Семейные хроники. Юрий. На Балтику. 1967г.
Ранним утром, 15 июля 1967 года мы, тринадцать призывников и сопровождающий нашу «чёртову дюжину» мичман, вышли из плацкартного вагона поезда Харьков-Калининград на перрон калининградского, а вернее сказать кенигсбергского вокзала, потому, что всё здесь осталось от немцев, крытые арочной крышей перроны, здания. Всё это было так не похоже на наши южные вокзалы. Погода же тем более далеко не южных широт. Календарная середина лета, а столица Восточной Пруссии встретила мелким моросящим дождём и осенней температурой не более 12-15 градусов. Знать, Балтика не очень обрадовалась нашему появлению на её берегах и оказала прохладный приём.
Уже четверо суток мы числимся в рядах вооружённых сил, но к месту службы пока не добрались. Основной весенний призыв 1967 года уже месяц, как закончился. Мы же идём по, так называемому, спецпризыву, по которому призываются выпускники средних специальных учебных заведений, защитившие свои дипломные работы в конце июня и не попавшие, поэтому, в основной поток призывников. Спецпризыв уже не такой массовый, команды, сформированные задолго ещё в военкоматах, немногочисленны. Всё это даёт немалые преимущества нам, призывникам. К месту службы мы направляемся не в спецэшелонах, которым, как прокажённым, дают «зелёную улицу», а в обыкновенных пассажирских поездах на правах простых пассажиров.
После почти двух суток изнурительного ожидания в батайском сборном пункте за нашей совсем маленькой командой из тринадцати человек наконец-то прибыл «покупатель». Был он в морской форме и, как потом выяснилось, невысокого звания – мичман. Ещё в городском военкомате нам прозрачно намекали, что мы отобраны для флота. «Покупатель» своей формой подтвердил род войск, но куда , на какой флот он даже не намекнул. Наше прибытие в Харьков также не прояснило конечный пункт назначения. Мичман молчал, как партизан на допросе, не считая нужным посвящать нас в планы призыва. Из Харькова, как на перекрестье трёх дорог, не считая той, по которой мы прибыли, можно отправиться как на юг, так и на север и запад. Нам оставалось только гадать, пока мы не заняли плацкартные места в поезде Харьков-Калининград. Сразу стало ясно, что «прикупили» нас для Балтийского флота.
Пассажиры поезда Харьков – Калининград не похожи на пассажиров ехавших из Ростова в Харьков. Во всех вагонах едут люди в военно-морской форме, офицеры, сверхсрочники, матросы и старшины срочной службы. Мы ещё не разбираемся толком в этих нашивках и звёздах на погонах. В вагоне, кроме нашего мичмана, много молодых флотских офицеров. Они постоянно выходят курить в тамбур, а буквально, через час после отхода нашего поезда от перрона харьковского вокзала начинают задерживаться в наших плацкартных отделениях, как бы переговариваются с мичманом, но, с плохо скрываемом любопытством рассматривают нас. Эта бесцеремонность немного нас задевает, но мы терпеливо сносим внимание к собственным персонам.
А происходит всё так. Наш сопровождающий выходит в тамбур покурить, где рассказывает попутчикам, что везёт молодое пополнение на флот. Это вызывает удивление у собеседников. Ведь все флотские прекрасно знают, каким образом обычно везут пополнение на флот. Во-первых, эшелон специальный, в крайнем случае, отдельный охраняемый вагон. Во-вторых, мощная команда сопровождения, фактически, охрана. Поезд идёт, как литерный, без остановок, чтобы как можно быстрее доставить опасную публику на место назначения. А здесь, в обыкновенном пассажирском плацкарте, не хватало ещё бы в купейном разместить, везут команду призывников, которые никак не ограничены в правах наряду с другими пассажирами. Да и сами призывники непростые – спецнабор! А это ещё что такое? Мичман важно, с расстановкой между неторопливыми затяжками, поясняет, что, мол, все специалисты, дипломированные техники. Покажь, мичман! Мичман ведёт очередного любопытного в наши отсеки, который начинает глазеть на нас, как на редких экзотических животных. Когда процесс разглядывания становится неприлично долгим, для отвода глаз произносятся искусственные фразы, адресованные нашему мичману.
Да есть ли на флоте более приятное занятие, чем рассматривать пополнение? Причём слово это- «пополнение» может относиться как к целому эшелону призывников, так и к одному молодому матросу, прибывшему на корабль из учебного отряда. Два месяца спустя мне самому и моим друзьям пришлось принимать эшелон флотского пополнения, наших одногодков - осенний призыв 1967 года. Ранним ненастным сентябрьским утром они высыпали из вагонов в старых телогрейках, с рюкзаками и котомками, с заспанными глазами, немного испуганными или полностью отрешёнными лицами, ещё не понимающие, куда они попали, зачем, пытающиеся понять, сон это или действительность. Мы, всего лишь два месяца носившие флотскую форму, с любопытством всматривались в лица призывников, новые лица с гражданки, которая нам уже тогда, после двух месяцев муштры, казалась земным раем.
Особый интерес вызывали у нас, конечно, матросы срочной службы. Они возвращались из отпусков, уже отслужили половину или более своего срока. На остановке поезда где-то в Белоруссии и в нашем вагоне появился морячёк. Роста не внушительного, даже можно сказать, щупленький, но общительный и любитель быть центром внимания окружающих. На погончиках у него красовались по две золотистые полоски, лычки, а значит младший сержант, на флоте – старшина второй статьи. Устроившись через одно плацкартное купе, он прошёл по вагону, но, по- видимому, никто ему не приглянулся, а быть может, он проверил, нет ли знакомых сослуживцев в вагоне. Прочуяв в нас сплочённый коллектив, он сторонился наших купе, проходил быстро и поначалу интереса к нам, гражданским пацанам, не проявлял.
Мы же его заприметили, ведь он был в нашем вагоне единственным моряком срочной службы, быть может на год –два старше нас. В тамбуре, во время перекура от кого-то из наших он узнал, что мы, хотя и в цивильной одежде, но уже не гражданские, но и не военные, а так, призывники на этапе. И тут он мгновенно осознал, что мы и есть то, что ему не удалось найти в вагоне. Он, военно-морская глыба, отслужил почти два года до отпуска, а теперь на лаврах возвращается в часть, чтобы уже считать дни до ДМБ. Мы против него просто ничтожества, даже не «караси», потому что даже не подозреваем об их существовании. Он важно, с выпученной грудью, на которой был приколот «джельтментский набор» каждого отпускника, знаки «Отличник ВМФ», «Специалист первого класса», вошёл в наше плацкартное купе. Оттопырил локоток и поразил нас нашивкой на рукаве с непонятными знаками и символами. Поймав наши завороженные взгляды, обращённые на его рукав, он с плохо скрываемым тщеславием в голосе добил нас словами, - «Минно-торпедная боевая часть».
Матрос важно поздоровался с каждым из нас за руку, при этом называл своё имя. Мы подвинулись, он сел и обвёл всех отеческим взглядом. Выразил удивление, что мы призывники, но как все нормальные люди, едем в плацкарте, никто нас не охраняет и не пасёт, что мы трезвы и прилично одеты.
- Ну что, на седую Балтику, значит? – спросил он с видом бывалого человека и с добрым выражением лица, мол, можете не отвечать, знаем, что на Балтику.
Было видно, что морячка аш пучит от желания поведать нам морские были, но не знает он с чего начать. Наконец, лицо его просветлело от удачной мысли. Любой разговор между незнакомыми военными начинается с чего? Правильно, с вопроса, откуда родом. Если попадается «зема», земляк, значит впереди самые добрые, братские отношения. Причём, понятие земляки – это совсем не обязательно быть из одной деревни, посёлка, района. Вполне подходит крупный город, область или даже край. Конечно, ещё это зависит от того, где служат такие земляки. Если, предположим, на Балтике служат два парня из Сибири, то это уже «земы».
- Из Ростова мы, - получил служивый ответ. Соврали мы, конечно, километров на девяносто. Но мы покинули пределы Ростовской области и в полном соответствии с законами жанра вдруг стали ростовчанами. Кто знает о том, что есть в СССР город такой, Шахты? Ростов- на- Дону знают все, тем более, всем известно, что Ростов – папа и с нами шутки плохи. То, что мы из Ростова на мгновенье озадачило моремана и немного сбило его патерналистскую спесь. А когда он узнал, что мы идём по спецнабору, и все дипломированные техники он вообще превратился в своего парня.
Поезд, старательно отстукивая чечётку колёсными парами по стальному паркету рельсового пути, уходил на запад. В открытые окна вагона эпизодически врывалась какофония встречного поезда вместе с изрядной порцией крепкого характерного железнодорожного амбре. Кто–то спешил на восток.
Допоздна, затаив дыхание, мы упивались рассказами бывалого морячка. Ещё месяц назад я бы и минуты не стал слушать эту чушь, но сейчас, когда всё о чём ни говорил отпускник, самым непосредственным образом касалось нас и нашего ближайшего будущего, мы жадно впитывали каждое его слово. О чём только не рассказывал наш попутчик, об учебных отрядах, о местах службы, о военно-морских воинских званиях, о Балтийске, о порядках на кораблях, о годках, матросах служащих по последнему году и карасях- первогодках. Впервые мы получили хоть какую-то информацию о нашем будущем, этакий вводный курс. Морячёк нам преподал первый теоретический урок по тому предмету, практические занятия по которому начнутся у нас буквально через сутки.
Мы уже обратили внимание на то, что погоны у наших попутчиков, флотских офицеров разного цвета. Наш знакомый разъяснил значение цвета просветов на погонах офицеров. Стало понятно, что хотя форма офицерского состава с первого взгляда у всех одинакова, но имеется такое незначительное и малоприметное для непосвящённого глаза различие, как цвет просвета на погонах. Причём эти, казалось бы, несущественные различия, означают очень существенные отличия в образе службы офицеров. Так жёлтый или золотой просвет означает принадлежность этого офицера к плавсоставу, самая уважаемая каста флотских офицеров. Чтобы носить погоны с жёлтым просветом надо начать службу на боевом корабле и получить на нём хотя бы одно повышение в звании. Потом офицер может перейти служить в береговые службы, но почётный жёлтый просвет теперь всегда будет на его погоне. Голубой просвет на погонах офицеров частей морской авиации, тоже почётная служба, но всё-таки это не плавсостав.
Красный просвет на погоне говорит о том, что офицер служит в лучшем случае в морской пехоте, в худшем он какой-то военный чиновник береговой базы или политработник. Самая низшая каста офицеров, одетых в морскую форму, имеет на погоне малиновый просвет – это офицеры службы снабжения флота, подавляющее большинство из которых корабли и море наблюдали с берега, в лучшем случае, с пирса, возле которого пришвартованы «коробки». Коробка – это, конечно, корабль, так морской жаргон неласково их называет, хотя ведь, согласитесь, слова то однокоренные. Это тоже мы узнали от того доброго и словоохотливого матроса. И ни, ни - называть корабль кораблём, сразу станет понятно, что ты зелёный первогодок по первому месяцу службы.
А ещё он нас просветил на предмет того, где самая трудная служба и где самая лёгкая. «Проситесь в морскую авиацию»,- наставлял он,- «три года службы на природе, муштры почти нет. А вот куда нежелательно попадать, так это в Балтийск, а в Балтийске -на «коробку», ведь, служить на ней 4 года. В Балтийске почти всё население города военные»,- продолжал учить нас уму-разуму бывалый матрос. Комендатура свирепствует, там матросы даже бояться сходить с корабля, чтобы не попасть в лапы коменданта Балтийска, некоего ужасного Ивана Степаныча. Эти чистосердечные наставления и советы попутчика не пойдут впрок. Все тринадцать его внимательных слушателей через три месяца прибудут в Балтийск. И там варианта «коробки», разумеется, им не избежать, четверо- в ОВРу, один на корабль воздушного наблюдения, остальные в 26 бригаду сторожевых кораблей. Впрочем, мы не прибегали ни к каким ухищрениям, чтобы смягчить свою участь, более того, мы просились на корабли.
Долго матрос сидел в нашем кругу и не без удовольствия нагонял на нас страху. Когда мы разошлись по своим местам, я, устроившись на жёсткой плацкартной скамье и подложив под голову вместо подушки свою спортивную сумку, единственный мой багаж, под перестук колёс и железное грохотанье, доносившееся из тамбура, мысленно перебирал всё, о чём рассказал нам матрос. Ещё там, в соседнем купе, где мы вместе сидели и слушали бывалого матроса, я иногда мысленно говорил себе,- «Вот врёт поросёнок, уповая на нашу простоту».
Теперь же, оставшись один на один со своими мыслями, я вдруг с ужасом понял, что, в общем, матрос не врал. Не врал о «годках», старослужащих, которые начали тянуть последний год службы, не врал о так называемых «карасях», молодых матросах, ещё ни разу не перезимовавших на корабле. Не врал о том, что эти караси вообще не имеют никаких прав, за исключением права работать всегда и везде, работать за себя и за годка. А ведь караси это мы, вернее даже, что мы ещё не караси, а карасями станем быть может уже завтра. Эти два часа, проведённые в обществе матроса, возвращающегося из отпуска, открыли нам глаза на многое, и я подумал, что как вовремя попался нам этот матрос и дал нам очень ценную информацию. И потом, неделями и месяцами позже, когда я прошёл курс молодого бойца, когда попал на корабль и стал полноценным классическим карасём, эта информация во многих случаях помогала мне адекватно реагировать на различные ситуации и принимать правильные варианты поведения.
А в тот час, я, ощущая на своих костлявых боках каждый рельсовый стык, думал о том, что будет завтра и знал, что завтра начнётся то, что , хочу я того, или нет, будет продолжаться годы. И, всё-таки, не было никакого отчаяния, а лишь любопытство и желание нового, неизведанного приятно холодило грудь