1
Три синих, потрёпанных людьми и химическим заводом, торговых палатки состроили из себя автобусную остановку. Они встали в ряд и, казалось, собрались исполнить танец маленьких лебедей. Их крыши — балетные пачки слегка касались друг друга, но одна единственная толстая нога (все трое были одноноги) никак не способна была согнуться в изящном движении первого шага. Кроме того, эта улица была слишком тесна для них, а толпы, проходящих мимо потенциальных зрителей, не платили за представление. Палатки не танцевали уже из гордости, должно быть, они знали, что никто не ценит их по достоинству, все только пользуются ими для удовлетворения своих мелких нужд. «Ничего в них прекрасного нет» — презрительно думали палатки. Или не думали. Сложно думать не имея головы на плечах, не имея даже самих плеч.
Улица, на которой стояли палатки, упиралась в здание только что отремонтированного вокзала, из-за этого на ней всегда было многолюдно. Первые этажи близлежащих домов, плотно забитые магазинчиками, предлагали разного рода барахлишко, как съестное, так и не очень. Один из таких домов нависал над нашими примами автобусной остановки. Вокруг, с боков и между располагались всякого рода торговые ящики и прилавки на чрезвычайно малом отрезке тротуара; они нарочно затрудняли путь от и до вокзала. Такое расположение товара, по мнению продавцов, должно было вызывать интерес покупателей, но фактически вызывало только негодование и ругань. Внутренний мир палаток был также богат на всякого рода ширпотреб; может, от того их и не воспринимали всерьёз, считали дешёвками?
Да, по большей части, все так и считали, если вообще задумывались об этих палатках. Но был один человек, который, пожалуй, даже ценил их. Он не то чтобы думал о них любовно, не то чтобы благодарил, но они знали, что не будь их, этому человеку было бы гораздо хуже, может быть, совсем невозможно.
Помню его загорелое опухшее лицо (такое бывает, когда всё время проводишь на улице), седые слежавшиеся волосы и вечно прищуренный взгляд. Он всегда носил какую-то затёртую рубашку не понятного материала и покроя. Штаны, подобранные к рубашке, были оборваны чуть выше голых ступней.
Лето щадило бездомного своей тёплой погодой. Остановка давала кое-какое укрытие, а порой и пузырёк елового одеколона или настойки боярышника для поддержания здоровья сердца и гигиены полости рта. Иногда вокруг бомжа собиралась компания по интересам. Они долго просиживали на железной лавочке, беспощадно приваренной к ноге одной из палаток, разговаривая о политике, философии и делясь жизненным опытом. Время от времени между собеседниками возникали споры; бывало даже, что спорящие опускались до рукоприкладства. Один из таких споров закончился для нашего героя синяком под глазом.
Кроме приведённых уже причин жить на остановке, есть ещё одна: в местах скопления народа безопаснее. Хоть у бездомного и был подбит глаз, но его всё-таки не пырнули розочкой в бок и не запинали ногами до потери сознания. А если мимо проходили полицейские, то он делал вид, будто ждёт свою маршрутку.
2
Вот уже не первый день я проходил мимо этой остановки. Сначала ранним утром, а потом поздним вечером. Иногда и в течение дня я пробирался сквозь ящики с газетами, тряпьём и фруктами по своим абсолютно никому не интересным, но безмерно важным для меня делам. Он постоянно был там. Сидел, сгорбившись и закинув ногу на ногу или — обычно вечером — лежал на одной из трёх металлических скамеек. Я замечал его и фокусировал на нём свои мысли, когда шёл один. Дело в том, что одиночество притягивается к одиночеству. Я как бы хотел избавиться от одиночества, разделив его с тем, кто поймёт; с тем, кто так же одинок, сидя ночью на пустой остановке под отчуждённым светом низкого фонаря. Не знаю, понимал ли этот человек хоть что-нибудь, скорее всего, мне просто хотелось думать, будто он что-то понимал.
Тяжело жить на улице, тяжело быть складом для чебуреков, когда хочешь заниматься балетом, и тяжело грустить о своих проблемах, глядя на одинокого бомжа. Потому что всё пройдёт: и люди пройдут, и маршрутки проедут. Останется только он и три торговых палатки. А мы будем сидеть в тёплых и светлых домах, пока наши горести лопаются, подобно воздушным шарикам, напоровшись на колючую щетину его жизни.
То, что ему некуда больше идти, удерживало бездомного рядом с палатками. Он создавал для них — во всяком случае палатки могли так фантазировать — некое подобие компании, общества, семьи, если угодно. Благодаря ему они считали себя значимыми, видели смысл в своём существовании. И пусть всё это был самообман глупеньких синих палаток, но самообман, который дарил им радость; и они дарили в ответ.
Дарить — одна из важнейших потребностей, и они дарили бездомному свою любовь, пытаясь согреть по ночам его горбатую спину своими холодными боками. Должно быть, они даже украдкой улыбались, переглядываясь друг с другом, когда он сопел во сне заложенным носом.
3
На протяжении многих дней компания из четырёх синих, влюблённых друг в друга существ была неразлучна. Но пришёл день расставания.
Солнце было в зените и припекало как-то по-особенному: все предметы имели несколько искажённый окрас. Режущие глаз блёклые оттенки таких знакомых цветов добавляли какой-то нереальности окружающему миру. Бездомный привычно сидел на остановке, оперевшись сухими руками о лавку и поглядывал из стороны в сторону. Мимо всё так же проходили люди — кто-то постоянно приезжал на остановку, в надежде выбраться из замкнутого круга пересадок в общественном транспорте через вокзал.
Из прохожих неожиданно выделились два лица в форме. Их суровые выбритые физиономии продвигались вдоль по улице к остановке, их глаза вонзились в скрюченную фигуру бездомного.
Он, конечно, сразу заметил полицейских и угадал их намерения. Нельзя было мешкать, ох, нельзя! Он слишком хорошо помнил нежность прикосновения полицейской дубинки к рёбрам в прошлом году в отделении, когда его забрали бесчувственного со скамейки у подъезда с зелёной дверью. Не то чтобы «менты — козлы», но с кем не бывает? Люди срываются, орут друг на друга, иногда бьют, иногда насмерть. А тут ещё и работа располагает: насилие, как известно, порождает насилие; жестокие профессии ожесточают людей.
Вот босые ноги касаются асфальта и начинают нерешительно обходить автобусную остановку, скрывая сверкание пяток в её тени. Было видно, как всё туловище бездомного пульсирует, подобно одному огромному сердцу. Вместе с ним дрожали — но не от страха, а от злости и напряжения — торговые палатки (та, за чей бок он держался, даже пыталась наклониться и спрятать его под своей юбкой). Эти частые сокращения четырёх тел задавали общий волнительный ритм для всей уличной какофонии до тех пор, пока две пары сапог не отыграли свою партию, разрешившую это затяжное крещендо.
В таких ситуациях пишут, что для главного героя время замирает, все чувства его как бы обостряются, жизнь проходит перед глазами. Но для напуганного бездомного перед глазами прошли целых две жизни, обе — полицейские. Они прошли и не обратили ни какого внимания на вжавшуюся в стену фигуру. Прошли молча и без какой-либо цели, как проходят многие и многие жизни, в особенности жизни госслужащих. Всё вернулось на круги своя: полицейские исчезли, бомж уселся на лавочку, а напряжённое дребезжание воздуха сменилось расслабленным ветерком.
4
Дело приближалось к вечеру. Очередная маршрутка выпустила пассажиров и приняла в своё брюхо новых. Жёлтая дверь захлопнулась, и четырёхколёсная газель резво поскакала по кочкам двухполосной дороги. В этот раз она уносила с собой босоногого седого бомжа с подбитым глазом — он просто забрался внутрь вместе с другими пассажирами, не говоря ни слова. Последнее, что увидели три синих палатки, был хвост чёрного дыма, исчезающий за поворотом. В первый и последний раз они видели эту газель. Между ними потом мелькали догадки о том, что машину сдали в ремонт или продали в другой автопарк после этого рейса; всплывали и более печальные предположения об автомобильной катастрофе, в которой все, включая водителя, погибли.
Я стоял несколько поодаль, у угла соседнего дома и наблюдал, как хмуро нависли над дорогой три синих палатки. Из них словно ушла вся жизнь, и яркое солнце излучало мертвецки бледный, практически лунный свет на их хмурые, обвисшие юбки. Думаю, они хотели упасть, пытались упасть. Вот только забетонированные корни предательски прочно сковывали их волю, свободную по своей натуре, но сдерживаемую гражданским долгом: служить втроём в виде единой автобусной остановки до скончания своих дней.
«Он такой свободный. Это прекрасно...» — подумали они, когда дым от маршрутки совершенно рассеялся.
Синяя краска редкими крупными каплями начала стекать по их бокам прямо на скамейки, которые ещё пахли им. Был жаркий день, поэтому прохожие думали, что краска попросту не выдержала и даже ругались, испачкав руку или край одежды в чужом горе.
Палатки и по сей день стоят, где были. Все трое. Но никогда больше их угнетённые силуэты не напоминали мне балерин.
(10-14.11.16)