Как-то заглянул ко мне Ходжа Насреддин.
-Все строчишь?
-Да. Кто-то картины пишет, кто-то музыку сочиняет, кто-то валяется весь день с компом на животе. А я вот строчу. Заходи, что в дверях-то стоишь…
-Да я ненадолго. Свет в окне увидел. Все спят, а здесь жизнь. О чем пишешь?
Я обрадовалась – нашла аудиторию, поболтать.
-Да вот,- говорю,- о чуднОй жизни рассказываю бумаге. Сейчас модно обозначать этот жанр как ЭССЕ. Вечером перебирала семейный альбом. Наткнулась на две фотографии. Моих дедов. На одной тот, что прискакал в наши края на лошади с другими красноармейцами бить басмачей. Чекистом был. Центр послал. На другой – второй дед. Фото сделано в ателье. Он и еще двое с винтовками, папахами модными по тем временам смотрят в камеру. Красноармейцы.
-Ну, да, тогда все так и было. Мне тоже хотели выдать винтовку. Иди, говорят, бей не наших! А наши-то кто? А не наши? Зачем, говорю, мне винтовка? Папаха, с красной звездой во лбу, форма? У меня есть чапан. Старенький ватный халат, на все сезоны и времена. Зимой греет, летом – холодит. В нем не поймешь - ваш, наш, их. Вместо винтовки - СЛОВО. Мое главное оружие. Для наших и ваших.
Сел Ходжа на стул, подпер подбородок кулаком. Слушать приготовился.
-Послушай, - говорю, - дед, который чекистом был, получил образование в Бухарском медресе. Тогда не каждый имел образование. Когда началась революция, его вызвали куда надо и сказали – будешь чекистом.
Хорошо, согласился дед, чекист, так чекист.
-Поедешь в дальний край громить басмачей. Не хотят добро отдавать, такие-сякие.
Хорошо, сказал дед, и вскочил на лошадь. Представляешь, Насреддин, горы, вой голодных шакалов, орлы, ищущие падаль, змеи, с вытянутыми вильчатыми языками и огромные камни. За которыми басмачи поджидали инакомыслящих. Красные пробирались ночами, ориентируясь по звездам. Пришлось, конечно, положить пару-другую врагов, но и своих навсегда оставили лежать в горах. Словом, укоренилась в наших краях советская власть. Дед продолжал служить. Потом война с фашистами. Ушел на фронт. Вернулся и стал со всеми строить новую жизнь. Во второй раз.
-Понимаю, - почесал затылок Насреддин. – Так у всех была такая судьба.
- Вот… Второй мой дед. Сын бека, губернатора Самаркандской волости. В наличии
- заводы, фабрики и все такое, сам понимаешь. Большой дом в центре Самарканда, конюшни и прочая. Прадед умер до революции, это хорошо - не увидел смены власти. А вот сын его, мой дед, когда увидел скачущих на конях людей с винтовками, размахивающими красными флагами, смекнул – пришли, если не по их душу, так точно за добром. По природе добрый и умный, не сбежал в горы и не стал прятаться за камни (чего доброго еще моего первого деда встретил бы и был бы убит, свят, свят, мне бы потом не родиться!).
Отдал мой дед нажитое отцом и им же самим добро, и пошел работать рабочим на свой же завод. Вскоре в его хоромы пришли «шапки» со звездой во лбу. Извиняйте, говорят, буржуи с голубой кровью и белой костью, не можно вам оставаться в таких хоромах. Теперь здесь будет жить большевик со своей семьей. А вы, если хотите, переезжайте в ваши же конюшни. Ну, не прятаться же за камни, подумал дед. Похрустывая белыми костями, семейство переселилось к лошадям.
Потом 37-ой год. Однажды дед пошел хоронить своего друга, соседа, бывшего бая. Ночью за предком пришли. Говорят, ты - враг народа, бая поддерживаешь. Увели. Правда, потом выпустили, прости, брат, бывает… Выпустили всего больного, без единого зуба во рту, цинга. Есть не мог, только водка могла пробегать беспрепятственно. Вскоре новое «счастье». Война с фашистами.
-Знаю,- сказал Ходжа. – Мне тогда тоже винтовку давали. Так я же от крови в обморок падаю. Вернул оружие и пообещал, что своим оружием, СЛОВОМ, буду бойцов подбадривать.
-Везет тебе, Ходжа. Так вот… Вернулся дед с войны молчаливый, грустный, но полон сил работать на советскую власть. В это время Бог, наверное, подумал - хватит с его души испытаний в этой жизни, надо приберечь для следующей и забрал домой.
-Ты правильную думу думаешь. Но в те времена почти все так жили. Бывало, хуже. Чего тебя гнетет?
-Ты, Ходжа, умный, мудрый, а одну вещь не уловил. Недавно проезжала мимо одного дома – дворец! Башенки, полукруглые своды, мозаика кругом, четыре этажа! Слуги во дворе ходят. Одни убирают, подметают, другие готовят, третьи кусты подрезают. Вместо конюшен - гаражи. А сколько таких хором развелось!
-Ну и что, - ответил Ходжа. - Мне тоже предлагали дом. В услугу быть придворным шутом. Отказался. Я все по базарам – там же живу, там же шучу…
-Опять не понял, Насреддин! Думаю: за что боролись мои деды, кровь проливали, жили, как попало? Сегодня опять кругом баи! И снова - беднота. От города чуть дальше отъедь… Мне за моих предков обидно – думали, повоюем, зато наши внуки будут жить, как в сказке. А ведь всего сто лет прошло, на дворе вновь семнадцатый год…
Насреддин громко чихнул. Да так, что думы вылетели из моей головы. Перед глазами вырос камень. Один из тех, за которыми в горах басмачи прятались.
-Знаешь, зачем Бог придумал валуны? Чтобы людям было где прятаться. Мне тоже предлагали валун. Отказался. У меня добра нет! Потому и живу долго. По опыту знаю – если один наживет – другой обязательно отнимет. Если повезет – доживет со своим сундуком до старости. Потом все равно оставлять – на тот свет принимают только в саване.
А о дедах не грусти. Им просто не повезло. Жизнь ведь – колесо.
Ходжа Насреддин встал со стула.
-Засиделся, пойду. Ты вот что, если новая власть покажется на горизонте, спрячься за валун. Не повторяй историю своих дедов.
-Как так? Дезертировать?
-Опять двадцать пять!Говорю же, все повторяется. Жизнь – колесо…
2017 г.