интонация стала немного другой, но всё он остался такой же весёлый и беспечный как раньше. Я внимательно осмотрел себя и решил, что совсем не отличаюсь от тех кто живёт в этом пространстве и также, как я оказался здесь случайно и непредвиденно. Мы росли на этой земле, как трава питаясь от одной и той же почвы и даже шины колёс или скошенный сеновал не нарушали общей картины гладкости и затишья сложившейся на нашей лужайке. Трава колосилась и уже в предвкушении урожая вдали замерли вышки деревянных конструкций и когда мы подошли к ним, то от стенок блеснуло белым и так сильно ударило нам в глаз, что немного отшатнуло в сторону и испугало. Воздух здесь был почище и это было сущее блаженство вдохнуть в лёгкие тягучий аромат пряных трав и окунуться в облако сияющее своей чистотой и атмосферой творящейся здесь всегда. То что мы оказались здесь вместе вряд ли простое совпадение и наверное это чувство немного сплочает и сближает нас заставляя идти по этому пути вперёд преодолевая все рубиконы и препятствия. Этот мир объединение наших мыслей и иллюзий, тут становится реальностью мистика и отодвигается на второе место сама реальность уступая то, что можно назвать философией некой другой науке о систематизировании отдельных фрагментов в истории. Каждый из этих фрагментов имеет несколько различных вариантов и в зависимости от него в тот или иной мир попадает некая карточка с изображением сущности действия. То есть если бы я подскользнулся в этом мире и к примеру сломал себе ногу то в другом мире ты бы преспокойно расхаживал по улице не беспокоясь о своём здоровье. В то время было ещё засветло и крона дерева свешивалась кудряшками и похожими на изголодавшихся гуссенниц берёзовыми бруньками. Светила луна, светила так сильно, что в развалинах бетонного забора среди крошек кирпича выделялась овальный приямок с накапавшей с краёв красноватой водицей. В эту яму я и угодил, вернее не я, а ботинок моей ноги забрызгав шнурки кирпичной кашицей похожей на сгустки крови. Наступая на подошву я чувствовал, как прилипал мой носок к ноге и тогда хотелось сбросить с себя груз, этот прорванный ботинок и ходить в одном, как принято в этом мире. Хотелось отличий. Отличий от всего будничного и обычного, способного перевернуть или создать представление о устройствах миров. Можно ли сотворить частицу своего мира беря за основу некий список происшествий и переставлящих в неком порядке или же временные рамки не влияют на общий вид и особенности быта и населения страны. То есть если бы данный эксцесс с ботинком произошёл в другой реальности может быть он определил бы совершенно иное развитие событий и явлений и мой путь пошёл бы по иной обходящей те мои неприятности пути, то есть если я наступил в лужу здесь то быть может в неком мире я стал бы королём или премьер-министром, но пока я еще никак не мог определится какой же пост занять в этом обществе, где я ещё совершенно не знаю не порядков не нравов. Пойдя выбранной дорогой я наверняка столкнусь с трудностями и испытаниями, обусловленными непониманием или не знанием, но кто знает быть может именно этот носок поможет мне ступить на правильный путь и пройти его своим совершенно особенным путём. Как же создаётся мир? В базу данных вводится многообразие личностей, вариантов, времени и координат, и расставляя по потоку бытия эти характеристики мы распределяем своё неожиданное видение данного явления, причём некоторые факты из прошлого тесно переплетаются и связанны с будущим и это распределение на нити скрепляет движение этого мира в единственном правильном варианте. Рождённый плавать не утонет, если рядом плывёт спасательный катер, а пловец преодолевающий сотни километров неизбежно утонет если вода вокруг него ледяная и арктическая, и нет рядом оранжеватого круга да и сама вода может иметь не только разную температуру, но и окраску, что может повлиять даже на процесс плавания. Так вот видимо в этом мире, что-то повлияло на развитие природы, некоторые кусты были стеблистые как питоны и мясисты, а некоторые жухлые и почти скрюченные вызывали своим сухощавым стебельком ухмылку. Только среди шершавых соцветий нарцисса выделялись зелёные маслянистые цветки так не похожие на обычные желтоватые лепестки знакомых цветов вызывающих улыбку. Перейдя через лес изменилась погода и протяжно выл резкий, срывающий с одиноких деревьев крупные сухие ветки, осенний ветер. Листопад разноцветных кленовых листьев разлетался по узкой лощине. Вглядываясь в лесную тьму я увидел его - пилигрима параллельных миров моего друга Антона постоянно перемещающегося по вселенной. Это он герой этой книги, я же лишь тот кто немного знает о его путешествиях. Я знаю что он сменил много спутников и пережил немало волнительных минут, знаю что он прекрасно подготовлен к меняющимся обстоятельствам, ловок, хитёр, изворотлив. Последнее время я перемещаюсь вместе с ним, благодаря ему я вырвался из мира где основной денежной единицей является боль, он спас меня от гибели в омуте насилия и теперь в благодарность я хочу поведать миру историю его перемещений и приключений. Я верю ему, честность это единственное чувство которое он не утерял в водовороте паралельных миров, ему можно доверится он истинный пилигрим. Видимо он нащупал один из узелков связывающих миры. Я видел как он согнулся пополам и стал разглядывать почву под ногами. Вдруг где-то в глубине разбросанных осенних листьев промелькнул блеск метала. Закоченевшие руки разгребали твёрдыми как камень ногтями, промёрзшую, покрытую мхом, землю. Раскопав приличных размеров яму, он остановился и вытер вспотевший лоб. Оглянулся, в тишине заунывно щебетала мелкая птица с яркой, почти красной грудью и торчащими в разные стороны перьями на серой голове. Со стороны густого ельника окружающего незнакомца частоколом остроконечных иголок раздавался чуть слышный стон.
- Пашка, - обратился он ко мне - наверное очухался и меня ищет, а я здесь. Алкаш чёртов. Но не бросить же всё к чёртовой матери и пойти к нему? Нет не могу мне надо докопаться до истины. Если не я то кто?
Он с новой силой принялся раскапывать неподатливую землю. Через пару минут руки наконец нащупали твёрдый предмет. Антон поднял, заляпанный грязью предмет, и тут же в предистеричном состоянии отбросил его на землю. Предмет тускло блестел в ровном сиянии голубоватой луны, пробивающейся сквозь густые ветви. На заржавелом клинке он успел разглядеть чёткую наклонную гравировку: N.G. N.G. эти буквы встречались ему и раньше, но встретить их здесь посреди векового леса, было уже через чур. По телу врассыпную побежали мурашки. С тех пор как он занялся этими полётами по мирам успело минуть несколько тех мрачных бесполезных лет которые не продлевают жизнь а просто расстягивают её течение и судьба не раз смеялась над его безуспешными попытками разобраться во всём происходящем. Тот мир где он очутился до этого не вызывал нареканий, теперь же приходилось начинать поиски зацепок почему он оказался именно в этом мире заново и пытаться не встретится со своим я, но мне как автору было гораздо интереснее понаблюдать за действиями начинающего Антона для которого все эти путешествия будут в новинку, рассказать о первых шагах пилигрима, в общем началось всё так.
То ли в сентябре, то ли в октябре нелёгкая занесла его - скромного паренька в глухую необозначенную на карте деревню под шипящим названием Шушалицы. Он приехал к своей сестре Машке которая в порыве отчаяния отреклась от бренного мира, собрала свои скромные пожитки, и рванула на лоно природы, отдохнуть от суеты и безнравственности современного мира. Община под руководством седого старца Панкрата выделила городской хату на краю деревни у леса, поправила покосившейся заборчик и сколотила баньку. Уже через месяц Машка обжилась и превратилась в обаятельную деревенскую Марфушу с длинной русой косой перекинутой через плечо.
Антон, весельчак и бородач, барабанщик одной из альтернативных групп неуверенно постучал в покрытую мелкой паутиной дверь Машкиного загородного домика .На подбородке красовались стальные капли пирсинга , шею и предплечье музыканта украшали татуировки огнедышащего китайского дракона. За плечом висела огромная спортивная сумка набитая городскими деликатесами, из крохотного магнитофоничика, висящего на шее, раздавался заунывный меланхоличный шлягер в исполнении ,,Радиохед".
- Машка встречай, гости приехали, - с порога крикнул он в приоткрывшуюся дверь избёнки.
Чуть слышный скрип деревянного пола да размеренное тиканье механических часов с кукушкой негромко отвечали городскому стиляге, отбивая секундный марш. Он выплюнул на пол окурок истлевшей сигареты, раздавил его ногой в высоких остроконечных кожаных ботинках и нагибаясь, чтобы не задеть головой косяк двери неторопливо зашёл внутрь дома. Белое непрокрашенное окно на котором стояло пару похожих на ежей кактусов, огромная в пол стены русская печь, да скромный по-деревенски аккуратный дубовый стол стоящий в углу.
- Машка, ты где?
В глубине соседней комнаты послышались шаги, даже не шаги а похожие на детский кашель шаркания тапочек и в дверном проёме показалось заспанная сестричка.
- Антоха?! - проворковала она и бросилась на шею,- не уж то приехал, нахалёнок, а я уж и не надеялась, Какими судьбами?
- На побывку едет молодой моряк, - громким тенором пропел в ответ Антон, - к тебе приехал. Ты же у меня одна на всём белом свете. Машка! Соскучился! На вот, я тебе из города икру привёз. Помнишь как в детстве, когда я на иссакиевской мажорил и тебе втихаря икру красную таскал?
Они рассмеялись.
- Господи Антоха что это , - она с удивлением подёргала за стальные шарики висевшие у него под нижней губой.
- Ерунда. Пашка, у меня теперь продюссером работает, сказал серьги повесить, говорит для мужественности и для единения с массами. Да а мне всё равно лишь бы для пользы дела было. Машка, какая ты стала.
Он схватил её сильными ручищами поднял в воздух покрутил и щёлкнул пальцем по носу.
- Ну рассказывай как обжилась? Как хозяйство? Небось корову завела?
- Какая корова? Тут работы столько, что и сама замычишь. Кстати замечательно что приехал, я тебя поэксплуатирую немного, готов?
- Всегда готов, - он со смехом выбросил руку в пионерском салюте, - как соседи? Не обижают?
Машка сконфузилась , было сразу заметно что тема ей неприятна, она сжалась в комочек и тихо вполголоса произнесла:
- Всё в порядке.
- Нет, ты говори, я же вижу, что ты от меня что-то скрываешь, в конце концов я же твой родственник и должен знать чем живёт моя сестрица.
- Давай потом, вечером.
- Ну потом, так потом. Я тебе привёз городских воспоминаний. Что у нас тут? Опа, коньячок,,Лезгинка", карбонат, консервы пару банок, и эксклюзивно для тебя наш последний диск с автографами всех ребят. Ваську то вспоминаешь, - он игриво подмигнул раскрасневшейся сестре.
- Вспоминаю, - еле слышно ответила она, - как он?
- Поёт наш Фрэнк Синатра. Ещё как поёт.
Они снова рассмеялись.
- Ну за встречу, - сказал он плеснув золотистой жидкости в высокие гранёные стаканы, - а я вот женится надумал, на Изабелле, помнишь гитаристка у нас была, красноволосая такая?
- Что же ты её не привёз, скотина, - она по-детски ущипнула его за плечо.
- У неё работа, выступления, сама понимаешь. А я в отпуске
- Эх бездельник, ладно пойдём я тебе своё хозяйство покажу.
Они вышли во двор заросший густоватым непролазным чертополохом. Между зарослями пробегала узенькая гравийная дорожка слева и справа от которой возвышались островки облагороженного хозяйства - несколько аккуратных клумб с цветами. Чуть дальше, практически у самой калитки росли размашистые кусты крыжовника покрытые полосатой крупной ягодой. Где-то в соседних кустах нарушая деревенскую тишину размеренным стрекотом без умолку напевал кузнечик. Пахло по-загородному просто - запах свежескошенного сена смешался с ароматом дикой розой цветущей в пару шагах от крыльца, напоминая оттенком забытые школьные гербарии. Машкин дом стоял на отшибе, в стороне, до ближайших деревенских домов по прямой было метров двести не меньше, да и то чтобы дойти до них нужно было пройти по тонким мосткам перекинутым через тихую речушку. Ничем не примечательная деревня Шушалицы, из которой вся молодёжь давным давно разъехалась по городам, состояла из десятка, другого одноэтажных деревянных домов. В разбросанных по полю, покосившихся домиках жили одни старики со старухами, облекая своим почтенным возрастом деревушку на неизбежное вымирание. Лишь на пригорке, возвышался величественный, чем-то похожий на средневековый готический замок с башенками, двухэтажный дом из красного пережжённого кирпича. Замок находился в тени толстых вековых дубов и скрытый листвой притягивал как магнит взор Антона словно нечто мистическое и таинственное было в этом здании, выбивающемся из общей деревенской жизни.
- Ого, чьи это хоромы? - указывая на кирпичный источник любопытства спросил Антон.
- Не знаю, Панкрат говорит, что это загородный особняк какого-то важного иностранца из города. Приехал пару лет назад, стройку затеял, народу нагнал, хотя его толком никто и не видел - слухи одни. Знаю только что раз в неделю приезжают джипы, из которых вываливают здоровые парни которые носят внутрь большие такие ящики. Черт его знает кто они и зачем им этот дом - неймётся буржуям на Рублёвке. Наворовали денег и строятся где попало, ладно забудь о них, посмотри, вот тут я хризантемы выращиваю.
Антон мельком посмотрел на шапку крупных белых цветов и перевёл взгляд на этот загадочный красноватый загородный дом, выросший по соседству с умирающей деревней. Вдруг ему показалось, что в одном из окон второго этажа мелькнул женский силуэт, мелькнул и пропал и сколько не вглядывался Антон в темноту далёких окон, тщетно, с такого расстояния разглядеть подробности этого движения внутри было невозможно. Они молча прошлись по шатающимся мосткам, свернули к высокому плотно сколоченному забору покрашенному дорогой масляной краской. Маша спокойно шла по размытой дождями дороге хлюпая по лужам миниатюрными ножками в высоких резиновых сапожках. Любопытство же Антона не знало границ, что-то тянуло его к этому дому, какая-то неведомая сила заставляла его искать хоть какую-нибудь щёлочку в ровных дощечках ограды. Длинный бесконечный забор резко обрывался овальными кованными воротами с тяжёлой неподвижной ручкой-замком. Подпрыгнув и ловко подтянувшись на руках Антон заглянул внутрь. Дорожки посыпанные чёрной крошкой сходились к центру двора, образуя красивый вензель в виде замысловатой латинской буквы В. Укутанный дубовыми ветками древних великанов, шикарный ухоженный дом как на парапете возвышался в глубине двора. Неожиданно послышалось грозное рычание и Антон увидел морды несущихся к забору чёрных псов готовых разорвать непрошенного гостя в мановение ока. Первая собака прыгнула на ворота и Антон с трудом увернулся от покрытой липкими слюнями оскаленной пасти четвероного сторожа. Вторая, видимо более молодая схватила его за рукав и повисла на руке. Антон почувствовал как острые зубы голодного зверя разрывают мясо и мышцы. В ужасе Антон попытался отдёрнуть руку и спрыгнуть на землю, собака же наоборот всеми силами пыталась затащить незнакомца во двор. Через несколько секунд борьбы Антон всё же одержал вверх, он ловко извернулся оставив в открытой розовой пасти волкодава порядочный клок серой фланелевой рубахи.
- Бежим! - что есть силы крикнул он сестре.
Машка, увидев истекающего кровью брата испугалась, истошно заверещала и не разбирая дороги понеслась по направлению к своему дому. Сзади тяжело дыша, бежал Антон, при взгляде на свою окровавленную руку его начинало мутить, он еле переступал отказывающимися подчинятся ногами.
- Только бы не порвал сухожилия, иначе всё, конец карьере - о барабанах можно забыть, - неотвратимо мелькало у него в голове.
Наконец они забежали в дом. Оба тяжело дышали.
- Машка я последний раз так бегал, когда кросс в институте сдавали, помнишь?
Машка никак не могла отдышаться и молча кивала головой.
- Что это они, как с цепи сорвались? А глаза-то, глаза, так огнём и пылали, - испуганно тараторила Машка, - с тобой всё в порядке? Может к Панкрату сходить пусть доктора вызовет.
- Сами с усами. Неси таз, марганцовку и йода побольше, ещё бинты прихвати, чёрт рука-то как болит.
Машка растерянно завертелась на месте, по её испуганному лицу текли слёзы. Антон положил руку в таз с ледяной ключевой водой, ещё через мгновение сестра принесла йод и белые тряпки. Антон осторожно, чтобы не повредить руку срезал остатки разорванного рубища и предвозмогая тошноту взглянул на зияющую на запястии кровавую рану. Так и есть с руки свешивались пульсирующие разорванные сосуды, с которых тоненьким ручейком медленно стекала кровь. Тягучая, липкая на ощупь ярко-красная кровь фонтанчиками разбрызгивалась вокруг. Антон вцепился в побелевшую от боли руку сестры и глядя в её неподвижные глаза расширенными зрачками, плеснул йод. Острая жгучая боль пронзила кровоточащую руку и Антон с содроганием закрыл глаза. Машка что-то ласково шептала ему в самое ухо. Предвозмогая боль он улыбнулся немного искривлённой улыбкой и страдальчески сказал:
- Всё хорошо, Маш, успокойся, живой я.
Машка устало положила голову на жилистое, костлявое плечо барабанщика. Антон с надеждой пошевелил пальчиками. все свободно работали, только мизинец с трудом сгибался и наполовину. Значит всё нормально, значит он ещё постучит соляру в концертном зале. Пальцы левой, здоровой руки машинально отбивали ритм на деревянной табуретке. Машка оживилась.
- Red Hot Chilli Pepers, Californication, соло на припеве?! - чуть ли не с визгом закричала она.
- Умница ты моя, всё помнишь, две недели отбивал, всё на бочке сбивался. Давай коньячку,по рюмочке, - подмигнул ей он.
Она протёрла тряпкой, которую всё это время держала в руках, стаканы и плеснула коньяку. Выпили, поморщились. Антон закинул в рот дольку лимона и расслабленно откинулся на стенку дома.
- Вот звери, ведь просто любопытство своё хотел потешить. Взглянуть одним глазком. Нет, накинулись, чуть не растерзали в клочья. Чуть без руки не оставили, а кому я был бы нужен, калека-барабанщик без руки. Слава богу обошлось.
- Да забудь, Антох, лучше расскажи как Васька поживает.
- Васька?! Васька теперь большой человек в шоу бизнесе. Постоянные гастроли, разъезды, в студии по восемь часов в сутки работает, молодец парень. Я ему если честно даже немного завидую, вот так из ничего своим упорством и талантом пробиться это надо уметь. А во мне, сестрёнка к сожалению, нет той жилки пробивной, я всё тащусь в конце со своими барабанами и конца края не видно.
- Ничего, Антох, пробьёшься я в тебя верю. Будешь как Васька, - успокоила его Машка.
- Он тебя тоже частенько вспоминает, недавно перед концертом фотографию твою показывал, а потом, знаешь так бережно к сердцу её прижал. Запала ты ему.
- Да у него таких как я знаешь сколько? Тысячи, нужна я ему?
- Не говори так, ты особенная, он тебя помнит.
Машка задумчиво перебирала складки на своём платье. Антон сразу увидел, что воспоминания о старой, почти забытой любви, немного в тягость сестричке. Было время когда они следуя друг за другом по пятам выглядели счастливыми и беззаботными, но всё то же безжалостное время расставило всё по своим местам, они разошлись, навсегда сохранив в своих сердцах оттенок былой страсти. Антон видя страдания двух разбитых сердец искренне мучился понимая невозможность перелистнуть назад уже прочитанную страничку жизни.
- А Клоп машину разбил!
- Петька? Свою развалюху?
- Да, ехал ночью по шоссе, уставший после репетиции, хотел спать с трудом боролся со сном. Вдруг навстречу джип выезжает, фарами ослепил. Пришлось в кювет съезжать, обошлось, голову немного разбил и машина в смятку. Повезло, дешево отделался.
Машка с интересом слушала рассказы брата, ведь это был первый приятный и желанный собеседник заглянувший в её жилище отшельника. Звонкие слова Антона непривычно громко разрывали гробовую тишину деревенского дома.
- А Матрас гитару купил, хорошую, фендеровскую, теперь такие запилы выдаёт, Гари Мур позавидует. Верка залетела. А Сьюзен, помнишь такая хорошенькая, у неё ещё родинка на щеке, стилистом устроилась к какому-то хмырю.
Словесный поток произносимый братом плавно перетёк в убаюкивающие монотонное бормотание, Машка казалось уже и не слушала его, но она впервые за последние полгода почувствовала себя по-настоящему нужной и любимой. Смеющиеся глаза Антона наполняли её душу нежной теплотой и искренним сопереживанием. В её памяти пронеслись те незабываемые каникулы в Крыму, когда они жили дикарями, где-то недалеко от Алупки в окружении цветущих виноградников и душистых абрикосовых аллей. Старый дед Макар вывез ребятишкам из сарая, чёрный проржавелый велосипед с облупившейся краской. Антон приналёг на педали, а миниатюрная Машка на ходу запрыгнула на высоченную раму. Крутой вираж и резкий спуск вниз. Съезжая под горку и чувствуя свист ветра в ушах, Антон с трудом удерживал неустойчивый агрегат. Руль дёргался в неокрепших руках юнца. Ещё чуть-чуть и они съёдут в канаву, но неожиданно дорога оборвалась,асфальт спустился к самой воде и дети с весёлым криком заехали в солоноватую, тёплую как парное молоко морскую воду. Антоха выкинул на берег велосипед и с гиканием забежал в шипящую пенную волну. На мелководье плескалась ребятня, грязная чайка с резким противным криком пролетела над синеватой водой, вдали протяжно завывал дрейфующий красавец теплоход. Машка посмотрела на пестрящей чёрно-белыми телами дикий, каменистый пляж. В тени одного из зонтиков, лежали её родители, разморённые южным зноем. Почему-то она запомнила их именно такими , молодыми, покрытыми чуть красноватыми пятнами от горячего полуденного солнца, смеющимися и нежно целующимися на фоне прибрежной акации. Они вырвались из суеты столичной жизни буквально на несколько дней, посвежели, отдохнули, выпрямились, но по дорогое назад их не стало. Папа гнал машину боясь не успеть на пятичасовой поезд. На крутом вираже внезапно лопнула перегретая шина и машина кувыркаясь в воздухе словно сорвавшийся с верхотуры эквалибрист полетела в грохочущую прибрежными волнами пропасть. Машка вспомнила чувство щемящего одиночества и странной, неподвластной детскому восприятию безутешной тоски. Антон наоборот, чувствуя выпавшую на свои юные плечи взрослую почти невыносимую ответственность, хлопотал помогая старенькому деду организовать похороны. Хоронили тихо, по-христиански. Лысый утёс посреди почти тропических джунглей. Тонкий крест, сколоченный Антохой из сваленной берёзки. Короткие слова.
ЗДЕСЬ ЛЕЖАТ ТЕ КТО ЛЮБИЛ.
МЫ ЗАПОМНИЛИ ИХ МОЛОДЫМИ И КРАСИВЫМИ, ОСТАЛЬНОЕ В ПРОШЛОМ.
Машка ревела, Антон с силой прижал её к себе и бесшумно поцеловал в макушку.
- Успокойся, дурёха. Мы сильные, мы стерпим.
Чтобы уехать домой Антону пришлось ещё целый месяц подрабатывать грузчиком в порту. Каждый вечер еле еле волоча сбитые оцарапанные ноги он возвращался домой в лёгком подпитье и не раздеваясь падал на расстеленую постель. Каждое утро с трудом шевеля во рту тяжеленной зубной щёткой, он суетливо собирался в порт, затем лёгий завтрак и каторжный труд. Понедельник - вторник. Вторник - среда. Шли дни. Антон вкалывал днём и ночью не зная усталости, потеряв счёт дням и числам. Курортный отдых, неожиданно закончившийся разверзнувшимся адом наконец подошёл к концу. В день зарплаты, в заднем кармане радостно позвякивали медяки, а во внутреннем, в том, что ближе к сердцу, лежали свёрнутые в трубочку розоватые билеты на скорый поезд в Москву. Москва встретила их рёвом машин и голубоватой дымкой лесных пожаров окутавшей первопрестольную густым непрозрачным туманом. В толчее подземки, они долетели по кольцевой до юго-запада, а там по-прямой до проспекта Вернадского. И вот хлопая по ногам рыжими чемоданами, набитыми фруктами, они устало доплелись до стандартной десятиэтажки, утопающей в зелени разросшихся клёнов. Механический щелчок кодового замка и бонус для выживших - сломанный лифт. Финальный аккорд - марш-бросок по чёрной лестнице на восьмой этаж, минутная остановка между этажами, заветная дверь с двумя кружочками, поток свежего воздуха в лицо, и пот градом стекающий с раскрасневшихся щёк подростков. Всё сил нет, но они уже дома. Антоха нажимает кнопку на шершавом потёртом корпусе компьютера, в ответ начинает жужжать вентилятор, затем включается дисплей и на ошалелого барабанщика сваливается целый ворох залежавшейся электронной почты. Щёлкая заедающей кнопкой, он ловко сортирует по папкам поступающие письма от старых и новых друзей. Фотографии, признания в любви, чьи-то детсадовские шалости, редкие деловые предложения и просто радушные и добрые пожелания. Машка тем временем, забралась с ногами на диван, схватила с полки одну из толстенных родительских книг и принялась перелистывать замусоленное, но горячо любимое произведение классика. Вот так проходил каждый день, пока в один прекрасный момент Машке не пришла в голову отчаянная мысль, оставить этот безумный инертный мир и перебраться в заброшенный отцовский домик в тверской области. С тех пор черноватый бревенчатый сруб, скреплённый кривыми желтоватыми скобами, просторные сени да узенькая завалинка оказались в полном распоряжении своей новой хозяйки. Спокойствие. Удивительное спокойствие испытала здесь эта девушка. Чистый воздух к которому совершенно невозможно привыкнуть. При вдохе полной грудью вырастают крылья и ты взмываешь в небо и летишь мимо заострённых верхушек деревьев, мимо заросшего зелёной тиной и густым камышом пруда, мимо башенок величественного замка, паришь над землёй к солнцу. Нельзя привыкнуть к пению соловья начинающего своё сольфеджо утром едва забрезжут первые лучи и не прерывающего свои музыкальные занятия ни в жаркий полдень, ни в освежающий проливной дождь. Невозможно привыкнуть вставать ни свет ни заря, брать в мозолистые руки гладкий, отполированный серп и срезать разросшуюся вокруг дома траву. Не привыкнуть жить какой-то особой, не похожей ни на что, жизнью. Жизнью полной каждодневных тревог и забот, полной очарования и тихой, по-настоящему счастливой, радости. Здесь в глуши, в недрах российской глубинки обнажаются чувства, и ощущается ежесекундное подрагивание натянутого нерва эмоций - биение бытия. Для того чтобы испытать это новое чувство необходимо с головой нырнуть в омут деревенских проблем в этот расписанный по минутам древний уклад отрабатывающийся поколениями. Антону, как и любому другому суетливому городскому жителю было совершенно не понять этот размеренный и спокойный путь самосовершенствования и гармоничного единения с природой.
- Ой, Антоха, мне же пора кур кормить! - посмотрев на часы забегала она.
Потом схватила не то миску, не то горшок, сыпанула в него немытых пшеничных зёрен и повязав на голову плотный платок выскочила во двор. Он удивлённо и непонимающе посмотрел на убегающую в хлопотах сестру. Странно, но он растерялся, находясь здесь в этом деревенском доме, он просто не знал чем себя занять. Не видя перед собой привычно мерцающего экрана компьютера, он почувствовал опустошённость и напряжение. Чтобы не сидеть в одиночестве Антон выбежал вслед за ней.
- Маша, - сурово спросил он, - А что делать мне?
- Читать Чернышевского, на полочке стоит и отдыхать - ты же на природе.
Антон вернулся в избу схватил пузатый томик в твёрдом переплёте и, выставив на лужайку матерчатый шезлонг, плюхнулся на пружинистое кресло. Минут через десять он с явным неудолетворением отложил в сторону, написанный нудным тяжеловесным языком томик классика. Антона совершенно не втягивала эта матовая, измученная столетиями, проза жизни, ему как представителю нового течения жизни были гораздо ближе и интереснее переливающиеся перламутровые оттенки кибер-панка и современных фантасмогорий. Он уважал Достоевского, в захлёб зачитывался Пушкиным, но тяга к прогрессу и техногенная реальность оставляла свой отпечаток на образе его мыслей. Его с детства тянуло к звёздам, в космос, в пурпурное небо, рассекаемое кометами и искусственными спутниками, в необъятные просторы вселенной, в далёкие галактики, в таинственные и бездонные чёрные дыры оставляемые на небе огромными невидимыми космическими червями. Романтик по натуре, он искренне верил в возможность дальних межпланетных перелётов и в внеземные цивилизации. Фантастика, вот что привлекает его разум, удивительные мечты о ином мироздании из которых его вывел клокочущий рокот. Антон привстал. Вдали у края лесной опушки появились густые клубы придорожной пыли. Покачиваясь на разбитой дороге в деревню въёзжало несколько тонированных джипов, похожих на южноамериканских боевых броненосцев. Наверху, облетая кругами окрестность и координируя наземное передвижение автомобилей, стрекотал вертолёт. Тяжёлые ворота особняка открылись и машины въехали в просторный дворик. Забыв обо всём Антон вскочил с шезлонга и бросился напрямик через ковыль к забору темнеющему вдалеке. Задыхаясь от нещадного полуденного пекла, он тяжело дыша добежал до ограды подтянулся и с интересом заглянул внутрь. Дверцы джипа распахнулись и в осеннюю грязь ступили дорогие лакированные ботинки с загнутым вверх коричневатым язычком. Вышедший человек, худой и длинный мужчина в запачканном чёрном пальто наклонился и завязал развязавшийся шнурок. Незнакомец был спокоен и невозмутим, он потягивался и разминал затёкшие члены, чувствуя себя в безопасности и комфорте. За ним выскочило трое спортсменов на вид боксёры проффесионалы все на одно лицо. Мрачно поблёскивали обтекаемые тёмные очки, руки телохранителей забрались за пазуху поближе к прирученным браунингам спрятанных в классических смокингах. В левом уше каждого болтался наушник, озабоченные охранники то и дело оглядывали двор, непрерывно докладывая окружающую обстановку в крохотный микрофон висящий на лацкане пиджака. Со скрипом скользнул металлический засов, массивная стальная дверь ведущая внутрь замка открылась и на пороге возник неказистый человечек в помятом сером костюме. Тесный твидовый пиджак с трудом застёгивался на единственную пуговицу, виной всему было надутое как мячик пузо незнакомца. Он стоял переминаясь с ноги на ногу и напоминал детскую игрушку ваньку-встаньку, только сильно увеличенную и изрядно поистрепавшуюся. Следом за ним в дверях возникла бледная исхудалая молодая женщина с тёмными как ночь кругами под ещё пышащими жизнью голубыми глазами. Она грациозно взмахнула рукой приглашая гостей проследовать за ней внутрь помещения. Первыми почти забежали боксёры, следом довольно вальяжно и размеренно в дом вошёл худощавый. На его спокойном, не выражающем практически никаких эмоций, лице, мелькнула зигзагообразная молния улыбки. Собак не было видно видимо при приезде хозяина их завели куда-то внутрь особняка. Антон ловко перепрыгнул через ограду, пригнулся и умело прячась от камер слежения короткими перебежками двинулся по направлению к распахнутому окну на первом этаже. Незамеченным залез на подоконник и оказался в шикарном фешенебельном особняке. Наборный подоконник из драгоценных камней инкрустированный бриллиантами, золотая массивная люстра со скрипом раскачивающаяся в центре просторной залы. На стене висит ,,Мадонна" Рафаэля то ли украденный из музея оригинал, то ли изумительно выполненная подделка. Мраморный камин в углу, рядом громоздкий красного дерева стол на котором стоит расписная фарфоровая китайская ваза времён династии Цзи. На пушистом персидском ковре закрывающим неглубокую нишу были развешаны дамасские сабли и старинные мушкетёрские рапиры, здесь же висел изогнутый рог из натуральной слоновой кости и кованные рыцарские щиты оббитые железом, сразу бросающиеся в глаза любому любителю древности. Антон как загипнотизированный не отрывал глаз от сверкающей, начищенной до зеркального блеска стали. Вдруг совсем рядом, в пару метрах за стеной раздались шаркающие шаги, Антон изогнулся кошкой и юркнул под висящий на стене ковёр. В комнату забежал один из верзил, он внимательно осмотрел помещение затем коротко бросил в невидимый микрофон:
- Чисто, можно заходить.
И пулей выскочил из комнаты. Сквозь неясную сетку редкого коврового волокна Антон заметил две расплывчатые фигуры остановившиеся напротив окна.
- What's happened?- спросил измученный женский голос. Загадочные и волнующие нотки послышались в этом тихом приглушённом голоске и Антон изо всех сил напрягал слух чтобы разобрать долетавшие до него слова.
- Bad news. We cant stop them. You must run away, - почти шепотом с жаром ответил худощавый.
- Where, Udjin?
- You can use time manipulator, - загадочно подмигивая ей произнёс он
- You crazy? It is very dangerios.
- I give some boys for you, they protect you.
- Your stupid monkeys? There are no brains in their hads - only steroids and anabolics,- почти закричала она и швырнула хрустальный бокал с остатками шампанского об стенку.
Антон негромко охнул когда тяжёлый бокал ударился об его голову и со звоном разлетелся на куски. На истерические крики женщины прибежали головорезы. Антона грубо выволокли на середину комнату и стали методично бить. Когда сознание уже не подчинялось ему и его восприятие происходящего стало угасать и покрываться пеленой безразличия, к нему подошёл худой. Жестом руки он остановил раздухарившехся громил и внимательно вглядываясь в окровавленное лицо Антона произнёс:
- Хватит с него, я его понял. Ты то парень мне и нужен.
Он прикурил от головешки толстенную гавайскую сигару и приказал оставить их наедине.
- Надо спешить они уже всё знают, мои ребята не смогут долго держать оборону, господи помоги нам во всём.
- Кто они?
- Разве это важно? Они исчадие ада, те для кого твоя грошовая жизнь не стоит и цента. Ты судьба . Ты пилигрим. Я узнал тебя, тебя привёл твой человеческий рок. Но знай ты в такой же опасности как и она, пилигримов они сжигают. Чтобы спасти вас я отправляю тебя и эту женщину в параллельные миры. В миры полные обмана и людской злобы. Если ты сильный, а в твоём сердце я вижу безудержную храбрость, ты выкарабкаешься и поймёшь своё предназначение.
Он схватил Антона за руку и потащил его в подвал. В мрачном сыром подвальном помещении не хватало освещения. Свет с трудом пробивался сквозь разбитые узкие оконца в самом верху у потолка. На полу высилась громадина-машина, сплав кибернетики, научной фантастики и безумства её создателя. Мечта любого уважающего себя пиллигрима - настоящий телепортатор в другие миры.
- А как мы попадём назад?- заволновался Антон почувствовав что скоро для него начнётся другая жизнь.
- Обратно дороги нет. Чтобы перебраться в следующий мир найдёшь меня, я должен помочь. И помни, будь осторожен они всегда рядом, они постоянно идут по вашим следам. Изощерёны и жестоки. Обладающие неограниченной властью и средствами, готовые на всё чтобы избавиться от вас и превратить вашу жизнь в воспоминание. Это не люди - это фантомы. Без имени, без лица, без идеи и сочувствия. Хладнокровные убийцы душ!
- Мистер, не знаю как вас там, а что будет с моей сестрой?
- Возьму пока к себе, я на виду, они не посмеют.
- Так кто вы такой?
- Я Юджин Вэлроуд, создатель нескольких параллельных миров. Учёный, философ, теоретик волновой пространственно-временной теории. Ладно пора с минуты на минуту они будут здесь.
Антон сделал шаг в обволакивающую электрическим полем машину, следом внутрь тесного пространства телепортационной кабинки зашла печальная женщина. Юджин подбежал к висящему в воздухе пульту с сенсорными кнопками. Его длинные как у состарившегося тапёра пальцы застучали по клавишам управления. Раздался протяжный зумер. Крохотные частицы разряженного воздуха завертелись вокруг лица Антона. Он почувствовал слабость и головокружение, в горле застрял комок, тело обмякло и отказывалось подчинятся, ноги стали ватными, он медленно сполз на обжигающий холодок металлического основания телепортатора. Раздался свист. Резкий свист разрывающий время и пространство. На секунду он ослеп, белая, пожирающая сознание, вспышка света и длинный коридор в неизвестность. Шаг, ещё один. Невесомое, неподчиняющееся его воле тело и зовущий к себе рассеянный яркий свет. Голоса. Чей-то монотонный шёпот, крики отчаяния и возгласы сочувствия. Осторожно, ступая по мягкой эластичной субстанции он оглянулся. Сзади него устало брела загадочная леди в чёрном. Он протянул ей руку, в ответ она коснулась его замёрзшими пальцами и чуть заметно кивнула головой. Внезапно чувство полёта, оборвалось, вместо него нахлынул прилив безысходности и апатии ко всему. Сказочное белое свечение сменилось лиловым полупрозрачным ореолом телепортационной кабинки стоящей на захламлённой свалке где-то в окрестностях промышленного мегаполиса. Совсем рядом с громким шумом работал пресс. Чудовищных размеров плита превращала в металлическую труху покоящуюся на свалке технику. Шлепок похожий на взрыв. Это старенький проржавелый крайслер превратился в тонкий ажурный стальной блин. Ещё удар и красавец пежо отправился следом в утиль. Осторожно оглядываясь по сторонам, из кабинки вышел озабоченный Антон. Практически не чувствовалось никакой перемены климата, лишь в нос ударил резкий карбидный привкус городского смога да в глаза бросалась черноватая туча зависшая над трубой фабрики детских игрушек стоящей по соседству со свалкой. Пробравшись по лабиринтам помойки они оказались на пустынной равнине освящённой багровым закатом падающего за небоскрёбы солнца. Незнакомый, пугающий мир открылся их взору во всём великолепии. Каков он? Что ждёт их на нелёгком пути? Какие испытания приготовила для них хозяйка будущего, её высочество судьба?
Антон сделал шаг навстречу неизведанному. Его высокие армейские ботинки на твёрдой эбонитовой подошве издали похожий на громкое чавканье хлюпающий звук и погрузились в вязкую болотистую почву по самую щиколотку.
- Идём след в след, - предупредил Антон свою спутницу.
- What?
- По русски разговаривать умеешь? - подумав что совместное путешествие по телепорту даёт ему право перейти на ты, спросил Антон.
- I don't understand.
- Вот угораздило, любопытно ему стало. И чего ты добился? Находишься чёрт знает где, девица ни слова не понимающая по-русски и ты, почти калека, барабанщик, кроме выражения Fuck You ни слова не понимаешь по английски.
Девица покраснела, ощетинилась, сжала губки, бросила злобный взгляд на Антона, процедила сквозь зубы: ,, God dammed! ", - и отвесила ему звонкую оплеуху от которой у него на секунду потемнело в глазах.
,, Вот влип, - потирая рукой раскрасневшуюся щёку подумал Антон, - Всё если вернусь обратно, буду отдыхать как все нормальные люди. Путёвка на воды в Спа или Баден-Баден,полное очищение организма от шлаков и отрицательных эмоций и никаких заброшенных деревушек и загадочных особнячков."
Тем временем они подошли к проволочному забору. Над двухметровым забором висела колючка, поэтому он зашагал вдоль сетки в поисках лаза или ворот. Так и есть вскоре он увидел разорванные края прорехи и осторожно, стараясь не пораниться пролез наружу. Широкий проспект. Идеально гладкий асфальт с редкими неглубокими лужами. На улицах пустынно, только одинокий ветер безжалостно расшвыривает по воздуху рваные обрывки пожелтевших газет.Серая штукатурка дома, запыленное растрескавшееся окно в глубине которого сидит сморщенная старуха и с нескрываемым интересом разглядывает Антона и даму в чёрном. На дряхлой морщинистой старушке был надет синий облегающий костюм с виду похожий на униформу аквалангиста, на её груди поблёскивала матовая пуговица золотистого цвета неестественно огромных размеров. Она посмотрела на чужаков большими округлёнными от ужаса глазами и в страхе отшатнувшись от окна нервно затрясла худющей синеватой рукой. Антон отпрянул от стены и перешёл на другую сторону. Под раскачивающейся вывеской канцелярского магазина свернувшись калачиком мирно лежала облезлая бездомная собака, тут же возле разведённого в бочке костра грелись пару закопчённых бомжей. Увидев их ухмыляющиеся худые бледноватые физиономии, Антона передёрнуло. Деградирующие личности окинули его пристальным изучающим взглядом, переглянулись и с нескрываемой наглостью начали громко обсуждать Антона и его спутницу.
- Смотри ка, - начал тот что повыше, в изумрудном кителе застёгнутом на две потемневшие от времени бронзовые пуговицы, - какие странные балахоны и ни одной пуговицы, заметил. Знаешь что это означает? Либо с психушки сбежали, либо из тюрьмы. Для психушки слишком бойкие, тады точно из тюряги, каторжники беглые, ей богу.
- А эта вся в чёрненьком симпотичная, три золотых пуговицы не меньше.
Они громко заржали и постарались ущипнуть испугавшуюся девицу за ляжку, но Антон резким ударом здоровой руки сбил с ног развеселившегося бродягу. Тот поднялся на колена вытер разбитую в кровь губу и с удивлением протянул:
- Нет, точно с психушки. Никакого уважения к вышестоящей касте.
Он покрутил пальцем у виска и принялся бережно ощупывать грязными кривыми пальцами повреждённую губу. Потом он закричал. Его крик похожий на рёв раненого зверя эхом разлетелся по округе. Зажав голову руками, он упал вниз и покатился по земле. Время от времени он разжимал пальцы и Антон видел кончики кривых губ и подёргивающийся глаз бомжа.
- Уйдите, уйдите, оставьте меня одного, - орал он сквозь крики.
- Пойдём отсюда, - Антон с силой дёрнул чуть не упавшую от рывка женщину.
Он пошёл по направлению к центру города, она едва успевала за ним. Перебирая ножками в аккуратненьких замшевых туфельках, украшенных серебряной пряжкой, она то и дело спотыкалась о края шершавой плитки которой был выложен тротуар. Пустые витрины из которых стеклянным немигающим взглядом на них взирали пластиковые манекены в униформистких обтягивающих костюмах. Поваленные прилавки на велосипедных колёсах, перевёрнутые на крышу сгоревшие автомобили, разбросанные по асфальту тряпки и осколки зеленоватого стекла. Странно, в разгар рабочего дня на улицах было совершенно тихо и безлюдно. Ни протяжных гудков автомобилей, ни оголтелой трели полицейских, ни привычных звуков индустриального города, лишь слабое шипение ветра гуляющего по проводам да скрип качающейся неоновой вывески. Раздалось размеренное жужжание, по мере приблежения всё больше напоминающее рёв мотора, неожиданно из-за поворота выскочил мотоциклист. На нём был чёрный тонированный шлем , лёгкая кожаная куртка с поднятым воротником, и крашенные кожаные галифе с голубыми лампасами. Проезжая мимо дымящейся помойки незнакомец выхватил короткоствольный автомат и выпустил по ним короткую очередь. Антон отскочил в сторону на обочину, одна из пуль пронзительно просвистев пролетела совсем рядом, расцарапав кончик уха. Антон зажал больной рукой кровоточащую ранку затем схватил валяющийся на земле продолговатый камень, прицелился и сильно швырнул в сторону удаляющегося мотоциклиста. Камень пролетел по замысловатой дугообразной траектории и с ужасающей точностью попал в спину. Мотоциклист инстинктивно взмахнул руками , мотоцикл шатнуло, переднее колесо наскочило на край поребрика и мотоциклист перелетев через руль врезался в серый бетонный столб. Через несколько секунд над мотоциклом показался слабый дымок, мгновение спустя прогремел взрыв.
- Гады, - сказал он поднимая на ноги обескураженную женщину, - уже вычислили. Да видимо, противник действительно силён. Ну ничего, хорошо смеётся тот кто смеётся бесплатно. Посмотрим кто кого.
Женщина заохала достала мягкий батистовый платок и бережно вытерла стекающие капли крови.
- Ничего всё хорошо, - успокоила она, -всё утрясётся.
Антон с изумлением посмотрел на неё.
- Ты знаешь русский язык?
- Конечно знаю.
- А почему молчала?
- Хотелось поближе узнать тебя. Иногда необходимо на время притворится немой. Тебе не больно?
- Нет, мне не больно, просто я чувствую себя полным идиотом. Как тебя зовут?
- Надежда.
- Меня Антон.
Она потупила взор и занялась кровоточащим ухом. Пуля прошла в считанных сантиметрах от шеи начисто срезав продолговатую мясистую мочку. Из ранки изрядно текла кровь, несмотря на это Антон спокойно наблюдал за колдующей над ним Надей. Она по профессиональному чётко остановила ваткой кровь, достала из кармана продолговатый пластырь, разорвала зубами целлофановую упаковку и одним движением обмотала его вокруг распухшего уха.
- Ты врач? - засмотревшись на её выверенные движения поинтересовался он
- Всякое в жизни бывало, ничего до свадьбы заживёт.
Тем временем на мёртвый город медленно, но неотвратимо налетела ночь. Потемнело. Одновременно с холодной осенней ночью окутавшей непроглядной тьмой город, на всех улицах зажёгся свет. Он ярко засверкал в непроглядной темноте и город ожил. На улицы высыпали люди, из открытого окна на втором этаже раздалась хриплая джазовая музыка, перекрёсток наполнился клаксонами авто. Каждый суетливо устремился по своим делам. Люди этого странного городка одетые в похожую почти одинаковую униформу рекою потекли по освещённому рассеянными лучами фонарей тротуару. Блики огней как языки пламени отражались на плоских матовых пуговицах пешеходов.
- Нам надо найти гостиницу, пойдём.
Она схватила его за руку и потащила в тёмный змеевидный закоулок незаметно уползающий в сторону от освящёного проспекта. Антон шёл спотыкаясь о разбросанные пустые ящики, один раз не удержался на ногах и с грохотом упал вниз. Падая, он схватился руками за какой-то рычаг торчавший в стене и на земле протяжно щёлкнул механический щелчок. Антон пригляделся, между покрытыми мусором заветшалыми монолитными плитами заискрился рассеянный свет. Он нагнулся, схватил пальцами чуть выступающий край скользкой плиты и потянул на себя. Плита с трудом поддалась и его взору открылся замаскированный потайной лаз. Кап,кап,кап, эхом раздавалось по узкой трубе ведущей глубоко под землю. Что-то тянуло его туда, в этот неведомый слабоосвещённый кориод, убегающий в мрак подземелья. Пошарив рукой он нащупал холодные прутья лестницы. Не раздумывая, Антон встал на мокрую проржавевшую ступеньку и осторожно, начал спускаться вниз крепко держась за приваренную сбоку ручку. Антон уже спустился до середины когда остановился и решил осмотреться - низкий свод с хаотично мигающими лампочками, размеренное жжужжание электрических кабелей в прозрачной оплётке. Пройдя три четверти пути, он ловко спрыгнул вниз на матовый пластиковый пол. Антон поразился невиданному изобретению этого мира. Невидимые огни спрятанные под основанием освещали пол на котором стоял он ровной окружность радиусом в метр. Сделав шаг в сторону Антон увидел, что освещение похожее на солнечный зайчик последовало за его ногой. Наверху гулко застучали туфельки Нади. Антон, как истинный джентельмен, подал даме руку помогая спустится. Наступив на пол она точно также ка Антон осветилась спокойным равномерным светом, исходящим из-под матового пластика. Антон внимательно посмотрел на подведённые чёрным, похожие на изумруд глаза Надежды, взял её почти игрушечную, гладкую как у фарфоровой балерины руку и повёл её вглубь мрачного зловещего тоннеля. Они так и пошли вдвоём, устремляя свой взгляд вперёд в неизвестность и освещаемые двумя рассеянными прожекторами- лучами вылетающими из-под их ног.
Молодой парень, с точёным немецким профилем, спал прислонившись к покрытому заклёпками люку, неожиданно выросшего у них на пути. Синий бархатный берет натянутый на лоб подёргивался в такт каждому движению спящего часового. Антон одёрнул ребристый рукав вельветового комбинезона и охранник проснулся. От неожиданности он удивлённо замер, постоял в нерешительности и, видимо окончательно придя в себя, выхватил из-за пояса некое подобие древнего кремневого пистолета с фигурным серебристым курком. Антон загородил своим телом Надежду,и не отрывая глаз от бездонного дула, начал медленно отступать к стене. Охранник внимательно, как придирчивый покупатель элитного автосалона, изучил каждую мелочь их гардероба и внешности. Наконец, видимо почувствовав себя в безопасности, он опустил своё оружие.
- Судя по отсутствии золочённых бляшек на ваших старомодных платьях, вы не из Них. Что, значит наши?! Да, нет, вроде не наши, никогда вас раньше не видел. Вы из какого блока?
- Мы не из блока, - испуганно осёкся Антон.
- Тогда что вы здесь делаете? - удивился в берете.
- Мы спустились по лестнице, попали в тоннель и вот дошли сюда.
Охранник явно сомневался в правдивости их слов на его задумчивом лице застыла печать недоверия и недоумения. Он почувствовал себя хозяином положения снова поднял пистолет на этот раз он был насторожен и уверен в себе. Не упуская ни на миг своих неожиданных пленников он чётко, по-военному, скомандовал.
- А ну не двигаться.
Затем он повернулся к сероватой коробочке висящей возле люка, отрывистыми, доведёнными до автоматизма движениями застучал по промятым затёртым кнопкам. Дверь пшикнула. Из короткий трубок сверху и снизу зашипел ядовито-розовый дым.
- Вперёд, не оглядываться, - буркнул он и махнул в сторону двери вытянутым стволом пистолета.
Антон нехотя подчинился, пропустил вперёд Надю и озираясь последовал внутрь неширокого коридора освещенного бледным неоновым светом. Свет исходил из вмонтированных внутрь стен матовых розоватых квадратов, которые больше походили на неприличные фонари одной из улиц Амстердама, чем на, освящающие подземные катакомбы, светильники. За исключением нескольких перекрёстков на которых охранник невнятно мычал и указывал путь кивком худого и очень бледного лица, коридор был абсолютно прямым .Останавливаясь на них, Антон ощущал подгоняющие его вперёд тычки тупого пистолета. Зачернело железо массивной арочной двери с искрящимся замком посередине.
- Отвернитесь, - приказал охранник.
Он достал, похожее на бляшку морского ремня, устройство нажал на светящиеся буквы и тут же испуганно спрятал его под отворотом комбинезона. Замок на секунду засветился ярче, но свечение начало угасать пока не потухло совсем. Дверцы распахнулись и взору Антона предстало невиданное и неописуемое торжество человеческой мысли и фантазии. Они стояли на, вырывающемся из объятий камня, откосе, козырьком нависшем, над крутой почти отвесной скале. Внизу насколько позволял увидеть горизонт распростёрся ультрасовременный суетливый город. Освещение районов пестрело всевозможными оттенками от бледно жёлтого до алого сочнокрасного. Весь город был поделен на разноцветные квадраты, границы которых сразу бросались в глаза резкой сменой цветовой гаммы. Антон повернулся и пригляделся. На груди у сопровождающего их часового висела неприметная пластинка насыщенного малинового цвета, на которой объёмными голографическими буквами переливалась надпись CRIMSON 28-0-B. Охранник посмотрел вниз Антона, медленно перевёл взгляд на на табличку и сказал:
- Это моё обозначение блока. Цвет, оттенок, подтон. Вон там мой район.
Он ткнул рукой на далекий почти неразличимый с высокой скалы квадрат и продолжил:
- Мы сопротивление.
- Сопротивление чему?- спросил заинтересованно у охранника Антон и посмотрел на город.
- Сопротивление внешнему миру. Сопротивление системе и жестокости происходящей там, наверху. Мы спустились сюда и создали свой мир. Мир грёз.
- А чем же тебе не угодил внешний мир?
Охранник зло сплюнул.
- А тебе он нравится? Он же ужасен. Вы правильно сделали, что отказались носить эти золочённые пуговицы, эти метки социального статуса достойные каменного века.
- Какие метки, - в конец запутавшись спросила Надежда.
- Эти метки нашивает на тебя наше общество в зависимости от развития твоего интеллекта, физических и умственных возможностей, от профпригодности, от твоей красоты в конце концов. Вот я там, наверху, обозначался двумя посеребрёнными, а ты, - он жадно посмотрел на стройные ноги Надежды в длинной обтягивающей шерстяной юбке, - ты, три золотые пуговицы, не меньше.
Надежда покраснела.
- Нечего смущаться. Это наверное комплемент,- приободрил её Антон, - а я, сколько я пуговиц?
- Я же не коммиссия, чтобы, так сразу, на вскидку сказать.
- Какая коммиссия?
- Коммиссия по определению человека. Каждый обязан раз в год сдать аттестацию причём в обязательном порядке. Так вы уклонисты? Я догадался? Чего молчали, уклонистов мы с радостью к себе принимаем. Добро пожаловать в Пикселленд как мы его называем. Город мечты!
Он сунул пистолет за пояс подошёл к Надежде приобнял её за талию и громко сказал.
- Я отведу вас в магистрат где вам выдадут регистрационный бейдж, - потом наклонился к самому уху Нади и прошелестел, - я лично позабочусь, чтобы мы с вами, мадам, оказались в соседних цветовых блоках. Как вам пурпурный или фиолетовый - мои близжайшие соседи. По знакомству и приятеля вашего поближе распределим.
Всё остальное время он не отрываясь пожирал глазами совсем смутившуюся Надежду. Конечно ей было приятно столь пристальное внимание к своей особе, но похоже она с удовольствием бы отделалась от этого приставучего нахала, поэтому она вежливо, с натянутой улыбкой, отстранила его руку и встала в сторонке от охранника и Антона.
- Ну что, в путь? - бросил Антон и посмотрев на обрывающийся край скалы спросил, - как вы тут передвигаетесь?
Охранник снова полез за отворот, достал всё тоже устройство, подул на него и на земле образовалось мерцающее разноцветными бликами расплывчатое пятно.
- Многофункциональное, - довольно произнёс охранник, - вам тоже такое выдадут.
Он жестом пропустил Надю вперёд, она наступила на светящуюся поверхность и через мгновение растворилась в синем дыхании телепорта.
- Ты следующий, - процедил охранник и его лицо на мгновение исказилось не то страданием, не то болью - чёртова программа.
Антон в нерешительности наступил на пятно. В тот же момент он почувствовал как распадается на атомы. Ощущение было сильными и необычайно непривычным. Он не чувствовал себя, зато чувствовал своё пристутствие в миллионах частиц, на которые только что распалось его бренное тело. Затем он соединился воедино и осмотрел себя. На груди продолжал шевелиться волосатый свитер. Он похлопал по мягкой шерстяной ткани и молекулы видимо разобравшись в своём местоположении, застыли и прекратили движение. Надя стояла рядом и смеялась.
- Я не смеялась так никогда в жизни. Видел бы ты сейчас своё лицо.
- А что было с моим лицом?
- Оно было похожее на сморщившееся личико маленького ребёнка, у которого отняли конфету, такое, немного обиженное и наивное.
Антон насупился, одел маску невозмутимости и его лицо сразу прибрело взрослое серьёзное выражение. Глаза запылали огнём.
- Так лучше?
- Да, таким ты мне нравишься гораздо больше, мужественный и сексуальный.
Антон выпятил вперёд грудь и гордо поднял голову, было видно, что Надя попала точно в цель, комплимент явно удался ей на славу. Где-то неподалёку журчала вода, Антон повернулся и увидел гранитные складки невысокого фонтана. На грубом изъеденном временем камне, сидела девочка, лет четырёх-пяти. Её золотистые волосики заплетённые в две косички сзади, тихонько били её по спине при каждом движении ног.
- Девочка, а ты не подскажешь как пройти в магистрат?
- А вы что новенькие? - спросила девочка не переставая болтать ножками.
- Ну можно и так сказать, ты не проводишь нас?
- Нет, я солнца жду. Над крышей этого дома есть большущее стекло, как лупа, - девочка с трудом произносила букву ,, Л" и немного заикалась, видимо от невыносимой жары и волнения. - каждый день ровно в пол второго, оно проходит над ним и освещает наш мир, совсем не надолго, на секунду, другую. За вон тем заборчиком у нас пруд. Этот пруд сделан из специального материала способного улавливать солнечную энергию, которой хватает на весь день и всю ночь.
- Всё то ты знаешь, - с сомнением в голосе спросил Антон.
- Это мне папа рассказал, он у меня учёный, самый хороший, самый пре самый.
Она достала желтоватую, местами протёртую до дыр фотокарточку, с которой на них смотрел седеющий мужчина внешне очень похожий на незнакомца из загадочного особняка, только очень постаревший и очень худой.
Антон и Надя переглянулись.
- Девочка а как зовут твоего папу.
- У моего папы нет имени. У него есть регистрационный бейдж. GREEN 070-4-R. Наш сектор недалеко, там, через улицу, где она направо поворачивает, - спрыгнув с гранитного парапета протянула девочка.
Улица лентой извивалась между нависшими над ней черноватыми зданиями, в тусклом освящении фонарей больше походивших на безликие тени доисторических чудовищ. Они прошмыгнули за поворот и увидели одинокое покосившееся здание с невзрачными занавешенными салатными занавесками окнами. Дверь обитая ржавым раскуроченным железом слегка скрипела. Эхо разносило протяжный, похожий на волчий вой, звук на всю округу. На длинном чуть ли не до земли шнурке покачивался металлический шарик. Антон слегка дёрнул верёвочку и раздался оглушающий звон колокольчика, висящего где-то внутри. Дверь открылась совершенно неожиданно и Антон с Надей с опаской вошли внутрь. Чуть взвыли шатающиеся половицы. Фигурная лампа тускло светящая в полумраке прихожей то и дело гасла, затем как по мановению волшебной палочки свет разгорался ярче, освещая скромное заброшенное жилище ровным неясным светом. Наверх вела деревянная лестница окружённая резными фаллическими балясинами. Каждая ступенька издавала свой ни с чем несравнимый скрип, лишь верхняя, последняя, жалобно прогнулась и промолчала в ответ на мягкий отрывистый шаг Антона. Второй этаж, обклеенный неяркими обоями с мелким абстрактным рисунком состоял из двух комнат, в одну из которых упиралась лестница. Антон с сомнением дёрнул ручку и увидел в глубине просторной вытянутой комнаты сутулого седого старичка склонившегося почти к самому столу и без устали чиркающего коротким огрызка карандаша по какому-то сероватому чертежу.
- Как вы сюда вошли? - взволнованно спросил он и развернулся.
Антон с Надей переглянулись и молча кивнули - это действительно был он, тот учёный из паралельного мира.
- Мы позвонили, дверь открылась сама и вот мы здесь.
- А где ваш бейдж? - приглядываясь и поблёскивая в темноте толстыми затемнёнными очками поинтересовался старик.
- По дороге в магистрат мы зашли к вам, уверен, что вы нам обязательно поможете.
- Кто вы?- сощурясь и заткнув карандаш за ухо картавя спросил он.
- Мы выходцы из паралельного мира, пиллигримы вселенной.
Очкарик звонко рассмеялся и замотал головой.
- Издеваетесь? Вы пришли ко мне, к старому больному еврею, имеющему там, между прочим, - он показал наверх, жилистым, обтянутым бледноватой кожей пальцем, - учёную степень светила мировой науки и так издеваетесь и не стыдно вам, молодой человек?
- Понимаете, вы телепортировали нас сюда из нашего мира, то есть не вы а ваш двойник. Нет, это конечно были не вы, просто очень похожий на вас, вообщем так или иначе вы наша последняя надежда, - в конец запутался Антон.
- Допустим, что я вам поверю, хотя звучит это по-меньшей мере фантастично и нереально. Я поверю вам на слово, пусть это даже ваша глупая шутка, но ответьте, что вы хотите от меня? - Он нервно захихикал, потом гулко закашлялся его покрытое морщинами бледно-серое лицо искривилось гримасой и он мгновенно успокоившись затих. Продолжая вращаться на низеньком стульчике, он как ребёнок стал напевать детскую песенку
- Жили у бабуси три весёлых гуся, один белый, другой...- при этом его губы и скула подергивалась а лицо приняло такое выражение, что Антон с Надей громко расхохотались.
- По-моемому он врёт мотив и искажает слова, - тихонько чтобы не прервать старичка шепнула в ухо Надя.
- Действительно, хотя не суди его строго, ведь мы в параллельном мире, а в каждой избушке свои погремушки.
- Как вам? Сам сочинил, - улыбался учёный.
Затем он встал из-за стола, крутанул напоследок стул и покосившись на развешанные по стене грамоты обрисованные от руки лавровыми венками, грустно произнёс:
- Не понимает меня никто, даже дочурка смеётся.
Надя понимающе кивнула. Она то понимала о чём говорит этот мудрый, наученный жизнью учёный, ведь именно поэтому она красивая и независимая женщина сбежала из своего мира, который в принципе мог дать ей всё что она захочет. Всё кроме одного. Этот мир, погрязший в бытовых неурядицах, семейных склоках и общественном порицании, не давал ей то ради чего жила - свободы и понимания. Этот мир загонял внутрь все те идеалы, которые он сам, с таким жаром проповедавал. Мир сам загнал себя в яму из которой он не может выбраться. Сработала старая пословица, не рой яму сам в неё и попадёшь. Этот мир стал идеален для одинаковости, для похожих шаблонов и любое отклонение от нормы каралось бойкотом со стороны как её близжайшего окружения так и со стороны совершенно незнакомых людей. В этом мире не было места таланту и инициативе. Он мёртв, как может быть мертвы тысячи параллельных миров куда могла занести их судьба и она задыхалась даже в этом совершенном, но бездушном пространстве подземного мегаполиса. Её чувственная натура не находила отклика ни в пронзительных гудках размалёванных одинаковой краской трамваев, ни в однородном скоплении масс ежедневно высыпающих из своих нор. Она была чужая и там и здесь, и для проффессора целиком занятого бездушной и подчас никому не нужной научной деятельносьтю, и для пролетария застывшего за станком в ожидании долгожданного окончания рабочего дня.
В этот момент за окном что-то громыхнуло, пищащий фаер со свистом ворвался в распахнутое окно на втором этаже. Заблестели, расцвели обдавая неистерпимым жаром похожие на полевые цветки языки пламени. Дверь раскрылась и огненная стихия, подпитываемая сквозняком, мгновенно разнеслась по комнате, пожирая разбросанные на столе чертежи. Они нашли её и здесь. Те кому мешала сама мысль о её существовании, те кому претила даже воспоминание о ней. Её не ждали и здесь, она должна была умереть, умереть чтобы никто и никогда не узнал о её существовании. Так будет лучше для всех, так спокойнее.
Антон как мог боролся с огнём то он хватал легкие как пух одуванчика одеяла, то накидывал на потрескивающий огонь тяжёлые гардины прикрывающие низкую кровать. Но всё исчезало в сердце пожара в, обжигающем лёгкие, пламени, подбирающегося всё ближе и ближе к ним. Комната наполнялась едким дымом, вызывающем неистерпимый кашель. Находясь в пограничном, близком к обмороку состоянии Антон схватил потерявшую сознание Надю, ловко закинул её на плечо и уворачиваясь от посыпавшихся с крыши балок выскочил за дверь. Старик проскочил первым, но ему повезло меньше. Тяжёлое расщепившееся надвое бревно покрытое слоем плесени и грибка и поэтому больше похожее на нильского крокодила чем на основу конструкции, падая задело его спину. Он упал на тёплый потрескивающий пол, в поясницу стрельнула резкая боль как-будто кто-то вставил в позвоночник нож и медленно его провернул. Седой застонал, его руки и ноги не шевелились лишь левое плечо чуть подёргивалось, да частое дыхание колыхало, худую провалившуюся внутрь, грудную клетку. Антон разрывался: с одной стороны безжизненное тело висящее на его плече и этот старик. Первая это его спутница, второй единственный в этом мире кто может им помочь возвратится домой. Бросить её и заняться стариком? Времени на раздумывание почти не осталось, он у же слышал треск ломающейся кровли - ещё минута и здание превратится в кучу обгорелых обломков похоронивших под собой пиллигримов. Антон схватил за руку лежащего старикашку, что было сил дёрнул его вниз и потащил тяжёлое грузное тело по скользким ступенькам. Голова старика безвольно болталась, его руки раскинутые в разные стороны, как руки пустотелой куклы из папьемаше бились о ступеньки издавая глухой равномерный звук. При каждом падении горящих стропил в воздух поднимались тысячи искр. Жаркие красноватые угольки попадая на лёгкую одежду Антона превращали его рубашку в сетку вооруженного трезубцем римского гладиатора. Кожа пошла белыми волдырями, но не чувствуя боли он упрямо шёл к выходу. Ещё шаг и, пожираемый ненасытным огнём, дом уже позади. В покрытое толстым слоем гари лицо пахнуло свежестью, он жадно вдыхал холодный вечерний воздух, как рыба пытающаяся спрыгнуть с мостков обратно в воду. Надежда по-прежнему без движений висела у него на плече. Странно, но именно в эту минуту он почувствовал необъяснимую тягу позаботится об этом беззащитном создании так неожиданно оказавшегося для него самым ценным в его жизни. Он аккуратно положил её на мостовую прижал ухо к сердцу и услышав слабое сердцебиение осторожно опустил верх облегающего свитера. Вдохнув свежего воздуха, она приоткрыла глаза, и смотря на него сквозь решето густых ресниц непонимающе улыбнулась. Её улыбка на чёрноватом, как у заправского корабельного кочегара лице обнажила белые похожие на полированные чётки зубы.
- Где я? - вяло спросила она.
- Сложный вопрос, - неуверенно произнёс Антон и покосился на цветные огни подземного мира, - Ты здесь.
Она приподнялась на одном локте и осмотрелась. Взгляд её бегал, ей казалось, что она уже видела эту картинку в разноцветном калейдоскопе жизни. Всё это. Этот дом уходящий в небеса плоским как стекло стальным фасадом, этот свод гигантской пещеры усиленный блистающими серебром металлическими скобами, этот неясный свет вырывающийся из прожекторов тускло освещающих блок и покрытых сажей, треск и шипение огня, лицо этого мальчика склонившегося над ней, такое задумчивое и уверенное. Всё это пронеслось в её голове за секунду и собравшись воедино составило неповторимый узор временного узелка. Здесь и сейчас. Никогда больше. Только короткий отрывок из книги жизни, только миг. Ещё через мгновение кто-то повернул калейдоскоп и картинка видоизменилась - это постанывая приподнялся седой. Его глаза полуоткрыты, боль словно оставила на его губах немую усмешку. Уголки немого опущены, пот сочится по лицу, собирается в ямке на расцарапанном подбородке и почерневшими каплям капает на грудь. Он удивлённо смотрит на Антона, на горящий дом и видимо что-то припоминая спрашивает.
- Молодой человек, это вы вынесли меня оттуда? Зачем? Господи, моя работа! Там всё, понимаете всё! Всё ради чего я жил последние года, всё ради чего я просыпался утром, всё что имело для меня хоть какую-нибудь ценность в этом мире, понимаете. Я пуст! У меня теперь ничего нет, всё поглотил огонь, всё превратилось в тлен! Я нищ!
Он схватил рукой шепотку серой золы подбросил её вверх и дунул. Потом поднялся на ноги и раскатисто засмеялся. Его смех многократно повторялся невидимым эхом а пепел кружась как первый невесомый снег всё падал и падал ему на глаза, на щёки, на седые, поредевшие волосы.
- У вас есть всё, - тихо, заглушая эхо промолвил Антон, - ваши руки целы, ваше сердце ещё стучит, а душа любит. Огонь поглотил вашу работу, но пожалел вас. Так пользуйтесь этим, чёрт возьми!
Седой застыл, затем он сделал шаг и приобнял Антона. По-отечески похлопал его по спине широкой рукой с кривым мизинцем и наклоняясь к самому уху прошептал.
- Так и есть.
В соседнем переулке гулко лязгнул засов. На улицу высунулась конопатая морда с широко поставленными глазами и рыжими всклоченными волосами. Озираясь по сторонам незнакомец шмыгнул в тёмный подъезд, пренебрежительно кивнув в сторону полыхающей соседской крыши.
- Сосед, - пробурчал седой, - радуется, наверное. Почему некоторым горе ближнего приносит такое удолетворение? Этот рыжий знает меня всю жизнь и теперь видя какое несчастье выпало на мою голову, даже не скрывает своей радости. Неужели когда-нибудь и я буду также глазеть на чьё-то несчастье и останусь безразличным к пришедшему в чужой дом горю?
- Это свойственно всем мирам и твой мир не исключение. Ни общественная мораль, ни различие в взаимоотношении между людьми не изменят то что сидит внутри нас. Это похоже на термитов и дерево. Один термит не опасен лесному сообществу но тысячи, миллионны насекомых способны превратить цветущую рощу в пустыню. Чем больше мы взращиваем ненависть и зависть внутри себя, тем больше пожирает нас духовная пустыня, тем меньше остаётся цветущих оазисов нравственности дарящих нам свою прохладу и защиту от солнечного пекла в песках человеческой злобы.
Из-за угла выехал ветхий паккард с помятым крылом и расколотой фарой. Мигнув фонарём, он вальяжно профыркал в полуметре от них. В тишине оглушающе прогремел набат, это с пожарной каланчи увидели столб огня вырывающийся с крыши горящего здания. Как гиена завыла сирена, на мостовую выскочила сигарообразная пожарная машина и вот трое одетых в жёлтые асбестовые костюмы тащат толстую кишку пожарного шланга поближе к зданию. Из темного жерла водяной пушки показались гигантские радужные пузыри, проплыв мимо Антона с Надей они бесшумно лопнули, а ещё через секунду мощный поток пены обрушился на гладь раскалённой стены. Металлическая обшивка шипела, огонь спрятавшийся внутри не сдавался. С крыши полетели оплавившиеся лоскуты жести, подобно планеру они немного парили резко снижались и оглушительно врезались в асфальт. Раздался треск лопающихся стёкол. Наконец перекрытия не выдержали дом пошатнулся, замер и с глухим грохотом рухнул вниз. На глазах седого проступили слёзы, он подошёл к дымящимся развалинам и поднял обгоревшую фотографию в обуглившейся деревянной рамочке. Лицо дочурки, черноватое от сажи, улыбаясь смотрело на него с искривлённой жаром фотокарточки.
- Господи, а где моя Бэшечка?
- Кто? - не понял Антон.
- Моя девочка GREEN 070-4-В, для меня просто Бэшечка.
- Мы видели её у фонтана пару часов назад. Да не волнуйтесь вы так, всё с ней в порядке.
Старик схватился за сердце и присел на, слетевшую с головы нерадивого пожарного, каску. Лоб покрылся испариной, он глубоко и отрывисто дышал не отрывая стеклянных уставших глаз от фотографии дочки.
- Мать умерла при родах. Бедное дитя! Жила со мной и слушала наставления старого выжившего из ума учёного. Что я мог ей дать? Я жил для науки, а теперь.
Он в отчаянии махнул рукой и опустил голову так, что кудряшки седых волос рассыпались по острым угловатым коленкам. Надя стояла в стороне, ей снова показалось, что этот момент это обязательная контрольная точка бытия, неизбежность, которую невозможно не пройти. Она плавно подплыла к старцу и ни слова не говоря положила ему на плечо ладонь. Тот встрепенулся, как-то странно посмотрел на неё и вдруг вскочил на ноги и отшатнулся.
- Вы не такая как все, - его голос дрожал, он с трудом подбирал слова, - я почувствовал волну тепла от вашего прикосновения. Мои тревоги улетучились и я вдруг обрёл смысл, недоступный мне раньше смысл.
Надежда продолжала смотреть на него чистыми как небесная синь глазами. Антон молчал, видя эту безмолвную идиллию, он боялся прервать и нарушить хрупкое равновесие душ. Бушевавший пожар потушен, и пожарные лихорадочно скручивали в бухту молчаливый брандсбойт. Горьковатый аромат дыма ещё струился из-под наваленных кучей обломков дома когда застучали каблучки и Бэшечка с криком бросилась на дымящееся пепелище раскапывая крохотными пальчиками черные мокрые головешки.
- Бэшечка, милая, не надо, - попытался успокоить её отец.
Но девочка с ещё большим остервенением разгребала угли.
- Кукла, моя единственная кукла!
- Не плачь дитя, я сделаю тебе новую, самую красивую на всём белом свете, - успокаивала её Надежда.
Бэшечка перестала плакать и хлопая мокрыми от слёз глазёнками удивлённо уставилась на эту исхудалую, но полную жизни, спокойную женщину.
- Правда?
- Конечно же правда, малышка.
- Я тебе верю.
Она подошла и уткнулась зарёванным лицом в подол юбки. Сбоку на подоле, почти на полбедра зияла рваная дыра видимо след от случайно попавшего угля. Надя посмотрела на неё, смахнула рукой крупицы сероватого угля и обгорелой ткани, потом смутилась и отвернулась от Антона.
- Пойдёмте в магистрат - бейджики вам выпишем и нам новую квартирку подыщем, - предложила Бэшечка.
По дороге они увидели парня лет двадцати, двадцати двух. Он лежал возле широченной витрины продуктового магазина, на которой красовались покрытые коричневатой аппетитной корочкой румяные креньдельки. Парень катался по тротуару обхватывая голову руками и то постанывал то подвывал словно дикий лесной волчонок.
- Что это с ним?
- Это воздействие программы.
- Какой программы? - удивился Антон.
Старик вытаращил глаза.
- Стандартной программы направленной против нарушения моральных норм. Подожди-ка, подожди-ка, ты хочешь сказать что в вашем мире нет такой программы? Но этого не может быть, а как же тогда преступления? Как же вы живёте?
- Преступления никто не отменял. В моём мире воруют, убивают и насилуют, а у вас что иначе?
- Конечно. Каждому новорождённому в обязательном порядке вживляют специальный чип с программой. Програмка простенькая, целиком и полностью основанная на божьих заповедях. В случае если мозг решит выполнить недопустимую функцию, убийство, например, чип подаёт в мозг резкий и довольно продолжительный импульс боли. В итоге, по прошествии определённого времени, у нас отпадает, даже мысль о том чтобы совершить преступление. Правда случаются ошибки, вот этот например, - дедок ткнул пальцем в паренька, - видимо увидел свежую выпечку и естественно захотел есть, но так как это имущество чужое мгновенно сработал болевой блок, и вот результат.
- Хорошо, а как же тогда насчёт непрелюбодействуй, как ваш чудо чип определяет семейное положение? - с улыбкой спросил Антон.
- Непрелюбодействуй? Нет, такой заповеди у нас нет. А у вас стало быть есть, - седой подмигнул сморщенным глазом, - неужели выполняете?
- Конечно, - начал было Антон, но посмотрев на обугленную юбку и призывно мерцающее в темноте бедро Нади, осёкся и видимо решив сменить тему разговора спросил, - а войн, значит у вас тоже нет?
- Войн, - переспросил старик,- войн у нас нет, по-моемому последняя война была в позапрошлом веке, с внеземными цивилизациями.
Он бросил руку вперёд, там на невысоком, почти лысом холме, возвышался потрескавшийся от времени рекламный щит. На коричневом вспаханном поле испуганно подняв верх зазубренные лапки стоял нарисованный усатый жук, сзади которого блестел обтекаемый космический корабль из ранних фильмов Джорджа Лукаса. Мохнатое тельце жука, покрытое тяжёлым, похожим на древнерусские латы, панцирем, испуганно дрожало. Из открытой слюнявой пасти выглядывали отвратительные зубы-клешни. Вокруг жука краснела полосатая мишень. Мигавшая внизу компьютерная объемная надпись гласила ,, Жуки прилетели."
Так незаметно они подошли к упирающемуся в свод пещёры обветшалому зданию. Арочные барельефы исполненные в готическом стиле мрачно поблёскивали крыльями бронзовых гаргулий. Их покрытые зелёным налётом крючковатые клювы, застыли в устрашающем оцепенении, а холодные птичьи глаза, наполненные металлическим гневом, грозно встречали непрошенных посетителей. Слева темнела одноэтажная пристройка с резными кованными решётками на тёмных разбитых окнах. Именно туда и подвела их Бэшечка. Три ступеньки. Тяжёлый, протяжный скрип обитой дермантином двери и монотонное щёлкание пишущих машинок. Казалось их появление совершенно не вызвало никакого интереса, стенографистки не отрываясь работали, щелкая тонкими пальчиками по чёрным полированным клавишам. На стене висело радио с болтающимся на двух проводах трескучим динамиком. Низкий, прокуренный голос, чем то напоминающий предсмертный хрип оперного певца передавал последние новости. С трудом протиснувшись между узких столешниц покрым потускневшим от воды лаком, они остановились у широкой двери с бледными кружевами витража. Антон резко открыл с трудом поддающуюся дверь, и увидел сразу бросающиеся в глаза резкие черты бледного мужчины с посеревшим худощавым лицом. Нескладный пиджак, мешком висевший на незнакомце отдавал синим отливом, глаза его смеялись, он сжимал в руках бокал с шампанским отогнув толстый потный мизинец. Сделав глоток незнакомец прыснул от смеха.
- Что это на вас надето? Как это старомодно и не актуально. Вы тоже отщепенец? Вы не проходили коммиссии? А вы, мадмуазель, неужели вы, с вашими данными достойными четырёх или может даже пяти пуговиц. Вы тоже отказались от этой процедуры?
- Не отказывалась я от неё, просто я не знала что вашем мире существуют эти варварские обычаи.
- Нет мадам, в нашем мире всё иначе, вот вам регистрационный бейдж под номером 40-2-М, лимонный если, вы заметили и вы член нашего общества. А вам молодой, человек, по блату, - он подмигнул Антону, - V.I.P бэйдж с номером 00-0-X. Нейтрального светло-салатного цвета.
- А можно мне с ней в один блок?
- В один блок, - незнакомец вскочил, обежал пару раз стол, резко остановился и почесав в затылке сказал, - можно, конечно, но это, довольно трудно устроить. Я могу вам помочь, но за определённую, как вам это сказать, компенсацию.
- Какую ещё компенсацию?
- Да сущий пустяк 30 серебром, нам много не надо.
- У меня нет,- удивился Антон.
- Я заплачу, - вышел вперёд седой. Он покопался в вытянутом кармане, вытащил горсть мелких, чем-то похожих на пуговицы монет, и высыпал их на стол. Мелочь зазвенела, одна монетка подпрыгнула и покатилась по столу, но худой ловко поймал её. Затем он привычным движением смахнул мзду в карман и, натянуто вежливо улыбаясь, сказал:
- Тогда спасибо вы свободны, добро пожаловать в наш мир.
Регистрационный бейдж покрытый мелкими царапинами, отливал на свету радужной переливающейся оболочкой. Антон отогнул тугой ворот, связанного мелкой вязкой полувера прицепил булавкой бейдж, случайно укололся и облизал стекающую красной росой каплю крови пересохшими губами. Надежда, наоборот, как заправская швея проткнула блузку и вышла на улицу из душного помещения магистрата. Следом вышел седой, его сверкающие задумчивые глаза устремлённые куда-то в даль в непроницаемую темноту засыпающего города, разгорались огнём мудрости, освещая лицо лучезарным светом умиротворения. Всё это его жизнь. В этой пещере, покрытой огораживающей от внешнего мира непрозрачной оболочкой земли, прошла вся его молодость. Всё так или иначе связанное с маленькой любимой дочкой, с его научными работами и жизненными устремлениями заключено в этом замкнутом пространстве, в этом тихом вечном подземном городе.
Когда-то будучи ещё перспективным и подающим надежды молодым учёным он спустился сюда. Спустился вниз с одной единственной целью - посвятить всю свою сознательную жизнь нелёгкому ремеслу и служить на благо людям. И вот теперь заметив догорающие обломки своего старого, но такого родного дома он невольно прокрутил в голове все свои действия и поступки предшествующие этой секунде. Вихрь переживаний, радостей, житейского счастья и нежной беззаветной любви, превратил его мысли и помыслы в уничтожающий мечту смерч, но зато дуновение новой, ещё неизведанной жизни, рождённое лёгким бризом с пепелища успокоил и вдохнул сил в взволнованное переменами сознание. Выскочил Антон, он тяжело дышал и сжимал в руках целую кипу цветных похожих на детские картинки буклетов.
- На силу вырвался, - задыхаясь и переводя дух сказал он.
- Да Максимыч добычу из рук не выпустит, не зря его магистром назначили, - засмеялся в кулак седой.
- Куда теперь?
Он схватил за руку ладошку юной, прыгающей на полуистрертых дождём меловых классиках, Бэшечки. Её две косички в коричневых распушенных резиночках подлетали при каждом прыжке. Беззаботное личико девчонки сияло счастьем и нетерпением. Новая квартира - незабываемые ощущения новизны и перемены. Сердечко гулко билось, она была возбуждена и немного нервозна. Ей что-то не понравилось и вот она скривила в обиде чистенькое наивное личико ангельского ребёнка и превратилась в зарёванную девочку. Она стояла сжав свои розовые кулачки и беззвучно открывала рот. Через минут пять она резко успокоилась, но поджав губы в обиде долго шла молча еле догоняя идущего уверенным шагом старика-отца. Отец же шёл со спокойным лицом, ведь он, наученный житейским опытом прежних лет знал тягучее течение времени неподвластно нависшее над всем живым. В его взгляде чувствовалась ощущение не силы, а понимания внутреннего контроля над неизбежным и не осязаемым потоком жизни. Лишь изредко течение времени пересекается с прошлым образуя неразрывную связь времён и поколений. Эти узелки образуют некое подобие молекулярной сетки тем самым закрепляя и направляя в единственное возможное русло течение веков и тысячелетий. Миллионы узелков объедененны в единое и неразделимое целое вызывая кровопролитные сражения и глобальные изменения человеческой среды. В городе нависли тяжёлые постоянно стремящиеся догнать друг друга тучи. Их черноватые рваные края без устали видоизменялись, пытаясь угнаться за убегающим в неизвестность временем. Видимо поняв бесполезность своего беспорядочного движения они сгрудились над почерневшей линией горизонта, гневно сверкнули лазурной извилистой молнией, громыхнули покатистым раскатом грома и заплакали каплями тёплого майского дождя, проклиная свою горькую небесную судьбу.
Одежда намокла и компания забежала под короткий навес под который всё равно попадали косые струи дождя. Иллюзия безопасности и комфорта показалась им настолько реальной и ощутимой, что даже вымокнув до нитки они продолжали стоять под козырьком, изредка вглядываясь в затянутое темной массой небо.
Неожиданно, к одиноко стоящей остановке, подъехал микроавтобус с шашечками, его дверца открылась и водитель в кожаной кепке с эмблемой нашивкой-кокардой подозвал их к себе плавным взмахом мозолистой руки.
- Дождь включили. Куда вам? - сплёвывая под ноги мятый жёванный папиросный хабарик спросил он.
Старик бросил взгляд на мелькающие по стеклу сломанные дворники, достал из кармана золотистый ключ с биркой и громко прочитал:
- Нам в блок 00-0, здесь недалеко.
Открылась дверь и они хлюпая промокшими ботинками по бегущим струям дождевой воды забежали в салон такси. Усевшись на гладь сидений покрытых прозрачной плёнкой которая тотчас прилипла к мокрой одежде они застыли в молчаливом оцепенении. Видимо усталость всё же давала о себе знать их взгляды не пересекаясь устремлялись вперёд, сквозь переваливающегося с бока на бок водителя, сквозь покрытое водными разводами ветровое стекло. Они вглядывались в сияние расплывающихся светлыми пятнами дорожных столбов, как единицы измерения бытия проносящихся мимо этого, летящего в пустоте улиц, автомобиля. Взвизгнули тормоза, все немного дёрнулись, но остались на своих местах только Бэшечка не удержавшись на сидении пролетела салон и схватившись руками за подол Надиной юбки оголила мокрые острые коленки спящей женщины.
- Приехали, - повернувшись назад крикнул водитель.
Седой подбросил серебряный пятачок и с неохотой протянул руку водиле. Тот жадно схватил монету покрутил её в руках, попробовал на вкус и ловко сунул за пазуху. Они вывалились из салона и оказались на пустынном перекрёстке неярко освещённом красными фонарями. Весь блок выкрашенный светло-салатными тонами вытцветшей краски навис над их головами. Тёмные неосвящённые окна, и чёткий контур прямоугольника здания создавали иллюзию многоярусного ячейкоподобного микропроцессора застывшего на бетонных сваях основания микросхемы. Там внутри текла жизнь, срабатывали единичные сигналы чьих-то сознаний, происходили процессы определяющие жизнь вселенной, невидимо, беззвучно за глухими стенами перегородок, в каждой многоликой ячейке общества.
- Папа, это наш новый дом, - Бэшеечка стояла вглядываясь в распахнутое настежь окно одного из верхних этажей. Чей-то женский силуэт мелькнул в чёрном отблеске окна и исчез в глубине комнаты. Антон тоже заметил это движение и вопросительно взглянул на Надю. Та же лёгкая походка и те же воздушные вьющиеся волосы в окне, совсем как тогда в особняке. Очередное переплетение времени и пространства, взаимосвязь мира находящегося по другую сторону вселенной и сознания. Точка пересечения сотен явлений и событий находящихся в строгой гармонии между собой. Это с трудом откладывается в голове, но эта взаимосвязь видна и доступна, главное увидеть и почувствовать её дыхание и сущность. Это нить времён, своеобразный невидимый канат, соединяющий реальности по которому с закрытыми глазами вышагивает эквилибрист, задача которого не сорваться, не упасть в пропасть и дойти до конца. Проблема в том что сам эквилибрист не видет конца и начала этого пути. Он идёт интуитивно, под светом софитов иногда напоминающих неясный свет дорожных фонарей, разлетающихся во мгле.
Открыв тяжёлую входную дверь на пружинке, пилигримы окрыли новый виток истории, ещё неисследуемое пространство предстоящей жизни. О чём думал каждый из них не знаю, но мысли каждого перескакивали с одного на другое, перемешивались и образовывали отлаженную систему мышления. Мозговые клетки, сродни миллионам тригеров переключающих своё положение, переваривали густое информационное поле окутавшее сознание. Раз, два, три, четыре, пять - скрипели ступеньки под ногами. Ещё десятилетие и губы автоматически произнесут заклинание. Пять. Всё те же пять ступеней на пути наверх в свой дом, те же стены из грубого побелевшего от соли пережжённого кирпича, тот же разрисованный сорванцами лифт и та же жизнь катящаяся колобком в обыденном неизменном ключе. День за днём. Год за годом.
Щёлкнул электронный замок. Дверь с шипением открылась и Бэшечка, увидев высокую кровать с металлическими набалдашниками на изогнутой спинке, взвизгнула, запрыгнула на неё и громко закричала:
- Моя кровать, я первая сказала. Старик молча кивнул головой. Он бросил свой пропахвший едким дымом льняной пиджак на спинку стула. Сел на него и вытянул вперёд ноги. Помимо этого, в комнате с низкими потрескавшимися потолками, был стол на котором стояла смятая пластиковая бутылка. Из горлышка выглядывала засохшая почерневшая роза с опущенной рассохшейся головкой. В комнате было тепло - кто-то заблаговременно включил вентилятор-калорифер раздувающий по помещению жар раскалённого, но сырого, пещерного воздуха. Окно упиралось в глухую стену соседнего здания стоящего так близко, что высунувшись в него по пояс можно было без труда дотянуться до намалёваного неуверенной рукой подростка знака пацифизма. Края, въевшегося в шершавую крошку штукатурки, символа хиппующего братства были обведены серебряной краской. Это каждый жилец этой квартиры оставлял свою отметину, свой товарный знак на неменяющемся во времени пейзаже. Внизу словно подпись великого Ван Гога белели полустёртые буквы N.G.символ независимости и индивидуальности неизвестного настенного художника. Наверху кто-то вывел летящих по небу птиц. Они сбились в стаю и словно пытались проникнуть внутрь бетонной стены, но холодный камень не пускал в свои недра непрошенных гостей, заставляя неподвижно парить в тишине ночного безмолвия. Свет лампочки падал на здоровенный проржавелый гвоздь забитый в стену наполовину. Раньше здесь висели часы с кукушкой, но теперь их нет, лишь тень отбрасываемая на стену гвоздём походила на стрелку искусственных солнечных часов навечно застывших в единственно верном положении. Молчание длилось недолго. Антон рассматривая запыленные башмаки, стоящие в кружеве паутины в углу, спросил :
- Вы поможете нам преодолеть пространство. Вы же учёный! Вы должны уметь открывать дверцу в иные миры. Один раз это у вас получилось, значит получится и во-второй. Ответ о перемещении из измерения в измерения лежит на поверхности. Это сродни кино. Вот разрозненные кадры - это дни или события жизни. Вот актёр. Это его роль, но вот этот же актёр в другом фильме, совершенно иной образ при схожести амплуа. Всё просто. Необходимо найти резной ключик открывающий иллюзорный замок. Найти неведомый код способный открыть цифровую задвижку в новый мир.
- Молодой человек я не волшебник, - начал было старик, но осёкся, - всё в этом мире подчиняется определённым законам, нарушение которых ведёт к необъяснимым последствиям для вселенной. Всё не случайно.
- То есть то, что мы оказались здесь, именно в этом мире не случайно. Неужели нас привела сюда не случайная комбинация цифр телепорта, а то что в нашем мире называется судьба или провидение и кто знает может из-за того что мы покинули свой мир он разлетится на мельчайшие электроны так и не достигнув совершенства?
- Я не философ и не провидец, я не могу давать ответы на такие вопросы. Я могу попробовать спроектировать ионный преобразователь, способный изменять сущность мельчайших частиц, быть может частицы вас погрузившись в эту видоизменённую среду изменят свой облик и предназначение, а значит вы сможете переместится в параллельный мир. Я не смогу помочь вам в одном - переместить вас обратно в ваш мир. Мир в который вы попадёте, может быть очень похож на ваш, а может координально отличаться, знайте только то, что возврата к прошлому нет. Вселенная постоянно движется вперёд.
- То есть мы не в силах возвратится к исходной точке нашего путешествия?
- Конечно нет, ведь вместе с пространством изменилось и время. В какой именно момент бытия вы вернётесь обратно мне неизвестно, поэтому вернувшись ничему не удивляйтесь - всё предрешено.
- А что происходит в вашем мире пока нас там нет?
- Происходят процессы которые затронули бы мир во время вашего отсутствия, но так как ваше значение в истории мира ничтожно, то особых изменений не будет. Существует конечно вариант что вы являетесь местом пересечения явлений бытия. То есть ваше отсутствие может повредить системе мира и вселенной. Что случится тогда я не знаю. Я думаю, что этого не случится никогда потому как сама судьба привела вас в этот мир, и поверьте мне не случайно. Не думайте об этом, лучше думайте о том как живёте вы, здесь и сейчас и пусть не волнуют вас судьбы мира, а волнует своя собственная.
Надя пожала плечами, она итак воспринимала всё происходящее как должное, не суетилась, не нервничала - она всегда спокойно плыла по течению океана жизни. Каждый раз когда с ней происходило нечто невероятное или из ряда вон выходящее она принимала как должное. Нет она не стремилась чего-то достичь, она была счастлива ведь она свободно парила во времени. Антон напротив нервничал, то и дело вскакивал со стула высовывался в окно и присматривался в темноту узкого разреза между домами. Его бинты почернели от копоти и пыли, а в сознании ещё теплилось воспоминание о убийцах из того, внешнего мира. Все чувства были обострены он улавливал каждый звук спящей улицы. Вот где-то на улице покатилась пустая исковерканная банка, гулко захлопали решётчатые ставни в доме напротив, маслянистый мотылёк копошился у открытого настежь окна. Затем он задумчиво, чуть прищуривая один глаз делал несколько широченных шагов по комнате, опять жадно припадал к отражающему свет стеклу будто видел там не собственное отражение а кого-то другого. Бэшечка захотела спать она свернулась калачиком на своей кроватке и мирно засопела, как сопят все дети в счастливом и беззаботном сне. По её счастливой мордашке можно было прочесть всю палитру снов которые так неожиданно приснились ей в эту ночь. Старик согнулся над столом бурчал себе под нос и, отрывисто, постоянно перечёркивая написанное, строчил на мятом листе бумаги размашистые математические формулы. Ручка с золотым наболдашником при этом дёргалась в его руке словно заведённая ключиком игрушка, затем он перечитывал написанное, на секунду задумывался, делал какие-то исспраления и вновь, видимо что-то сообразив окунался с головой в символьную стихию. Он выводил старым золотым пером закорючки букв. Потом намечал себе жертву небрежно штриховал её , обволакивая букву толстым слоем свалившейся с пера каплей чёрных чернил. Сверху ставил нужную закорючку и при этом казалось, что этим пером водит не человек, а само математическое провидение. Муза цифр и букв. Он продолжал писать даже тогда когда утомлённые прошедшим днём пилигримы уснули. Его не волновало ни тихое шипение листвы иссохшегося фикуса обвившего корнями кашпо стоявшее в пару метрах позади него, ни мерное посапывание Бэшечки; лишь иногда Надежда негромко кашляла и тогда старик с серьёзным, озабоченным лицом отрывался от писанины, бросал сердитый взгляд за спину на невольную виновницу своих страданий и спустя мгновение возвращался к покрытому бархатистыми краями листку. Утро ничем не отличалось от ночи, правда лучик прожектора - иллюзия подземного солнца на минуту скользнул по металлическому козырьку окна, чуть пригрел вскочившую на окно Бэшечку и тут же исчез за крышами блока, пестревших штриховкой рогатых антен. Бэшечка напевала себе под нос детскую песенку, и вооружившись ножницами вырезала из грубой картонной коробки домик для своих куколок. Сунув ручку в карман она достала из него кипу разноцветных платьев с неаккуратно выведенным детской рукой номером блока, бросила рядом с собой и бережно достав старенькую куклу с отрывающейся от времени ногой стала примерять ей бумажные наряды. Она долго копалась в бумажных одёжках и, наконец, найдя салатный сарафанчик взвизгнула от удовольствия, и запрыгав на одной ноге звонко засмеялась.
- Наш цвет! Наш цвет!
Старик с видом знатока занялся искрившей проводкой, ловко орудуя отвёрткой он открутил, похожую на пятачок поросёнка розетку, дунул на почерневшие от нагара провода. Отвернул пару винтиков, что-то зачистил, перемотал белым пластырем Надежды и, поставив розетку обратно, щёлкнул кнопкой автомата. Из розетки повалил дым и провода словно бикфордов шнур динамита заискрились по стене причудливым электрическим разрядом. Громко, как Соловей-Разбойник засвистел грязный немытый чайник. Надежда брезгливо, спустила рукава, схватила покрытую нагаром аллюминиевую ручку, негромко вскрикнула и поставив чайник на стол тихонько дула на раскрасневшиеся обожжённые пальцы. Подбежавшая Бэшечка с жалостью посмотрела на страдающую Надю, и стала жадно, словно задувая праздничный торт со свечками, помогать ей охладить кончики её пальчиков. Антон полулежал на, покрытом жирными светло-коричневыми пятнами узком, диване без ножек. Вместо них старые хозяева подложили толстые стопки книг, в двух пачках которых явно не хватало по одной книги и диван наклонился вниз как аттракцион детской ледяной горки. Антон съёзжал, хватался за узкие прорези в спинке дивана, подтягивался на руках, возвращаясь в исходное положение, закрывал глаза, расслаблялся, но вскоре снова съезжал. Через минуту мучений он устало поднялся на ноги, нагнулся, схватил руками узорчатый пуфик и в два счёта сложил своё спальное место. Тонкий аромат сваренного Надеждой кофе приятно обволакивал непроснувшийся мозг. Схватив двумя пальцами горячую чашку с выпуклым печальным синеватым щенком он громко, как пылесос втянувший обрывок полиэтилена, сделал большой глоток. Кофе оказался пережаренным и горьким, сахара почти не чувствовалось, был только похожий на мёд сладковатый привкус искусственного заменителя. Антон смотрел на Надю то и дело сплёвывая жёсткие скрипящие на зубах крупинки тёмной кофейной гущи. В это время на лестнице ведущей на верх послышалась возня, десятки ног выстукивая ритм тяжёлыми подкованными сапогами застучали в передней. Открылась дверь и на пороге возник запыхавшийся магистр, он учтиво оглядел комнату, с уважением поклонился мастерившему старичку и отрывисто-казённо продекламировал:
- У нас ЧП, - кто-то из выросших сзади, в красном измятом камзоле и с такой же красной вспотевшей мордой, небрежно шепнул запнувшемуся Максимычу пару фраз. Тот пренебрежительно оглядел новоявленного суфлёра, грозно нахмурил брови и пробасил, - Убили одного из моих людей.
Старик встрепенулся:
- Как убили? Этого не может быть! Программа не могла допустить такой ошибки!
- Значит допустила. Это конечно нонсенс, на факт, как говорится, остаётся фактом. Поэтому я и пришёл к вам - вы создали эту программу, значит вы и сможете найти ошибку.
Антон с Надей переглянулись и с удивлением посмотрели на учёного.
- Вы создали эту программу?
Старик повелительно провёл рукой по воздуху и, сверкая возбуждёнными глазами, обратился к магистру.
- Подробности происшедшего. Мне необходимо осмотреть место преступления и тело. Живее - это дело не требует отлагательства.
Он накинул на плечи льняной серый пиджак с белыми штрихами узора. Достал из кармана, вытянутую грушевидной формы коробочку, ловко нащупал кривым мизинцем потайную сенсорную кнопку, и коробочка, как музыкальная шкатулка из далёкого прошлого, прошипела и открылась. Внутри на хитроумном приспособлении замерла похожая на золотую запонку микроскопическая деталька. Старик бережно взял микрочип-эталон, подключил свисающие с края коробочки провода-паутинки и, вытащив из выемки на торце коробочки тонкую пластиковую палочку, заелозил ею по стеклянной поверхности аппарата.
- Преступление произошло около часа назад. Макаров, помните этого паренька? Ну такой конопатый, всё время шепелявил и страшно матерился? Нет? В общем вчера, я послал его за провизией туда, - магистр указал пальцем наверх, - Потом я занимался расселением одной неблагоприятной квартирки, намучился, ну да бог с ними, но сегодня утром он не вышел на связь. Мне показалось это странным и я послал за ним наряд. Каково было их изумление, когда они увидели нашего рыжего в луже крови. Никогда не видев ужасов насилия, они, бросив свои телепортаторы, прибежали ко мне, ну а я, прямиком к вам.
- Это исключено, - бубнил себе под нос учёный, - программа безупречна. Она годами отрабатывалась на животных на кошках, собаках, нам даже удалось превратить единственного в нашем зоосаде тигра в конченного вегетарианца. Все параметры отлажены, она работала как часы. Прошу вас проводите меня к этому Макарову, там на месте и определимся.
Кавалькада вышла из квартиры. Первым, переваливаясь грузным косолапым медведем, вышел красномордый. Он нетерпеливо сопел и оглядывался назад преданно смотря в глаза начальника. Магистр по-дружески обвил старика рукой, с проворством фокусника вытащил из рукава просвечивающий на свету белый батистовый платок, и напыщенно, по-лакейски, махнул им сопровождающим, подавая сигнал к немедленному отправлению. Толпа загудела, зашевелилась и с ровным похожим на пчелиное жжужжение гулом высыпала на лестницу. Последним вышел Антон, он хотел подождать задержавшуюся Надежду, но она молча покачала головой, кивнула на играющую с куклами Бэшечку и вернулась к окну. Антон побежал вниз, несколько раз его нога в белых полукедах с ярко красным брендом на носках соскальзывала со ступенек, но он успевал схватится здоровой рукой за прохладную сталь поручня и не упасть. Пробегая последний лестничный пролёт, он споткнулся о багровый кирпич застывший в бетонной лепёшке, сделал в воздухе неимоверный цирковой кульбит и, словно пытаясь зависнуть над землёй как колибри, перебирал руками. Тщетно, по лестнице разнёсся глухой звук падающего тела, эхом напоминающий шлепок за непослушание шаловливому ребёнку. Антон поднялся на ноги и попытался сделать шаг. Невыносимая ноющая боль, сравнимая разве что со стреляющей зубной болью, пронзила ему лодыжку. Прихрамывая он доковылял до двери, открыл её и видя удаляющихся магистратных чиновников громко окрикнул седого. На помощь подбежало двое похожих друг на друга коренастых молодцов. Оба амбала, одетые в оболочку унитарного комбинезона, подхватили его под руки и со звериными лицами, похожими на санитаров бюджетной больницы, потащили его вслед скрывшейся за поворотом процессии. Минут через десять они были уже на месте. Как и предполагал Антон, место преступления располагалось в непосредственной близости с пепелищем. Макаровым оказался тот самый сосед седого, который ещё совсем недавно безпардоно ухмылялся мерзкой кривоватой улыбкой. Теперь он неподвижно лежал у ворот своего дома, закинув руки вверх так, будто он не умер вовсе, а просто устал и прилёг отдохнуть, выполняя заковыристое упражнение по аэробики. И только подсохшая от тепла огромного прожектора струйка крови, по которой, пробуя хоботком свежий деликатес, ползали зелёные мясистые мухи, выдавала в этом несостоявшемся атлете мёртвое тело. Он уставился в раскрашенный под небо купол стеклянными глазами плюшевого мишки, а на лбу зияла аккуратное и казалось кем-то нарисованное пулевое отверстие. Вся земля вокруг трупа была разрыта глубокими морщинами мотоциклетных протекторов. На груди у Макарова лежал вырванный из записной книжки листок со скошенными, видимо написанными прямо на трупе, словами:
Вы следующие...
Старик поднял окровавленный листок понюхал его, и торжествующе произнёс:
- Это не наша бумага, у нас такую не производят, значит, - он повернулся к Антону, - это с вашего мира гостинец.
Антон прихрамывая подошёл к седому, мельком взглянул на разбегающиеся буквы и утвердительно кивнул. Затем наклонился и поднял втоптанный в грязь блестящий латунный цилиндр - использованная гильза.
- Тот же кто стрелял в меня . У них автоматы немецкие - я в своё время оружием увлекался. Значит нас ищут.
- Что значит вас? Кто вы такие? - забеспокоился Максимыч.
- Они мои друзья, надеюсь этого достаточно? - спокойно ответил за Антона седой.
- А почему они хотят их убить?
- Не знаю, да разве это важно? По общепринятым законам мы должны им помочь.
Максимыч многозначительно хмыкнул и чиновники в нерешительности молчаливо смотрели на дальнейшую реакцию своего предводителя.
- У вас оружие в городе есть? - шёпотом спросил у магистра Антон.
Максимыч сконфузился, его красные кроличьи глазки забегали, он в нерешительности переступал с места на место то и дело поглядывая на седого. Когда тот прислонив ко рту палец кивнул, Максимыч подхватил Антона под руку и отвёл подальше от всеслышащих ушей своих любопытных подчинённых.
- Охранники вооружены транквилизаторами, оружие эффективное и проверенное кроме того у нас в музее хранится бесценный экспонат - боевая пищаль жука. Оружие страшное и смертельное. Ходят легенды, что этот трофей был захвачен в последнем бою с инопланетными существами. Говорят, что для того чтобы добыть его, пришлось пожертвовать жизнями доброй сотни добровольцев, которых с тех пор почитают как героев и до сих пор продолжают слагать об их великих подвигах песни.
Они пошли по сероватым улочкам, тускло освещаемых утренними прохладными лучами искусственного светила, вокруг которого разливался радужный неясный электрический свет. Свернули в полумрак продолговатого, покрытого тополиной ватой переулка, где магистр сунул руку в карман своих шаровар, вытащил брякнувшую связку почерневших ключей с калёными помятым кольцом, долго и тщательно пробуя по очереди каждый ключ в резной скважине щёлкнул замком и, оглядываясь по сторонам, пропустил вперёд Антона. В комнате пахло сырой кожей и кисловатым с привкусом гнилой капусты, запахом плесени. Магистр наощупь, чертыхаясь и падая, добрался до белеющего выключателя, вдавил внутрь гладкую синеватую клавишу, после чего по комнате, разрастаясь огненным цветком из сказки, разлился ровный оранжевато-красный свет. С каждой секундой старенький ночник на расколотой деревянной ножке светил всё ярче, и вот, замерев на стене косой тенью от средневекового рыцаря с зазубренной серебристо-чёрной алебардой в руках, осветил, мерцающие бликами, стёкла запыленных витрин. Антон с интересом изучал экспонаты характеризующие вековую историю этого мира. Вот барельеф изображающий высокого мускулистого героя прикованного к собственной кровати и пожираемого нахохлившейся птитцой, с крючковатым еле заметным глазу клювом - явный прообраз титана Прометея антоновского мира. Вот искусно выполненный в викторианском стиле цветной витраж из матовых непрозрачных стекляшек. Особое внимание Антона привлёкло панорамное панно в пол стены, изображающее битву зеленоватого жука с неизвестным богатырём в синем прожжённом бронежелете с надписью SWAT. В руках исполина блестела модифицированная винтовка М-16 времён вьетнамской войны, на голове красовалась похожая на абажур каска с опущенным пуленепробиваемым забралом. Жук стоял на двух полусогнутых лапках подняв перед собой извилистую сучковатую палку. В, сферических отливающих нефтяными разводами, глазах жука застыло выражение наигранного испуга изображённого художником и животной ярости свойственной всем нарисованным злодеям. Максимыч безразлично прошёл в глубь, заставленной лакированными антикварными столиками, комнаты. На дальней стене белела сверхпрочная дверца толстенного сейфа. Максимыч, со свойственной ему небрежностью, покрутил ребристую трещащую ручку сейфа и тяжеленная кодовая дверь нехотя открылась. В голубоватом сиянии галогенных ламп, разрезающих пространство отрывистым светом, лежала, точно повторяющая нарисованную на панно, палка со светящимся стеклянным набалдашником. Внутри сферы струился сизый сигарный дым, плавно меняющий свои цвета. Так ядовито-белый дым, похожий на промозглый лондонский туман, сменялся жарким дымом ночных клубов, подсвеченный ласковым бирюзовым светом бегающего лазера, а красноватая дымка средиземноморского заката сменялась желтоватым дыханием извивающегося китайского дракона. Нечто волшебное и неизведанное отражалось в прозрачном шаре этого инопланетного боевого артефакта. Максимыч бережно, чуть потряхивая дрожащей рукой, взял реликвию, сдул с вековой пищали пыль, которая при свете современных ламп превратилась в микроскопические снежинки переливающиеся серебром, и с лёгкостью дворового пажа, преподносящего избраннику рыцарскую шпагу, передал её Антону. Антон с осторожностью оглядел дубовый смертоносный черенок, сотни лет назад унесший тысячи людских жизней.
- А как ею пользоваться? Может у вас есть инструкция или пособие по эксплуатации этой штуковиной?
- К сожалению нет ни того ни другого. Единственное, что я могу вам сказать, что сила этого оружия уникальна. По сравнению с этой пищалью, трескотня тогдашних автоматов - детская забава.
Антон поднял палку, грозно сверкнул глазами и направил светящийся конец палки на толстую металлическую дверь сейфа. Конец палки заискрился, раздался тонкий пронзительный писк и из сферы вылетел красноватый луч от которого узкая комната осветилась мягким розоватым светом. Зашипел раскалённый металл, поверхность забурлила, люк соскочил с петель и, похожая на мельхиоровое блюдо, дверь сейфа, превратившись в, чавкающее блестящими пузырями, ртутное пятно, растворилась в воздухе. От неожиданного эффекта пищали Максимыч подпрыгнул.
- Всякое видал , - облизнув пересохшие губы сказал он, - но чтобы вот так, за несколько секунд уничтожить единственный в своём роде сейф, такое в моей практике случается первый раз.
Антон с восторгом смотрел на матовое стекло пищали. Теперь он вооружён и ему не страшны никакие убийцы-мотоциклисты внешнего мира. Пусть нападают - он сможет дать достойный отпор этим бездушным киллерам. От пронизывающего чувства могущества Антон рассмеялся, этой волшебной инопланетной палке позавидует любой друид его мира, он облокотился на посох, как опирается на костыль немощный старик и поковылял к выходу. Учтивый магистр забегал вперёд и заискивающе, косясь на пищаль, по-швейцарски, раскрывал перед Антоном двери. На улице посветлело, видимо чья-то рука добавила люменов в громадный прожектор пожизненно прикреплённый к голубоватому своду пещеры. Издалека монотонно раздавалось мелодичное пение забытого клавесина, это в одной из ячеек фиолетового блока невидимый музыкант перебирал костяные клавиши расстроенного инструмента. Антон остановился и заслушался ведь из его мира этот протяжный крикливый стон струн исчез уже давно, на смену ему пришли электронные машины-подражатели, наполнившие пением пересмешника современную жизнь. В такт клавесину перкуссией потрескивали высоковольтные провода идущие к прожектору от приземистой трансформаторной будки. Пластиковые ставни открытых окон выбивали барабанную дробь. Где-то раздавались протяжные гудки парохода, глухими басами волторн исполняя своё соло. Слушая этот концерт урбанистического оркестра, Антон выпрямился, встал в позу оперного певца и громким сопрано подпел:
- Эх мороз, мороз, не морозь меня...
Максимыч удивлённо уставился на пилигрима, и не отрываясь от чудо-посоха похвалил:
- У вас изумительно чистый голос, могу предложить вам место солиста городского хора, оно у нас вакантно. Кстати, может быть вы ещё и танцевать умеете?
Антон скривился кинул взгляд на распухшую лодыжку и произнёс:
- Нет, к сожалению этим бог меня обделил. С удовольствием бы принял ваше предложение на счёт хора, но в вашем мире я проездом - так заезжий гастролёр. Я здесь ненадолго - ведь меня ждут иные миры. Я пилигрим вселенной.
- Слава богу, - пробурчал магистр, - Но всё равно, я в лице общественности, приветствую вас в нашем скромном подземном городишке.
Он изысканно шаркнул ножкой и отогнув длинные нарезанные ленточками полы своего камзола, низко поклонился.
- Что вы, что вы, не стоит, я обычный барабанщик. Просто обстоятельства распорядились так, что я оказался в вашем мире.
С недоверием, но с уважением магистр, разогнулся и пряча взгляд от пытливых искрящихся глаз Антона засеменил к уже маячащей в мареве полуденной жары группе. Потрясая посохом Антон с гиканьем подбежал к седому.
- Смотрите что у меня есть., - не скрывая восторга произнёс он и направил посох на ржавую бочку, стоящую в мерах трёх от него.
Бочка пшикнула, и взлетев высоко в воздух рассыпалась, на мгновение осветив жёлтоватым искрящимся дымком любопытных зевак высунувшихся на улицу в одном из окон. Перепуганные чиновники с истошным криком бросились на землю. На ногах остался старик, да вжавший в плечи голову, магистр, посчитавший что такое трусливое поведение в присутствии подчинённых, обязательно скажется на его авторитете. Старик покачал головой:
- Молодой человек, я бы на вашем месте, не баловался с этим оружием, ведь придёт время и оно может дать осечку и не выстрелить. Хотя, что ни говори я рад, что теперь вы во всеоружии. Мы надеемся на вас, как на защитника справедливости и порядка.
Антон скромно потупил взор и принялся разглядывать, тёмное угольное пятно на белоснежных матерчатых шузах. Он совершенно не связывал своё появление здесь с нелёгкой миссией заступника человеческих идеалов, но увидя глаза седого, исподлобья буравившего посох восторженным взглядом, почувствовал свою необходимость для этих беззащитных от зла и насилия людей. С этой пищалью ему не страшны ни инопланетные жуки, ни приверженцы ненависти столь процветающей в его мире. Человечество всегда оправдывало благими намерениями свои неприглядные поступки, оставляя за собой право постоянно смещать грань дозволенного. Только где эта тонкая грань во все времена разделяющая добро и зло? Как разглядеть этот невидимый дуэльный барьер к которому уверенной походкой подходят эти две противоположности, может быть он внутри нас и мы сами определяем колличество шагов до неминуемого выстрела? А может быть и нет вовсе никакого барьера, а есть короткие импульсы отрицательных и положительных поступков и желаний, которые по воле бога мы излучаем в окружающий нас мир. Какое он, Антон, имеет право, для использования этого оружия, ведь он обычный человек, которому свойственно ошибаться в своих умозаключениях и поступках, а для этих людей он является символом силы и власти, только потому, что его влажная от пота рука крепко сжимает древний топор инопланетного палача. Народ переставший убивать и калечить друг друга стал покорным слугой, заурядного провинциала из затерянного городка пропитанного кровью времён. Антону стало неловко, стоящие вокруг него, в немом подчинение опустили вниз свои седовласые головы, чтобы прервать это безмолвное поклонение он громко кашлянул и, увидя взметнувшиеся полные слепой преданности глаза подземных жителей, обратился к седому:
- Вы должны вытащить нас отсюда, иначе добром это не кончится. Как можно скорее изобретёте телепорт и переправьте нас в другой параллельный мир, так будет лучше для всех и для вас и для меня.
Старик смутился в этом пареньке с волшебной палкой в руках он увидел ореол защитника униженных и оскорблённых, стражника совести без устали охраняющего покой этого миролюбивого общества.
- Хорошо, только вы уничтожите того кто сделал это, - сказал он, небрежно пнув труп Макарова.
- Нет, я предлагаю вам другой вариант, вы введёте убийце программу болевого шока и назначите посыльным заместо этого паренька.
- Боюсь, что в таком случае он умрёт от боли, он как и вы не создан для нашего мира.
Антон пожал плечами, справится ли этот спрятанный в чёрную кожу мотоциклист с терзаниями внутренней ненависти свойственной всему живому или нет покажет время, по-крайней мере этим решением он дал ему шанс реабилитироваться и начать новую жизнь.
А пока сунув под мышку отполированный мохнатыми лапками посох, Антон зашагал по нагретым цементным плиткам. В жидком зеркале луж, отражались дома, их искривлённые контуры дрожали от, размноженных гулким эхом подземелья, шагов пилигрима. Телеграфные столбы с фонарями, опущенными бутонами завядшей розы, отражались в них зигзагообразной молнией, а одинокий куст сирени, размытый тусклой пастельной акварелью дождевой воды, напоминал картины раннего Поленова. Только отражение водомерки скользящей как на коньках по поверхности лужи практически не изменилось и с грацией фигуристки она плавно бегала по воде на фоне светло-голубого свода. Путешествие до дома оказалось не таким уж и длинным - уже через пару минут Антон зашёл в прохладу бетонного бункера. Малышка Бэшечка сидела на столе в позе лотоса и мечтательно закрыв глаза отказывалась от предлагаемых деликатесов. Все усилия Надежды впихнуть в раскапризневшееся дитё ложку рассыпчатой рыжеватой каши, струившуюся ароматным парком, были тщетны, Бэшечка поджимала маленькие губки, отворачивала в сторону голову и недовольно мычала. Наконец, поймав голову ребёнка Надя насильно впихнула в её рот ложку, но Бэшечка выплюнула на пол сладкую вкуснятину и обидевшись на мучительницу показала ей длиннющий розоватый язык. Увидев вошедшего Антона она радостно вскрикнула, пружинисто соскочила со стола и увидев новую игрушку потянула руки к пищали. Антон погрозил шалунье пальцем, на всякий случай убрал опасное оружие за спину и повернувшись к Наде сказал:
- Мы в безопасности, у меня есть такое, от чего любой мотоциклист завоет волком, - он показал на мерцающий странным золотистым светом стеклянный шар пищали, - это старинное оружие жуков, подарок магистра.
Надя осмотрела палку. Сбитый об землю наконечник был смят и напоминал шляпку гвоздя, а сама палка покрытая разводами сучков, зловеще отсвечивала рассеянным сероватым отблеском. Надя вгляделась в дымчатую сердцевину шара и вдруг отдёрнувшись с криком выронила из рук пищаль и поползла в дальний угол комнаты.
- Там, - она почти плакала, губы её дрожали, лицо подёргивалось мелким нервным тиком, - там были мы. Я видела тебя и меня, мы бежали по длинной бесконечной дорожке ленточного конвеера спасаясь от смерти. Ещё я увидела овальный пресс, беспощадно превращающий в груду мяса живых людей. Мы убегали, но отлаженный механизм не знающей усталости ленты, возвращал нас обратно к исходной точке. И вот уже нет сил, и ватные ноги отказываются передвигаться, а мы продолжаем бороться с силой механического чудовища несущей нас к неминуемой гибели, . Потом вспышка и в голове замелькали, похожие на короткую штриховку, бело-серые точки.
- Не бойся, - взяв за руку и прижав к груди её голову с локонами спадающими до плеч овечьими колечками, - успокоил Антон, - мы выживем.
В это время отворилась скрипучая дверь, на пороге возник седой и высокий загорелый парень. Незнакомец был одет в просторную арабскую тунику, теннисные короткие шорты и лёгкие кофейные плетённые сандалии, на макушке блестел золотистый обруч с чёрной нефритовой звездой. Спокойный, немного самоуверенный взгляд глубоких фосфорических глаз безучастно рассмотрел комнату. Увидев Надю он забурчал на незнакомом квакающем языке и желая показаться в глазах дамы галантным, обходительным кавалером, вытянул губы и потянулся поцеловать её руку. Поцеловать удалось только краешек длинных ногтей, Надя так неожиданно отдёрнула ладонь перехватив испепеляющий взгляд Антона, что араб с трудом устоял на ногах, схватившись за угол стола.
- Антон - буркнул пилигрим.
- Аль-Фурджи-Рино-Ат, - затараторил иностранец протянув Антону коричневатую сухощавую руку.
- Дело в том, что без четверти два, этот мистер Рино, вас зовут так если я не ошибаюсь? - переспросил седой и, увидев в подтверждении своих слов, знак арабского согласия - секундное движение тремя пальцами левой руки, продолжил, - так вот этот мистер Рино, совершенно случайно увидел нашего мотоциклиста и проследил за ним до его логова. Он прячется на свалке среди гниющей автомобильной рухляди, а самое примечательное у него есть сообщник, некто из нашего мира. Мистер Рино слышал, как мотоциклист пообещал этому ренегату взять его в свой, полный радужных грёз и исполняющий любую мечту мир.
- Да уж не повезло бедняге, с вашими запрограммированными мозгами в нашем мире долго не проживёшь, - посочувствовал Антон.
Седой пожал плечами, если бы он был лет на 30-40 моложе он не задумываясь ступил на тропу исследования миров вселенной вслед за Антоном и его спутницей. Но увы, с возрастом тяга к приключениям ослабевает. В двадцать ты молод, горяч и готов на авантюры, в тридцать ты задумаешься, поленишься и найдёшь отговорку от всего на свете, в сорок ты целый год будешь готовится к отпуску теша себя мыслью о долгожданном отдыхе, а в пятьдесят ты состаришься и поймёшь, что отдых для тебя это твоё любимое дело, которым можно заниматься сколь угодно долго главное чтобы это позволяло твоё здоровье и уменье. Хотя наверное самое главное в жизни это не стареть душой и тогда какая разница сколько тебе лет!
Низко откланявшись и мельком взглянув на пищаль, о волшебстве которой магистр уже разнёс всему подземному городу, красочно приукрашивая чудеса и воспевая Антона как защитника обиженных, араб покинул их жилище.
- Я предлагаю устроить охоту, - загорелись глаза у Антона, - дождёмся темноты, спрячемся у свалки и будем ждать, как только он появится бахнем в него из пищали.
- Идея неплохая, но мне кажется, что он сам нас найдёт. Всему своё время.
Он сел на кресло-качалку по-мальчишески закинул ноги на стол и уже через мгновение громко храпел, не реагируя, ни на протесты Бэшечки жаждущей пообщаться с отцом, ни на восклицания Антона ждущего реванша за проигранную вчера шахматную партию. Темнело медленно, гораздо медленнее чем в кино или в театре, просто в один прекрасный миг пилигримы увидели что прожектор солнца погас, а вместо него на мерцающем флюролюминисцентными звёздами зажглась мутновато-белая луна с нарисованной от руки ехидной улыбкой. Город приготовился к прыжку в успокаивающий сон и погрузился в мрак. Так незаметно здесь наступали сумерки. Включился автоматически срабатываемый свет, но сначала в темноте раскалилась волнистая полукруглая прожилка внутри лампочки, с каждым вздохом с каждой секундой, эта никелированная прожилка накалялась всё сильней и вдруг на секунду замерев, она превратилась в добела накаленную нить освящающую комнату теплым ласкающим светом. На стену вылетела тень фикуса, её контуры попадая на поверхность стола, искажались, сдвигались и глядя на стол казалось что растение само по себе растёт из воздуха, и будто нет у него кадки и густых корней, а есть лишь затемнённое изображение стебелька живущего обособленно.
Какой же должна быть тень свободного человека? Неужели, тоже со сдвигом, или достаточно оторвать взгляд от белой стены покрытой размытым силуэтом и присмотреться к оригиналу? Может быть мы не люди а тени отбрасываемые на стены нашими душами. Как бы то ни было Антон и Надя сидели друг напротив друга и показывали удивлённой Бэшечке теневой театр зверей: носатый волк с обнажённой пастью, длинношеий лебедь плавно парящий по стене, виляющая хвостом-обрубком собака смахивающая на бульдога. Бэшечка подходила к стене рассматривала каждую тень, а потом смеялась и называла животное. Игра продолжалась бы и дальше, если не внезапно отключённый свет. Антон ослеп. В глазах, привыкших к яркому свету он до сих пор видел отражение лампочки, беловато-глянцевым зайчиком прыгающим в кромешной тьме закрытых век. В руках появилась свеча, чиркание зажигалкой и беспокойный огонёк, потрескивая и коптя струйкой чёрного дымка, запрыгал на тонкой талии парафиновой миледи. Где-то хлопнула дверь, видимо несчастье не обошло стороной и эту квартиру. Зажав тяжёлый мельхиоровый подсвечник, Антон крадучась выскользнул на окутанную темнотой лестницу. В открытом электрощитке искрила проводка. По толстенному, диаметром со скалку кабелю бегали синеватые искры, покрывающие резиновую поверхность оплётки лазурным маревом. Антон наклонился ниже и поднеся к силовому кабелю свечу, увидел, разрубленную чем-то острым изоляцию. Перебитый кабель состоял из трёх толстых разноцветных проводов, каждый из которых в свою очередь пестрел медными, в тусклом свете свечи отливающими золотом, проводами. Пучок медяшек, перерубленных неизвестной рукой, словно причесали на один бок. Проводки попшикивали, и то из одного то из другого вылетали заряженные частицы. Антона так завлёк этот неказистый бытовой натюрморт, что он не заметил как сзади показался силуэт мужчины. Спас Антона раздавшийся в темноте взмах дубиной и его острый слух. Сработал инстинкт и, сделав неимоверный кульбит вниз по лестнице, Антон упал на ступени сильно ударившись спиной. Странно, но в лёгкие совершенно не поступал воздух, Антон тщетно пытался вздохнуть, он только беззвучно открывал рот, в немом оцепенении наблюдая за приближающимся темным гостем. Когда на на вытянутую деревяху упал блик свечи скользнувший по измученному лицу незнакомца, Антон охнул. Бледный с искажённым, покрытым слоем крупного зернистого пота, лицом, перед ним стоял Максимыч. В одной руке он держал тяжеленную дубину, другой рукой массировал онемевшие виски. Каждое движение руки сопровождалось болевой ухмылкой и яростным рычанием зверя. Антон в страхе попятился назад, прошла боль в руке, он забыл о лодыжке, заработали лёгкие - всё его сознание боролось только с одним - со страхом, со страхом за свою жизнь. Лицо Максимыча обмякло. Щёки обвисли. На высохшем измождённом от боли лице, попадая в глаза, мгновенно высыхая и образуя солоноватые разводы, стекал пот. Он долго решался, наконец вобрав в кулак остаток своей воли, поднял дубец. Антон воочию видел как внутри магистра действовала программа, как затряслись его поджилки на красной от напряжения шее, как вздулись и пульсировали на висках вены, как готовясь нанести последний смертельный удар, Максимыч закрыл глаза. Антон зажмурился и приготовился к смерти, но вместо неё он услышал плачь. Максимыч упал на колени перед пилигримом и выпустил из рук биту. Магистр заплакал как ребёнок, видимо он не смог преодолеть своего внутреннего напряжения, своего внутреннего блока на насилие, вместо этого его слёзы смывали усталость и пот накопившиеся в его душе за последнее время.
- Он пообещал мне, что если я вас убью, он возьмёт меня к себе в ваш мир и навсегда избавит меня от боли. Вы даже не представляете себе что такое ежеминутно чувствовать боль! Это ужасно, поверьте мне, - он закрыл ладонями лицо и замолчал, прошла минута и он с трудом подбирая слова продолжил, - Мы неразрывно связанны с насилием. С насилием в наших душах, с завистью и злобой. К боли нельзя привыкнуть, можно постараться не думать о ней, можно привыкнуть к чужой боли, но ежесекундно чувствовать острый приступ боли собственной, это неисстерпимо. Я подумал, что если я смогу переступить через порог боли и вас убить, мне станет легче и я смогу жить как член вашего общества. Увы это была иллюзия.
Программа !? Гениальное изобретение учёного или пустышка мешающая жить? Антон всё ещё посматривал на зловещий неотъемлимый аксесуар преступления. Как просто было раньше в его мире! Нашёл подходящую жертву и чем безобидней и ничтожней она тем лучше. Заранее спланировал убийство, выбрал день посолнечней, одёжку по неприглядней, прокрался незамеченный в квартиру и тюк. И что примечательно, мечтай себе сколько влезет, рисуй в своей голове кровавые сцены насилия, воруй, заметай следы, а в награду получи всеобщую славу Раскольникова и любящую женщину как бонус. Никакой программы, никакой боли, холодный расчёт и продуманная линия поведения. Антон представил себе Родю в другом мире в такой же узенькой, низковатой комнатке гробе. Вот он возлегает на кровати и уставившись немигающим взглядом в бурый закопчённый потолок мечтает о своём грядущем величии и о деталях преступления, при каждом возникновении крючковатой старухи виски сжимает разряд дикой боли. Через час Родя встаёт собирает вещи и отправляется на учёбу в университет, заметьте все живы и счастливы. Ещё один на этот раз противоположный пример. Полевой госпиталь, кушетка, заправленная прожжённым в нескольких местах порохом покрывалом в крупный аляпистый цветок. На койке стонет окровавленный раненный, возможно белогвардеец. Взмокший от болевого шока лоб, прерывистое дыхание с хрипотой, рука разкуроченна и свешивается с кровати болтаясь на кусочке кожи. К нему подходит врач. Это Живаго. Белый колпак небрежно сдвинут на бровь, на руках промытые первым липким снегом перчатки, с которых стекает розоватая смесь растаявшей воды и крови. В руках блестит узкий, зазубренный о кости, скальпель. Взгляд бегло, по-профессиональному скользнул по руке. Рваные края ранки покрыты коричневатым налётом, это началась гангрена, а значит необходима срочная ампутация конечности, но в лазарете кончилось обезболивающие и операция пройдёт без наркоза. Выживет солдат или скончается от болевого шока не знает никто. Живаго мучительно сжимает в руках нож. Он готов сделать спасительный разрез на руке, но виски наполняются такой болью, что скальпель выпадает из онемевших, отказывающихся подчинятся рук, а доктор убегает в припадке жуткой мигрени граничащей с параноидальным безумием. Ещё добрая сотня раненных умирает от не оказанной вовремя помощи - программа действует безотказно. Антон вспоминает картинку из детства. По привычной питерской слякоти из смеси воды снега и грязи летит тяжёлый флягообразный бензовоз. Чернобровый усач с проседью на висках держит широченный обвитый резиновой оплёткой руль. Негромко играет радио. В кабине приятно пахнет елью из плоского ароматизируещего флакончика-дерева и табаком дешёвых сигарет, смесь запахов в совокупности похожа на дымок сладковатой вонючей палочки из индийского магазина. Обязательные в таких случаях фотографии развратных девиц, приклеенные к торпеде скотчем. Водила мусолит жёванный окурок всматриваясь в рябь густого снега хлопьями залепляющего ветровое стекло. Неожиданный перекрёсток, старушка переходит дорогу на красный свет, ноги дрожат и едва двигаются, клюка погружается в хлюпающую кашу лицо устало направленно вниз под ноги, не видя ничего вокруг себя. Водила увидя выросшую как из под земли старушку получает болевую порцию от всё той же программки, машинально нажимает на педаль тормоза, раздаётся противный скрежет колодок. Бензовоз разворачивает неведомая сила, затем всё ещё летящий по инерции сосуд с горючим переворачивается и врезается в припаркованный у обочины икарус со значком осторожно дети. Итог трагедии около пятидесяти трупов детей собравшихся в спортивный лагерь в горы.
Дубина. Эта дубина могла обрушится на него, похоронив его мечты о путешествиях по многочисленным мирам вселенной, но помешала программа. Что это панацея от всех несчастий или же компьютеризированная библия этого бренного мира. Имеет ли право на существование вторжение в психику индивидуума. Что принесёт она? Облегчение и избавление от грехопадения, гибель идеалов, самоусовершенствование или боль?
Антон схватил за грубый воротник Максимыча, и зло потащил его по острым ступеням лестницы. Магистр не сопротивлялся и молчаливо, не чувствуя боли покорился воли того, кого был готов убить ещё минуту назад. Распахнув ногой дверь он бросил несостоявшегося убийцу на пол посреди комнаты. Глаза Антона искрились желтоватыми прожилками злобы в руках возникла пищаль, ещё чуть-чуть и смертельный шар опустится на лысоватый затылок Максимыча, в последний момент рука Нади успела поймать убийственное оружие способное превратить в тлен разум магистра.
- Не уподобляйся всевышнему, - тихо сказала она, - только он может дать жизнь и лишить её. Не бери на себя роль палача, ты пилигрим а не убийца. Твоя судьба странствовать и постигать. Разрушителей хватает и без тебя. Много горя увидишь ты в своём нелёгком путешествии - не пускай её в своё сердце, ведь мир жесток и твоя задача растопить сердца добром и сбить с душ лёдяную корку равнодушия. Я хранила эту рукопись около десяти лет, не я её автор, но я вижу в ней тайный смысл пилигримов, своеобразный кодекс чести искателей своего пути. Прочти и сохрани в своём сердце частичку этого послания.
Она достала жёлтый потрепанный листок сложенный пополам. Завитки поблёкшего от времени ареала - загадочный вензель N.G. Антон раскрыл пахнущий терпким тягучим жасмином листок. Мелкие написаны разной рукой буквы то округлённые с кляксами от чернил, то толстоватые растянутые в ширину похожие на расплющенные мыльные пузыри. Антон задумчиво читал вслух он изредка останавливался, переводил дыхание и бросал вопросительный взгляд на Надежду:
Desideratum.
Текст найден в 1692 г. в Балтиморе в здании старой церкви.
Иди спокойно среди шума и суеты, помни о том, какая благодать бывает в тишине. Двигайся так далеко, насколько это возможно. Не отрекайся от самого себя, поддерживай добрые отношения с другими людьми. Правду свою говори спокойно и ясно. Слушай что тебе говорят другие: даже дуракам и невеждам есть что сказать. Остерегайся людей крикливых и агрессивных: они травмируют твою душу. Если сравниваешь себя с другими, то можешь стать тщеславным, или озлобленным, поскольку всегда найдется тот, кто лучше или хуже тебя. Радуйся своим успехам и планам. Вкладывай всю душу в свою работу, какой бы скромной она не была. Она является вечной ценностью в изменчивых перипетиях судьбы. Будь осторожен в своих намерениях — ведь мир полон обмана. Но пусть это тебя не пугает, ведь многие стремятся к возвышенным идеалам, и всюду жизнь полна героизма. Оставайся самим собой, никогда не борись со своими чувствами, не будь циничным с любовью, так как только она перед лицом вcеобщей черствости и горечи остается вечной, как жизнь. Относись спокойно к тому, что несут тебе годы, без горечи отказываясь от утех молодости. Развивай силу духа, чтобы в случае неожиданного несчастья она стала твоей опорой. Но не терзай себя муками воображения. Много страхов родится от усталости и одиночества. Будь добрым к самому себе. Ясно тебе или нет, но не сомневайся в том, что мир таков, каков он есть. Оставайся в мире с Богом, что бы ты не думал о Его существовании, чем бы ни занимался и к чему бы ни стремился. В шуме улиц и хаосе жизни сохраняй душевный покой. Несмотря на обманчивости и рухнувшие надежды, все же этот мир прекрасен. Будь внимательным и постарайся быть счастливым.
·
·
·
· - Какие красивые слова, кто это написал?
· - Разве это важно? Важно что они полны смысла и понимания мироздания, важно что ты прочитал эти слова и они отложили в твоей памяти частицу того о чём писал их автор. Сохрани этот документ и в минуты горести или духовных переживаний прочитай их и они осветят твой путь как освещает дорогу звезда мерцающая в дымке ночи заблудшим путникам.
· Антон бережно сложил документ и убрал его в дырявый задний карман разношенных варёных джинс. Он знал, что настанет момент, когда этот документ сам окажется в его руках и тогда всё станет на свои места, иначе и быть не может. Всё что мы не делаем уже было когда-то или будет, но это и не важно. Мы не вольны выбирать путь, потому что это наш путь выбирает нас. Сколько не блуждали мудрые в поисках смысла бытия, они так и не смогли разгадать его простой смысл, заключающийся в том что всё в этой вселенной не случайно, всё происходящее на этой земле переплетается друг с другом и твои мысли это лишь отголоски прежних лет неведомым образом залетевшие в твой разум. Представь древний горящий город так как описал греческий философ Гомер. Представил? Так вот это не ты а он придумал эту битву за Трою, а ты лишь произвёл его пылающий мифический город в своём неподвластном самому себе сознание он придуман, явь ты, а ложась в ванну с ледяной водой не буди соседей криком, ведь это Архимед сквозь века запустил импульс нашедший наконец своего обладателя омывающего тело печальной безлунной ночью. Заметив на желтоватом цветке бабочку-махаона с заострёнными перьями-усами сбегай на веранду за сачком и знай что эта бабочка послана тебе мной, храни её в память о нашей с тобой дружбе и родстве. Кстати одна из таких бабочек висит у меня в спальне над пологом кровати, подарок сквозь года от непревзойдённого мастера слова господина Набокова.
Из кармана выкатилась монетка, как раз один из таких подарков судьбы. На блестяшке отиснённая печатными латинскими буквами была отлита, сразу бросающаяся в глаза, надпись. FREEDOM! Бесценный подарок от американских демократов ждавший сотни лет своего часа и очутившийся в конечной точке векового путешествия - в узкой забитой грязью щели между стёртыми непрокрашенными половицами и как ни пыталась подковырнуть мелочушку Бэшечка -тщетно. Хотя быть может судьба будет благосклонной к ней и при реконструкции блока старенький строитель в расколотой оранжевой каске найдёт её, купит дочке леденец и подарит крохотный кусочек радости такой необходимый зарёванному ребёнку. Антон одёрнул руку Бэшечки и положил ей на ладонь целую горсть отсвечивающих ртутным отблеском монет.
- Максимыч, совесть у тебя есть?- поигрывая топором спросил Антон, - а как же любовь и взаимопонимание между людьми?
- Любовь?- удивлённо поднял глаза тот, - я не имею ни малейшего понятия что это такое. Л Ю Б О В Ь, - по буквам произнёс он, - иностранное слово, не итальянское случаем?
- Исконно русское. Это чувство между мужчиной и женщиной или между людьми.
- Сексуальное влечение?
- Не только, это ещё невидимая ниточка соединяющее сознание. То что необходимо всему живому. Любовь может быть непредсказуемой и печальной, взаимной и однополой. Есть совершенно не поддающаяся пониманию любовь к себе. Любовь это запах роз и дыхание ветра. Как можно жить и не дышать?
- Не знаю. Я просто не понимаю что это означает. Вот например есть она, - он посмотрел на покрасневшую Надю, - я её хочу, всё ясно и понятно. Есть ветер я слышу его вой. Но что значит любить ветер?
- Любовь это подставлять его лихим порывам обветренное лицо, слышать как он натягивает паруса белёсых парусников, чувствовать как надувается твоя мотоциклетная курка когда ты летишь по ночному Амстердаму. Видеть как он ласково гонит пожелтевшие опавшие листья.
- Я это всё вижу, но любви не испытываю.
- Хорошо, Максимыч, ты любишь свою мать?
- Я её уважаю. Она меня вскормила, взрастила, окружила моё детство заботой и вниманием, дала прекрасное образование, благодаря которому меня и назначили магистром. Но что означает любить её?
- Разве не к ней ты бежал ночью в слезах когда тебе приснился страшный сон?
- Нет. Я бегал к отцу.
- Значит ты его любил.
- Не знаю, он был здоровенный мужик с пудовыми кулаками и я знал, что рядом с ним мне ничего не грозит.
- Хорошо, ты любишь своих горожан?
- Зачем их любить? Я ими руковожу.
- Ладно, ты любишь чёрную икру?
- Это такие маленькие невылупившиеся детишки усатой рыбы?
- Да.
- Я их не люблю, я ими завтракаю.
Антон раздражённо махнул рукой.
- Замечательно, у вас есть кино про любовь?
- Порно?
- Нет, мелодрамы о любви. Она, он. Тихий вечер, букет завядших роз. Шёпот губ. Крупный план. Она : я тебя люблю. Он : я тебя тоже. Поцелуй, они откидываются назад дальше любовь...
- У нас есть нечто подобное, - прервав пилигрима воскликнул Максимыч, - он и она в одной усыпанной розами постели, тихая музыка, интимный полусвет
- Да! Это и есть любовь, - радостно закричал Антон.
- Нет это жёсткое немецкое порно, которое принесла вчера жена.
- Да, скучно живёте, Надя ты слышишь о чём он говорит, это же ужасно всю жизнь не знать такого чувства. И самое интересное что их мир процветает и развивается.
Надя с улыбкой посмотрела на Антона. Любовь очень странное чувство, ведь очень часто когда любишь делаешь другому больно. Все известные любовные истории заканчивались трагически и смешно предполагать, что это несущее боль и страдание чувство приживётся в этом мире. Проснулся седой. Увидев под глазами Максимыча огромные синяки под глазами он сразу всё понял. Такой эффект в его мире давала только его программа. Ничто не может сравнится с той болью которая охватывает сознание у намерившегося нанести вред своему ближнему, уж он это знает.
- Максимыч, от тебя не ожидал, - всматриваясь в его лицо нравоучительно прохрипел учёный.
Максимыч отвёл глаза. Он завидовал этому старику. Даже при его авторитете заработанном честным трудом, он всегда чувствовал что его население смотрит на создавшего программу старика с куда более уважительным трепетом чем на него. Сейчас он не знал, что же предпримет седой, расскажет о его поступке горожанам и тогда его снимут с занимаемой должности и отправят на пенсию в уютный домик где-нибудь у стен пещеры или будет молчать и шантажировать, тем самым сделав его своим беспрекословно подчиняющимся вассалом. Но седой поступил иначе. Он встал и задумчиво подошёл к окну.
- Максимыч. Я долго думал над своей судьбой и наконец решил. Я и моя девочка отправимся в путешествия по мирам и присоединимся к пилигримам. Ты останешься за главного, я передам тебе все сведения о своей работе и ты как прежде станешь управлять городом забыв о происшедшем сегодня. Обещай мне одно если когда-нибудь ты захочешь нанести вред окружающим, ты остановишься и заглянешь себе в душу,- Максимыч кивнул, - и ещё для создания телепортатора мне понадобятся детали и ты поможешь мне их достать, я же со своей стороны обещаю что буду молчать, мало того я расскажу о тебе, как о герое. Пусть горожане знают о твоей борьбе за наши идеалы и о тех кто стремится любой ценой направить наш мир в своё гнусное пропитанное кровью русло.
Сборы заняли несколько дней. Антон нервничал. В предвкушении нового мира с его возможными сложностями он тренировался во дворе со своей пищалью. Толпы ребятишек смотрели, как взлетают в воздух исчезающие в облаке пара банки когда на них падает магический луч грозного оружия, как плавится металл и превращается в бесформенные лужи калёная сталь. Даже когда выключали прожектор и город погружался в тьму жители зная о готовящейся экспедиции пилигримов всматривались в темень окон надеясь увидеть сказочное свечение неведомого оружия. Надежда тихо плела кружева, только когда нашкодившая Бэшечка смеясь задевала её шитьё, она приподнимала глаза и строго по-матерински хлопала её по заду. Седой, погрузился в работу. Он сидел за столом и перед ним возвышалась куча деталей из которых он выхватывал пинцетом необходимую, ловко присоединял её к сложной конструкции и бормоча себе под нос известные одному ему технические заклинания спаивал контакты миниатюрным паяльником. Через три дня телепортатор был готов и старик как истинный учёный опробовал его на бездомной собаке. Собачка жалобно заскулила и поджав хвост, навсегда исчезла в облаке оранжевого свечения, став первым пилигримом совершивший скачок в иное пространство из тесной пещеры этого мира. Они набили рюкзаки всевозможной мелочью которая могла пригодится им в их путешествии. Консервы, спички, сигареты, медицинские препараты, микроскопические запасные детальки, тёплая одежда, словом всё что может пригодится путешественнику по параллельным мирам. Торжественное отправление было назначено на два дня с центральной площади города. Собралось большое количество зевак, некоторые из которых даже прослезились видя смело шагающих в неизвестность пилигримов. Другие стояли гордо наблюдая за развевающимся на древке оранжево-синем флаге их родного города. Максимыч любитель громких речей, долго и несвязно лепетал о неизведанном и таинственном. Ответное слово от пилигримов взял Антон. Он пожелал горожанам процветания и веры в лучшее, потом достал из кармана тот самый листок и прочитал собравшимся своё напутствие. Под аплодисменты пилигримы сгрудились у невысокого колодца и когда седой был готов нажать хитроумную комбинацию на отливающем сероватым отблеском устройстве на горизонте появился мотоциклист. Писк пищали и протяжный скрежет телепорта слились воедино и исчезнувшие пилигримы уже не видели подбежавших к дымящейся кожаной куртке мотоциклиста горожан, а видели промелькнувшее перед ними пространство и время.
Я остановил пальцы, на часах было около 5 утра и глаза болели с трудом выглядывая расплывающиеся по листку буквы. В Ленинграде стояло дождливое утро и те прохожие которые утрамбовывали асфальт поспешив на работу уже скрылись из виду за углом кафе, где кривые столики уже покрылись пеленой дождя. Каждый спешил по своим делам и мысли текущие в голове у многих были как всегда были далёки от совершенства. Люди грешны. Они не могут быть святыми, ведь наш мир жесток, а жестокость порождает ответную реакцию. Кто-то мечтает украсть миллион, а для кого-то ударить человека привычное занятие и дело не в волшебной программе способной защитить от насилия и преступлений, а в наших отношениях друг к другу. Мы почти разучились любить, а то что мы называем любовью при рассмотрении оказывается лишь эхом забытого чувства которое общественным мнением принято называть громким словом любовь. Мы подменяем понятия и уже не в силах понять своих чувств, то ли мы действительно любим то ли просто делаем вид. Так и живём прикрываясь добротой и думая о зле. Так и будем жить и никакая программа не сможет искоренить тот обман который мы сами в себе взрастили. По ящику показывали вести с ежедневной войны, той самой войны, что показывают с экранов с некой завесой от жестокости которая наоборот подчёркивает все присущие ей тонкости. Эта война показана телевидением не изнутри, а бегло пробегаясь по её фактам и оно принимает как должное что людей ежедневно убивают десятками тысяч. К этому все привыкли и все всё прекрасно понимают, не дети. Мир без войны и убийств совершенно немыслим современным обществом поэтому я вставил листок и продолжил:
МИР НОМЕР 3.
Уже светало. Было плохо видно окружавшую их местность. Весь пейзаж состоял из кучки обгоревших деревьев и нескольких выжженных пятен земли. Видимо здесь недавно произошёл бой. На земле ещё дымился трак замеревшего на холме танка. Пахло палённым мясом и из оврага невидимого из-за густого тумана покрывшего землю ковром, раздавался жалобный стон тяжело раненного. Всюду лежали обрывки униформы и запачканные кровью петлицы. Вдали громыхнуло и пилигримы упали ничком в черноватый сгоревший торф. Вместо шума летящего снаряда они заметили как небо рассекла голубоватая плоскость и разрезав пополам похожий на альбатроса летательный аппарат оставила на облаке тёмную прожжённую полосу своего следа. Антон покосился на своё оружие и усомнился в его силе относительно этого мира. Видя как пространство освещалось полосами мощнейшего лазера уничтожающего на своём пути любые преграды, ему стало страшно. Он почувствовал себя беззащитным и неподготовленным к такому повороту событий. Надежда прикрывала рукой пытающуюся выглянуть Бэшечку, а седой суетливо пытался переправить их в другой мир. Мир войны не для пилигримов. Они те кто несёт мир и оказаться в жерновах милитаристичекого безумия это удел военных. Поэтому они плотнее вжались в кучу и вскоре потонули в сиянии так и не увидев как на месте где они только что оказались разорвалась нейтронная граната брошенная умелой рукой комуфляжного солдата.
Ленинград и Москва такие разные города одной страны. Два мира. Две культуры и два совершенно разных населения ифнраструктуры. Поэтому следующий мир куда попали пиллигримы был своего рода столичный мир бомонда и власти, поэтому не осветить его я просто не мог :
МИР НОМЕР 4.
В следующий миг они оказались на крыше высотного дома, чем то напоминающего своими очертаниями здание московского университета. Та же архитектурная безвкусица, тот же остроконечный шпиль устремлённый в синь облаков, тот же желтоватый обшарпанный камень и даже дождь играющий на толевой крыше осеннюю песнь был такой же как в тот день в Москве.
Антон учился на первом курсе и его друзья нашли ключ открывающий недоступную студентам дверь на обдуваемую ветром с Воробьёвых крышу. Внизу трудилась Москва. На зелёных холмах словно покрытых каплями росы прозрачными зонтиками кафе работали волонтёры. Издалека студентам казалось, что это не люди, а букашки облепляющие стволы поваленных деревьев своими лапками расчищали от поваленных грозой деревьев матовую синеву парка, а красноватые каски бригадиров это покрашенные руками учёных экспериментальные особи-самцы. Антон навсегда запомнил этот тяжёлый осенний воздух который невозможно вдохнуть грудью, потому что сразу начинает кружится голова и ты оказываешься в другом пространстве и в каком-то известном только одному тебе измерении. Играли в салочки. Некоторые, самые отчаянные запрыгивали на высокий парапет и балансируя между жизнью и смертью прогуливались пугая товарищей своими резкими криками и покачиваниями. Антона в такие моменты передёргивало - он с детства боялся высоты. Чтобы подойти к краю и взглянуть вниз ему приходилось собирать своё мужество и впиваясь руками в спасительный край упираться ногами в скользкую крышу. Изредка шутники хватали его за плечо и тогда он чувствовал как по спине его пробегал холодок, а кровь приливала к голове пульсируя в висках свой ритмичный танец. Потом он медленно сползал вниз и грозил своим обидчикам потрясая воздух своими кулаками.
В этом мире он ощутил прилив сил, видимо в его воздухе было слишком много кислорода и даже страх который преследовал его в Москве испарился и уступил своё место любопытству. Это была не Москва. Совсем не Москва. Вдали виднелись похожие на юрты эскимосских кочевников полукруглые здания. Их беловатые купола блестели неестественным для мира Антона светом, не то с перламутровым, не то с неземным галактическим оттенком. Вся земля была изрезана магистралями по которым выпуская в воздух желтоватые шарики выхлопных газов сновали покрашенные в цвет авокадо автомобили. Совсем близко внизу высились колья цилиндрических зданий на которых глазом циклопа блестели округлые ниши оконцев. Бэшечка уже нашла дверь и теперь радостно хлопала в ладоши пытаясь привлечь к себе заворожённых видом города пилигримов. Через минуту они уже спускались в реактивном лифте вызывающем лёгкую тошноту и желание поскорее окончить это путешествие по толще здания. Обычные люди внизу. Никаких комбинезонов и пуговиц. Никаких опознавательных знаков, потёртые джинсы, мятые свитера и скатавшиеся рукава. Москвичи, как москвичи. В холе суета. Озабоченные проблемами лица, несущиеся по своим важным и пустяковым делам. Толкотня и возня. Надежда подошла к высокому похожему на англичанина молодому парню во френче и на секунду замерев, чтобы посмотреть как же отреагирует незнакомец на её появление спросила:
- Вы не подскажете место, где мы с друзьями могли бы остановится?
- Гостиница? - парень явно польщённый вниманием к себе столь привлекательной особы отвернулся тщательно пережёвывая выпадающий изо рта картофель фри.
- Гостиница, мотель или квартира которую можно снять.
- Сложный вопрос. Понимаете я здесь проездом и мне через час надо быть в Афинах, - парень явно нервничал и посматривал на красноватый циферблат приплюснутых с краёв часов, - но могу посоветовать вам обратится в службу справки. Это здесь недалеко вон в том невысоком здании, там работает электронная база данных и вас расселят определив ваш статус и место работы. Простите мне нужно бежать. Мой твиплан отправляется с минуты на минуту.
Он поджал рукой портфель, как-будто от его содержимого зависела его жизнь, поправил растрепавшуюся причёску и проскользнул между стеклянными дверями ведущими куда-то вглубь здания. Пилигримы вышли наружу. Здесь было так же людно как и внутри. В отличии от москвичей прохожие были защищены от дождя не зонтиками, а некой полупрозрачной сферой по которой стекали шумные ручьи осеннего ненастья. Переступая лужи они добежали до соседнего здания почти не замочив ног и только Бэшечка специально наступала в неглубокие озерца дождевой воды своими босоножками, забрызгав ноги седого почти до колен. Внутри здания было тихо, у арки административной стойки никого, а за ней высился небритый блондин с сдвинутым на бок боксёрским носом. Когда они подошли к нему он втянул носом и гнусавя вставляя между словами плевками вылетающее с губ то ли ругательство этого мира то ли наоборот приветствие начал.
- Служба информации. П-с. Меня зовут Иван Лингван. П-с, - причём произнося имя Иван он делал ударение на второй слог и немного растягивал В, так что Антону показалось что этот парень прибалт, - П-с. Чем могу быть полезен?
- Нам негде остановится. Мы бы хотели снять квартиру или комнату на короткий срок.
- П-с, - это П-с было несколько удивлённым и протяжным, а парень постучав по клавишам своего ноутбука спросил, - ваши фамилия имя отчество и место работы.
- Антон Павлович Чеков, - выпалил Антон, - временно не работающий.
Глаза прибалта стрельнули вверх, он неодобрительно покачал головой и взглянув на монитор испуганно спросил.
- Как это не работающий. П-с. Здесь значится что вы являетесь министром по решению каверзных вопросов. П-с. Какие апартаменты вы желаете господин министр.
Тут Антон понял что это П-с вовсе не ругательство, а просто у прибалта сломан нос и он использует какой-то новый метод дыхания вероятнее всего весьма распространённый в этом мире.
- Я министр, - повернувшись к пилигримам гордо подмигнул товарищам Антон.
- Нам необходима тихая квартирка недалеко от центра. Четыре кровати и телевизор.- вмешалась в разговор Надя.
- Никаких проблем,- видимо испугавшись министра сказал парень, - только господин министр, вы же знаете что в вашем положении это довольно опасно, может лучше воспользуетесь своей конспиративной квартирой.
- Нет, за меня не беспокойтесь, всё под контролем.
Антон схватил адрес брякнул ключами и подхватив под руки своих друзей выскочил из бюро.
- Представляете! Ай да я, ай да молодец! До министра дослужился. Я простой барабанщик, теперь решаю вопросы, причём каверзные, - Антон шёл по улице и удивлялся этому новому миру.
Вдоль аллеи высились тополя но в отличии от московских у каждого дерева был свой непохожий контур, будто кто-то сунул маленькое деревцо в некую форму и оно выросло приобретя очертание птицы или дракона, звезды или кометы. Квартира оказалась совсем близко. Странно, но в этом сдвинутом мире центром города считались Воробьёвы. Это был высотный дом совершенно не похожий на блочные дома московсих окраин. В редких занавешенных пластиком окнах отражались причудливые кроны деревьев. У входа их остановил подозрительный субъект напоминающий шпика из гангстерских голливудских фильмов. Закутанный в серый длиннополый плащ он опускал воротник пальто каждый раз когда хотел о чём то спросить, а когда пилигримы отвечали ему он резко поднимал его назад и испуганно озирался в поисках слежки. В подъезде пахло псиной, в этом этот мир ничуть не уступал нашему. Лифт быстро вознёс их к самой верхушке здания и пиллигримы выскочили на затемнённую лестничную площадку. Вот и дверь. Антон похлопал себя по карманам и достав ключ открыл дверь пропуская вперед пилигримов. Квартира напоминала стандартные номера старенькой гостиницы эпохи застоя. Те же одинаковый лакированные тумбочки открыв которые ты понимаешь, что дверцы держутся на одной единственной петле. Те же патриотичные красноватые вазы в которых стоят то ли засохшие стебли камыша, то ли древние гербарии собранные старательными пионерами. Даже воздух, немного затхлый и попахивающий нафталином ничем не отличался от того застойного дыхания. Посреди комнаты стоял телевизор с выпуклой линзой цветного кинескопа.На телевизоре лежала папочка гостиничного меню с аккуратно выведенными золотыми литерами N.G. Антон щёлкнул пультом и закинув ноги начал смотреть милые сердцу забытые программы. Вот раскручиваясь словно пружина экран озарила поблёкшая лента кинопанорамы. Вот мелькнул чуть смятый с полюсов шар Международного обозрения. Антон никак не мог понять то ли пилигримы прошли сквозь время, то ли этот новый мир взял из прошлого те ностальгические нотки и обволок их новой оболочкой. На одном из каналов шло торжественное мероприятие. Выстроенные в ряд чиновники приветствовали аплодисментами человека, шагающего перед ними уверенной походкой. Он прошёл мимо них, остановился у чёрного микрофона и медленно взвешивая каждое слово сказал.
- Хочу представить вам господа, новое лицо нашего кабинета.
Камера поймала ёрзающего на красноватых правительственных креслах Антона и проследив как тот, уверенный и улыбающийся проследовал до своего начальника в нерешительности остановилась. Антон смотрел как он сам принимал поздравления из рук верховного. Как плакали от счастья его родители и как яростно хлопала в ладоши Машка. На глаза навернулись слёзы. Он был рад, что хоть в этом иллюзорном для него мире он добился чего-то значимого и важного.
- Коммиссия постановила, - начал верховный, - что этот молодой человек с этого момента назначается пожизненным министром по решению каверзных вопросов.
- Надя, Седой, посмотрите меня министром назначают.
Услышав слово коммиссия Седой недовольно покачал головой, а Надя немного застеснялась когда увидела как в телевизоре она сама целует в щёчку новоиспечённого министра.
- Вы знаете наш порядок - каждый год мы смотрим за тем, чего достоин тот или иной член общества и выносим свой вердикт. В прошлом году вы назначили меня своим верховным жрецом. В этом году настал черёд его. Теперь он, - верховный показал на Антона, - будет решать мои вопросы.
Антон с сомнением посмотрел на Надю.
- А если я не захочу? Как понимать это назначение на должность?
- По-моемому в этом мире ты ничего не решаешь сам. За тебя всё решает общество и очередная коммиссия как и у вас, - она махнула в сторону Седого, - вот только почему пожизненно я никак не пойму. Пойду похожу по улицам и пообщаюсь с народом.
Надя накинула на плечи тёплый платок и выскочила из квартиры.
Дождь уже кончился и сероватые лужи осветились оранжевой волной солнечных лучей. Она шла медленно словно впитывая в себя каждую увиденную мелочь и анализируя окружающий её новый мир. Вместо велосипедов по улицам разъёзжали похожие на крылатые колесницы аппараты ловко пилотируемые вездесущими подростками. Вдали, там где кончается парк и начинается оживлённая магистраль собралась толпа народу. Надя проскочила сквозь сборище людей окружающее несчастного плотным кольцом и очутилась рядом с вжавшимся затюканным человеком испуганно взирающим на воющих собратьев.
- Убей! Убей! Убей! - раздавалось со всех сторон и несчастный с трудом уворачиваясь от ударов в мольбе закрывал своё лицо руками.
- Что вы делаете? - спросила она у важного похожего на банкира пожилого толстяка в чёрном смокинге и бабочке.
- Как что? Он убийца. Значит он должен убить. Сегодня что у нас вторник? Вторник. По вторникам он должен убивать. Убей!
- Почему должен?
- Это Васька. Когда то в детстве он замучил свою кошку и она умерла. Тогда общество назначило его убийцей. С тех пор каждый вторник он убивает.
- Но ведь он может отказаться.
- Отказаться ? Пусть только попробует. Кто за него будет делать его работу, я? Назвался груздем полезай в кузовок. Убей тебе сказали!
В этот момент в руках кого-то блеснуло наточенное лезвие ножа.
- Убей! Убей! Убей! - прямо в ухо кричала толпа и тогда Вася не глядя выхватил протянутый ему нож и махнул им по воздуху. Тихонько вскрикнув, полноватая женщина осела на землю. Видя как по асфальту смешиваясь с осенними лужами растекалось багровое пятно крови, толпа замолчала и выпустила в конец обезумевшего Васю на свободу. Тот обхватил руками виски и шатаясь как пьяный, не видя никого и ничего перед собой, побрёл по опустевшему парку. Вдали запиликали сирены скорой и вскоре о трагедии напоминал лишь покрытый пятнами крови асфальт.
Надя решила выяснить всё и не отставая ни на шаг преследовала толстяка.
- А вор?
- Что вор? Есть и воры, ведь должен кто-то сидеть, чёрт возьми. Один раз украл, в тюрьму.
- Но ведь люди могут измениться, - пыталась возразить Надя.
- Ничего подобного. Один раз измена, всё остальное привычка. Так уж заведено.
- А вы кем работаете?
- Я бухгалтер.
- А если вы захотите вдруг сменить проффессию?
- Во-первых это запрещено законом, а во-вторых зачем? Я работаю в конторе. Приворовываю конечно, не без этого, так вы покажите мне не ворующего бухгалтера - такого не бывает. Плюс к этому мне неплохо платят и уходить на другое место работы мне не резон. А вообще вы кто такая? Кем работаете? Не в ОБХСС случайно? Так знайте у меня в отчётах всё в порядке и вы своими проверками меня не запугаете. А может вы шпион? Так и есть шпионка по глазам видно, но я гражданин порядочный, я сообщу о вас куда надо! А то нашлась умная, работа ей её не нравится.
Он развернулся и отдуваясь заспешил на работу, ведь работа святое и опаздывать на неё нельзя. Впереди стояла тележка с пирожками. За ней подкручивая седые усы высился смугленький старичок с по-детски подвёрнутыми короткими штанишками.
- Можно четыре с мясом, - попросила она и протянула ему горсть мелочи.
- Антикварные какие-то, - протяжно гавкнул продавец и сунул в карман монеты.
- Дедушка, а вы тоже всю свою жизнь продавцом проработали?
- Конечно, внученька. Им самым.
- И никогда не хотелось заняться чем-нибудь другим?
- Да, нет. Куда я теперь без своих пирожков. Только в могилу и то дай бог нескоро.
Он ловко развернул тележку и покатил к её школе, завидя, как из ворот выскочила проголодавшаяся детвора. Надя смотрела на детей с сожалением. Этот мир выберет для них их тяжёлую ношу и они не задумываясь будут нести свой тяжкий крест защищаясь от самого себя отговоркой счастья и материального благополучия. Они никогда не задумаются о том что где-то есть мир в котором каждый выбирает себя сам и в случае если окружающий его мир будет ему в тягость то он запросто может стать пилигримом путешествующим по параллельным вселенным.
Антон уже освоился, для того чтобы понять сущность этого мира ему даже не пришлось выходить на улицу, а было достаточно с полчаса посмотреть телевизор. Он уже видел незримые цепочки власти и примерную расстановку жизненных сил. Ответ прост. Если ты двухметровый гигант, значит ты будущий баскетболист. Если в твоих глазах играет огонёк, то наверное ты актёр. Если ты настырен и умён, то твоё место в правительстве или среди элиты. Если у тебя нет воображения и ты ничего не хочешь добиться в жизни, то для таких как ты тоже найдётся местечко в этом райском унитарном государстве. Странно, но сейчас Антона волновал один вопрос: Что лучше выбивать барабанную дробь и получать истинное удовольствие от общения с друзьями или быть чьим то козырем в нечестной политической игре этого мира и не иметь своего собственного я. ,,Мы выбираем, нас выбирают, как это часто не совпадает", - вспомнились ему строчки из забытой песни. Вечером на собрании пилигримы решили,что это мир слишком скучен и однообразен ведь они любят свободу выбора, ту свободу, которую им может дать только путешествие из мира в мир. Отправление было назначено на утро. Всю ночь пилигримы занимались ерундой ведя друг с другом пустые ничего не значащие беседы. Как странно каждый из них вспоминал историю из своего мира! Будто эти истории происходили с ними не несколько дней назад а в прошлой жизни, в жизни не похожей на эту и от этого их рассказы становились более захватывающими и нереальными чем сказки. Раздался выстрел и пилигримы бросились к окну, там внизу в луже крови корчился тот самый шпик, а над ним высматривая кого-то стоял скрытый под зеркалом шлема мотоциклист. Дальше всё происходило невероятно быстро и неожиданно. Из всех кустов выскочили одинаковые люди в сером, которые как-будто ждали появления этого гонщика. Его скрутили и впихнули в подъехавшую машину без номеров. Своего друга серые бережно кинули в багажник и немедленно покинули это место оставив дежурить у входа точную копию убитого.
- Хорошо сработали, это наверное моя охрана , - предположил Антон, - странно только, что они не поставили в известность меня, ведь для них я министр.
- Не расстраивайся, Антон, для них это просто работа. Сегодня я видела парня чья работа убивать, а их призвание оберегать твой бесценный покой. Пойдём лучше спать, чтобы поскорее узнать, что приготовил для нас завтрашний день.
Всю ночь Антон не мог заснуть, он ворочался, переворачивался со спины на живот и думал о будущем:
,, Как странно всё получается, сегодня ты обычный парень и проживаешь каждый день за зря. Тратишь свои силы на никому не интересные вещи: учишься, работаешь, ходишь на улицу, в гости и не задумываешься что где-то люди живут совершенно иначе. Что есть миры в которых правят другие законы, где человеческие ценности присущие тебе не стоят ровным счётом ничего, где за тебя всё решает общество и ты не в силах сопротевлятся мнению большинства. Где ты не человек, а механизм на который навешивают цветной ярлычок и ты становишься не Антоном а цифрой. А твоя, пусть даже интересная, мыслеформа никому не нужна в этом мире впрочем как и ты сам. И тогда понимаешь, что все мы не люди, а заклёпки, которыми скрепляют балласт перед тем как сдать его в утиль."
Шипение не выключенного телевизора так мешало сосредоточится. Мешали сосредоточится то ли собственные, то ли чьи то чужие мысли блуждающие в голове и даже когда наступала такая долгожданная тишина и покой, Антону чудилось, что он не один а некто незримый наблюдает за его размышлениями и выводами. ,,Странный мир, - думал Антон, - вполне возможно, что это эхо прежнего мира, тот отголосок его собственного я преследующий его по пятам, а может в этом мире существует некая система контроля, чтобы те кто умеет мыслить не заходили в своих раздумьях слишком далеко. Может здесь так свершаются революции или сходят с ума, придумывают новые механизмы или создают гениальные произведения. Вряд ли это так, иначе как объяснить само рождение этой мысли сейчас в моей голове. Значит всё же эхо.
Потом пройдя ни одну тысячу миров эти голоса соединились в некий хор, наперебой рассказывающие Антону о их смысле жизни. Со временем он научился их не замечать, а потом и вовсе забыл о их существовании, но это первое эхо хранил в своей памяти ещё очень долго.
Когда утром они проснулись и вышли на балкон уже вовсю занялся погожий денёк. Эхо всё ещё просило остаться и найти себя в этом мире, но после вспышки телепорта исчезло и оно превратившись в тихий шёпот листвы нового паралельного мира.
МИР НОМЕР 5.
Пилигримы очнулись в тени одинокой цветущей сирени. Цветы её пахли так приятно и в то же время так резко, что от запаха чесался нос и невообразимо сильно хотелось чихать. Крупные соцветия размером с кукурузный початок белели на ветвях практически заслоняя зелень ветвей и только в самом низу были видны похожие на сухой хворост корни. Видимо сейчас в этом мире было раннее утро - на обочинах стояли покрытые росой старинные ЗИСы и ультрамодные спортивные ФЕРРАРИ со стеклянным куполом на двигателе. Было прохладно и в дымке утреннего воздуха не раздавалось ни звука. На влажной мостовой были ещё заметны следы многочисленных ног от недавно прошедшей здесь толпы. Это были удлинённые следы от туфелек лодочек. Создавалось впечатление, что по этой улице прошла манифестация балерин или танцоров. Пилигримы неспеша шли по спящему городу. Город этот напоминал больше Рим, чем Москву, хотя все надписи сделанные на домах пестрели киррилицей и Антон без труда прочитал название:
ПРОСПЕКТ МИРА.
Само по себе название внушало оптимизм, ведь если люди называют так свои улицы, то есть надежда, что этот мир будет миролюбив и спокоен. Из-за угла появился дворник и всё в нём было знакомо и эта спутавшаяся борода и этот фартук и даже натянутая на глаза шапка была узнаваема и любима. Крепко прижимаясь к своей метле он вальсировал с ней по тротуару изредко смахивая в сторону фантики и окурки. Антон ахнул. Вместо сапог или валенок на ногах у уличного уборщика были даже не ботинки, а высокие пуанты зашнурованные тугой перевязью. Заправленные внутрь ватные штаны шаровары то и дело выбивались, и, дворник не останавливаясь, на ходу подсовывал их обратно, продолжая, словно Цезарь, мести улицу. Сделав несколько фуэте, он подбросил метлу в воздух и, поймав черенок скрылся за углом. Компания долго стояла не в силах произнести ни слова и пытаясь прийти в себя. Высоко над домом, в пару метрах от стены похожего на католическую базилику здания висел рекламный щит.
ВСЮ ЖИЗНЬ В ТАНЦЕ. НАЧНИ ЕЁ С НАШЕЙ ОБУВКИ. КООРПОРАЦИЯ N.G. - гласила надпись, а чуть ниже белели детские пуанты, перевязанные бархатистым подарочным бантом. Пиллигримы недоумённо переглянулись, в тех мирах в которых они побывали танцевали многие, но чтобы танцевать с детства это было что-то новенькое. В этом мире танцевали все. Танцевали пожилые старушки переходя через дорогу, в ответ им подтанцовывали стоящие на перекрёстках милиционеры. Танцевал министр обороны, когда награждал отличившихся в танце рядовых. Танцевали продавцы и покупатели, не останавливаясь ни на секунду ни в обед ни перед сном. Танцевали дети и взрослые, немощные и калеки. Антон видел сам, как безногий инвалид крутился в своём кресле словно исполняя залихватскую мазурку, а обречённые на смерть солдаты лихо выплясывали ,,яблочко". Танцевали когда на душе было совсем плохо или когда наоборот из неё выплёскивались волны хорошего настроения. Танцевали как могли, так как распорядился талантами их бог, бог танца. Движение жизнь - гласит одна из пословиц нашего мира, странно но здесь люди воплотили эту пословицу в реальность. Танец и жизнь стали одни неразделимым целым. Видя этих жителей пилигримам хотелось самими пустится в пляс и кружится, кружится, кружится.
Чтобы узнать месторасположение гостиницы Надежда подошла к высокому стройному милиционеру в синеватых лосинах с лампасами, тот подхватил её и выхватив из-за спины розу повёл её в такте аргентинского танго. Приближаясь к нему она задавала ему вопросы, а удаляясь от него получала ответы. Через несколько минут счастливая и раскрасневшаяся она подошла к пилигримам с точным маршрутом следования. Проскочив между домами они оказались у высокого здания с крыши которого на них всматривались каменные статуи швейцаров. За стойкой гарцевал напомаженный жирным гелем портье. Он вальсируя подхватил их чемоданы и занёс их в небольшой номер.
- А вы когда-нибудь останавливаетесь? - спросила Бэшечка.
- Никогда, я так живу, - ответил портье и выпорхнул из номера громко щёлкнув каблучками.
- Представляете так жить, - засмеялся Антон, - я конечно человек музыкальный, но чтобы так порхать наверное надо тренироваться всю жизнь. Хотя, что в этом плохого? Вместо того чтобы заниматься разбоем и грабежом люди танцуют. Чем лучше ты работаешь и танцуешь тем выше твоё положение в обществе. Может это конечно и не честно ведь есть люди пластичные, а есть те кому это не нравится, но по-моемому в каждом мире есть свои недостатки и то чем занимаются люди в моём мире мне нравится гораздо меньше чем танцы.
Жители этого мира танцевали весь день, даже когда в небе скопились похожие на искусственные клубы дыма тучи и ливанул дождь, люди словно впитывая энергию с небес стали танцевать ещё сильней подставляя струям воды свои натренированные тела. Всё это напоминало старые мюзиклы в которых главными героями были все жители этого города. Вот этот старичок, ловко обращающийся со своей тростью, мог стать Фредом Астером, а длинноногий стройный брюнет стал бы Джоном Траволтой, но здесь это не шоу, а обычное дело и для этих людей это лишь способ выразить себя не более того. Что может быть прекрасней чем знакомство с прекрасной незнакомкой, когда она движется к тебе в ритме вальса, а ты подплываешь к ней исполняя жаркую испанскую ... И вот уже вместе вы отправляетесь на свидание. Молча ни говоря ни слова танцуете и показываете свои чувства не пустыми словами а полными страсти движениями и па.
Пиллигримы задержались в этом мире на две луны. Каких виртуозов танца они перевидали здесь за несколько дней своего пребывания! Видели они и себя самих. Так Антон продемонстрировал интересную технику танца более похожую на ужимки и прыжки обезьяны, чем на классический кардобалет. А Надя проплыла плавно перебирая по воздуху руками то ли танцуя старомодный забытый гопак, то ли желая таким образом привлечь внимание идущего навстречу Антона. Смысл их танца оказался для пилигримов неразрешимой загадкой. Зато пилигримы видели то, как парочка обнявшись поспешила в тень улицы, где им не могло помешать не свечение ярких фонарей, не случайные танцующие прохожие.
И этот мир остался позади как и танцы и всё что с ними было связанно. Я устал писать о приятном и глядя на унылые улицы Ленинграда хотелось описать грязный двор или стоящую за углом помойку, но слова уходили из головы будто их сгребали метлой и выметали как пыль из моей головы оставляя лишь налёт из местоимений и предлогов, состовяющих теперь всю мою сущность и виной тому были те станки за которыми я проработал столько лет :
МИР НОМЕР 6.
Этот мир был интересен по-своемому. Во первых это было высокотехнологичное общество намного опередившее наш мир. Вокруг крохотного центра, посреди которого подобно древнеримскому форуму расположились обломки разрушенного Кремля, было полно фабрик и заводов. Во-вторых в этом мире можно было дышать с трудом . То есть воздух был в принципе чист, но в горле першило от солей тяжёлых металлов и от кисловатого привкуса азота. Дым из труб застилал небо чёрным смогом и казалось что это искусный повар включил свою коптильню, с одной целью прокоптить голубоватое небо до вкусной поджаристой корочки. Струйки специальных очистителей расположенные по периметру города с трудом давали горожанам необходимое количество воздуха и от этого они ходили грустные и понурые как пасмурная осенняя погода. В этом мире не было войн. Люди отказались от оружия в пользу промышленности и развития своего потенциала. Венцом карьеры этого мира было стать на родном заводе мастером и воспитывать новое поколение токарей и слесарей механосборочных работ. Здесь жила любовь. Любовь к кропотливому труду на благо всего общества. Мужчины и женщины стояли плечом к плечу у соседних станков и совместными усилиями совершали нелёгкий трудовой подвиг, ежедневно выдавая по несколько дневных норм. Странно, но за этой своей работой они забывали, что помимо втулок и турбинных лопаток существует ещё много прекрасного и неизведанного. В часы работы на улице было трудно встретить хоть одну живую душу, и только помоечные коты противными голосами разбавляли доносимый эхом звон сталепрокатных заводов. У ворот консерватории у которой оказались пилигримы было полно народу. Закутанные в кожаные куртки рабочие потирали руки в ожидании задерживающегося концерта. Билеты было не достать и компании пришлось встать на пустые ящики чтобы хотя бы через окно увидеть торжество искусства. На высокой сцене находился огромных размеров токарный станок за которым стоял, одетый в глянцевый концертный фрак, гладковыбритый токарь вытачивающий на шпиндельной бабке похожую на кубок резную деталь. В зале до отказа наполненном любителями высокого искусства стояла гробовая тишина. Даже толпящиеся в проходах ударницы в красных замасленных косынках с восторгом наблюдали за отлаженными движениями маэстро. Последний аккорд резца и зал наполнился громом оваций, когда гордый своим творением мастер выбросил наверх свою руку с идеально выполненной работой. Стройные девочки, в рабочих фартуках в цветочек, понесли на сцену цветы и растроганный токарь со слезами на глазах снова и снова выходил на бис.
Вместо денег этот мир использовал медяшки с прекрасно выполненной вручную гравировкой, на которых изображались ударники труда. Единственным местом в городе куда пиллигримов пустили бесплатно стал музей культуры. Антон долго ходил по просторным залам восторгаясь то гильзами цилиндрических ваз выточенных на соседнем заводе, то блюдцами алюминиевых шайб работы неизвестного автора. Поразил его воображение и монументальный памятник в труду, в виде вензеля N.G., изготовленный умельцами в виде извилистых шлангов и опрыскиваемый специальной охлаждающей жидкостью мутного белого цвета. Во всём остальном этот мир был скучен и невзрачен. Надя попробовала заговорить с симпатичным парнем выскочившем из проходной завода, но кроме заковыристых технических терминов не узнала об этом мире ничего интересного, поэтому в этот же день они покинули этот мир и отправились дальше.
Как холодно. Холодно от отношения к собственной персоне, от тех принципов которые главенствуют в этом мире и ты ощущаешь себя снежинкой летящей по небу со своими собратьями, собираясь навсегда остаться на этой грешной земле и растаять при первых лучах весны
МИР НОМЕР 7.
Снег и вьюга. Даже в метре от себя не видно даже вытянутой вперёд руки. Наверное на далёкой Аляске гораздо теплее, чем в этом замороженном зимой мире. В обжигающем дыхании ветра не слышно ни зверского воя ни чьего-то плача, оно так охлаждало организм, что сравнить его с чем-либо просто невозможно. Антон чувствовал как в его сосудах замерзала кровь. Необъяснимое ощущение будто тебя обложили льдом и забыли в ледяной стихии на несколько часов. Только здесь, холод распространился по организму так быстро, что уже через несколько секунд он боялся пошевелить рукой думая что она рассыпется на тысячи ледяных осколков. Кроме этого пожирающего изнутри холода в этом мире не было ничего примечательного и с трудом подняв закоченевшую руку Седой перенёс их в следующее измерение.
МИР НОМЕР 8.
Оказавшись в тропическом рае, пилигримы почувствовали на себе пытку, которой подвергается зимний мир с приходом весны. Оттаявшая кровь так внезапно побежала по венам, что в голову ударил прилив тепла и казалось, что ещё немного и сосуды лопнут от вскипавшей громким бульканием жидкости. Они стояли на пляже по щиколотку в теплой не раздражающей ноги воде. Вдали пролетали эскадрильи боевых птиц. Прямо за невысоким молом на фарватере стоял военный флот и из зенитных орудий беззвучно вылетал сероватый дымок. Здесь тоже шла война. Самолёты совершали резкий разворот и волнами налетали на зажатые между эсминцами мирные пассажирские транспорта. Было видно как несколько кораблей разворачивались и мешая друг другу пытались спрятаться от неименуемого потопления под защиту береговых батарей, но воздушные ассы из специальной дивизии вермахта коршунами налетали на беззащитные судёнышки погружая их в град смертоносных бомб. Иногда за спинами пилигримов раздавались единичные выстрелы напоминающие сухие щелчки кастаньет, но было слышно что наземный бой идёт далеко и вряд ли нанесёт им вреда. Чтобы разглядеть поближе то, что творится там в нескольких километрах от берега, они залезли на высокий скалистый холм отвесной стеной спускающийся к самому морю. Издали, весь бой который был виден как на ладони, казался игрушечным и не настоящим. Будто невидимый ребёнок игрался с миллионами жизней отправляя в пекло боя всё новые и новые силы. Вот как спичка переломился гигантский эсминец и погрузился в пучину моря и даже спасшиеся люди, плавающие в море как рассыпанные по воде крупинки манки, казались неживыми и нарисованными. Окутанные дымком ,,Мессершмидты" врезались в воду словно объятые пламенем бумажные самолётики, только в отличии от бумажных они камнем шли на дно и уже через мгновение скрывали в волнах место своего падения.
Где-то сзади послышался шорох раздвигаемых кем-то кустов. Антон обернулся и обомлел. Прямо перед ним стоял Седой, Седой с уставшим обгоревшим лицом и с покрытой чёрной копотью загорелой шеей. Комуфляж был местами разодран и из-под него виднелось покрытое кровавой сукровицей худое старческое тело. На макушке чуть сдвинутая набок промятая каска c латинскими буквами N.G., обвешанная гроздью гранат. В руках карабин с пристёгнутым к нему штык-ножом и кривой индейский нож мачете. Увидев незнакомцев он дёрнулся и вскинул вверх ружьё.
- Стоять, - неожиданно громко с явным акцентом произнёс он.
Антон послушно поднял руки сжимая в руках отливающий на солнце телепортатор. Остальные пилигримы последовали его примеру всё ещё взирая на тонущие в дыму морского боя корабли. Седой стоял и смотрел на море. Прожив всю свою жизнь в пещере, он никогда не видел столько воды и никогда не вдыхал такой чистый и свежий воздух. Стоявшая рядом Бэшечка наблюдала, как испуганные близким взрывом птицы взмывали вверх, заслоняя свет солнца и покрывая небо рябью белоснежных крыльев. Щелкнул затвор и Седой напрягся всем своим видом показывая свою готовность стрелять без раздумья. Было видно, как изможденно его лицо этой бессмысленной войной и как напряжены от недосыпания его нервы. Всё произошло как в кино. Седой обернулся и увидел своего двойника, а тот от неожиданности дёрнул спусковой крючок и исчез в облаке порохового дыма. Антон машинально нажал на телепортатор и их перенесло из кромешного ада войны.
МИР НОМЕР 9.
Новый Седой, стоял опустив вниз старенький заляпанный своей кровью карабин, и непонимающе оглядывал своё тело. Рядом, в полуметре от него, взахлёб, глотая слёзы и колотя его по маленькими ручками, заливалась от плача его Полина - маленькая дочурка, которая родилась перед самой его отправкой на фронт. Когда их, бойцов особого назначения, собрали вместе и не дав попрощаться с родными стали увозить на грузовиках в неизвестном направлении, он думал что вряд ли встретится со своей семьёй. Годы войны приучили его сердце к злобе и жестокости, но увидев свою Полину он расплакался как ребёнок и прижал её такое хрупкое и маленькое тельце к себе. Девочка силилась вырваться из его рук и бросится к Антону и Наде, но Седой ещё крепче прижимал свою дочку, всё ещё не веря в её чудесное возвращение в его жизнь.
- Кто вы? - сквозь слёзы спросил Седой.
- Мы пилигримы. Путешественники по мирам. Также как и вы теперь.
- Почему с вами Полина?
- Полина? Хорошо пусть будет Полина. Она ваша дочь, вернее она дочь того кого вы только что убили, когда мы находились в вашем мире. Отпустите её, вы её пугаете.
Он разжал руки, Полина подбежала к Наде и уткнулась в её подол.
- Он убил папу, - повторяла она, - он его убил.
Антон подошёл к седому и спросил:
- Как вас зовут?
- Нестор.
- Дело серьёзное Нестор. Вы совершили убийство и оставили сиротой ребёнка, даже двух. Вашу дочку из того мира где война и эту девочку, которую вы видите сейчас.
- Где мы? - оглядываясь и с сомнением осматривая похожие на высеченные из камня многолетние дубы спросил он.
- Не знаю. В одном из миров вселенной. Кем вы работали раньше?
- Физик - ядерщик.
- Тогда вы должны быть знакомы с Эйнштейном.
- Фамилия знакомая, но лично с ним не общался.
- Вселенная состоит из миллиардов миров. С помощью этого устройства мы путешествуем через время и пространство преодолевая некую незримую материю и оказываясь каждый раз в новом мире, остальное должно быть вам не важно. Вы можете остаться здесь и забыть наш разговор, но тогда есть вероятность что вы встретите себя самого и это не сулит вам ничего хорошего, а можете пойти с этой девочкой и заботится о ней, как о своей Полине, тогда милости просим в нашу компанию.
- Выбор невелик. Я с вами.
Антон молча кивнул и стал изучать место куда занесла их судьба. Кирпичные дома, в перемешку с грязными, покрытыми плесенью блочными постройками, скудная растительность и похожий на запах тухлого мяса воздух. Где то между домами блестела крыша гаража отбрасывающая на стены светлые блики солнечных зайчиков. У дома, согнувшись в три погибели, ковырялась в земле старушка поправляя съезжающие шерстяные рейтузы. Антон подошёл к ней и вежливо спросил:
- Вы не подскажете который час?
Бабушка выпрямилась и, держась за обтянутую тёплым платком спину, покряхтев ответила:
- Пятьдесят минут, милок.
- Спасибо бабуль, а где близжайшая гостиница?
- Пятьдесят минут, милок, - снова произнесла она и Антон заметил как из её головы выскочила стальная пружинка, после чего бабка заохала и замертво повалилась набок.
- Вот те на, - удивился Антон, - она робот.
Из покрытой платком головы валил отдающий солидолом пар. Глаза андроида закатились и медленно погасли обдав на последок Антона таким ненавистным взглядом, что от него по телу пробежала холодная змейка страха. Но даже умерев, она беззвучно, словно заклинание, повторяла свои последние слова, будто надеясь, что судьба смилуется над ней и она оживёт. Бирка висящая на её шее словно медальон американского солдата чернела надписью фирмы производителя роботов - N.G. INCOORPORATED.
Полина уже успокоилась. Она поняла, что теперь ей нужно учится жить по-новому и воспринимать этого старого солдата не как убийцу отца, а как родного и близкого человека. Какое усилие воли придётся приложить ей, чтобы не вздрагивать при его прикосновении, какую силу должна она вложить в свои уста, чтобы назвать его простым и ласковым словом папа.
После встречи с андроидом, пилигримы шли с опаской вглядываясь в пейзаж, ожидая, что сейчас из-за угла выскочит похожий на терминатора робот и одним взмахом своей металлической руки прервёт их путешествие по этому миру. Мимо них пронеслась, запряжённая четвёркой гнедых, карета, в которой развалившись сидел пьяненький пожилой почтальон с зачёсанными назад редеющими рыжеватыми волосами. Увидев путников, он остановил повозку и привстав на козлах вежливо поклонился коротким кивком головы.
- Желаю здравствовать, господа, - начал было он, но затем всмотревшись в лица пилигримов побледнел, схватился за горло и упал навзничь. Полина закричала. Из-под колёс телеги покатилась искрящаяся голова и скатившись в кювет замерла там обратив удивлённый и немного обиженный взгляд в сторону жидкого неба пестрящего вкраплениями золотых лучей солнца. Из металлических сухожилий, вылетали разряды электричества, которые попадая на сырую землю вызывали на ней синеватое мерцающее свечение. Тело робота, так и осталось сидеть в прежней позе сжимая в руках кожаные пряди вожжей.
Этот мир был слишком идеальным и аккуратным. Слишком чистые дорожки без единой соринки, слишком красивые андроиды встречающиеся на их пути и разваливающиеся на детальки при разговоре с ними. Старики и старухи без единой морщинки на лице и не знающие усталости лошади несущие своих пассажиров. Только дома вокруг были запущенны и уродливы, видимо из-за того, что роботы не знали что их необходимо время от времени чинить. Интересно было наблюдать, как целая толпа андроидов беспечно общалась друг с другом с жаром рассказывая последние новости и делясь новыми рецептами кухни. Правда стоило появиться пилигримам, как они один за другим превращались в кучу железа, чувствуя срабатывание программы самоуничтожающей их при общении с представителями человеческой расы.
К своему сожалению путешественникам так и не удалось понять внутренний мир этих роботов, но зато они смогли восторженно лицезреть творение научной мысли создавшей это совершенство. Когда на улице смеркалось пилигримы уже разрезали пространство, и не видели, как заботливые андроиды разбирали сломанных товарищей на запчасти, чтобы получить за них очередной пузырёк очищенного машинного масла продлевающего им жизнь.
МИР НОМЕР 10.
В нос ударил перегар. Казалось что запахом переработанного организмом алкоголя пропах весь этот мир. Даже хризантемы растущие на клумбе возле обитого рейками сарая источали этот неприятный отталкивающий запах. Из сарая доносился храп. Приоткрыв дверь, Антон увидел, как из бесформенной копны перегнившего сена виднелись чьи-то ноги, подёргивающиеся словно заводя приснившийся во сне мотоцикл. Вокруг валялись обглоданные кости, с которых свисали подсохшие куски почерневшего мяса и пустую тару из-под дешёвого портвейна. Незнакомец громко икал. При каждом спазме, его тело подбрасывало наверх и он пытался схватиться за невидимую опору, но откидывался назад и издавал похожее на мычание звук. Антон несколько минут пробовал растолкать пьянчужку. Его недовольное красноватое сливовое лицо морщилось и с губ слетали такие слова, которые не пропустят в печать даже современные демократические издания. Он был неопрятен и облёван. Из ноздрей торчал пучок чёрных нестриженных волос плавно соединяющийся с редкими усиками подкрашенными от никотина в жёлтый ядовитый цвет. При каждом вдохе бордовые прожилки на его лице становились чуть ярче и покрывали нос яркой паутиной капилярных сосудов. Незнакомец приоткрыл один глаз, обвёл пилигримов непонимающим отсутствующим взглядом, сплюнул тягучую коричневатую слюну и выхватив откуда то из-за спины тёмную бутылку шампанского, с негромким пшиком открыл пойло. Из непрозрачной бутылки заструился затхлый дымок и пьянчужка передёрнувшись одним глотком опорожнил полбутылки. По его заплывшему лицу пробежала волна удовольствия и взгляд наполнился почти родительской нежностью к сжимаемой в руки кисловатой шипучке. Он довольно крякнул и представился.
- Афанасич, - пробормотал он снова приложившись к бутылке.
- Антон.
- Пить будешь?
- Нет.
Афанасич удивился и сделав ещё один глоток громко рыгнул.
- Закон нарушаете, - сказал он.
- Какой закон?
- Наш закон. Закон бытия. Проснулся - выпил. Пообедал- выпил. Выпил - заснул.
- А если не пить?
- Тогда жди беды. Приедут наши. Отвезут куда надо и мигом научат, как жить и сколько пить.
- А если у меня язва?
- Шутник ты парень, а у кого её сейчас нет? У всех - у кого язва, у кого гемморрой, у кого грыжа. Так что теперь в сортир не ходить и тяжести не поднимать? Закон для всех един, так что пей.
Антон взял протянутую алкашом бутылку и сделал приличный глоток, для вида прослезившись и замахав перед носом рукой.
- Так то лучше.
- И что все пьют? - поинтересовался Антон.
- А куда денутся, все до единого и стар и млад. В детских садах в спирт чай добавляют, для вкуса. В школе при входе наливают и при выходе тоже. На завод трезвых не пускают, да туда никто трезвым и не приходит - кому охота место потерять. Вот моя жена, например, работает на фабрике, где эту бодягу производят, так их домой на каретах скорой помощи развозят, так урабатывается бедняжка. А сосед мой, Петрович, на этой скорой помощи водилой работает. Каждую ночь просыпаюсь в холодном поту, когда представляю, как этот пропойца мою Нинку домой везёт в пьяном угаре.
Антон слегка захмелел, почувствовал неимоверную тяжесть в ногах и лёгкое головокружение. Язык стал чужим, изменился голос, манера и темп речи. Стараясь совладать с затуманенным сознанием он спросил:
- Говорят если беременная женщина будет пить, то дети зелёные родятся.
- Враньё! Розовенькие рождаются все как один, а как пуповину врачи перережут так они в крик, мол выпить дай. Им сразу бутылочку с детской смесью водки и пива, чтобы с младенчества привыкали по-человеческим законам жить. Так что годам к восемнадцати не то что язва, а и цироз практически у всех. Одно плохо живём недолго, зато как.
Афанасич допил остатки вина и достал початую бутылку водки.
- Ну парень прощай, до обеда не свидемся, - сказал он, взболтнул бутылку так что жидкость завертелась воронкообразным смерчем и влил в себя её содержимое.
Когда мужичок повалился на бок и тяжело захрапел, обдавая Антона едким дыханием проспиртованного организма, пилигрим пошатываясь вышел.
- Пора, - держась за чёрный плетень ограды промычал он.
- Что случилось? - встревоженно спросил Нестор.
- Долго расказывать, лучше вам этого и не знать. Всё больше я не пью, - чувствуя как подкашиваются его ноги протянул Антон, - и вам не советую.
Затем странным жестом, словно пытаясь попасть в невидимый карман своего свитера, он нащупал на поясе телепортатор и утвердительно кивнув нажал на табло.
МИР НОМЕР 11.
Какое сладострастное ощущение трезвости привнёс в сознание Антона этот мир. Казалось что его разум никогда в жизни не оценивал происходящее столь трезво и объективно. От недавнего злоупотребления не осталось и следа. Видимо при телепортации, вместе с уносящимся в прошлое миром, исчезли и все последствия его пагубного принятия на грудь. Хотелось пить. Как же хотелось пить! Набрать в ладони ледяной колодезной воды с запахом земли и дерева и напиться вволю, так чтобы при каждом шаге чувствовать, как в животе бултыхается добрые полведра жидкости. Утереть рукавом стекающие по подбородку капли и подставить обжигающему солнцу лицо. Солнце. Не светило, а жар доменной печи. Насколько хватало взгляда раскинулась раскалённая пустыня. Нанесённые барханы отливали апельсиновым отблеском горячего рыжего песка. То здесь, то там из молчаливой стихии появились широкоголовые с небольшим рогатым носом эфы, смотрели на пилигримов и открыв свои змеиные пасти, видимо со зла, выдавливали из себя прозрачные капли яда. Попадая на песок они испарялись и от этого воздух становился ещё более знойным и удушающим. Редкие следы ящериц, не испугавшихся долины змей, убегали вдаль, едва заметными, заносимыми песчаной позёмкой, точками. Надя прижала к себе тихонько всхлипывающую Полину, и отступала назад пропуская Нестора вскинувшего вверх карабин. Антон рукой остановил бессмысленную стрельбу по сотням шипящих и сворачивающихся в один комок гадов. Волею судеб пилигримы оказались в центре змеиного логова в период брачных ухаживаний. Змеи не обращали на них никакого внимания, они настолько были поглощены проблемой продолжения рода, что даже когда компания проходила в считанных сантиметрах от клубка их плотской любви, они безучастно предавались своим утехам.
- Что это за место? - шёпотом, словно подражая шипению змей, спросила Надя.
- Долина смерти, - так же шёпотом по-змеиному ответил Антон.
Надя испуганно дрожала и видя несмелость Антона сжимала его горячую вспотевшую руку и только Нестор защищая своим телом маленькую Полину бесстрашно взбирался на высокий песчаный холм расчищая карабином путь среди змей. Сколько раз Антон хотел поднять пищаль и превратить змеиное логово в огненное пожарище, но каждый раз Надя останавливала его напоминая, что жизнь дана свыше и он не имеет права отнимать её даже у этих пресмыкающихся. Странно, но к своей пищали Антон стал относиться по-другому. Из грозного оружия она превратилось в опору и помощника, странным образом помогая ему принимать единственно верные решения. В стеклянном шаре способном нести смерть, он видел не будущее, а некий вариант развития событий в данный момент времени и пространства. Не в силах изменить миры в которых они побывали, он видел в нём то приятное и невидимое глазу свойственное им. И это ощущение что-даже в этой пропитанной ядом и кишевшей змеями земле есть любовь предавало ему сил для движения вперёд. Впереди зарябила гладь озера и путники воодушевлённые этим миражом зашагали к нему погружаясь в ядовитую почву пустыни, но чем быстрее шагали они тем дальше казался недостижимый оазис созданный в их воображении раскалённым полуденным солнцем. Когда Полина без сил опустилась на песок и из её глаз брызнули, мгновенно превращающиеся в белые солоноватые разводы, слёзы, Антон достал телепортатор. Мир прекрасен, даже если под ногами зыбучие пески и губы потрескались от жары, ведь впереди ещё столько интересного и умирать пилигримам нельзя. А сейчас пора в путь, навстречу новому.
МИР НОМЕР 12.
Напившись студёной воды, из журчащей между валунами горной речушки, пилигримы устало осмотрелись. Вокруг цвела лаванда. Горные цветки покрыли спускающийся в долину пригорок беловато-розовой шалью соцветий. Высокий чабан в длинной поношенной бурке гнал по узкой горной тропке блеющую отару овец. Его зычный, похожий на звериный вой голос, эхом раздавался над белеющими вершинами гор и овцы сгрудившись в кучу беспрекословно спускались к аулу. С десяток покрытых соломой хижин и взлетающий ввысь ... колодца казались отсюда с перевала лилипутскими постройками. Из глиняных труб кузницы валил густой дым расстилающийся туманом по окрестным лугам. Даже сюда наверх, при каждом порыве ветерка до пилигримов долетал аромат свежевыпеченных лепёшек приятно щекотящий желудок. Между горкой и поселением шумела горная речушка, лишь у невысокого мостика собирающаяся в покрытую тиной тихую, заводь. На мосту стояли ребятишки и ловили рыбу с трудом удерживая в руках толстые отцовские удилища. Видимо рыбы в этих безлюдных местах было огромное множество и по всей тихой заводи разлетались круги от играющей мелочёвки. Мальчишки только и успевали насадить наживку и забросить крючки в воду, как приходилось подсекать и вытаскивать на воздух мелькающую серебром рыбёшку. Зная что им перепадёт часть улова, рядом с ними грелись на солнце деревенские коты поднимая своими пушистыми хвостами облака дорожной пыли. Только когда мимо них прошла отара, они лениво отодвинулись в сторону недовольно урча на овец потревоживших их покой. Антон зачерпнул ещё одну ладошку чистейшей воды и теперь для удовольствия выпил её маленькими глотками, ощутив на языке приятный ледяной холод горного источника. Спускались аккуратно, изредка останавливаясь, чтобы посмотреть, как скатывающиеся с крутого обрыва камешки с тихим всплеском падают в кристально чистую воду. По узкой тропинке можно было идти только по одному и Нестор посадил Полину на плечи, блаженно улыбаясь, чувствуя, как её каблучки подсукивают по его груди. Странно в этот момент он чувствовал себя самым счастливым солдатом на свете и никак не мог поверить, что времени нет как нет и пространства иначе как объяснить, что его мундир всё ещё пахнет кровью и порохом, а на плечах у него сидит это небесное создание. Ему подумалось, что всё это сниться и тот песок, и эти горы, и даже шедшие впереди Антон и Надя казались пустынным миражом в его изъеденном войной сознании. Может он мёртв или это его сон? Но в любом случае он ни за какие деньги не хотел бы очнуться от этого наваждения. Аул встретил их громким лаем сторожевых собак и Антон удивился узнав в них тех самых кровожадных псов чуть не растерзавших его на загородной вилле. Они силились сорваться с цепи и броситься на незнакомцев разрывая землю тяжёлыми когтистыми лапами. Успокоить их смогла смуглая девочка с перебинтованной рукой, вышедшая из хижины. Посмотрела исподлобья на оскалившиеся морды собак, те завыли и поджав хвост убежали к своим будкам. Затем она подошла к Наде и молча взяла её за руку. Надя удивлённо посмотрела в глаза девочки и кивнула. Так держа её за руку они вошли в дом и спустя минуту Надя вышла зажав в руке свежие лепёшки и коричневатый кувшин козьего молока.
- Они немые, - пояснила она. - общаются с помощью эмоций передаваемых прикосновением. Не знаю как вам это объяснить, но как только она прикоснулась ко мне я всё поняла. Их голосовые связки не в силах воспроизводить человеческую речь. Видимо прожив столько лет среди этой красоты они поняли бесполезность общения и разговаривают эмоциями, которые передают неизвестным мне способом через касание. Когда она сжала мне руку я почувствовала любовь и этого было достаточно. Это чувство невозможно обмануть. Сердце не умеет врать, так как умеет врать язык. Можно обмануть сознанием, но никогда не обманешь сердцем. Представляешь, Антон, её отец чабан. Утром он встаёт и ни слова не говоря идёт пасти овец, а эта девочка ни слова не говоря занимается хозяйством. В обед он приходит и молча трапезничает, а она так же молча убирает со стола. Но перед сном он ласково целует её щёку и больше им не нужно никаких слов ведь всё понятно без них.
- Интересный мир достойный подражания. Хотя странно ведь с помощью слов можно передать гораздо больше чувств.
- В этом всё и дело. Влюблённые говорят друг другу стони комплиментов за которыми не стоит ничего кроме плотского желания, а этим людям необходимо лишь забота и внимание, чтобы почувствовать настоящую силу любви.
- А если в твоём сердце живёт злоба?
- Тогда вместо нежного прикосновения получиться удар. Чувствуя злобу, ты никогда не сможешь прикоснуться к человеку и подарить ему любовь, скорее это будет боль.
Антон рассмеялся.
- Что в этом смешного?
- Я вспомнил как в детстве водил хороводы вокруг вечнозелёной ёлочки. Представляешь, что чувствуют они когда кружаться вокруг неё?
- Я думаю ощущение праздника. Может быть радость, а может быть грусть, во всяком случае чтобы понять соседа им не нужно слов.
- Знаешь мне кажется ни одно прикосновение в мире не заменит простых слов ,, Я тебя люблю"
Надя покраснела, отвернулась и слегка коснулась его рукой от чего Антон позабыв всё на свете со всей силы нажал на пульт и они перенеслись в следующий мир.
МИР НОМЕР 13.
Земля и небо. Черная как уголь земля и разбавленные синькой облака. На горизонте ни одного деревца или строения, но где-то вдалеке маячат фигурки людей разговаривающих и жестикулирующих. Антон сделал шаг и почувствовал что его тело упёрлось в некую преграду мешающую его продвижению. На лбу появилось покраснение и он невольно отшатнулся.
- Здесь дерево, осторожней, всегда о нём забываю, - раздался голос справа и Антон увидел как невысокий человечек с обиженным недовольным лицом переступает через невидимую преграду.
- Какое дерево?- удивлённо спросил Антон.
- Невидимое конечно.
Ничего не понимая Антон сделал шаг назад и споткнувшись кубарем покатился по земле. Надя хохотала. Она стояла не шевелясь в нескольких метрах и смотрела, как человечек вытянув вперёд одну руку пытался нащупать ствол. Затем словно клоун исполняющий пантомиму он опёрся на невидимое дерево и со стороны казалось что вопреки законам физики он висит в воздухе. Антон потирал ушибленную спину и опасливо, не веря своим глазам смотрел на мужичка.
- Миша, - представился тот и Антон стал разглядывать незнакомца. На нём был шикарный двубортный костюм и блестящая словно покрытая лаком белоснежная рубашка. Он стоял вальяжно запустив руки в карманы и не отрываясь смотрел на Надю.
- А где деревья? - спросил Антон и в недоверии думая что зрение обманывает его стал протирать глаза.
- Где то здесь, - незначительно бросил в ответ Миша.
- Не понял. Либо они есть, либо их нет.
- Они есть, но для нас их давно нет. Они настолько нам надоели, что мы просто перестали их замечать и в один прекрасный момент они стали невидимые.
- Как странно, - Антон потрогал возвышение о которое только что споткнулся и с удивлением почувствовал шершавую кору поваленного дерева. Он даже почувствовал как покалывают пальцы сломанные сучки и как по рукам побежали невидимые глазу букашки.
- Хорошо, а почему тогда я вижу вас?
- Как это почему, - возмутился Миша, - я себя между прочим очень люблю. Я не какое-нибудь дерево. Я это я. Не замечать самого себя по-меньшей мере глупо и смешно. Хотя я слышал, что где то ходят и невидимки. Но они настолько ничтожны, что их не замечаем не только мы но и они сами вряд ли догадываются о своём существовании.
- А как же красота природы ?А как же осенний лес?, - не унимался Антон.
- Какая разница осенний, весенний, он всё равно невидим. Единственное, что я знаю что из вот того невидимого льна растущего в метрах ста отсюда, шьются великолепные костюмы для вечерних торжеств.
- А вы не боитесь проснуться в один прекрасный момент и увидеть, что тоже стали невидимы, как и тот лён из которого сшит ваш великолепный костюм.
- Это исключено. У меня в квартире для этого висит зеркало, в которое я ежедневно смотрюсь уходя на работу.
- И всё же.
Мужичок не успел ничего договорить. Сначала исчез его фрак обнажив цветные похожие на женское ажурное бельё панталоны, затем пропала сорочка. Миша схватился за остатки одежды и задёргался не зная, что же ему предпринять, чтобы спасти от исчезновения своё тело и в тот же самый момент он исчез сам выпустив напоследок в воздух струйку терпкого сигарного дыма.
- Не может быть,- раздавался по округе его голос, - что же это со мной происходит, я же есть, я чувствую.
Он покружился у Антона обдавая его ветерком своего движения, попричитал и исчез вовсе.
Антон повернулся к Наде и покачав головой сказал.
- Как странно, люди живут не замечая окружающего мира и не задумываются, что однажды тоже навсегда исчезнут с этой земли. А ведь надо так мало - выйти на улицу и взглянуть на окружающий тебя мир, чтобы понять что ты живёшь и существуешь по-настоящему.
Больше задерживаться здесь не хотелось ни секунды. Хотелось увидеть мир и быть таким же осязаемым как деревья и трава. Хотелось вдохнуть пусть даже невидимый воздух, но на эти мгновения почувствовать что ты есть на самом деле. Хотелось стать частью мира и Антон достал телепортатор.
МИР НОМЕР 14.
Странно на секунду почудилось что это его родной мир в который он возвратился пройдя через столько приключений. Какой знакомый запах квартирки куда перенёс их телепорт. Мебель и обстановка и даже истёртый палас вызывал в душе не то беспокойство, не то желание остаться здесь навсегда. Тикали часики. Такие же как висят у него на кухне. Как щемило сердце от каждой секунды проведённой здесь.Только на полке, чуть скрытая старинной гравюрой, стояла чужая фотография в траурной рамочке, а в серванте, где он обычно держал хрустальные бокалы, доставаемые раз в году на новый год, китайские вазочки и стариковские фарфоровые сахарницы. Посмотрел в зеркало и рассмеялся нестриженная борода помялась и из зеркала на него смотрело уже не его а изменённое временем и пространством лицо взрослого мужчины. Куда девались те морщинки от смеха у глаз и глубокие ямочки на полноватых щеках? Лицо похудело и он стал выглядеть гораздо старше своих лет, но странно это новое в нём было ему близко и наверное закономерно. Он стал тем кем должен был быть. На столе лежала повестка. Антон пригляделся и едва сдержал слёзы. Мятый бланк оказался похоронкой. В ней было указано, что Антон Павлович Чеков погиб смертью храбрых в боях под Курском осенью сорок первого. На кухне тикали ходики. На столе стояла рюмка с куском хлеба, а из траурной рамки на него смотрело его же лицо отмеченное печатью войны. Его больше не было и он долго думал над превратностями войны и судьбы допустившей его смерть в самом рассвете сил. В это время в коридоре повернулся ключ и он узнал с детства знакомые шаги матери. Что делать? Открыть дверь и броситься ей на шею вдохнуть такой сладкий и знакомый запах её волос и сказать: Мама я твой сын, я живой. Или спрятаться за гардиной и хотя бы издалека увидеть её глаза и походку. Кто знает, может в миллионах мирах в которых окажется он, у него не будет шанса увидеть её руки и лицо. Борясь с собой, он подошёл к пилигримам и нажал на таинственный телепорт, лишь издали заметив её мелькнувшую на стене тень.
Вот уже наступил вечер. В такие вечера я обычно уходил на прогулку и возвращаясь почти ночью с надеждой поглядывал на свой дом, присматриваясь к новым лицам и машинам стоящим у подъезда. Как много нового привносит оживление на улице в нашу жизнь. Ещё в детстве я заметил, что стоит поближе узнать своих соседей и они начинают относится к тебе совершенно иначе и глядя на их улыбки сложно сказать о истинных чувствах и эмоциях. В зарослях барбариса краснели вытянутые ягодки и их пушистые кисточки обмахивали лицо доставляя некое не физическое, а эстетическое наслаждения ботаника забравшегося в густой кустарник и нашедшего там нечто несравнимо интересное. Мне хотелось продлить это удовольствие, стать единым с природой и объединится для достижения некой высокой цели с небом и землёй чтобы летать между ними не чувствуя контроля и руководства, но к сожалению человек обязан ходить по земле и при этом напрямую зависит от обстоятельств и земного притяжения, поэтому я нахлобучил шляпу и побрёл дальше по проспекту по направлению к Иссакиевскому и гостинице Астория. Интересная ситуация я чувствовал как подходя к знакомым окнам на втором этаже я ощущал некое единение с поэтом из прошлого. Мои мысли стали его поэзией и наоборот. Мысли о России и судьбе страны и две эпохи, та смутная далёкая из двадцатых которая напомнила мне современную жизнь с её непредсказуемыми последствиями и перетрубациями. Как и во все времена было не понятно, что же будет с тобою завтра? Может быть ты изменишься и станешь другим? Как и в те года когда страна поглотила война и перемены, так и сейчас когда лихорадило от перестройки и сознание перемен только обостряло наше восприятие нашего государства и будущего. За это время мы прошли сквозь десятки временных миров, таких разных и таких похожих, но везде встречало моё утро то необыкновенное утро из детства и оранжеватое небо покрывающее нашу землю своим покрывалом снов.
Мир номер 15.
Они оказались у огромного рекламного щита висящего высоко в поднебесье и играющего мигающими лампочками без устали оббегающими периметр. На плакате был изображён кинопроектор и ленты развевающейся на ветру плёнки.
" Фильм, фильм, фильм "- гласила красивая надпись прописью.
Рядом высился похожий на него как две капли воды стенд единственным различием которого был цвет да название кинотеатра. Казалось что весь этот мир помешан на кино. Подтверждением тому служили амбразуры смотровых окошек в стиле которых были выполнены все окна этого города. Здесь правил бал целлуллоид и стрекот киноаппаратов, здесь вся жизнь была подчинена некому тайному смыслу несомому кино на экраны и табло.
- Вы не подскажете как пройти в гостиницу? - спросили они у случайного прохожего пинавшего пустую коробку из-под пирожных.
- Нецензурными словами прошу не выражаться, - отчеканил незнакомец и удивлённо уставился на пилигримов.
- Да мы вроде и не выражаемся, нам бы в гостиницу пройти, не подскажете дорогу, - спросил у обескураженного прохожего Антон.
- А ты чьих холоп будешь?
- Что это с ним? Фильмов насмотрелся... - с сочувствием произнёс Антон.
- Я опаздываю, - незнакомец глянул на часы и летящей походкой испарился за поворотом.
Пройдя с полквартала они встретили сгорбленную растрёпанную старушку старательно зачёсывающую назад редкие волосы.
- Бабушка, вы не поможете нам сориентироваться.
Бабулька недоверчиво стрельнула глазами, скорчила гримасу и бодро ответила.
- Ну я за неё.
- Где тут близжайший отель.
- Знать не знаю, ведать не ведаю, - словно имея наготове эту фразу затараторила она.
- Может быть квартиры сдают на ночь?
- Утром деньги, вечером стулья.
- Так что же нам делать?
- Резать к чертовой матери.
Антон смекнул что в мире, где вся их жизнь, сплошное цитирование старых фильмов, нужно играть, Ва-Банк.
Он подошел к немолодому господину , чья тлеющая сигара отдавала травкой, и без колебаний гаркнул ему в ухо
- Ухо от селедки, не так ли?
Господина тряхнуло ему почудился вой сирен, он бросил чемоданчик и перекрестным шагом назад, ретировался в тень далекого проулка.
Чемоданчик от удара открылся и они увидели маленькие золотые слитки.
- Да на всю жизнь хватит...
- И не говори...
В этот момент поднялся вихрь, солнце смялось и будто выжатая тряпица скомкано уплыла за горизонт.Сиреневатые разводы искромсали синие тучи и,из толщи неба стали вылезать, словно лазером напиленные фигуры.
- Это апофеоз,- крикнул Антон.
- Апофеоз чего?
Вдруг раздался басистый голос:
- Романа, фильма, жизни...
- Так что теперь,- недоуменно смотрели друг на друга они.
- Конец,- он пальцем махнул по небесам и кривая оранжевая полоса, исчертила THE END.
- А золото, как же золото?
- Золото это моя награда и мой приз.
- Ты Бог.
- Нет, я это - фильм, пришло время возвращаться в реальность, кому куда.
Он вроде щелкнул пальцами и всё прекратилось.
Эпилог.
Небо еще искрило, всё такое же оранжевое как и в детстве, беззаботное, будто за тучами нет бесконечного космоса, будто мир это лишь модель человеческих натур.Он был доволен, вполне, фильм удался, он начал снимать его, почти с самого рождения, с отцовской каптерки, и вот теперь, оно закончилось, лишь изредка выбивая фанфары грома. на столе стоял золотистый Оскар, в квартире пахло реактивами и целлулоидом, но в целом кино удалось, решил он, а теперь по закону жанра - конец, он достал ручную гранату с афгана, щелкнул кольцом, и смотря на далекий небосвод, разлетелся киномгновеньями по всему миру.
2006 г.