Муттер, как и всегда по воскресеньям, положила на блюдо огромный арбуз и принялась его нарезать крупными ломтями. Религиозное воспитание не позволяло послать все к чертям вместе с любимой дочкой. Поэтому она каждое воскресенье кормила дочь арбузами и очень надеялась, что в следующей жизни ей за это воздасться.
- Не разделяйте на зеленое и красное, для дальтоников - это очень опасно,- изрекла басом девочка, и муттер вдруг забеспокоилась.
- Что с тобой такое, Роткёпхен? - спросила она задрожавшим вдруг голосом. - Ты же была умницей целую неделю и не сочиняла стихов?
- Не беспокойся, моя матЕрь, и не считай своих потерь.
- Батюшки-светы! - вскричала муттер. - Это опять вернулось! Не я не вынесу, не вынесу нового обострения!
Она сдернула с себя парик и немного потоптала его ногами в домашних тапках. И вдруг, словно застыдясь своей слабости - бросилась к печи. "Пирожки, - думала она. - Только они могут заставить дочь пойти на сеанс психотерапии к бабушке. А если не поможет, то бабка, все равно, глухая. Пусть Роткёпхен хоть до смерти заговориться своими стихами - бабушка ничего не услышит. И значит не получит никакого урона своему здоровью".
- О, не пеки пирожков, нож твой давно затупился. Душе моей не растопить оков, и сон очень дурной мне приснился.
- Да-да, - кивнула муттер, затыкая уши кусочками воска.
Когда запах пирожков с мясом достиг опушки леса, вся мелкая живность ринулась в чащу. Такую массовую миграцию мог вызвать только пожар. Но с некоторых пор, даже каждая ворона знала, что в этих местах бывает и дым без огня. Стихи Роткёпхен могли отравить посильнее дыма, и иногда казалось, что лучше сгореть в огне, чем слушать ее вирши. Потому что стихи эти вызывали судороги, а при большой концентрации и смерть.
Усталый волк, идущий по своим делам, был не местным.
- Эй, граждане, что случилось?! - крикнул он простуженным голосом и отступил с тропинки опасаясь столкновения с зайцем.
- Роткёпхен идет, - взвизгнул заяц и пропал в кустах.
- Кто это? - изумился волк.
- Девочка, - ответила с дерева ворона. - Ховайсь!
- А, - обрадовался волк, - девочку можно съесть. Кстати, меня Денисом зовут.
- Эту не съешь, - ответила ворона, даже не представившись. - Отравишься или подавишься, непременно.
Волк еще хотел, о чем-то спросить, но вдруг услышал:
- Я свои пятОчки вытеру платочком, засандалю Абсент и буду словно ганстер.
Он затряс головой, словно кто-то больно хлопнул его по ушам и зажмурил глаза, а когда снова их открыл - то увидел перед собой огромный шар, одетый в национальное человеческое платье с фартучком. Будучи обычного волчьего роста он не разглядел снизу лица, поэтому несколько раз обошел шар, желая выяснить где у него зад, а где перед. Ну, чтобы обнаружить хотя бы лицо, в которое можно было бы посмотреть и сделать какие-никакие волчьи выводы. Но на выводы времени не хватило, потому, что раздался второй залп. Сильнее прежнего.
- У волкА с большими нОгами в пасти зубов много. Серый, ты меня не съешь, прогрызу уж тебе я плешь. Где грядки моего рассудка, теперь плывет лишь утка. Но я тебя, мой друг, не виню и песню скорбную пою.
- Ворона! - крикнул волк Денис срывающимся фальцетом. - Есть ли кто-то, кто сможет ее угомонить?
- Герр Шлоссен-Бошен мог бы, - отозвалась ворона, героически решившая дождаться конца сцены. - Он пел громкие чувствительные баллады и силой своего голоса мог заглушить кошмарные стихи Роткёпхен.
- Так зови этого своего герра. Я сейчас сдохну.
- Не могу. Герр Шлоссен-Бошен сошел с ума. Однажды он давал концерт у императора и вдруг начал петь стихи Роткёпхен. И тогда его, герра Шлоссена-Бошена, под руки вывели со сцены. И теперь он больше не может петь ничего другого. О, горе! Его заточили в комнате со звуконепроницаемыми стенами.
- Я назову тебя подарком, - с новой силой взвыл девочка-шар, театрально разводя в стороны тоненькие ручки, - кометой из космоса призову и руки на себя наложу.
В душе волка всколыхнулась небольшая надежда, но ворона тут же убила ее:
- Врет, - сказала она. - Ничего она на себя не наложит, разве что - в карман своей бабушки. Не питай пустых надежд. Оно, конечно, и охотники могли бы помочь. Но с тех пор, как одного из них укусила нутрия, они и носу не кажут в этот лес.
- Неужели в этом лесу нет хотя бы лесника с топором? Экология же загибается.
- Нет, никого нет. Только ее бабушка, но она считает внучку гениальной потому, что глуха, как пень.
- Что зверушки, что лягушки? - вдруг грозно спросила Роткёпхен. - Стихи мои не по нраву, а по какому, собственно праву? Не вам меня поэзии учить, а я могу и прозой прекрасно говорить. Рассказами душить, романами травить. Про у вечернего моря тебя поцелую и как прежде любовью своей измордую. И заставлю смотреть влюбленными очами, чтобы потом вспоминать ночами.
Послышался стук. Это упала с ветки бездыханная ворона. Волк же, лежал на тропинке, вытянув вперед все четыре лапы, мелко подрагивающие в агонии.