Гл.16
Пасхальному отдыху была отведена ровно неделя и потом сразу же, с понедельника, на свои наделы в поле потянулся народ. Кто пеший, чтобы лично удостовериться, с чего там начинать, а также сравнить свои озимые с соседскими, а кто уже приволок туда волокуши, некоторые даже и сеялки.
Получалось, что на всех жителей Подвойского отводилось всего три конных сеялки. Две из них согласны дать в помощь Валентина Горюн и Любава Дроботова, но с условием, чтобы мужики и их делянку засеяли. Бабы ведь никогда этим не занимались, поэтому и понятия не имели, как с этим управляться. У Горюнов и Дроботов было поболее землицы, чем у остальных, но женщины объявили, будто не собираются её всю использовать, к тому же, нету ни лошадей, ни семян в достатке, и если кто хочет, то пожалуйста, пусть забирает себе эти лишние десятины.
Но никто не рискнул. Все знают, что когда прибудут сюда Советы, то всё равно всё сделают по-своему. Тут хоть бы не урезали то, что уже взошло и кустится, расправляя на солнце свои длинные, как и положено злакам, зелёненькие листочки.
А одна сеялка числилась за Семёном Проскуриным, который ещё при жизни барина выклянчил её у добродушного помещика. В той сельхозмашине вывалился кусок жестянки с одной стороны зернового бака, прогнил от ржавчины и выпал. И сошники не все были рабочие, требовали скорого ремонта. Семён отогнал незаменимый агрегат к кузнецу Лёньке Горохову, тот приноровил лист железа на место дыры, поправил, приварил, как того требовали поломки, и ничего, заработала "старушка", ещё и добрый десяток семей выручила, не только самих Проскуриных.
Вот и порешали гуртом, что имея три драгоценных "сажалки", можно постепенно обслужить всю деревню, если кто не против.
Потому что, как не старались старожилы при ручном разбрасывании семян, но такого результата всё равно не добиться, если за человека это сделает машина. Да и после борон, когда зерно надо заделать в почву, оно неравномерно туда попадало, отсюда всходы неравномерные и это незамедлительно сказывалось на общей урожайности.
Старики ходили тогда к барину и придирчиво изучали его всходы опосля сеялок, чесали затылки и молча соглашались, что техника много разумнее живого существа, да только где наберёшься столь денег, чтобы приобрести хотя бы одну на всю деревню. А теперь их целых три, но "аксакалы" ещё думали, как им поступить. Новшество всегда пугало, а не лучше ли по старинке, достать из чулана короб, прослуживший долгие годы, да и пройтись вновь по вольному воздушку, взмахивая рукой и раскидывая вокруг себя золотую пшеничку.
Эх-ма! Времечко другое нынче и скоро никто не вспомнит, как пахари тужились, вцепившись в деревянную соху, срывая животы и теряя здоровье, а коробы соломенные скоро в музее поставят, чтобы удивлять все будущие поколения, неужели это правда, что вот так примитивно добывали хлебушек насущный.
Старики вроде и согласились, что им подсобят с этим ответственным заданием и урожай помогут убрать при помощи конной жницы, и смолотят молотилкой, мол, пора вылазить из пещер и гордо устремлять свой взор наперёд, без оглядки на непосильное прошлое.
Да как не оглядываться? У девяностолетнего деда Матвея слёзы на глаза наворачиваются, он же лучшим сеяльщиков в деревне считался, а теперь вот, какусь технику непонятную притянули. Сам лично наблюдал разницу, но душа не принимала.
Угольниковы должны были сеять сразу после Семёна Проскурина, но они не сидели в хате без дела, а погрузили зерно в летнюю телегу, что им дед Василий подарил, и повезли его в поле. Телега дебёлая, вместительная, дед ничего за неё не взял в память об умершей лошадке. А дело, вот как случилось...
Дед Василий копил деньги на лошадь и об этом прознал Анисим. И будто невзначай предложил ему своего коня, который стоил очень дорого. Деду нравился тот коняшка, но он объяснил, что таких денег он уже не успеет насобирать и зачем тогда худобина нужна, разве что гроб его до погоста довезти. Но Анисим обещался, будто уступит, продаст ему по сходной цене, и дед соблазнился. А через несколько дней конь отказался принимать пищу, ещё через сутки больше не встал на ноги.
Оказалось, что Анисим продал Куприянычу больное животное, а перед этим к нему ветврач наезжал и предупредил, что ему осталось жить всего ничего, вот Анисим и решил поживиться на старике.
Потому у них и скандалы возникали постоянно, где бы они не повстречались. Односельчане, конечно, не заступались за помещика, но дедуне говорили прямо в глаза:
- А ты куды смотрел, дурак старый?! Жизню прожил, а ума не набрался.
- Да откуда мне ведомо, где больной конь, а где здравый? Я что лошадей менял, кажный сезон? Да ещё у отца моего была кобылка, которую мы потом на корову обменяли, на этом и всё.
А телегу он ладную смастерил, думал самому пригодится, а потом прослышал, будто Якову тёща завидный подарок преподнесла, да и отдал им своё изделие, которое ему, если по сути, уже без надобности.
У Угольниковых имелась своя борона, правда, самодельная, но это не имело значения. Михаил Фёдорович, перекрестившись, сказал Якову:
- С почином, сынок, хай Господь помогает. Давай, впрягай коняку и тяни волокушу по пахоте. Можа нынче после обед Сёмка освободится, а у нас чтобы всё было заготовлено.
- И после посева зачнём волокушу таскать? Семён гутарил, вроде сеялка сама заделывает борозды, так чего лишний раз колотиться?
- Запомни, сын, раз и навсегда: как кашу маслом не испортишь, так и землицу бороной. Она ить тащит за собой белую нитку сорняка, который не успел ещё на поверхности показаться, прямо на корню его губит. Но самое главное - закрывает в почве влагу.
- Батя, влаги теперь и так хоть отбавляй. Чай не осень нынче после лета, а весна после зимы.
- Много ты петришь, сорокопут желторотый. Не успеет солнышко припечь, так и вся влага на небе окажется, а волокуша не позволит того, всё закроет. Семенам погибель, когда грунт сухой, а нам надоть, чтобы они наклюнулись и взошли, а там на Бога зачнём уповать, чтобы дождика дал.
За три дня Угольниковы закончили работу в поле, хотя у многих посевная ещё только начиналась, и в эти ответственные для села дни внезапно появился комиссар, Иван Андреевич Самсонов. Его сопровождали трое революционеров, но те, как только доставили его сюда, покрутились чуток, напоили, накормили своих лошадей да повернули обратно. А Самсонов остался.
Местные оценили храбрость комиссара, но с замиранием сердца ждали, что ещё он выкинет, ить не зря прикатил во время весенней страды.
Но большевик и ухом не повёл на их заботы. Пока не поступало особых распоряжений относительно аграрного вопроса, а людям-то прозябать следует на что-то, уж это он понимал. Это потом, когда Съезд состоится и в верхах придут к какому-то особому решению, касательно колхозов и совхозов, уж тогда и поработать можно, а пока есть дела поважнее. Необходимо ежедневно проводить различные политинформации с местным населением и готовить их к светлому будущему, без буржуев и их прихвостней. Нужно выявить, есть ли ещё кулаки в Подвойском или зажиточные середняки, ставящие подножку Советской власти, а то и разводящие тут провокацию, мешающую общей политике страны и стараниям дорогой и незаменимой партии. Нельзя стадо оставлять без пастуха, вот поэтому он здесь.
Пока не соорудили сруб под контору Иван Андреевич временно поселился у деда Василия и тут же поинтересовался у последнего:
- А скажи, Василий Куприянович, есть у вас в деревне грамотные люди, умеющие читать и писать?
- Ох, голубь, чего ты захотел! А кто бы нас обучал, туточки и школы сроду никогда не было. У кого родители имели возможность, те и возили на лошадях своих детей в центральную усадьбу. А что это такое, ты сам знаешь, повторять не стану. Как занепогодило, так школяры и дома, бывало по месяцу и больше. Поэтому тока буквы у нас тут некоторые выучили, а читающих и пишущих пятеро всего намечалось: умерший барин, Анисим со товарищи, которых ты забрал, а теперича егошняя жинка осталась, Ольга, вот она мабуть, грамотная. А зачем тебе?
- Помощник мне понадобился, а что касается той женщины, то она не подходит, от мужика бы мне... К тому же, мне известно, она родила недавно, какой из неё работник, пусть ребёнком занимается.
- Да и не в этом дело, так ить? Контра она потому что.
- Какая она там контра, если супруга своего Советам сдала. Пусть не революционерка, но и вреда от неё не последует. Уверен. Так что, больше никто и не остаётся?
- А чего из своих никого не взял?
- Мне местный нужен, который всех людей знает.
- Тады попытай Яшку Угольника, вроде он тоже в школу ездил. Не долго, правда, но можа чего и выучил. Он у нас тут герой на всю округу, из могилы живьём выполз. - и дед рассказал об Анисиме и Емеле с Гришкой, кои Илью убили, а что до Якова, так тот чудом спасся.
- Так вот откуда у них шкурки появились... Кстати сказать, Анисима более нет в живых. Умер по дороге от сердечного приступа.
- Умер, чи вы стрельнули его?
- Дед, а тебе оно так важно? Или пожалел помещика?
- Боже упаси! Это был враг мой под першим нумером. Просто хочу добавить, мол, так ему и след. А вот царскую семью напрасно загубили. Уже Николашка сам от всего отказался и вам не соперник, так зачем же убивать? Сослали его, приставили охрану, ну и пусть живёт, чего там опасаться? А то и барышен извели, и мальчонку... Эх, люди-людишки, креста на вас нету.
- Нету, дед, мы в Бога не верим, потому как мы атеисты. А ты чего это царю сочувствуешь, или барствовал при нём? То-то и вижу, какие у тебя хоромы, в хату вошёл и головой о потолок сразу стукнулся.
- Ага, я посмотрю, какой дворец мне Советы выстроят, то ещё вилами по воде писано. А сказывать красиво все умеют, не велика задача народ объегоривать.
- А ты что, сомневаешься? А вот возьмём и выстроим. Да сами бы уже дома себе сладили, не стыдно? У вас тайга кругом.
- Я ж и говорю, речи красные все горазды толкать. Ты хоть знаешь, как нам тут жилось, что распетюкиваешь? При барине не дозволено леса рубить, при вас - тоже не моги и думать. Так что же мы, колдуны какие? Махнул палочкой и сруб новенький за спиной вырос, со ставнями расписными и во внутрь зазывает, мол, заходь, Василий, и живи хучь сто лет.
Комиссар от души рассмеялся.
- С тобой, дед, не соскучишься. А если рассудить, то может и правильно, что Советская власть не позволяет разбазаривать народное добро. Этак столько желающих найдётся, что от вашей тайги и сучка вскоре не останется, не говоря о пушных зверятах.
- От за зверьков и я согласен. Дед мой сказывал, будто раньше напрасно животину не изводили. Нужен тулуп али шапка - пошли застрелили и пошили себе обнову. А ноне палють из ружьев, когда с толком, а когда и без толку, а потом на деньги шкурки меняють. Видишь ли, здравствовать им хочется распрекрасно, а что зверьки тоже жить хочуть, то у них никто об этом не спрашивает.
- Ладно, дед, дорога у меня была дальняя, поэтому давай перекусим, я тут сальцо припас и луковицу, да и на отдых нам давно пора. Садись со мной, тут на всех хватит.
- Спасибо за приглашение, но мне нечем исть твоё сало, я вот кашки себе насыплю, пшеничной. А ты кашу будешь?
- Буду, насыпай. А поутру сводишь меня до того Якова. Как ты его назвал, Угольников?
- Он самый. Мишки Угольника единственный сын.
- А твои дети где? Ты что, сам живёшь?
- Сам, милок, аки перст. Дочка наибольшая в младенчестве от тифа померла, сыны, двое, немцем убиты, а старуху свою ишшо в шашнадцатом похоронил. От такая судьбина у меня... Ты, Иван, ступай, наверно, в студенец да воды принеси хоть пол-цыбарки. Смотрю, сахарок у тебя в наличии имеется, так заодно и чайку попьём, коли ты не супротив.
- Возражений нету, Василь Куприянович, уже бегу. А где ведро?
- В сенях стоить. А студенец через два двора от моего, прямо на улице.
- Я видел, дед, я внимательный.
- От и хорошо, что ты у нас такой глазастый. Мабуть, тебе это сгодится.