«Не оставляй юноши без наказания: если накажешь его розгою, он не
умрет; ты накажешь его розгою и спасешь душу его от преисподней».
Книга Притчей Соломоновых
Мир Серединный под властью Отца людей Сатаны.
Магическая башня на острове Гартин.
Год 1203 от заключения Договора,
Месяц Урожая, день 7
Ночь, наконец, выдалась ясной. Словно рыбья чешуя мерцала на быстрой воде Неясыти дорожка первой луны. Сияние ночного светила напоило молочным светом блёстки отражений, и даже листья сирени, разросшейся у мостков, макнуло в лунное молоко.
Однако магистр Фабиус вышел на узкий балкончик колдовской башни, не для того чтобы насладиться сумеречными играми земли и неба. Он ждал, когда окончательно стемнеет, и на небосводе появится вторая луна. Для наблюдений ему нужны были обе – бледная Ареда и голубоватая Сциена.
Движение лун давно занимало Фабиуса. Да и земледельцам провинции Ренге, находившейся под его опекой, не помешало бы уточнить календари большого и малого лунных месяцев. Потому на подоконнике самого верхнего, рабочего этажа колдовской башни магистра, всё лето пролежал трактат «О сферах» Энгуса Фаруса, придавленный на нужной странице тяжёлой дубовой линейкой, и медная астрономическая машина загромождала балкон. Она стояла, такая неуклюжая и разлапистая, что маг едва протискивался в узкую, словно бойница, дверь.
Машина была сделана из большой медной монеты в один глей, обозначающей плоскость Земного Серединного Мира, трёх медных же обручей – путей двух лун и солнца, и четвёртого обруча, означающего условную границу с Адом. По сути это была сфера из трёх колец с монеткой в центре, разделённая на две полусферы ещё одним, поперечным кольцом.
Фабиус начал собирать свою конструкцию от глея – монеты самой мелкой по номиналу, но весьма внушительной на вид. Крутил его вот так же ночью в руках, примериваясь к ходу лун. Тогда его и осенило.
Пути солнца и лун пришлось сделать кольцеобразными, так удобнее было строить модель, сгибая податливые медные полосы. Учитывая, что Земной Мир – Срединная плоская часть круглого Мира, Фабиус разделил получившуюся сферу условным экватором. Над монеткой располагалась теперь полусфера неба, а под ней – полусфера Ада, что совершенно совпадало с теорией, которую магистр изучал когда-то в астрологических классах.
Он надёжно зафиксировал свою машину на балконе, и теперь ночь за ночью царапал ножом восходы и закаты на медных кольцах. И мучительная странная истина всё чаще посещала его ум. По смещениям курсов небесных тел выходило, что луны и солнце продолжали потом свои пути и в нижней полусфере, освещая находящийся под Серединным миром Ад. Но ведь в Аду предполагалась первозданная тьма, скрывающая в себе море огня? И непонятно было, куда же деваются тогда внизу луны и солнце?
Магистр нанёс очередную царапину и задумчиво погладил коротко стриженую бороду: адский Мир решительно не помещался в неожиданно круглую модель Мира прочего.
Фабиус достал из кармана фартука платок белёного полотна, вытер пот со лба и облокотился на каменные перильца, наблюдая за небом. Одна из лун была круглой, вторая же – половинной. Такой, словно на неё падала чья-то круглая тень. А у чего, спрашивается, на небе тень может быть круглой? Да и от чего может появиться вдруг тень среди светил небесных? Разве что…
Магистр метнулся в башню, едва не своротив свою астрологическую машину, схватил со стола огарок свечи, втиснулся опять на балкон, нагрел огарок заклинанием и припечатал к обручу, обозначающему пути солнца.
Понял, что поторопился. Поморщился, оторвал огарок, тщательно отмерил место на "подземной" части кольца, где по его новой странной логике должно было сейчас прятаться дневное светило, снова припечатал. А потом, испытывая трепет, зажёг огонёк, пробормотав "lux". Чуть подвинул дуги, избирающие движения лун, и… Тень! Тень, получившаяся от монетки и света самодельного солнца, упала на пометку, обозначающую луну!
Магистр ощутил себя вором, проникшим в сокровищницу правителя Серединных земель. Он замер, утратив от восторга способность дышать.
Дивное чувство длилось всего лишь пару мгновений, а потом покинуло его, оставив взамен тревогу. Жирный воск склеил пальцы, поднявшийся вдруг ветер задул свечу, рванул рубашку, охлаждая вспотевшую спину.
Магистр скатал с пальцев воск, глянул для верности в трактат весьма почитаемого астролога и рассмеялся его глупости.
Нет! Луны и солнце никак не могли двигаться иначе, чем по кольцу вокруг плоскости Земли! Но где же тогда располагается Ад?
Загадка сия была острее кинжала. Торопиться, однако, не следовало. Нужно было продолжать неспешные наблюдения, тщательно зарисовывая и записывая полученный опыт. Сияние мысли рано или поздно посещает любые головы, но возжигает свет лишь там, где царит незыблемый порядок!
Так говорил себе магистр Фабиус, но именно порядок и тяготил его сейчас. Магу хотелось расхохотаться во весь голос, расправить крылья, чайкой броситься вниз с узкого балкона прямо в быструю Неясыть!
Но Фабиус лишь вдохнул полной грудью холодный воздух с реки, усмиряя зудение в мышцах, и замер, исполненный благодарности к сущему. Он позволил себе расслабиться, ощутить слияние со стихиями – ветром дремлющим, водой блестящей, землёю сонной и огнём, скрытым под пеплом.
Маг уже почти растворился мыслями в окружающем, когда его сосредоточенность нарушило вдруг негромкое звяканье.
Внутреннее зрение Фабиуса тут же обострилось. Метнулось ласточкой по замковому двору, коршуном поднялось ввысь, к тяжёлому тёмному небу. Замок был расположен в весьма защищённом месте: на небольшом скалистом острове посреди бурной горной реки, но мост охраняли двое обычных слуг, а мало ли каким тварям захочется вдруг головы действительного члена Магистериума?
Однако звук прилетел не с дружественным магистру ветром. Он исходил из окна нижнего этажа башни, где располагалась комната сына. Теперь оттуда же послышались вскрик, лязг железа о камень и словно бы… бормотание.
Фабиус ощутил досаду. Дамиен давно обходился без няньки и был уже слишком взрослым, чтобы говорить во сне или плакать от призрачного страха. Но всё-таки маг оправил одежду, стряхнув с рабочего кожаного фартука застывшие кусочки воска, и тихо направился вниз.
«Может, стоит, наконец, показать астрологические опыты сыну, раз уж дурной сон разбудил его? – размышлял Фабиус. – Не смущая, разумеется, юный разум проблемами расположения Ада в привычной сфере мира, но хотя бы так, чтобы привить склонность к ночным наблюдениям? Конечно, в юном возрасте ночью полагается спать, однако мальчик будущий маг…»
Дамиен был единственным сыном и наследником весьма пожившего магистра. Мальчик входил уже понемногу в юношеский возраст, был пытлив, сообразителен, но несколько романтичен и малоуважителен к авторитетам Магистериума. Фабиус не раз замечал его за неподобающими разговорами с оруженосцами, подмастерьями…
За дверью сына раздался звон.
Магистр ускорил шаг, рискуя оступиться на узкой винтовой лестнице, освещённой единственным почти прогоревшим факелом, приоткрыл, наконец, тяжёлую дверь и застыл на пороге: Дамиен скакал по комнате в ночной рубашке, размахивая тяжёлым учебным мечом!
Двигался он весьма уверенно, ловко совершая колющие и рубящие удары, уклоняясь от неведомого противника, парируя его выпады. Он раскраснелся, но дышал ровно, видимо, такая забава была ему не в новость.
Фабиус так и остолбенел в дверях: потомственный маг не может унизиться до того, чтобы взять в руки оружие воина! Мальчишке уже сравнялось пятнадцать зим, он не должен так опрометчиво, так глупо…
– Дамиен! – магистр не удержался и возвысил голос.
Меч с грохотом обрушился на каменный пол. Юноша замер – краснощёкий, с прилипшими ко лбу кудрями. Его губы медленно теряли улыбку.
Фабиус молчал. Он не знал, о чём говорить. Дамиен осваивал магическое мастерство с раннего детства. И кодекс Магистериума занимал в его обучении должное место, как тому и положено. Дамиен должен был запомнить уже, что руки мага могут, конечно, касаться холодного железа, всё это предрассудки, что от железа теряется мастерство, но вот унижать себя перед чернью нельзя. Маг не вправе уподобляться воинам и размахивать железяками. Только серебряный кинжал – подобающее оружие мага, и в цель его должно направить правильно сложенное заклятие, а не обезьяньи прыжки и ужимки!
Ощутив гнев отца, юноша сделал шаг назад, но глаз не опустил. Так и смотрел, горячо, не моргая. Краснота медленно сползала с его щёк: что-что – а стыдно ему не было. Дамиен был испуган, ощущал себя преступником, но и жажда нарушения запретов бушевала в нём сейчас в полную силу лунных, наполненных потоков.
– Как ты посмел!.. – начал Фабиус хмуро и осёкся.
Дамиен сделал ещё один шаг назад. Глаза его блестели, зрачки расширились, дыхание участилось. Он родился бойцом, а не трусом, и порка на конюшне пришлась бы ему сейчас как никогда кстати. Но магистр не мог посветить в случившееся слуг. А сам… Поднимется ли у него рука?
Он никогда не наказывал мальчика, ведь это причинило бы боль обоим. Жалел его или себя? И вот – дожалелся.
– Дамиен! – сказал Фабиус, сдвинув брови так, что они словно бы срослись в одну черту. – Иди за мной!
Кнут был на конюшне. Нужно было спуститься вниз, пройти через двор, открыть двери в конюшню, где спали на сене два младших конюха…
Фабиус вышел на лестницу, подождал, пока сын набросит плащ прямо на ночную рубашку и… стал подниматься на средний, рабочий, этаж колдовской башни. Там маг проводил большую часть времени. Этот небольшой круглый зал был для него и кабинетом, и даже в какой-то мере домом, потому что он часто засыпал там на соломенном тюфяке, лежащем в углу.
Дамиен плёлся за отцом, не очень-то понимая, что ему грозит, пока не сообразил, что они в любимой комнате отца, где ночью светло, как днём, от толстых свечей, где хранятся книги и минералы, где огнедышащая пентаграмма покрывает добрую четверть пола из розовато-серого мрамора.
Он остановился, озираясь с недоумением и некоторой робостью. Отец нечасто пускал его сюда. Учебные занятия проводились в комнате юноши, нужные книги и амулеты отец выбирал для него сам, не очень-то допуская к более "взрослым" фолиантам и артефактам.
Фабиус достал из шкафчика у стены тяжёлую книгу заклинаний, перевернул несколько страниц и кивнул Дамиену на собственное деревянное кресло, стоявшее рядом с пентаграммой в центре округлого помещения, у стен которого теснились стеллажи, шкафчики и сундуки:
– Садись!
Мальчик, всё ещё не очень понимая, чего хочет отец, опустился в кресло.
Фабиус положил ему на колени книгу, показал на длинное заклинание на полторы страницы и выдохнул:
– Выучишь наизусть. Утром ты должен будешь сотворить всё это без книги, дабы язык зажжённого пламени обратился здесь саламандру. Если результата не будет…
Фабиус в раздражении сделал несколько шагов к пентаграмме, потом к дверям, обернулся:
– Я отправлю тебя в деревню! Будешь печь хлеб или пахать землю!
И он вышел, хлопнув тяжелой дверью.
И только тогда сообразил, что в гневе оставил и себя без балкона, где наблюдения могли бы успокоить его, и без разговора с сыном. Ведь они могли бы поговорить, наконец, по душам?
Или не могли?
Но что же он сделал не так? Где просмотрел мальчика, полагая, что тот растёт, как яблоня в саду заботливого земледельца, а оказалось – ростком на пустоши?
Фабиус осознал вдруг, что говорить ему с сыном не о чем, что его всегда тяготил неусидчивый, неровно взрослеющий ребёнок, мешающий ему работать и наблюдать, ставить эксперименты и конструировать. И вот Дамиен вырос, наконец, для сложных магических наук. Они могли бы стать ближе: у них появились общие интересы, мысли, возможности. И вдруг именно сейчас магистр ощутил, что между ним и Дамиеном уже не трещина – пропасть. Он словно бы осиротел в один миг и без сына, и без своего открытия, которое самое время было описать, снабдить чертежами…
И ведь все письменные принадлежности – тоже остались в рабочем зале башни!
Взбешенный Фабиус нёсся по лестнице вниз, пока не уткнулся в массивную подвальную дверь.
Отец людей, Сатана, кто виноват в том, что он никогда не бил мальчика и не смог сейчас себя пересилить? Хотя кнут был бы лучше обоим – парень накричался бы и уснул, а Фабиус вернулся бы к своим исследованиям.
А что если Дамиен не справится с заклинанием? Магистр уже не сможет нарушить данного самому себе слова. Придётся везти сына в деревню….
Вот что может натворить слабость!
Фабиус коснулся левой ладонью, с которой почти никогда не снимал перчатку, призрачного колдовского запора. Дверь в подвал казалась воплощением силы: тяжёлые просмоленные брёвна, обитые полосами меди, массивные замки и запоры.
Магистр прошептал формулу, и иллюзия дубовых брёвен растаяла, обнажив суть – колючие побеги ядовитой лианы, растущие прямо из камня. Маг бесстрашно раздвинул их рукою в перчатке, и хищные плети нехотя пропустили его к обычной кованой решётке. Ещё одно заклинание… Решётка рассыпалась прахом, и маг шагнул в подвал.
На пути его загорались сами собой свечи в канделябрах по стенам, старое кресло, узнав хозяина, встряхнулось, словно собака.
Фабиус прошёлся по подвалу, где некогда очень любил работать. Потом здесь пришлось замуровать ровно восемь невинно убиённых, и он перебрался на средний этаж башни.
Тела убитых давно истлели, но тонкий флёр смерти продолжал витать, заставляя сердце магистра стучать так, словно на него давила вся тяжесть башни. Магистр убил тогда восьмерых, чтобы убить и девятую. Потому он не мог сейчас ударить плоть от её плоти. Он был виноват перед нею…
Фабиус опустился на колени перед стареньким креслом, где сиживала когда-то Райана. Где он освобождал от тонких медных заколок её тяжёлые косы, а потом расплетал и зарывался в них лицом. От неё всегда пахло свежим хлебом. И она всегда смеялась, пока была жива...
Он не мог поступить иначе. Но что ему было делать теперь? Сидеть и обречённо ждать восхода? А если Дамиен не справится? Это – его единственный сын, доставшийся ему слишком тяжело. Мальчик должен стать магом, или зачем тогда все эти муки?
Магистр поднялся с колен, прошёлся по обширному подвалу, заваленному неудачными конструкциями, ошибками экспериментов. Наткнулся в углу на стопку пергаментов, куда заносил географические наблюдения, вынесенные из путешествий. Поднял свои слегка отсыревшие вирши, уложил на верстак, (стол был завален старыми книгами), и стал перебирать, вглядываясь в потускневшие чернила.
«…ибо плоскость земли…»
Плоскость… А кто сказал, что именно плоскость, раз пути светил идут словно бы вокруг неё? Но где тогда Ад?
Магистр неловко опустился в кресло, закрыл глаза. Мир сегодня встал к нему всеми своими острыми гранями сразу.
Дремал он недолго. Проснувшись – ощутил тяжесть и головную боль, но и недавние картины сделались в его памяти менее чёткими.
Фабиус выбрался из подвала во двор, зная, что двери сами закроются за его спиной и заплетутся лианы. Он наполнил глаза ночной красотой, вдохнул сырой холодный воздух и увидел, как далеко за рекой, над буковой рощей поднимается розовая дымка. Пора было идти в башню. Маг посмотрел в узкое окно на среднем этаже, свет которого стал заметно бледнее, вздохнул, покачал в сомнении головой и медленно направился к дверям.
Факел на лестнице прогорел. Мягкие сапоги скрадывали звуки шагов, и магистр не слышал даже самого себя, а стук сердца заглушал дыхание.
В полной тишине он поднялся на средний этаж, вошёл в рабочий зал, где оставил Дамиена.
Мальчик всё также сидел в кресле, склонившись над книгой.
Он… спал!
Фабиус набрал было полную грудь воздуха, намереваясь рявкнуть так, чтобы свечи посыпались с канделябра на столике возле кресла. Но сдержался, сделал несколько вдохов и выдохов, успокаиваясь, сказал негромко:
– Просыпайся, Дамиен. Уже рассвет.
Мальчик вздрогнул во сне, уронил книгу, вскочил, оправляя ночную рубашку.
– Надеюсь, ты выучил формулу заклинания, – сказал Фабиус, демонстрируя безразличие и готовность стоически принять любой результат.
Дамиен взглянул в равнодушное лицо отца и кивнул. На книгу он даже не посмотрел, не пытаясь, как многие, оттянуть ужасное наказание.
Фабиус пренебрегая множеством горящих свечей в подсвечниках и канделябрах, щелчком правой руки зажёг огонь прямо в пентаграмме. Длинные невесомые языки повисли над канальцами в мраморном полу, пожирая кипящую в магической ловушке энергию. Цвет пламени был близким к обычному, лишь зеленоватые отблески могли бы насторожить незнающего свойств колдовского огня. Такой был гораздо пластичнее, более годен для работы заклинателя. Но и жёг больнее. Фабиус сам, касаясь его ненароком, не всегда мог сдержать крик.
Дамиен, не щурясь, смотрел в огонь и думал о чём-то своём. Растерянности на его лице и не ночевало.
Он подошёл к пентаграмме, огляделся по сторонам...
Фабиус понимал: мальчик не выучил заклинания. Сначала – бодрствовал полночи, занимаясь своими странными для мага забавами, потом утомился, зубря длинные латинские фразы, и его разморило. Но отступать Дамиен не собирался. Что-то, а воля его была волей потомственного мага.
Мальчик покосился на шкатулку на столике у кресла, там лежали свежеизготовленные амулеты, но вряд ли что-то могло бы сейчас помочь ему. Прошептал одну из недоученных фраз, замолчал, понимая, что, исковеркав заклинание, он может не только не получить саламандру, но и натворить страшных бед с колдовским огнём.
Фабиус молчал. Взгляд его тяжелел.
Дамиен покачал головой, закусил губу, снова огляделся в поисках чего-то, ведомого только ему, но спросить не посмел. Потом встал у пентаграммы на колени и протянул руки к огню, буркнув под нос обычное детское "аd modum" (по образцу). И, прокусив губу, взял в ладони обжигающее пламя, чтобы силой мысли и простенького заклинания сформировать из него фигурку ящерицы.
Так дети лепят куличи из песка. Так Дамиен лепил когда-то прямо из воздуха своих первых эфирных зверушек, распадавшихся на глазах. Но теперь он был уже гораздо сильнее и умелее, и у него вполне могло получиться. Если сумеет удержать пламя, прожигающее до самой души.
Фабиус знал, какую боль испытывает сейчас его сын. Магистр страдал. Все его мышцы сцепились в единый каменеющий комок. Но он сам поставил это условие. И тоже должен был стерпеть его!
Не только руки, всё тело Дамиена дрожало от боли и страшного усилия, пока он удерживал колдовской огонь и лепил саламандру из его податливых языков. Наконец, земноводное, напитавшись силой мыслей мальчика, обрело достаточно жизни, чтобы соскользнуть вниз и заметаться по пентаграмме.
И только тогда Фабиус разжал зубы и произнёс "ad manum" (под рукой), наполняя сведённые судорогой ладони мальчика свежим снегом.
Колдовской огонь не уродовал тело, но оставлял болезненные шрамы в памяти души. Этот урок Дамиен унесёт с собою в могилу. Отец мог охладить его раскалённые руки, но телесная боль была лишь иллюзией. И при всём желании маг не смог бы утолить более глубокие и разрушительные страдания юного естества, обожжённого колдовским огнём.
Фабиус хотел было обнять сына, но вдруг сам испугался своего порыва. И раздражённо буркнул:
– Выкрутился!
Дамиен не сумел поднять глаз. Он стоял, вцепившись в благословенный тающий комок, пока не хлопнула дверь.
Мальчик не видел, как чёрный ворон – магистерский вестник – опустился на каменные перила балкона и прошёлся по ним, охорашиваясь. А потом беззвучно разинул клюв...
Во дворе ворону нестройно ответили собаки, запел за рекой петух. Но все эти звуки были бессильны перед магией колдовской башни. И слышно было лишь, как, испаряясь, шипит вода, капающая на раскалённый камень пентаграммы.
Глава 2. Холодное купание в Аду
http://www.proza.ru/2017/02/11/1260