Лейтенантство - время золотое. Главы 51-60

Забота
Возвращаясь с обеда, я обратил внимание на то, что у бани топчется, пытаясь согреться, половина нашей роты в составе третьего и четвертого взводов, всего 60 человек. Обычно я хожу на службу и со службы лесом, но сегодня выпал снег и я шел по дороге, а значит, мимо солдатской бани. Я подошел и спросил у сержанта Шахрая, почему они не моются.
– Так у нас всегда так, товарищ лейтенант, баня маленькая, рассчитана на два взвода, поэтому пол роты моется, а вторая половина роты ждет. Потом наоборот. Летом-то оно ничего, а вот зимой совсем плохо, – простуженным голосом ответил сержант.
И я решил проявить заботу и пошел прямо к командиру части. Комбат находился на месте и ничем важным занят не был, поэтому сразу принял меня.
– Товарищ майор, – начал я с порога, – я считаю неправильным то, как организована помывка личного состава части в бане.
– А в чем, собственно, дело? – удивился комбат. – Первый раз слышу, что у нас с баней что-то не так. Ну-ка, погоди, – и, наклонившись к селектору, он нажал кнопку кабинета своего заместителя по тылу, – зайди ко мне.
Через полминуты зам по тылу капитан Маламут Марк Наумович уже был в кабинете комбата.
– Товарищ капитан, что там у нас баней делается? – деловито спрашивает комбат. – Какие проблемы?
– Никаких, товарищ майор. Все в полном порядке!
– А вот замполит первой роты считает, что с баней у нас непонятно что творится. Бардак, одним словом.
– Лейтенант Иванов, – недовольно смотрит на меня зам по тылу, – ты что, уже совсем обалдел?
– Ну-ну, – оборвал его комбат, – держите себя в руках. Лейтенант Иванов, объясни нам, в чем, по-твоему, проблема?
– Баня рассчитана на помывку 60 человек, – уверенно начал я. – В наших ротах по 120  и больше человек. Поэтому моется пол роты, а вторая ждет. Потом та половина, которая уже помылась, ждет вторую половину роты, которая начинает мыться. Сейчас на улице минус 22 градуса. Сначала мерзнут не помытые солдаты, потом распаренные, разогретые, с мокрыми головами. Если ваш заместитель по тылу считает, что это и есть полный порядок и правильная организация помывки личного состава, то я, как политработник, считаю, что это не просто бардак, а форменное издевательство над личным составом срочной службы!
– А ведь наш доктор мне тоже что-то там пытался рассказать о том, что после бани солдаты чаще болеют, да я его слушать не стал, так как он был нетрезв, – припомнил комбат. – А кто спланировал такой график помывки?
– Я, – растеряно ответил зам по тылу, – товарищ майор, да все же хорошо. Никто не жаловался.
– Нам еще только не хватает, чтобы жалобы начались, – недовольно перебил своего зама комбат, – значит так, до вечера представить мне новый график помывки личного состава части. И чтобы больше ни один солдат не ждал ничего возле бани, понял? Мыться по два взвода, а другие два взвода пусть телевизор смотрят или занимаются общественно-полезным трудом. Например, территорию убирают. Все лучше, чем стоять, ждать, мерзнуть и чувствовать себя никому не нужными идиотами. В общем, чтобы больше никто на морозе не ждал. Молодец, Иванов, можешь идти.
С этого самого дня зам по тылу части стал моим явным недоброжелателем, что, впрочем, только вызвало еще большую симпатию солдат ко мне.
– Вот скажи, – донимает меня зам по тылу, – зачем тебе это надо было? Пресно живешь? Врагов мало имеешь?
– А я, товарищ капитан, если вы не знаете, здесь для того и поставлен, чтобы заботиться о личном составе. И я считаю, что я прав!
– Ну, да, ну, да, – насмехается зам по тылу, – кто бы спорил! Ты же у нас всегда прав!
– Именно, – в свою очередь шучу я, – я во всем прав!
– Все, лейтенант, – отмахнулся от меня зам по тылу, – не морочь мне больше голову!
Он так обиделся на меня, что об этом узнала вся часть. Сержант Шахрай от лица солдат и сержантов роты подошел ко мне и сказал:
– Товарищ лейтенант, спасибо вам за баню. И не обращайте внимания на слова капитана Маламута. Мы все за вас.
Виталий Тропинин тоже решил сделать мне комплимент.
– Потрясный ты человек, Иванов, – шутит он. – Не зря говорят, что на Ивановых вся Россия держится! Ну, и Советский Союз, похоже, тоже! Ты знаешь, нам всем тоже иногда мысли хорошие в голову приходят, в том числе и про нашу баню. Только не принято у нас как-то портить отношения с начальством.
– Разве мы служим для начальства или ради своего спокойствия?
– Ну, нет, конечно. Просто система поведения построена в нашем обществе вообще и в армии тоже на лицемерии, понимаешь? Можешь презирать человека, но внешне надо улыбаться, за руку здороваться. Тьфу.
– Понимаю. Ты прав, но сказать об этом вслух вроде и неприлично даже, так как тебя тут, же выставят выскочкой. Виталий, мне кажется, или ты чем-то расстроен?
– Да понимаешь, я приехал на службу на велосипеде, а тут снега навалило до колен. Не представляю, как теперь домой возвращаться.
– А ты возьми у старшины две лыжные палки и езжай, – шучу я.
– На велосипеде? С лыжными палками? – смеется Виталий. – Жаль, в части лыж нет. А так придется пешком топать
– А я бы на твоем месте остался ночевать в роте. Завтра наверняка дороги расчистят, и ты сможешь на велосипеде домой поехать. Хотя, конечно, в жизни всегда есть место подвигу!
Тропинин оставил свой велик в роте и, увязая почти по колено в снегу, пошел домой. Правда, энтузиазма у него хватило только дойти до офицерского клуба. Там Виталий постоял, подумал, и вернулся обратно. Ночевал он в роте. А на следующий день дороги от снега почистили, и он спокойно поехал домой на велосипеде. Теперь до весны он будет ездить на службу рейсовым автобусом.
Самую высокую похвалу после оценки солдат, я получил от начальника штаба. На совещании офицеров и прапорщиков части он неожиданно для меня сказал.
– По докладу начальника медицинской службы у нас резко сократилось количество простудных заболеваний среди личного состава срочной службы. Что интересно, так это то, что заслуга в этом принадлежит замполиту первой роты лейтенанту Иванову! Берите с него пример! Лейтенант Иванов не побоялся того, что настроит против себя командование части, и сделал так, как должно быть! Лично я убедился, что правильным было то, что именно его мы избрали секретарем партийной организации нашего батальона. В конкретной данной ситуации товарищ Иванов поступил, как и подобает настоящему коммунисту!
На моей памяти это первый раз, когда н/ш обратился ко мне объективно.
– Следовательно, – ворчит за моей спиной наш зампотех, – зам по тылу части, проявил себя как антикоммунист и контрреволюционер!
– Я категорически согласен с мнением начальника штаба, – резко говорит комбат. – Иванов хоть и лейтенант, но уже нестандартный, нешаблонный в своих действиях офицер. Да, не перевелись еще, оказывается, в нашей армии комиссары!
Вечером, после службы выяснилось, что Изольда жаждет прямо сегодня откушать соленых огурцов.
– Знаешь, – дрожа от нетерпения, говорит она, – такие хрустящие, лучше из дубовой бочки? Не маринованные, а именно соленые.
– Знаю, конечно, – ответил я и стал собираться в город.
На обратном пути у Нового Села меня догнал УАЗ комбата. Автомобиль остановился, и передо мной открылась задняя дверца.
– Залезай, – пригласил меня комбат.
Я не заставил себя просить дважды и сел в УАЗ. На заднем сидении сидит жена комбата. Мы поздоровались и поехали в городок.
– Соленые огурцы? – шумно потянул носом комбат. – Надо полагать, для беременной жены? Эх, завидую я твоей жене и тебе, лейтенант.
– Это чему? – не понял я.
– Когда мы с женой ждали ребенка, мы служили в такой «дыре», что до ближайшего населенного пункта было 150 км! Представляешь? А жене, между прочим, все время хотелось того, чего у нас в военном городке и днем с огнем не сыщешь! А ты – раз, и в Мукачеве! И жена довольна, и ты себя мужчиной чувствуешь, правда?
Я как-то не задумывался, считаю ли я себя мужчиной, поэтому промолчал. Как-то неожиданной оказалась мысль о том, что можно не быть или не считать себя мужчиной. Да и что особенного я делаю? По-моему, это просто нормально. В смысле, естественно, и иначе быть не должно. Тут комбат отвлек меня от размышлений.
– Слушай, Иванов, а ты чего у меня ни разу машину не попросил? Все просят, один ты – исключение? А некоторые говорят, что ты наглец, а ты, оказывается, скромняга! Или ты думаешь, что тебе я откажу?
– Просто в этом пока не было необходимости, – пожал я плечами. – А вы, Викентий Олегович, не сомневайтесь, будет нужно – приду и попрошу!
– Вот спасибо, – расхохотался комбат, – утешил! Значит, можно ждать? Ха! Слушай, а если серьезно, ты, ведь чуть ли не каждый день ходишь в Мукачево, а это, как ни крути, двенадцать километров туда и столько же обратно! Да плюс по городу. И все это после служебного дня, а ты за день в мехпарк и обратно не меньше десяти километров наматываешь!
– Да мелочи это все, товарищ майор, не о чем и говорить.
– Как так, мелочи? Рисуешься?
Комбат даже оглянулся, чтобы увидеть выражение моего лица.
– Нисколько. Понимаете, товарищ майор, вот в деревне, в которой выросла моя мама, школы не было, и ей приходилось ходить в школу в другую деревню. И тоже за двенадцать километров. Представляете: маленькая девочка, Сибирь, лютая зима, двенадцать километров туда и столько же обратно. Она десятилетку закончила, а мне тут несколько десятков раз всего и нужно походить. И это при том, что я здоровый, тренированный мужчина, и здесь совсем не Сибирь.
– Теперь понятно, – медленно, точно в задумчивости, уважительно говорит комбат, – а как деревня называется, в которой выросла твоя мама?
– Называлась она Афонино, Тюкалинского района Омской области.
– А почему ты о ней говоришь в прошедшем времени?
– Так ее уже несколько десятков лет нет. Неперспективная была. Теперь там просто колхозное поле.
Пешком 12 км зимой, на ветру это долго, а на автомобиле мы примчались так, что и поговорить, толком не успели. Изольда приятно удивилась тому, как быстро я вернулся. Во всяком случае, намного быстрее, чем обычно.
– Не вижу повода не выпить, – шутит она и ставит на стол бутылку вина, – согреешься быстрее.
– Я не замерз, – отвечаю я и решительно убираю вино, – меня на обратном пути комбат подвез. А вот чаю выпью. Я и конфет купил.
– Конфет я не хочу. Слушай, – загорелись глаза у жены, – я хочу зефир в шоколаде! Здесь можно его купить?
И на следующий день после службы я отправился в город за зефиром в шоколаде. Изольде он так понравился, что я снова сходил за ним и отправил теще несколько пачек такого зефира посылкой. Хорошо хоть, почтовое отделение есть в военном городке летчиков, а это рядом. Их городок от нашего отделяет только забор. 

Папа
Вечер, Изольда лежит и смотрит телевизор, а я лежу рядом и глажу ее живот. Пока я просто гладил ей живот, она молчала, но когда я стал разговаривать с ребенком, который у нее в животе, нежно шептать ласковые слова, жена стала проявлять недовольство. А когда я запел детские песенки, Изольда открыто возмутилась.
– Помолчи! Имей совесть, дай мне телевизор посмотреть. Ни днем, ни ночью от тебя покоя нет.
– А я не с тобой разговариваю.
– Ну, и зачем тебе с ним сейчас разговаривать?
– А с чего, по-твоему, начинается папа? К тому же я прочел, что папа заменяет сто учителей!
– Иванов, ты, как папа уже все сделал. Будешь приносить деньги, а я буду растить ребенка.
– Нет уж. Наше сокровище мы будем растить, и воспитывать вместе.
Изольда настояла на том, чтобы я перестал петь детские песни, и стала дальше смотреть телевизор. Я сел к столу и стал читать книгу.
– О чем ты там читаешь?
– И там, и здесь я читаю о воспитании детей. Хочу стать хорошим папой, самым лучшим!
– Хочешь завтра быть лучше, чем сегодня? Ну, ну.
– А вот увидишь!
Таким образом, перекидываясь теплым словом, я так и не дал ей смотреть телевизор, а она мне читать.
Ночью метель занесла все вокруг снегом, даже автобус из Мукачево не пришел, так как дороги не успели очистить от снега. Часть офицеров и прапорщиков части живут в городе, и за исключением Тропинина все на развод не прибыли.
– Виталь, – спрашиваю я его после развода, – а ты как успел?
– А я на лыжах, – улыбнулся он. – Я сегодня ответственный по роте, так что приходи в любое время ко мне чай пить.
Тут наш разговор перебил лейтенант Гунько.
– О чем это вы тут шепчетесь, субчики? – бесцеремонно влез он. Поняв, что никто с ним разговаривать не собирается, он пропел: – Ваша служба и опасна и трудна, и на первый взгляд как будто не видна. На второй взгляд тоже не видна, а на третий – совершенно не нужна! 
– Лейтенант Гунько, – металлическим голосом говорит Тропинин, – сегодня я проявляю милосердие в последний раз. Еще вякнете хоть что-то в мой адрес, будете жалеть всю вашу оставшуюся паршивую жизнь. Понимаю, что вы недоумок, но больше повторять я не стану. Не поняли – ваши проблемы. В следующий раз безо всяких объяснений просто получите в торец. А теперь – убирайтесь вон.
– Ну, что, Моська, – насмешливо говорит Талалихин, обращаясь к нашему зампотеху, – догавкалась?
– Михаил Иванович, – добавил я, – считайте, что я вас тоже предупредил.
После массовой новогодней пьянки, тогда, кстати, пили солдаты не, только, моей роты, но и всех других рот тоже. Просто из-за того, что я ушел со службы домой, акцент сделали на пьянке в нашей роте. Так вот, после этого памятного залета, ответственные по ротам теперь ночуют в ротах. До этого ответственные уходили домой после отбоя. Оказалось, правда, что такая же картина была и во всех остальных частях, так что решение о том, чтобы ответственные ночевали в ротах, принял полковник Энбрехт, и касается оно не только нашего мехбата, а все части. Это я рассказываю и для того, чтобы вы знали, что Тропинин сегодня будет ночевать в роте. 
Мы сидели и пили чай в каптерке у старшины роты, так как замерзли, пока были в мехпарке, когда зампотех, дуя на горячий чай, вдруг спросил:
– Слушай, замполит, а как вы называли комбата в училище?
– Первого Кассиусом Клеем, а второго просто по фамилии, мы его, не в пример первому, любили и уважали. А что?
– Просто интересно. Я учился во втором батальоне, – зачем-то сказал Гунько. – Комбат нашего батальона носит кличку «Паук» и за внешнее сходство, он толст, но руки и ноги имеет тоненькие, и за привычку говорить: «Я сижу в своем кабинете, как паук в паутине, и только дергаю за невидимые нитки, и все приходит в движение. Я все про всех знаю». Переоценивал, конечно, комбат свои познания и свои возможности. Так что Пауком его не зря дразнили. Ну а самое главное то, что Паук этот очень недобрый человек. Карьерист он в самом плохом понятии этого слова – шел к вышестоящим должностям по головам своих подчиненных. А еще он клеветал на других офицеров, врал и подставлял. Самое большое удовольствие он получал, когда делал кому-нибудь плохо. Особенно радовался, если ему удавалось сделать своими интригами так, что офицера, который вот-вот должен получить квартиру, переводили куда-то подальше.
– Понятно, что его боялись, презирали и ненавидели, – вставил Мультик. – Странно даже, почему его называли Пауком, а не, например, Каракуртом. Может, это для того, чтобы не обижать понапрасну каракурта?
– Ага! – горячо поддержал зампотех. – А скольких курсантов по его наводке выгнали из училища за малейшие нарушения! Скольких нормальных офицеров не получила страна по милости Паука! При Сталине его бы уже давно заподозрили во вредительстве и расстреляли. Но во время перестройки он производит на начальство впечатление принципиального, требовательного, непримиримого борца. Его даже в пример всем ставили. Когда выпускался его, то есть наш курс, то все как один курсанты батальона, все 650 человек, не поленились, объехали всю область, и каждый купил себе черного резинового паука размером с ладонь человека. Может, и вы видели такие резиновые игрушки?
– А для чего? На память? – удивился старшина. – Странная память.
– Не торопитесь, Васильевич. Во время церемонии выпуска, после прощания со Знаменем Училища, когда в последний раз в строю, повзводно и поротно, мы, новоиспеченные лейтенанты прошли торжественным маршем мимо генеральской трибуны – взорам тысяч гостей и предстали груды черных пауков, в количестве 650 штук, оставшиеся валяться на плацу! Не заметить их было просто невозможно. Это было захватывающее зрелище! Впрочем, к сожалению, на будущее Паука это никак не повлияло, – вздохнул зампотех.
День прошел спокойно, и я поспешил домой. Едва я переступил порог своей комнаты, как Изольда бросилась ко мне.
– Муж, я хочу халвы!
Поужинав, я пошел в часть, одолжил у Тропинина лыжи и на них пошел в город. Хорошо хоть, халву нашел, а то обидно было бы по такой погоде зря прогуляться! Я иду обратно и думаю о том, как когда-то расскажу своему ребенку или детям (ведь врачи говорят, что у меня будет двойня), как ходил за халвой для их беременной мамы на лыжах в город. Хотя, может, им это будет и не интересно.
– Привет, – сказал я, войдя в комнату, – есть халва. Жена, дай мне целования! Я честно заслужил!
– Бери, – смеется жена. – Не жалко!
Изольда с радостью стала, есть халву. Сбив охотку, она сказала:
– Сегодня соседка рассказала, что сейчас по всему Закарпатью проходят фестивали вина, так как молодое вино прошлого урожая сейчас как раз набрало всех необходимых качеств. Жаль, что я именно сейчас беременна. Так хочется попробовать все вина, и сладкие и сухие. Иванов, поторопился ты немного! Жить здесь и не побывать на таком фестивале, это же просто грех.
И она тяжело вздохнула. Я ни на ее слова, ни на ее вздохи никак не отреагировал. Я уже смирился и с тем, что она фамильничает, и даже с тем, что ей нравится алкоголь.
– Слушай, пока ты ходил за халвой, я новости смотрела. Представляешь, в Москве закрыли кафе «Лира».
– Как? То самое, которое «У дверей заведенья, народа скопленье?»
– Ага. Там теперь открыт первый в СССР ресторан быстрого обслуживания «Макдональдс». А ты что, лыжи не будешь сейчас относить?
– Нет. Офицер, у которого я их взял, ночует сегодня в части, так что до утра они ему не нужны. Завтра отдам.
– Понятно. Значит, снова будешь читать о воспитании? Чего молчишь? Или ты вопроса не услышал?
– Отчего же? Услышал. Просто вопрос этот риторический.
Попив чая, я стал читать, а мысли нет-нет, да и возвращаются к закрытию кафе «Лира». И кафе жалко и идея с американским рестораном мне не по душе, хотя объяснить этого я пока не могу.
За ночь снега намело еще больше. Я даже порадовался тому, что с вечера не отнес лыжи Тропинину. Зато теперь я их, как нашел! И я прибыл в часть, как белый человек. Остальные офицеры и прапорщики пришли белые до пояса, так как дороги не почищены, и им приходилось протаптывать тропинки для себя самим. Интересно, если Изольде чего-то захочется, как я без лыж обойдусь? Но сегодня жене ничего не хочется, так что мне никуда идти не пришлось.
Мне Тропинин дал почитать книгу Сергея Алексеева «Крамола». Это новинка, она вышла в уже прошлом 1989-м году. Удобно устроившись за столом, я окунулся в чтение.

Присяга
Идет утренний развод на занятия, перед тем, как пройти торжественным маршем и разойтись, комбат приказал:
– Командиры рот, сделать объявления!
Наш Мультик вышел перед строем роты и объявил следующее.
– Товарищи солдаты! Вы бы думали, что пишете домой в письмах. А то один пишет, что служит в воздушно-десантных войсках, другой, что служит в ГСВГ, а третий вообще написал, что заместитель командира его роты по технической части – настоящий придурок!
Строй гомерически хохочет, один зампотех, молча, наливается свекольной краской. Из-за того, что командир второй роты долго собирался с мыслями, вторая рота слушала нашего ротного, и теперь хохочет вместе с нашей ротой.
– Товарищ капитан, сержант Шахрай, а что такое ГСВГ?
– Группа советских войск в Германии. Больше вопросов нет? Странно, почему никто ничего не спрашивает про ВДВ? Тогда я спрошу. Вот ты, который написал, что служишь в десанте, ты что, на дембель по гражданке пойдешь? Нет? А форму где возьмешь? А если ты столкнешься с настоящей десантурой, о чем будешь с ними говорить? Что ты можешь рассказать о прыжках с парашютом? Ну, или хотя бы о вооружении, стоящем на вооружении, извините за тавтологию, в ВДВ СССР?
– Командиры рот, закончить объявления!
– Товарищи солдаты! Вы должны помнить о сохранении военной тайны и о наказании за ее разглашение, – говорит Мультик, – так что думайте, когда пишете письма!
– Вниманию замполитов рот, – спохватился вдруг замполит части майор Чернилин, – не забывайте, скоро присяга свалится вам на голову, как снег.
– В походную колонну! …
И мы поротно отправились в мехпарк. Там зампотех застал в дежурке мирно спящего помощника дежурного по парку рядового Надрагу. И тут Гунько сорвался и стал солдата бить. Первым к нему подоспел ротный и попытался оттащить зампотеха от Надраги. Но, как, ни странно, это у него не получилось. Тогда я схватил Гунька за шиворот и отшвырнул в сторону. Тот больно ударился затылком о стену.
– Ты что, лейтенант, – заорал ротный на своего зама по технической части.
– Так он же спит, – возмутился зампотех.
– И что? Его за то надо бить?
Видно, что Гунько растерялся. Не ожидал он, что не только я, но и ротный будем против него.
– Так ведь нас учили, и мы учим, что когда мы спим – враг не дремлет!
– Вот и славно, – улыбаюсь я, и шучу, – значит, будем изматывать противника бессонницей! Будем назло ему, спать дольше и чаще!
Когда мы вышли из дежурки, ротный неожиданно сказал:
– Редкий ты дурак, зампотех. Не зря солдаты в своих письмах пишут, что ты редкий придурок. Кстати, а тебе известно, что рядовой Надрага собирался поступать в военное училище? Как ты думаешь, после того, что ты сейчас сделал, он будет больше уважать офицеров нашей армии?
– Знаете что, – вскричал взвинченный зампотех, – а идите вы вместе с замполитом лесом, взявшись за руки!
Ротный только осуждающе покачал головой и взял меня за локоть.
– Значит так, замполит. Я остаюсь в парке, а ты возвращайся в роту. Там сейчас лейтенант Ломжинский должен проводить занятия с молодым пополнением. Майор Чернилин прав, присяга на носу. Так что проконтролируй и оставайся в роте. Как говорится, и заметь, не зря говорится: доверяй, но проверяй!
– Есть, – козырнул я, и, пожав протянутую руку ротного, пошел в часть.
Войдя в казарму, я не услышал команды. Дневальный по роте рядовой Прицак читает какую-то книгу. Оказалось, детектив.
– Рядовой Прицак, – говорю я.
– Я, – отвечает тот и продолжает читать.
– Андрей, а ты не офонарел?
– Дежурный по роте, на выход! – спохватился дневальный.
– Книгу давай. Получишь после смены с наряда.
Раздевшись, я по взлетке отправился к ленкомнате, в которой командир первого взвода лейтенант Ломжинский проводит занятия с молодым пополнением роты. Дверь в ленкомнату закрыта, так что он не видит, что я слушаю, как он проводит занятие. Однако беспокоиться нечего, Ломжинский добросовестно занимается с личным составом молодого пополнения.
– Товарищи солдаты, военная присяга – это торжественная клятва (обещание), даваемое каждым гражданином нашей страны при призыве на военную службу в Вооруженные силы СССР. Военная присяга существует с глубокой древности, в вооруженных силах большинства государств мира. За многие века в нашей стране сменялись цари, правительства, государственный строй и многократно переписывался текст военной присяги. Однако во всех вариантах ее смысл сводился к одному: присяга являлась и является торжественной клятвой на верность Родине. Принимающий ее человек клянется отстаивать интересы своего Отечества, причем даже ценой собственной жизни.
Довольный я вернулся в канцелярию роты. Там я застал старшину роты, который пригласил меня в каптерку на чашечку чая. Я не отказался. Когда чайник уже закипел, пришли командиры второго и третьего взводов лейтенанты Коля Любечев и Дима Духинский. Когда старшина разлил чай по чашкам, Духинский спросил.
– Замполит, ты уже познакомился с новым пополнением? И как оно? И главное, откуда?
– Средняя полоса России. По-моему, все хорошие ребята.
– Что же, подождем, поглядим, как ты разбираешься в людях, – язвит Духинский. – Очень хочется тебе верить.
Духинский смотрит на меня с таким высокомерием, что старшина счел нужным вмешаться.
– Замполит, ты на Диму не обижайся. У него в прошлом призыве такие проблемы были – врагу не пожелаешь,– миролюбиво говорит старшина и продолжает, – весь призыв был из Западной Украины. Мы вначале порадовались, думали, они тоже должны быть довольны, ведь служат на Украине, причем на Западной, а не за Уралом или в Средней Азии где-нибудь. Ну, и ждали мы, что они будут служить хорошо. Но не тут-то было! Добрая половина призывников оказалась баптистами, которые в письменной форме отказались принимать военную присягу, так как они уже служат Господу Богу!
– А недобрая половина? – заинтересовался я.
– Недобрая половина оказалась идейными украинскими националистами. Представь себе, они делали вид, что не понимают русский язык! И то при том, что все они окончили десятилетки!
– Перемудрили они с языком, – кивнул я. – Ну, с баптистами все ясно, их перевели в стройбат, а с этими хитрецами как?
– Ты понимаешь, мало что они делали вид, мол, не понимают русский язык, так они еще массово стали косить под дурочку. Многих мы, правда, обломали, но попался один особо идейный. Как потом выяснилось, он был благородных кровей, из польской шляхты. Мне кажется, что нормальные сумасшедшие того не делают, что он нам здесь вытворял. Наши сержанты и кавказцы с ним проводили воспитательную работу по-своему, но он так и стоял на своем. Комбат решил раз и навсегда избавиться от этой головной боли, и его комиссовали. Домой его сопровождали лейтенант Любечев и младший сержант Ильин. Думаю, дальше Коля лучше расскажет.
Старшина сталь пить свой чай, а Любечев продолжил.
– Подъезжаем мы к Львову, а он как начал носиться по железнодорожному вагону, сорвал с себя погоны, растоптал свою фуражку, галстук в окно выбросил, и кричит: «Ненавижу Советскую армию! Ненавижу вас, москалей! Я теперь свободный человек!» Ну, и так далее, и тому подобное. И что примечательно, орал он это все на чистом русском языке и без всякого украинского акцента!
Любечев сделал паузу и выпил рюмку паленки, предложенную старшиной. Духинский допивает уже третью.
– И чем все это закончилось? – нетерпеливо спрашиваю я.
– Мы хотели его скрутить, а он в тамбур, открыл дверь и на ходу выпрыгнул. В результате сотрясение головного мозга, перелом обеих ног и рук, ребер и носа.
– И как вас наказали? – сочувственно спрашиваю я.
– Нас? Эх, замполит, не знаешь ты нашего комбата! Он мне благодарность объявил,– рассмеялся Коля, и тут же поскучнел. – Правда, за полтора года офицерской службы это у меня единственное поощрение. А вот Ильину комбат пообещал, что он на дембель уйдет первым в части, и уйдет в звании старшина!
– Очень не хочется, чтобы нам еще такие сумасшедшие попали, – вздохнул Духинский и снова налил себе.
Тут раздалась команда дневального по роте:
– Дежурный по роте, на выход!
– Кто это там? – заволновался старшина. – Дима, погляди.
– Остолопов, – выглянув в коридор, сказал Духинский.
– Постой, – удивился я, – какой еще Остолопов?
– Который наш непосредственный начальник. В смысле наш «геройский» заместитель командиры роты по технической части лейтенант Гунько.
– А, так это ваш непосредственный начальник, – смеюсь я.
– Я именно так и сказал, – скалится Духинский.
– А почему Остолопов? Новая кличка? Уже третья, если я не ошибаюсь? Чем прежние две не угодили?
– Угодили, угодили, но ему и третья не помешает. Понимаешь, замполит, обычно на ошибках учатся. Но только не в случае с нашим зампотехом.
– Тогда понятно, – улыбнулся я. – Васильевич, благодарю за чай. Пойду, посмотрю, как там молодое пополнение.
К принятию военной присяги в части готовились тщательно. Парадки у всех новобранцев выглажены, все подшито, бляхи на ремнях отполированы до невозможного блеска. Текст воинской присяги солдаты молодого пополнения выучили, как «Отче наш». Присягу солдатам предстоит принимать в клубе, стены которого красочно украшены транспарантами: «Принял присягу – от нее ни шагу!», «Верность присяге рождает героев!» и «Верность присяге – закон победы!»
Комбат даже провел совещание офицеров и прапорщиков, посвященное предстоящему принятию присяги. На нем он в частности, сказал буквально следующее:
– Товарищи офицеры и прапорщики, проникнитесь серьезностью предстоящего мероприятия. К нам приедет много гостей со всех уголков нашей страны, и по результатам посещения части, будут сделаны выводы о всех нас. Необходимы специальные усилия всего офицерского состава части, чтобы показать все в самом лучшем виде. Товарищи, вы уже сталкивались?
– С чем? – вырвалось у зампотеха.
– Не с чем, а с кем. С мамашами наших солдат? Ну, понятно, что лейтенанты прошлого выпуска еще нет. Надо быть готовыми к тому, что мамочки будут обращаться к вам с разными просьбами. За себя скажу, что еще не было такого, чтобы какая-то мама ко мне обратилась, а не удовлетворил ее желания. Иванов, ты чего лыбишься? Я что, что-то не так сказал?
И вот пришел день принятия присяги. На нее приехало много родителей. Мне лично очень, очень приятно, что, несмотря на всю грязь, которую льет на Советскую армию свободная пресса, для наших людей принятие воинской присяги это все еще такое значимое событие!
Трудно даже описать, какое это счастье для новобранца – увидеть родные лица родителей, братьев, сестер, невест и жен после целого месяца разлуки! В увольнение в город, разумеется, никого не отпустили, зато освободили для молодого пополнения и их гостей ленкомнату и бытовку. Да и в спальном помещении разрешили им с родителями располагаться. Начштаба убыл в управление, дабы не видеть этот бардак.
Мы с ротным в канцелярии роты проверяем документацию. За окном разговаривает со своей мамой молодой солдат Алексеенко из Рязанской области.
– Представляешь, сыночек, – говорит его мама, – я чуть не опоздала.
Я выглянул в окно, чтобы посмотреть на них. Маме лет за сорок, лицо обветренное, грубые, натруженные руки. Одета и обута она, правда, нарядно, но видно, что она из деревни.
– Пока добралась до города, а потом до железнодорожного вокзала, поезд уже тронулся. Я с сумками бросилась в ближайший открытый вагон, а проводница вместо того, чтобы взять мои сумки, оттолкнула меня. Еще и кричала: «Женщина, куда вы? Поезд уже тронулся!» Я бы успела, если бы она меня не оттолкнула.
– Она, наверное, просто растерялась, – гладит маму по плечу Алексеенко. – Не плачь, мама, ты ведь успела!
– Да, добрые люди на вокзале успокоили меня, я ведь так рыдала, совсем думать не могла. А они сходили в кассу, узнали, когда следующий поезд. Поменяли мне билет, и посадили на другой поезд. Я выехала из Рязани всего на час позже! Но сколько я страху натерпелась! Пойдем, сыночек, я тебя покормлю.
– Мама, я больше не могу, – обнимает солдат маму.
– Пойдем, пойдем! Я две сумки привезла, и все то, что ты любишь!
И они пошли внутрь казармы, я повернулся и наткнулся на добрые, смеющиеся глаза Мультика.

Мне двадцать три
Без предупреждения проведать нас приехал мой папа. Тем приятнее оказался его приезд! Он привез мне подарок на день рождения – кожаную куртку на меху. А еще две 3-х литровые банки спирта, и наши винницкие конфеты «Стрела» и «Птичье молоко». Ну, и домашние консервации всякие. Изольда особенно обрадовалась огурчикам с острым красным перцем.
– Думаю, они тебе лишние не будут, у тебя ведь день рождения на носу, – сказал папа, ставя на стол банки со спиртом.
– Папа, это лишнее, я ведь не пью.
– Ты себе и не пей, разве тебя кто заставляет, – пожал плечами папа, – а могарыч офицерам выставить нужно. Постой, постой, а как ты вливался в коллектив?
– В каком смысле? – растерялся я.
– В самом, что ни на есть, прямом, – нахмурился папа, – ты что же, не проставлялся? Ну, ты даешь! Мне стыдно за тебя, сын, так и знай.
– Но ведь я не пью, – смешался я, – да и борьба с пьянством?
– Значит так, запомни, сын, хочешь ты или не хочешь, нравится это тебе или нет, пьешь ты или нет, а могарыч нужно выставлять всегда! Всегда! Понял? Иначе все будут думать, что ты жлоб, и вообще будут относиться к тебе хуже, чем ты того заслуживаешь. Спроси у кого-нибудь из старших товарищей, как это правильно организовать.
– Мне здесь пьянка не нужна, – решительно заявила жена.
За советом я обратился к Тропинину. Мы пили чай у него в роте, когда я вспомнил о совете папы, и спросил.
– Слушай, Виталий, у меня 17-го января день рождения. Подскажи, как правильно организовать празднование?
– О! Юноша, да ты человеком становишься! Удивил! Ладно, ладно, не хмурься. На счет времени и места тебе нужно узнать у комбата, а с остальным я тебе помогу! С удовольствием!
И он даже потер руки от предвкушения праздника. Или от радости, что я становлюсь человеком?  Допив чай, я отправился к комбату.
– День рождения? – оторвался комбат от своих бумаг. – Это очень хорошо! Только вот в части отмечать нельзя. И дома у тебя, как я понимаю, тоже не выйдет. Ты что так удивленно смотришь? У тебя элементарно все офицеры и прапорщики не поместятся. Да и жена у тебя беременна, незачем ее лишний раз нервировать. Да и мужикам в своем кругу, без женщины будет как-то спокойнее, согласен? Давай так, дай мне полдня, я решу этот вопрос.
– Что там? – не усидел в роте Тропинин. – Где будет проходить мероприятие?
– Пока еще не знаю. Но командир части зуб дает, что решит вопрос с помещением!
И комбат сдержал свое слово, он договорился в нашей офицерской столовой, что нам выделят малый зал для празднования моего дня варенья. Тропинин обрадовался, кажется, даже больше меня. И он взялся за подготовку. Собственно говоря, в смысле, честно говоря, он все организовал сам. Вот, что называется, друг! Я ему отдал деньги и  спирт, и на этом мое участие закончилось. И вот пришел этот светлый день.
– Виталь, – ужаснулся я, когда первым пришел в зал, где мы будем отмечать мой день рождения, – что это? Сивуха, что ли?
– Эх, юноша, ну нельзя же быть таким темным, – ничуть не обиделся, а наоборот рассмеялся Виталий, – это, так называемое «Львиное молоко» («Аслан суту»). Такие львы, как ты, должны пить именно «Львиное молоко!»
– А я не понял, львов что, доят? – шучу я.
– Ха-ха! – веселится Тропинин. – «Львиное молоко» это разведенная водой ракия. Знаешь, что такое ракия? Это крепкий спиртной напиток, который перегоняют из виноградного сока, стеблей и косточек винограда, и ароматизируют анисом. Кстати, сама по себе ракия прозрачная.
Слово мне, конечно, знакомо, я встречал его в книгах о Венгрии. Но, как говорится, суха теория, мой друг. Вот, тот самый случай.
– Спасибо, дружище, – улыбаюсь я, – не знаю, как тебя и благодарить! Слушай, а зачем столько вина? У нас же мужская компания?
– Ну, ты даешь, юноша! Сразу видно, что ты не пьющий человек. Здесь, на Закарпатье, уникальный климат, и здесь все еще растут редкие сорта винограда. И их, несмотря на все решения родной партии и правительства, не вырубают, как в Крыму. Традиции виноделия здесь продолжают поддерживать. Ты знаешь, что сейчас молодые вина прошлого года как раз набрали запах, цвет, послевкусье? Так как же можно без вина?
– А шкварки зачем? – совсем расстроился я. – Неужели на мясо денег мало было? Так ты бы сказал, я бы еще дал.
– Юноша, – хохочет Тропинин, – из какого Устюжка ты приехал? Красное вино принято закусывать именно шкварками! Причем даже во Франции так делают! Ладно, заговорил ты меня, а мне нужно на кухню.
Я пошел за ним, чтобы посмотреть, что там ждет моих гостей. На счет кухни Виталий соврал, он вышел на задний дворик офицерской столовой. На открытом огне в одном месте в большом котле готовится плов со свиными ребрышками. В другом – на огне запекается целая туша барана. Повар как раз поливает барашка красным вином.
– Заметьте, юноша, – довольно говорит Виталий, – эта туша запекается уже почти десять часов! Скоро будет готова!
А еще я заметил, что на углях жарятся свиные ребра.
– Это пивные ребрышки, – заметил мой взгляд Тропинин, – в смысле, в качестве маринада используется светлое пиво. А так все, как обычно: молотый красный и черный перец, соль, лук. Если ты такого еще не ел, отвечаю, тебе понравится!
Повар подошел к этим ребрышкам и побрызгал их пивом. Запах во дворике стоит такой, что у меня сразу под ложечкой засосало.
– Где вы там? – заглянул к нам Мультик. – Все уже вас с нетерпением ждут! В смысле ждут именинника и еду, а ты, Виталий, хозяйничай дальше!
– Мультик он и есть Мультик, – сокрушается Тропинин, – несерьезный человек, одним словом. То есть, двумя словами! Впрочем, ладно, забирай виновника торжества, а я пока еще здесь порулю.
И мы с ротным отправились в зал. Все офицеры и прапорщики части, кроме ответственных по ротам и дежурного по части, уже здесь. За столом хозяйничает начпрод. От своих щедрот он выделил десять банок овощных консервов «Лечо», маринованные огурцы и помидоры, морковь и все это венгерской фирмы «Глобус». За время моего отсутствия в зале появилась надпись: «Анатолий, с днем рождения!» Каждая буква написана гуашью на отдельном стандартном листе бумаги. Я пригласил всех к столу, но сначала комбат поздравил меня и от всего коллектива вручил мне подарок – часы «Командирские» Чистопольского завода.
– Ты не откладывай наш подарок на потом, – хмурится комбат, – доставай их, надевай на руку. Нравится?
Все замерли, чего-то ожидая.  Я внимательно посмотрел на часы и увидел! На циферблате написано золотыми буквами «Анатолий Иванов». Такого я еще не видел!
– Вот это да! – искренне восхитился я. – Спасибо, товарищи!
Все рассмеялись и с шутками-прибаутками, стали рассаживаться за стол. Тут официанты стали заносить плов, свиные ребрышки, а еще картошку, нарезанную крупными кольцами, и запеченную на шампурах, как шашлык.
Комбат налил половину бокала белого вина, слегка всколыхнул его, а затем вдохнул винные пары и носом и ртом! Наверное, так и нужно делать. Остальные офицеры и прапорщики налили себе, кто чего хочет. Кто водку, кто вино, кто ракию в чистом виде, кто «Львиное молоко». А еще на столе есть пиво и разные венгерские ликеры. Только моя чарка остается пустой.
–  А я не понял, – громогласно говорит Талалихин, – Толик, а ты? Обидеть нас хочешь? Так мы можем, чтобы ты знал, просто встать, и уйти!
Пришлось и мне выпить, причем три чарки. Только после этого офицеры перестали отслеживать, что я пью на самом деле, и я стал пить минералку. Итак, я первый раз в жизни пил водку. Горькая она и все. Я не захмелел, да и не хотел этого.
Пересказывать тосты не буду. Все было очень вкусно и всего было много. Плова я съел три порции. Запеченный барашек всем настолько понравился, что повара пригласили к нам.
– Шеф, а как это готовится? – спросил комбат, после того, как повару наговорили комплиментов, и он выпил с нами ракии.
– О! Это целая наука! На протяжении трех дней я смазываю тушу овощным маринадом. Мясо фарширую салом с чесноком, морковью и петрушкой. Мясо беру только из черного барана, черное притягивает солнце. Черный баран больше потеет, и грязь выходит из него с потом. Тушу готовлю на буковых дровах. Огонь должен быть равномерным.
– А как готовится овощной маринад? – не выдержал и перебил повара начмед. Да и начпрод, похоже, готов был задать этот же вопрос, просто не успел.
– А вот это секрет! – рассмеялся повар. – Как говорится, это фамильный рецепт, который передается от отца к сыну. Скажу еще, что готовился этот баран десять часов. В сыром виде он весил 29 кило, а в готовом только 15. Почти наполовину ужаривается. Ну, и подается это мясо с чесночным и горчично-майонезным соусами. Вкусно? Я очень рад! Еще раз приятного вам аппетита!
Выпив еще одну чарку, повар удалился. Комбат повернулся к начмеду и начпроду. Все замолчали, понимая, что командир части сейчас будет говорить.
– Как думаете, что я хочу вам сказать?
– Мы не знаем, как можно выведать секрет приготовления этого овощного маринада, – за обоих ответил начпрод.
– Товарищи офицеры и прапорщики, – нахмурился комбат, – как вы думаете, что я хотел сказать?
Поскольку все молчат, я поднял руку, как в школе.
– Товарищ майор, я думаю, вы хотели услышать, что отныне мы будем покупать только черных баранов!
– Вот! – расцвел комбат. – Учитесь! Мы же в теплое время года каждую неделю готовим шашлыки. Отныне они будут еще вкуснее! Давайте выпьем за это! А такой вот запеченный барашек это праздничное блюдо. Надеюсь, что мы его будем и дальше кушать по дням рождения! Ну, хотя бы иногда!
Моим днем рождения абсолютно все остались довольны.
– Спасибо, лейтенант, это было грандиозно, – пожал мне на прощанье руку улыбающийся майор Зарайский, – так и быть, прощаем тебе то, что ты не выставил могарыч, когда прибыл к нам служить. Сегодня ты свою вину целиком и полностью искупил! Остальным лейтенантам ставлю на вид.
Оказывается, не один я не проставился, когда прибыл в часть! Разумеется, я в свою очередь, горячо поблагодарил Виталия Тропинина, который организовал для меня все это великолепие.
– Я бы такой стол точно не смог бы, – махнул я рукой.
– И я рад, что все прошло так хорошо, – улыбается Виталий, – нравишься ты мне, юноша. В хорошем смысле слова! Для кого другого я и пальцем не пошевелил бы! Так и знай!
Тут нас перебил комбат. Мы замолчали и повернулись к нему.
– Иванов, ты надпись-то со стены сними и прихвати ее домой.
Я так и сделал. Представьте мое удивление, когда я увидел, что на обратной стороне каждого листка написаны поздравления! Каждый офицер части на отдельном листе написал мне свое пожелание! Дома Изольда шумно втянула воздух, принюхиваясь ко мне.
– Ты что, не пил? – удивилась она.
– Три рюмки выпил. Водки, – коротко ответил я.
– Странно, совсем от тебя пахнет спиртным. Бывает же такое! Можно сказать, что тебе повезло.
Вот я и стал на год старше, теперь мне двадцать три года! Я стал читать пожелания. Что интересно, так это то, что каждое начиналось с той буквы, которая написана на обороте. Пересказывать все не буду, скажу кратко. Если все, что мне пожелали, сбудется, то проживу я никак не меньше ста лет, буду всю жизнь здоров, счастлив и очень богат, у меня будет прекрасная семья и куча замечательных детей, а в профессиональном плане я стану минимум генерал-лейтенантом! Я лег спать в прекрасном настроении, в таком же и проснулся.

Партийное собрание
Около девятнадцати часов комбат, как всегда, без видимой причины и без предупреждения обошел часть, чтобы проверить порядок и несение службы суточным нарядом батальона. Результаты этой проверки поразили абсолютно весь командный состав части. Комбат лично застал командира взвода третьей роты лейтенанта Романчука, того самого, который Дюймовочка, за тем, как он через окно казармы передавал солдатам, купленную им за их деньги, водку! От увиденного комбат пришел в бешенство!
Без преувеличения этим «достижением» Дюймовочка поверг в изумление всех офицеров и прапорщиков. Лично у меня его поступок вызывает омерзение. На совещании комбат предупредил лейтенанта Романчука о неполном служебном соответствии. Наш зампотех не может нарадоваться этому, так как теперь не он, а Дюймовочка худший офицер части. Сразу после совещания комбат вызвал меня к себе.
– Вот что, Иванов, – хмуро говорит он, нервно барабаня пальцами по столешнице, – ты у нас секретарь партийной организации части. Я, как командир этой части, считаю нужным провести партийное собрание, и разобрать на нем персональное дело коммуниста Романчука. Пусть каждый член партии выскажет свое мнение о том, как нам дальше быть с этим недоразумением. У меня язык не поворачивается называть его офицером. Думаю, ты понимаешь, что собрание должно быть «закрытым».
– Так точно, товарищ майор, – проникся я важностью момента. – Я подготовлю и проведу собрание в ближайшие же дни.
– Вот и славно. Можешь, идти.
Сразу от комбата я направился в кабинет начальника штаба.
– Товарищ капитан, я готовлю внеочередное партийное собрание по проступку Романчука, – начал я.
– Проступок? – покраснел н/ш. – Товарищ Иванов, вы называете это проступком? Да этому его поведению вообще нет названия! Это сознательное поведения человека, который носит офицерские погоны! Ладно, что там вам нужно от меня?
– Чтобы на момент проведения собрания, дежурным по части, по столовой и так далее несли комсомольцы и беспартийные. Конечно, любое решение мы можем принять простым большинством голосов. Но я считаю правильным, если на собрании будут присутствовать и выскажутся все коммунисты нашей части.
– Разумеется, – согласно кивнул начштаба, – тем более что прапорщиков – коммунистов у нас всего один. А вот вашему солдату, который член партии, я считаю, присутствовать на собрании, где будет разбираться личное дело офицера, незачем. Обойдемся на этот раз без него? Как вы на это смотрите?
– Согласен, товарищ капитан. Разрешите идти?
С этого дня абсолютно все офицеры части перестали здороваться с Дюймовочкой и словами, и за руку, что и не удивительно. Мы боремся с пьянством личного состава, работаем над укреплением воинской дисциплины, а он водку солдатам носит! Это не то, чтобы прямо полноценный бойкот, но Дюймовочка понял, что отношение к нему изменилось радикально.
Что интересно, так это то, что солдаты тоже быстро смекнули, что у лейтенанта Романчука больше нет поддержки офицеров части. И его снова стали забрасывать тапочками, но больше никто не спешит ему на помощь. В общем, как мне кажется, к партийному собранию и лейтенант Романчук должен был осознать, что служить ему здесь будет, прямо скажем, невыносимо, и винить в этом он может только самого себя.
– Товарищи. Кто за то, чтобы партийное собрание части считать открытым? Кто за? Против? Воздержался? – скороговоркой спрашиваю я.
Партийное собрание, так же, как и совещание офицеров и прапорщиков части, проходит в ленинской комнате нашей роты.
– Товарищ секретарь, – перебил меня н/ш. – Пожалуйста, говорите медленнее, а то я успел побыть и «за», и «против» и воздержаться.
– Объявляю собрание закрытым, – от волнения оговорился я. – Извините, то есть открытым!
– Товарищ председательствующий, мы понимаем, что вы хотите, чтобы поскорее закрылось, но повестка дня не рассмотрена, – серьезно говорит н/ш.
– На повестку дня нашего собрания выносится один вопрос: персональное дело коммуниста Романчука. Есть ли дополнения? Нет? Кто за такую повестку дня? Против? Воздержался? Единогласно. Какие предложения будут выступающим по регламенту?
– Не злоупотреблять временем, – шутит Мультик.
– Слово для информирования имеет командир нашей части коммунист Рябов Викентий Олегович, – объявил я.
– Что, – негромко говорит майор Зарайский Дюймовочке, – чувствуешь, что жареный петух близко?
– Я скажу вступительное слово, буквально два слова, – начал комбат. – Удивительные вещи происходят в нашей части. Вы только вдумайтесь: офицер покупает и тайно проносит в часть военнослужащим срочной службы спиртные напитки! Признаться, я о таком еще не слышал…. 
Видно, что Дюймовочка заметно растерялся, оказавшись, так сказать, в центре внимания и в эпицентре событий.
– Это уже не молодой, только из училища, еще не оперившийся лейтенант. Романчук прослужил на офицерской должности уже полгода. Но он лодырь. Белоручка. Он подводил и продолжает подводить нас дальше. Пришло время, когда нам необходимо принимать по отношению к нему какие-то меры. Считаю, что откладывать этот вопрос больше нельзя. Ясно? Понятно?
– Конечно, все всем ясно. Что тут непонятного? – за всех ответил командир второй роты Захар Талалихин.
Я смотрю на Романчука, он сидит, втянув голову в плечи.
– Все так просто, что даже элементарно. Как командир роты, я заявляю, что лейтенант Романчук, как офицер, на что путное не способен, – поднявшись, заявил майор Зарайский. – И вообще, как по мне, так этот мальчик по ошибке был рожден мужчиной. Я не знаю, что из него вообще может выйти.
– Почему вы не называете меня ни по званию, ни хотя бы товарищ? – вдруг громко спросил Дюймовочка.
– А вы, Романчук, нам не товарищ. Разве что формально, – недобро так ответил комбат. Ну что, приступим к прениям?
– Товарищи, в моем поступке не было злого умысла. Я хотел, чтобы солдаты ко мне лучше относились и считались со мной. А то они истерики из-за моих приказов устраивают. А вы не имеете права вот так сразу, заводить на меня персональное дело и выносить его на партийное собрание части.
– Да вы что? По-вашему, мы должны закрывать глаза на то, что вы творите? И откуда, любопытно, вы это взяли? – насмешливо спрашивает замполит части майор Чернилин.
– Из головы, – растерянно отвечает Романчук.
– Вот уж не думал, что у вас там хоть что-то есть, – ответил комбат, и его лицо исказила гримаса отвращения. – Так это вы чудите от «большого» ума?
– Еще как есть, – утерев слезы, говорит Романчук. – Я исправлюсь.
– Хотелось бы знать, когда? Когда рак на горе свистнет? Вы встаньте, товарищ Романчук и выйдите вперед, чтобы вас все видели.
Романчук встал и вышел рядом со столом, за которым сижу я. Кажется, что он боится дыхнуть, и стоит, как завороженный. Он окинул взглядом ленкомнату, в которой проходит партсобрание, и опустил взгляд.
– Разрешите, – поднялся майор Зарайский, – я ему сейчас вкратце матом все доступно объясню?
– Товарищ Зарайский, держите себя в руках, – не позволил я ему что-то объяснять матом.
– Я хотел сделать все, как положено, – промямлил он.
– Я хотел, делал и сделал, это три большие разницы. Как вы думаете, почему перед лейтенантом Ивановым солдаты истерики не закатывают?
– Это просто случайность. Могут и перед Ивановым истерики закатывать. Просто ему больше повезло с личным составом.
– Так что, получается, что командир части, начальник штаба и заместитель командира части по политической части – дураки, а вы один умный, да? – удивился начштаба.
– Юноша, ты понял, – смеется Тропинин, обращаясь ко мне, – тебе незаслуженно повезло, что тебя уважают и солдаты и офицеры! Повезти должно было Дюймовочке! Только непонятно почему!
– За красивые глаза, – вторит Талалихин. – Дюймовочка, запомни, красота, она мир не спасет! Даже твоя!
– Захар, помолчи, – попросил комбат. – Мне бы хотелось услышать ответ Романчука. Так вы считаете, что вы такой умный, а мы все здесь глупцы?
– Нет. Я знаю, что я дурак и, что я виноват. Товарищи, у нас в стране сейчас идет процесс демократизации, почему же со мной вы обходитесь так жестоко? 
– Воинская часть не место для демократии, – заявил н/ш. – И где вы увидели жестокость? Давайте, товарищи, отставим в сторону этот бессмысленный спор. Спорить можно до потери сознания. Я предлагаю исключить коммуниста Романчука из рядов Коммунистической партии Советского Союза и уволить лейтенанта Романчука из Вооруженных Сил СССР по дискредитации воинского звания офицер. Ставлю вопрос ребром: кто за?
– Товарищ Елатьмин, – заволновался я, – собрание веду я, и только я могу ставить вопрос на голосование.
– Ну, так ставьте!
Все офицеры переглянулись между собой. Это предложение застало Дюймовочку врасплох. Даже поверхностного взгляда на аудиторию достаточно, чтобы понять, что абсолютно все с мнением начштаба согласны.
– Как это понимать? – растерялся Романчук. – Я к этому не готов. Я вам что, коза отпущения?
– Козел вообще-то. А вы помните, что мы вам дали шанс после того, как вы покалечили замечательного парня сержанта Можейко? Действительно, у вас такая короткая память? Или вы это восприняли как должное? Но больше цацкаться с вами никто не будет.
– Из болонки нельзя сделать овчарку, – бросил Мультик.
Романчук впился в него взглядом.
– А, может, приставить к лейтенанту Романчуку в качестве наставника начальника штаба?  – неожиданно предложил капитан Столяров.
– Мы не можем на каждого лейтенанта найти по начальнику штаба, – взмутился комбат. – И еще, товарищи, а что, если завтра война? Мы что, и на войне будем возле лейтенанта Романчука держать целого начальника штаба части? Товарищ Столяров, может, перевести Романчука в вашу роту и вас назначить его наставником? Вы готовы к этому?
Однако Столяров оказался к такому повороту совершенно не готовым. 
– А я вообще не понял, – возмущается н/ш капитан Елатьмин, – при чем здесь вообще начальник штаба? Для воспитания  или перевоспитания есть заместитель командира части по политической части майор Чернилин, а начальник штаба это просто хранитель печати!
– А не нарушаем ли мы регламент? – шутит Тропинин.
– Товарищ секретарь, – поднял руку комбат, – есть предложение: поставить на голосование вопрос об исключении коммуниста Романчука из рядов КПСС.
– Есть ли другие предложения? Нет? Товарищи! Поступило предложение: исключить коммуниста Романчука из членов КПСС. Кто за? – спрашиваю я, и, не поднимая головы, – Все за.
– А я против! – чуть не плача, говорит Романчук.
Оно и понятно, нельзя выиграть, если ты только защищаешься. Чтобы победить, надо идти в атаку.
– Все правильно, я двумя руками голосовал за, – говорит майор Чернилин.
Все рассмеялись, а Романчук часто-часто заморгал глазами.
– Товарищ секретарь, – шутит Тропинин, – регламент нужно соблюдать. Примите во внимание.
– Я запишу в решение собрания: принять во внимание. Приняли? Товарищи, на этом повестка нашего собрания исчерпана. Кто за то, чтобы собрание считать закрытым? Против? Воздержались? Единогласно. Собрание партийной организации части объявляю закрытым. Есть ли замечания по ведению собрания? ...
– Романчук, ваша ратная юность закончилась. С чем я всех и поздравляю! – с улыбкой победителя объявил комбат, поднимаясь со своего места. 
На лице Дюймовочки меняют друг друга то бессильный гнев, то полная беспомощность. Однако от волнения не знает, что и сказать. Взгляд его потух, и выглядит Романчук, как живой труп. Неприятный для всех разговор, наконец-то, закончился. Все, вздохнув с облегчением, стали расходиться по своим ротам, изредка перебрасываясь словами.
Однако радовался комбат рано. У Дюймовочки оказались такие влиятельные покровители, что не только комбату дали по «шапке», но даже полковнику Энбрехту. Последний приехал в часть вместе с начальником политотдела, и в присутствии майора Чернилина, лично изъял у меня протокол этого партийного собрания и увез с собой.
– Иванов, мне нужно отъехать, – подавленно говорит Чернилин, – буду, когда вернусь.
После «холодного душа» партийного собрания пристыженный лейтенант Романчук продолжает служить, но служит он так, как может. А может он, как и прежде, не очень. И стыд ему глаз почему-то не выел. Хотя за тем, чтобы носить солдатам водку, он больше замечен не был. Но комбат обиды не простил и теперь лично контролирует, чтобы Романчук на службе присутствовал от светнадцати до темнадцати. По субботам на шашлыки он с нами теперь вряд ли будет ездить, этого не хочет никто.
Сегодня моросит мелкий дождь, и это зимой! Романчук поскользнулся, упал и сломал руку.
– Товарищ Романчук, – насмешливо говорит комбат, абсолютно безо всякого сочувствия, – а вы не торопитесь накладывать гипс. Пусть вас кто-нибудь сфотографирует, как вы кусаете свой локоть! Потом хвастать будете, что вам удалось укусить свой локоток.
Нормальных отношений ни с офицерами, ни с прапорщиками, но с солдатами и сержантами у Романчука так и не сложились. И для всех он так и остается Дюймовочкой.

День Советской Армии и Военно-Морского флота
Перед самым 23 февраля к нам приехала комиссия из главка, это означает, из Москвы. Политработников проверяет смешной, невысокий полковник по фамилии Баранец. Его сразу выделили из общей массы проверяющих, потому что он смешно коверкает слова.
– Как его только с такой дикцией взяли в политработники? – удивляется Тропинин. – Вы только послушайте! Вот, я специально записал! Вот! Флейтенант, новобаранец, квасическая музыка, таранспарант, бюрокаратизм, кайфетерий, пойнятно!
Однако ответить ему никто не может.
– Товарищи офицеры, – приказал Чернилин, – расходитесь по ротам и готовьте к проверке всю свою документацию, ленкомнату, подшивки газет и журналов. Никому никуда не отлучаться, всем находиться в ротных помещениях. Вопросы есть? Правильно, вопросов нет! Разойдись!
Вхожу я в ленкомнату, а там рядовой Чучалин книгу листает. Посмотрит он на левую страницу, потом на правую, и перелистывает дальше. А книга-то без картинок. Я какое-то время понаблюдал за ним, а потом спрашиваю.
– Рядовой Чучалин, а что это вы делаете?
– Читаю, товарищ лейтенант, – снова поднялся солдат. Перед этим он вставал, когда я вошел в ленинскую комнату.
– Как это? Шутить изволите? А вы хорошо подумали?
– Нет, правда, товарищ лейтенант, я специально обучился методике скорочтения. И я так читаю. Не 100% материала воспринимается, конечно, но все равно хорошо.
– Но ведь я видел, что некоторые страницы вы листали быстрее других.
– А, это я описания природы и погоды пропускаю. Не люблю я, знаете ли, этих описаний: цветы цветут, пчелы летят, ветер дует, солнце светит, чего-то там пахнет.
В этот момент в спальном помещении разразился хохот, и я пошел посмотреть, что там такого веселого происходит? Оказалось, это старшина роты пришел с синяками под обоими глазами.
– Что это с вами, Васильевич? – вырвалось у меня.
– Да мы с мужиками сидели в общежитии вечером 23-го выпивали культурно, песни уже пели.
– А какие песни пели? – душевно спросил ротный.
– Ну.… Скажи, Марусенька, скажи, дорогенька,
   Ой, кто ж без меня были гости у тебя?
– И что? – нетерпеливо перебил ротный.
– В общем, хорошо сидели. А тут жены наши влетают с качалками и «отходили» нас всех. В смысле, каждая – своего. Я еще ничего, а у прапорщика Оглоблина сердечный приступ был. Он сидит с полным ртом лекарств, а жена его все равно достает: «Ну, вот, расскажи, как ты в такой день…» Я взял и заступился за него. Говорю: «Дорогуша, а ты ничего не перепутала? Сегодня не 8-е марта, а наш день!» А она, ни слова не говоря, меня качалкой по лбу!
– Ха-ха-ха! – заливаются от смеха ротный и зампотех.
– Да ну вас, – махнул рукой обиженный старшина, и направился к себе в каптерку, подальше от разных глаз и злых языков.
В это самое время дежурный по роте сержант Ильин сделал замечание дневальному по роте, который стоит на тумбочке дневального, чтобы тот застегнул крючок на х/б и подтянул поясной ремень. Дневальным стоит чеченец Делиев, он, молча, выхватил из ножен штык-нож и бросился на Ильина. Тот сорвал с пожарного щита огнетушитель и со всего маху ударил Делиева по голове. Чеченец упал, словно срубленный топором.
– Вот, ****ь, – заорал ротный, – теперь до самого дембеля будем охранять Ильина от чеченцев!
– Не нужно, товарищ капитан, – хмуро говорит Ильин, – я сам справлюсь.
– Что ты сам? Что ты сам? Да тебя сегодня же зарежут!
– Не зарежут. Среди них тоже умные головы есть.
– Товарищ сержант, зайдите в канцелярию, – приказал ротный.
Разумеется, я тоже последовал за ними. В канцелярии ротный достал из своего сейфа две авторучки, одну из них он протянул Ильину.
– Значит так, Володя, – сказал ротный, немного подумав, – это японский микрофон. Ты его включи, а мы будем через такой же слушать ваш разговор. Если что не так, мы тебя выручим, понял?
– Чего же здесь непонятного?
И сержант вышел, а я полюбопытствовал, откуда это у ротного такие замечательные радиомикрофоны?
– Мог бы и сам догадаться, – сердито говорит ротный, который сильно переживает за Ильина, – из Афгана привез. Я, когда стою в наряде по части или когда бываю ответственным по роте, прикреплю такой микрофон где-то в кубрике возле коек «дедов» и все знаю, чего они там замышляют.
Примерно минут через сорок в роту ворвались все наши восемь чеченцев. Дежурный по роте сержант Ильин в это время был в бытовой комнате.
– Прощайся с жизнью, собака, – заорал Эскерханов, которого сами чеченцы считают старшим над собой.
– С чего бы это?
– Ты нашего земляка обидел, значит, всех нас обидел! Понял?
– Интересное кино, – спокойно отвечает Ильин, – а вот если бы это ты стоял дежурным по роте, и сделал замечание дневальному – русскому, а он на тебя с ножом набросился, чтобы ты сделал на моем месте?
– Да я бы его, суку самого зарезал! Закопал бы! – и внезапно Эскерханов умолк на полуслове.
– Почему же ты считаешь, что тебе можно свою честь и жизнь защищать, а мне – нет? – рассудительно говорит Ильин.
– Я понял тебя, Володя, – с натугой, как бы через силу, выговорил Эскерханов, и уже что-то по-чеченски сказал своим землякам. Те с возмущением заорали еще громче, но Эскерханов все что-то говорил, говорил им, и они стали успокаиваться. Недовольные они вышли из бытовки, но Ильина оставили в покое.
– Ну, Володя, ну сукин сын, – с жаром говорит ротный, – дважды меня удивил! Глядишь еще, и подружится с чеченами, они настоящих мужчин уважают!
– Товарищ капитан, разрешите войти? – в канцелярию роты, битком набитую офицерами части, готовыми броситься на помощь Ильину, вошел сам Ильин. Он с удивлением осмотрел всех и протянул ротному японский радиомикрофон. – Вот, спасибо.
– Ну, ты, Ильин даешь! – восхищенно сказал капитан Столяров и с чувством пожал сержанту руку.
И хотя конфликт был полностью исчерпан, командир части на ближайшем же совещании офицеров и прапорщиков объявил выговоры и строгие выговоры всем офицерам нашей роты и заодно даже своему давнему приятелю – старшине роты. Такое на моей памяти первый раз. Выходя с ленкомнаты, где проходило совещание, комбат спросил у начальника штаба:
– Может, мы обидели кого-то зря? Что скажешь?
– Календарь закроет этот лист, – рассмеялся н/ш. – Как говорил Глеб Жеглов, наказания без вины не бывает!
– Весело им, понимаешь, – проворчал Гунько, у которого взысканий уже столько, что хоть ставь вопрос об его увольнении из Вооруженных Сил СССР из-за дискредитации воинского звания офицер.
Да, лично для меня проверка из главка прошла успешно. Майор Чернилин на этом самом совещании даже похвалил меня.
– Из замполитов рот нашей части один лейтенант Иванов «отстрелялся» на пятерку. Все остальные получили замечания. Теперь будем работать над их исправлением.
– Иванов, – громко шепчет Талалихин, – от кого это ты отстреливался?
– Старший лейтенант Курус, – говорит н/ш, – как вы умудрились получить замечания? Вот уж от кого, а от вас я такого никак не ожидал. Мне казалось, что после вашего залета с уволенным в запас Шеиным, вы должны были сделать выводы.
– Понимаете, товарищ капитан, – оправдывается Олег, – я был уверен, что комиссия хочет посмотреть на солдат, а не наше с вами мастерство.
– Что-что, а свое мастерство вы показали во всей красе.

Извинение
Я беседовал в мехпарке с рядовым Алексеенко из молодого пополнения, когда меня нашел Тропинин.
– Слушай, юноша, пойдем, послушаем, как ваш зампотех занятия проводит! Это здесь рядом, в учебном классе.
Лейтенант Гунько проводит занятие по устройству двигателя автомобиля. Видно, что ему тяжело после «вчерашнего». Устройство он показывает указкой то по схеме, то по макету настоящего двигателя в разрезе.
– Вот этот винтик называется, – Гунько читает сноску внизу схемы. Какое-то время он молчит, но потом продолжает, – болтик.
Вы бы удержались? Солдаты тоже не сдержались и рассмеялись.
– Ну, да, ну, да, – тут же пошутил Тропинин, – а вход это отверстие извне вовнутрь, в обратном направлении именуемое выходом. А еще к днищу аппарата приварено отверстие. А провода делаются из проводников. Увы, мой друг, чего не имеешь, того и другому не передашь, а чего сам не знаешь, того и других не научишь. Эх, не понимает товарищ, что к занятиям нужно готовиться серьезно.
А я припомнил, как на прошлом совещании комбат сказал: «Все больше вопросов появляется к служебной деятельности лейтенанта Гунько». Да, что не говори, а для этих вопросов есть объективные причины. Тут к счастью зампотеха объявили перерыв, и он отпустил солдат на перекур. Двое молодых солдат уединились в углу ангара. Один из них читает другому по бумажке, так называемую «Солдатскую молитву».
– Упаси меня, Бог, от ночных тревог,                От подъема раннего, от крика дневального. От турника высокого, от марш-броска далекого. От врача санчасти, от занятий тактических, строевых, политических. От бабы беременной….
Заметив меня, чтец-декламатор замолчал, и нырнул под ближайший КРАЗ, слушатель – за ним. Разумеется, я только улыбнулся и вместе с Тропининым вышли из ангара. Проходя мимо окна учебного класса, мы услышали голос зампотеха Гунько.
– Товарищи солдаты, вы должны знать, что существует три способа решения любых задач: правильный, неправильный и армейский.
– Куда путь держим? – спрашиваю я.
– А куда в такую холодрыгу можно путь держать? В часть, – шутит Тропинин. – Давай зайдем в продмаг, может, чего сладенького к чаю купим?
И мы направились в центр городка. В продовольственном магазине купили печенья и конфет, и пошли в часть. Ближе и удобнее нам идти лесом, чем по дороге и через КПП, так мы и пошли.
– О чем задумался? – заметил я, что Тропинин  долго молчит.
– Да любовница моя меня до печенок достала. Не знаю уже, как от нее избавиться, – признался Виталий.
– На самом деле это просто, – заинтересовал я его, – вариант первый: грохнуть ее. Не подходит? Вариант второй – жениться на ней!
– Ну, нет, – смеется Виталий, – во-первых, я еще не готов расстаться со своей свободой, а во-вторых, я не литератор.
– Вот на счет литератора я как-то не понял?
– Ну, сейчас я, возвращаясь, домой думаю, чтобы почитать? А женюсь, буду думать, что бы такое сочинить? А моей фантазии надолго не хватит. В общем, похоже, рано мне еще жениться! Ты заставил меня посмеяться, а я-то поверил тебе, что ты поможешь мне избавиться от назойливой любовницы. Чувствую себя обманутым, так и знай! И почему у меня в любви такие плохие успехи?
– Ошибаешься. Вот если бы ты женился сразу после школы, тогда да! Тогда бы ты мог сказать, что у тебя плохие успехи в любви! Во всяком случае, Мультик так говорит, а он женился именно так.
– Тоже мне, нашел авторитет, – Мультик! Хотя на досуге я с ним непременно поговорю на эту тему. Знаешь, а еще меня часто мучает один и тот же кошмар. Будто я уже женат, и я просыпаюсь до того, как моя жена успевает накраситься! Ха! Шутка!
Только мы подошли к территории части, как столкнулись со старшиной нашей роты старшим прапорщиком Шабашем. Старшина несет на плече какой-то мешок. Я вам вроде уже говорил, что Тропинин люто презирает и ненавидит прапорщиков? Вот и на этот раз он не смог пройти мимо Васильевича.
– Товарищ старший прапорщик, – с умным видом говорит Виталий, – вы слышали новость? Введен в действие приказ министра обороны о новой форме для прапорщиков.
Васильевич остановился, не зная, верить ему или нет.
– Отныне прапорщики будут носить только один погон на левом плече, так как второго погона из-за практически постоянного ношения мешка с украденным военным имуществом практически никогда не видно!
– Да пошли вы, товарищ старший лейтенант, – покраснел наш старшина и пошел дальше.
– Танки клопов не давят, поэтому я даже не буду с вами разговаривать, товарищ старший прапорщик! А вы, как я посмотрю, живете под девизом: «Не оставляй на завтра то, что можно украсть сегодня?» Ха!
 Довольный Тропинин рассмеялся вслед Васильевичу и с чувством выполненного долга направился в свою роту. Там мы попили чаю, послушали по радио концерт «В рабочий полдень», и я пошел в свою роту. На тумбочке дневального по роте стоит солдат из молодых, которые только-только приняли военную присягу. Увидев меня, он поправил ремень, штык-нож, шапку. Потом еще раз поправил их. Затем еще раз. Видно, что он волнуется. Вдруг он что-то вспомнил, замер, открыл рот, но так и молчит!
– Дежурный по роте, на выход! – командую я.
Прибежал дежурный по роте младший сержант Ладыченко.
– Товарищ лейтенант, я все понял! Вы идите, пожалуйста, мы сейчас будем тренироваться.
Я направился в канцелярию роты, краем уха слушая, что говорит сержант своему дневальному.
– Товарищ младший сержант, – пытается что-то объяснить солдат.
– Миролюбов, молчать, – командует Ладыченко, – я тебя о чем-то спрашивал? Запомни, ты в армии и ты солдат. Здесь ты можешь сам открыть рот тогда, когда тебе об том скажет стоматолог. Понял?
– Я Любомиров, – поправил солдат сержанта.
Я не стал дослушивать их беседу и вошел в канцелярию. А в ней Мультик сидит над какой-то книгой, причем издалека видно, что это не художественная книга! В ней есть схемы, то есть это какой-то учебник.
– Валентин Павлович, что я вижу? Да вы, никак, готовитесь к поступлению в военную академию?
– Ошибаетесь, товарищ лейтенант, – смеется ротный, – это я так, для форсу, вдруг кто-нибудь возьмет и поверит?
Пока я думаю над тем, во что тут можно поверить, Мультик продолжает.
– Иванов, ты вот уже полгода прослужил офицером, а еще не понял, что это хороший солдат мечтает стать генералом. Лейтенант, нюхнувший настоящей службы, мечтает стать только полковником.
– А капитан? – улыбаюсь я.
– Капитан мечтает стать майором. Вот дослужишься до капитана, поймешь и вспомнишь меня! Для того чтобы получить звание майор, ля-комедия вовсе не нужна. А ты что, думаешь поступать?
– Честно скажу, я пока еще об этом и не задумывался. Рановато мне еще такие планы строить.
– Это точно, – согласно кивнул головой ротный.
Мне очень хочется спросить его, если это не для поступления в академию, тогда для чего он читает учебник по тактике? Но интуиция подсказывает мне, что не нужно задавать этот вопрос, и я молчу.
– Валентин Павлович, а почему наш зам по тылу Маламут до сих пор в капитанах ходит? – не удержался и спросил я.
– Так он же беспартийный, – внес ясность ротный, – пока был комсомольцем, нормально двигался по служебной лестнице. А когда по возрасту вышел из комсомола, а в партию не вступил, так и «засох» в капитанах.
– Так чего  он ждет? Или это так принципиально для него?
– Похоже, да. Ты же знаешь, что седьмого февраля после массовых митингов в Москве и других городах СССР, пленум ЦК КПСС согласился с предложением Горбачева и проголосовал за отмену однопартийной системы в стране? Отныне другие партии смогут отныне бороться за власть в СССР.
– И он думает, что многопартийная система поможет ему стать майором?
– Откуда мне знать, чего он там на самом деле думает?
За окном слышно, как комбат ругает Тропинина. Видно, Васильевич уже вернулся и наябедничал комбату. Они ведь старые друзья, с самого лейтенантства нашего комбата.
– Товарищ майор, – не скрывая издевки, отвечает Тропинин, – да не собирался я специально обижать старшего прапорщика Шабаша. Можно сказать, просто случайно повезло!
Майор Рябов продолжает распекать Тропинина, но тот не кается. Отчего Виталий так люто презирает прапорщиков, для меня все еще остается загадкой.
– Кто сказал, что Шабаш, что-то украл в части? – вовсю насмехается и над старшиной, и над комбатом Виталий. – Он просто «сэкономил!» Все понятно!
– Что вам, товарищ старший лейтенант, понятно?
– Что он делится с вами, раз уж вы так его защищаете!
Тут в канцелярию вошел наш зампотех роты, и отвлек нас от увлекательнейшего спора  комбата и Тропинина.
– Доложите, товарищ лейтенант, – оторвался от учебника ротный, – как прошли занятия?
– Да, – замялся зампотех, стараясь дышать в сторону, – можно сказать, что неудовлетворительно. Кто-то из солдат натер доску салом, и я не успел дать взводу запланированный материал.
– Эва, оно как, – «удивился» ротный, а потом обратился ко мне, – слышал, замполит? А почему тебе солдаты ничего подобного не делают? Не отвечай, это вообще-то, вопрос к лейтенанту Гунько. Вы, Михаил Иванович, подумайте как-нибудь над этим на досуге.
– Товарищ лейтенант, – повернулся ко мне обиженный зампотех, – почему вы молчите? Разве вы не должны по долгу службы вступиться за меня?
Ротный с интересом ожидает моего ответа.
– По долгу службу, конечно, должны. А вот чисто по-человечески мне очень хочется набить вам морду.
– Это за что? – растерялся зампотех.
– Например, за то, товарищ лейтенант, что мне пришлось из-за вас заступить в наряд дежурным по части на Новый год, припоминаете? А ведь вы даже не извинились передо мной! Или вы это считаете нормальным? Вы что же, уже забыли про тот случай? А зря! Я вам это честно говорю! В смысле, предупреждаю.
– Вот, вот, товарищ Гунько, – радостно поддержал меня ротный. – Это не по-офицерски, не по-товарищески, не по коммунистически. А главное, вы, похоже, не понимаете, что и у Иванова есть предел терпения! А зря, скажу я вам, не понимаете!
Гунько, чуть ли не в первый раз за полгода нашего знакомства, сделал для себя хоть какие-то выводы. Он отпросился у ротного, съездил в Мукачево, накупил колбасы, твердого сыра, копченого сала, копченой и соленой рыбы, паленка у него была, и он накрыл для всего командного состава роты «поляну» в каптерке у старшины. Там, выпив для храбрости, он встал и при всех попросил у меня прощения за тот злополучный наряд. А еще предложил, отстоять за меня пять обычных нарядов по части!
– Пять, не маловато ли? – сомневается ротный. – А слабо, десять?
Но я сжалился над Гунько и согласился на пять. Обрадованный зампотех очень хотел, чтобы я выпил с ним, но я отказался.
– То, что я несколько раз употребил спиртное, не означает, что я готов пить эту вашу паленку.
Но зампотех нашелся, прошвырнулся по ротам и взял в долг у кого-то из офицеров бутылку французского коньяка «Наполеон». Пришлось все-таки мне рюмку выпить.

Служебное совещание
Перед утренним разводом, здороваясь с нашим зампотехом, я заметил, что нос у него сильно опух и покраснел. Ротный тоже обратил на это внимание и первым спросил:
– Михаил Иванович, а что это с вами?
– Да, понимаете, товарищ капитан, рядовой Прицак по подъему вставать не хотел. Я принес снега и высыпал ему на спину, а он меня кулаком – прямо в нос.
Ротный тут же вызвал к себе провинившегося солдата.
– Ты что это, Андрюха, совсем нюх потерял? – спрашивает ротный. – Как же можно на офицера руку поднимать?
– На такого можно, – внятно сказал кто-то из солдатского строя.
–Тем более, если человек – дурак, то это надолго, – саркастично заметил еще кто-то, вызвав оживленный смех в строю.
Странно, но голоса говоривших солдат я не узнал.
– Товарищ капитан, – отвечает рядовой Прицак, – я, конечно, виноват, что не встал сразу по команде «Подъем», но перед тем как лейтенант Гунька насыпал мне на спину снег, я задремал. Я ударил наотмашь назад и не видел, что это ваш зампотех.
– Во-первых, не Гунька, а Гунько,  а во-вторых, если бы ты встал, как все, как положено, то ничего бы этого не произошло. И мне не пришлось бы вас наказывать.
И перед строем роты Мультик объявил рядовому Прицаку трое суток ареста. Я краем глаза покосился на старшину роты, тот недовольно нахмурился. И я его понимаю. Своей гауптвахты у нас в городке нет. А чтобы договориться о месте на гарнизонной гауптвахте в Мукачево, старшине нужно отвалить, не меряно краски. За просто так у нас на гауптвахту не принимают. Как и следовало ожидать, сразу после развода старшина поспешил к ротному.
– Товарищ капитан, что же это вы со мной делаете? Вы хоть представляете, сколько мне нужно краски отдать, чтобы посадить солдата на гарнизонную гауптвахту?
– Ничего не знаю, – отмахнулся Мультик, – мне нет дела до ваших проблем. Сегодня же нарушитель воинской дисциплине должен сидеть!
Васильевич приказ выполнил. С неохотой, но выполнил, о чем доложил ротному перед самым совещанием офицеров и прапорщиков части.
Совещания эти всегда проходят в ленинской комнаты нашей роты. За столом, лицом к нам восседают комбат, начштаба и замполит части. Лицом к ним – все остальные офицеры и прапорщики части. Казалось бы, мы должны и здесь сидеть поротно, ан нет! Первые ряды занимают более старшие офицеры – и по воинскому званию, и по занимаемой должности, потом прапорщики, а мы – лейтенанты прошлого года выпуска все сидим нам «Камчатке», то есть на задних рядах. Я всегда сижу с начальником вещевой службы части лейтенантом Кимом Мологиным. Как ни странно, но сегодня и н/ш и замполит части опоздали на совещание.
– Я сегодня один в трех ипостасях, – шутит комбат, – я и я, в смысле я и командир части, и начальник штаба и замполит.
Тут, наконец, появились упомянутые начальники и заняли свои места за столом.
– Давно мы с вами не собирались, – говорит комбат.
– Точно-точно, – шутит ротный Талалихин, – вчера было совещание, сегодня – два развода!
Все посмеялись, даже комбат, которого перебил Захар.
– У нас будут изменения по ведению совещания, – радостно объявил н/ш, – отныне каждое совещание будет начинаться с приветствия «именинников».
Я, как и все подумал, что теперь действительно как-то будут поздравлять тех, у кого день рождения, но я ошибся. Оказывается, н/ш имеет в виду, что теперь в начале каждого совещания будут зачитываться приказы о наказании офицеров и прапорщиков. И начштаба с удовольствием начал объявлять выговоры и замечания.
– Преамбулу я читать не буду, сразу наказательную часть.
Однако он быстро спохватился, что нельзя наказывать офицеров при прапорщиках, а старших офицеров при младших.
–Да, – нехотя признал начштаба, – будет по-старому. Наказания в конце совещания, в части касающейся каждой категории военнослужащих. Так что пошли дальше.
Слово предоставили начальнику медицинской службы части.
– Спешу всех порадовать, – бодро начал он, – в нашей части вводят полмедсестры.
– А верхнюю половину или нижнюю? – смеется Мультик.
– Товарищ капитан я оговорился. Я имел в виду, что вводится полставки медсестры, разве непонятно?
– Кстати, – что называется, взял слово комбат, – командиры рот, помогите начмеду. Не знаю чем. Надо, чтобы на всех солдат части были точные диагнозы, кто из них, чем болеет.
– Товарищ майор, а если они здоровы?
– Капитан Сухонин, ты меня не перебивай.
Тут меня отвлек начвещ, с которым мы вместе сидим.
–Толик, – наклонился он ко мне, – спасибо тебе за Алексеенко. Я знаю, что он отказался вести машину, и что вы чуть не погибли.
Это я вместо начвеща ездил старшим машины за продуктами на военные склады в Межгорский район. Вообще-то должен был ехать начпрод старший лейтенант Тутаев, но он в тот день должен был быть еще в двух местах, поэтому зам по тылу назначил старшим начвеща, но и у того нашлись неотложные служебные дела. Так и вышло, что старшим машины поехал я. Туда мы добрались благополучно, загрузились, а вот когда возвращались обратно, пошел снег. Дорога стала скользкой, и наш КрАЗ стало заносить. И когда мы доехали до дороги-серпантина по горе, водитель остановил автомобиль.
– Все, товарищ лейтенант, я дальше не могу. Я боюсь, у меня уже руки и ноги дрожат.
– Меняемся местами, – принял я решение, – дальше поеду я.
– Товарищ лейтенант, но это запрещено!
– И какой у нас выбор?
В общем, за руль сел я, и мы поехали дальше. На перевал я поднялся нормально, но вот при спуске на одном из крутых поворотов машину занесло, и одним из колес я проехал по самому краю обрыва. Я слышал, как осыпается земля под колесом тяжеленного КрАЗа. Но нам  повезло, машина в обрыв не сорвалась. Когда мы спустились в долину, снова поменялись местами. Я занял пассажирское место и почувствовал, как дрожат мои руки. Проехали мы недолго, нас обогнал и перегородил дорогу УАЗ начальника управления. Мы остановились и вышли из машины.
– Кто был за рулем? – спросил полковник Энбрехт.
– Я! Рядовой Алексеенко! – опередил меня солдат.
– Сколько служишь, солдат?
– Почти три месяца, товарищ полковник!
– Молодец! – с чувством произнес и пожал руку Алексеенко полковник Энбрехт. – Лейтенант Иванов, кажется? Проследите, чтобы солдата поощрили! Впрочем, я сам за этим прослежу.
И он уехал первым, а вслед за ним поехали мы. Я был уверен, что Алексеенко не будет распускать свой язык, но он кому-то все-таки разболтал, как там было на самом деле, раз уж начвещ знает, что за рулем был я.
– Толик, – продолжает Ким, – я знаю, что этот солдат мечтает о п/ш. я тебе его уже приготовил, а ты отдай его ему. Счастливее его человека не будет!
– Спасибо, – приятно удивился я.
– Тебе спасибо, ведь ехать должен был я. И неизвестно, чем бы эта поездка закончилась. Понимаешь?
Я кивнул и стал дальше слушать комбата.
– Я думаю, что все вы интеллигентные люди, – говорит он.
– Ха! Особенно прапорщики! – тут же отреагировал Тропинин.
Комбат пообещал Тропинину, что этот разговор продолжится после того, как прапорщиков отпустят, и Виталий заметно приуныл. Но когда прапоров наконец отпустили, комбат заговорил про нашего зампотеха.
– Товарищ лейтенант Гунько, чем это вас ударило по голове?
– Известно чем, – соизволил пошутить Мразик, – стремительно падающим домкратом!
– А я-то думал, что у нас только лейтенант Дюймовочка такой беспомощный, – вздыхает комбат.– Дальше так продолжаться не может. Кстати, лейтенант Гунько, а где, в каком Уставе, в каком приказе вы вычитали эту форму работы с личным составом? Это же ни на что не похоже!
– Какую, товарищ майор? – не понял наш зампотех.
– Ну, снег в постель класть. Вы, товарищ Гунько, как я погляжу, чего-то не понимаете. Вот если бы такое сделал ваш замполит роты, я бы, честное слово, не удивился. Его солдаты и боятся и уважают. Но заметьте, он, такого как не делал, так и не делает! Отчего же вы решили, что вы себе можете позволить такое? Да еще по отношению к Прицаку! Я вот пытаюсь понять, но не могу объяснить ваш поступок логически.
Лейтенант Гунько виновато опустил голову и молчит. Видно, что он все больше и больше боится даже открыть рот, ведь беседа может принять еще более неприятный для него характер, а то и поворот.
–Товарищ капитан, – обратился комбат к н/ш, – зачитайте вслух для всех присутствующих раздел Устава, регламентирующийся взаимоотношения военнослужащих.
И начштаба с чувством, с толком, с расстановкой, начал зачитывать нам Устав внутренней службы.
– Товарищ капитан, – не выдержал майор Зарайский, – да мы все это прекрасно знаем!
– Мое дело прокукарекать, – вызвал смех н/ш.
– Товарищ Гунько, – строго говорит комбат, – всякому терпению приходит конец. Вам ясно? Точно понятно?
– Мы наказали рядового Прицака, – решил вставить свои «пять копеек», майор Чернилин, – а надо было бы, наказать вас, товарищ лейтенант.
Навесив на треть офицеров разных взысканий по самым незначительным поводам, нас распустили. Уже в канцелярии роты зампотех в присутствии всех офицеров нашей роты вдруг с обидой сказал:
– Слышь, замполит, и чего это меня все время с тобой сравнивают?
– Слышишь, зампотех, – насмешливо говорю я, – достал ты меня ужу . Я человек терпеливый, но проверять это не стоит.
– Отчего же? Пусть проверит! – рассмеялся Мультик. – А с Ивановым вас, товарищ Гунько никто не сравнивает. Вам его ставят в пример. Как эталон, понимаете?
Видимо ротный решил всерьез заняться своим заместителем по технической части, так как что-то он в последнее время с завидным постоянством ставит лейтенанта Гунько в неловкое положение.

Отпуск
Я стоял в наряде дежурным по части, когда в дежурку вошел начальник штаба. Как-то это нетипично и непривычно, обычно он, если ему что нужно, по телефону звонит.
– Товарищ лейтенант, – как всегда, подчеркнуто серьезно говорит он, – вот вам график отпусков на этот год. Обойдите всех офицеров, прапорщиков и военнослужащих сверхсрочной службы части и ознакомьте всех с этим графиком под роспись.
– Есть, – козырнул я, и взял график.
Я пробежался взглядом по списку и нашел себя. В графике значится, что отпуск у меня в марте месяце.
– Товарищ капитан, – растерянно спрашиваю я, благо начштаба еще не успел выйти из дежурки, – а почему у меня отпуск в марте?
– А вы бы, когда хотели?
– Летом, конечно, – отвечаю я.
– А вы себя ни с кем не путаете? – насмехается начштаба, а потом серьезно продолжает. – Товарищ лейтенант, военнослужащие ходят в отпуск на протяжении года с января по декабрь, а не все летом. Я, например первый раз, летом пошел в отпуск, когда получил воинское звание «капитан». А вы всего полгода прослужили, и уже хотите в отпуск летом? Однако, редкий вы наглец, товарищ Иванов. Вижу, вы со мной не согласны?
– Разумеется, товарищ капитан. Я считаю, это никакая не наглость, а совершенно естественное, нормальное желание.
– Ну, пусть так, – неожиданно соглашается н/ш, – а зачем вам отпуск летом? Если я не ошибаюсь, вашей жене рожать в мае, так? Неужели вы с таким маленьким ребенком поедите на море?
– Может, и не поеду, но и в марте мне этот отпуск, тоже, ни к чему, – хмуро отвечаю я, хотя, похоже, в чем-то начштаба прав. И мне это неприятно. – Товарищ капитан, а нельзя мне перенести отпуск на май?
– Нет, поздно, график уже утвержден, – кивает головой начштаба, – а вы чего боитесь?
– Нас же расформировывают, – напомнил я, – еще неизвестно, где будет рожать моя жена, а я бы хотел сразу увидеть своих детей.
– А, – понимающе кивает головой н/ш, – вы, похоже, не знаете, что на этот случай для вас предусмотрен отпуск в размере десяти суток, не считая дороги. Так что даже, если вы будете на момент рождения ваших детей служить уже в Енисейске, а ваша жена родит в Гайсине или в Североморске, вас отпустят к детям.
– Спасибо, товарищ капитан. Я действительно этого не знал.
На том и расстались. Начтаба пошел к себе в кабинет, а я отправился по части знакомить офицеров и прапорщиков с графиком отпусков.
Изольда, обрадовалась, когда узнала, что отпуск у меня в марте.
– По-моему, это просто замечательно! А то я боялась, что отпуск будет позже, а я бы не хотела лететь на последнем месяце беременности. Или расформируют нашу часть, и вообще непонятно, что и как будет. Знаешь, что? Езжай-ка ты завтра в Мукачево и постарайся взять билеты на самолет. Хорошо бы из Ужгорода, – мечтательно сказала она.
– Правильно ли я понимаю, рожать ты хочешь в Североморске?
– Конечно! Только там. Понимаешь, мне с моей мамой и сестрой будет легче, чем с твоей мамой. И еще, можешь смеяться, но я хочу, чтобы в свидетельстве о рождении наших детей было записано, что родились они именно в Североморске.
Я пытался настоять на том, чтобы Изольда рожала в Гайсине, но она наотрез отказалась. Что называется, даже и слышать о такой возможности не хочет. На следующий день после развода я отпросился у Мультика и поехал в Мукачево в предварительные кассы «Аэрофлота». Когда подошла моя очередь, я сказал:
– Два билета из Винницы до Мурманска на 2-е или 3-е марта, пожалуйста.
Кассир посмотрела, и сказала, что есть билеты на вечер 28-го февраля.
– Давайте, – обрадовался я, решив, что уж на один день раньше комбат меня точно отпустит.
Так и вышло. Я показал комбату билеты, а он поскреб затылок и сказал:
– Знаешь что, Иванов? А отпущу я тебя на три дня раньше. У тебя будет возможность хоть пару дней побыть у родителей. А то пробудешь ты с женой весь отпуск на севере, а маму с папой и не увидишь.
– Спасибо, товарищ майор, – расчувствовался я.
– Хорошо ты служишь, лейтенант, все бы так служили, – похвалил меня комбат.
Ага, подумал я, вот бы хорошо было, чтобы еще начштаба так же думал!
– Знаешь, что? – задумчиво говорит комбат. – Давай, Иванов, бери мой УАЗ и прямо сейчас езжай на железнодорожный вокзал. Постарайся взять билеты на поезд до Винницы на 25-е число.
Переполненный благодарности и радости я поехал в город. У комбата, похоже, рука легкая, так как мне действительно удалось взять билеты на вечер 25-го февраля. Утром 26-го мы будем в Виннице, а еще через пару часов в Гайсине.
Вернувшись в часть, я зашел к комбату, доложил о билетах, и поблагодарил его еще раз. После этого я сказал ротному, что проверю, чем там солдаты занимаются в парке.
В парке, в том самом ангаре, в котором лейтенант Дюймовочка отрезал пальцы на ногах сержанту Можейко, я застал потрясающую картину. Пятеро так называемых «дедов» нашей роты заставляют четверых молодых, осеннего призыва отжиматься. Поскольку сейчас уже 1990-й год, то «дедушки» заставляют, так называемых «духов» отжиматься по 90 раз. В нашей части такое под силу только рядовому Эскерханову и мне, больше никто до девяноста раз не дотягивает.
Поскольку солдаты меня не заметили, я решил немного понаблюдать за происходящим, чтобы фактов про неуставные взаимоотношения было больше. Я стою за автомобилем ГАЗ-66, и смотрю, что будет дальше. Молодые солдаты по девяносто раз отжаться не смогли. Тогда «деды» заставили их раздеться до пояса (форма № 2), и заставляют отжиматься столько раз, сколько те могут, но под грудь отжимающемуся солдату ставят и держат двуручную пилу. Молодой должен касаться острых зубьев грудью. Они отказываются, и «деды» их бьют.
И-эх, как же я психанул! Напрочь забыв о возможных последствиях для меня, я выскочил из своей засады, и, не сказав ни слова, стал бить «дедов». Когда два ближних ко мне «деда» упали в нокаут, один из оставшихся закричал:
– Товарищ лейтенант, что вы себе позволяете?
– Что? – заорал я. – Это что вы себе позволяете?
После этого я отправил в нокаут и остальных троих «дедов». Правда, сразу же и пожалел об этом. Надо было их, сначала, как следует отметелить, а то лежащих бить уже как-то неудобно.
– Одевайтесь, – бросил я молодым солдатам.
Когда они оделись, я отвел их в часть, где доложил о произошедшем в мехпарке командиру роты. Дальше «дедами» стал заниматься он с командирами взводов. Зря я расстраивался, что поторопился вырубить этих ублюдков. Чего не додал «дедам» я, – полной мерой додали взводные. А я вдруг понял, что промочил ноги. Сейчас как раз тает снег и под ногами грязь и лужи.
– Васильевич, – заглянул я в каптерку к старшине роты, – не найдется сухих ботинок 43-го размера и новых носок?
– Это для тебя? Всегда, пожалуйста! А вообще, замполит, промочил ноги – промочи горло! Ну, так как?
– Что, как? – не сообразил я.
– Может, правда, промочишь горло?
– Нет, спасибо, Васильевич. А вот от горячего чая не окажусь. А если еще и с малиной, то тем более не откажусь!
Мы со старшиной пили чай, когда в каптерку вошел комбат.
– Сидите, сидите, – махнул нам рукой комбат, – молодец, Иванов, ты все правильно сделал, – похвалил меня комбат. Он пожал мне руку и после этого вышел.
Изольде я сказал, что из Ужгорода самолета в Мурманск на первые числа марта не было. Когда офицер или прапорщик идет в отпуск, то по неписаным армейским правилам положено товарищам выставлять могарыч. Я больше не хочу быть исключением из правил, поэтому поступил так, как положено. Разумеется, все было намного скромнее, чем на моем дне рождения, но все равно все остались довольны. А мне снова пришлось выпить водки. Правда, и на этот раз обошлось тремя рюмками.
– Слушай, Иванов, – пьяно говорит наш зампотех, – ты уже выпиваешь, может, и курить уже попробуешь?
Я отмолчался, а потом подошел к ротному и сказал:
– Валентин Павлович, у меня к вам огромнейшая просьба.
– Какая? – отвлекся Мультик от шашлыка.
– Я еще не раз буду выставлять могарыч, так ведь? И я бы очень хотел, чтобы в эти дни лейтенант Гунько нес службу в наряде по части или был ответственным по роте.
– Заметано. Обещаю! Признаться, его присутствие не только тебя и меня раздражает. И ты не первый, кто обратился ко мне с такой просьбой! Так что не беспокойся, сегодня это было в последний раз!
– Юноша, ты сегодня не оригинален! – смеется Тропинин, который слышал наш разговор.
В общем, в отпуск я поехал в хорошем настроении.

Подснежники
Перед отлетом на Север мы на два дня заехали к моим родителям. Днем мы пошли гулять в город, подышать свежим воздухом. В парке мы столкнулись с моим другом Виталием Шепелевым и его новой женой. Виталий познакомил нас с его женой Ларисой, а ее с нами.
– Ну, – нескромно улыбаясь, спрашивает Лариса у Изольды, – когда ты уже опоросишься?
– Что? – изогнула удивленно бровь Изольда. – Что она сказала?
– Она спросила, когда тебе рожать? – саданул Виталий локтем в бок свою жену и мило улыбнулся нам.
– А чего я такого сказала? – ничего не поняла Лариса. – У нас в селе все так говорят.
– Она из села, – для Изольды внес ясность Вит.
Он с тайным и с явным восторгом наблюдает за моей красавицей женой.
– Подумаешь, – фыркнула Лариса. – Пойдем. Мы спешим.
Это странно, потому что я уже знаю, что Лариса любит поболтать. А тут она увела моего друга за руку, а мы неторопливо продолжили свою прогулку. 
– Как тебе Лариса? – поинтересовался я.
– Честно говоря, она произвела на меня самое отталкивающее впечатление. А ее хамство вообще поражает.
Я ничего не возразил, потому что моя неприязнь к Ларисе только еще больше усилилась. И еще я лишний раз убедился, что простота хуже воровства. Навстречу нам по аллейке идет знакомый мне мужчина.
– Изольда, – шепнул я, – когда вон тот мужчина поравняется с нами, ты можешь загадать сразу три желания!
– Ого! А почему три?
– Он трижды мой тезка – Иванов Анатолий Иванович.
Изольда задумалась. После прогулки мы вернулись домой, и жена принялась готовить вареники с картошкой. Я их очень люблю. За этим занятием ее застал мой папа, вернувшийся с работы. Он специально отпросился, чтобы подольше побыть с нами.
– Дочка, – улыбнулся он, – тебе нужно музыку хорошую слушать, а не на кухне быть, а то родится какой-нибудь повар!
– Пусть повар, лишь бы был здоровым!
Изольда не отказалась от намерения собственноручно приготовить вареники.  Уже после ужина папа вдруг предложил.
– У вас ведь на Севере еще зима? У меня есть предложение, мы можем с тобой, сын, сходить в лес и нарвать подснежников – возьмете с собой. Я на завтра отгул взял.
– Здорово! – расцвела в улыбке Изольда. – Мы с радостью принимаем ваше предложение!
– Только тебе придется одной дома побыть, – задумчиво говорит папа.
– Это ничего! Мне еще два с половиной месяца до родов! Не волнуйтесь.
– Сын, а, может, тебе все-таки остаться дома?
– Ну, что вы! Я ведь не больная, – запротестовала Изольда.
На следующий день мы с папой отправились в лес в сторону села Кисляк, и набрали там чудесный букет подснежников. Изольда перед тем, как мы выехали из дома в аэропорт «Винница», замотала букет в мокрую тряпицу, а саму тряпку – в целлофановый пакет. Так она всю дорогу и продержала этот букет в руках. Мне кажется, что часть дороги она проспала, а вот мне не спится. Я закрыл глаза и вспомнил, как за две недели до свадьбы мы гуляли с Изольдой по Гайсину, когда у нового дома быта она остановилась и уставилась на рекламу.
– Здесь есть фотоателье? Цветное фото делают?
– Есть и хорошее, а что?
– Значит так, сейчас зайдем и сфотографируемся так, как мы есть, а потом сходим домой, переоденемся и снова придем и сфотографируемся. Ты наденешь парадную форму, а я голубой костюм! Пошли! Ну, ты чего?
– Слушай, я тебе еще в Симферополе говорил, что нельзя фотографироваться до свадьбы. Люди давно заметили…
– Не верю я в эти суеверия, – отмахнулась моя невеста, – правду говорят, что вы тут на Украине живете еще, как в старину. А ты ведь атеист и коммунист, как же ты можешь верить в какие-то бабушкины приметы? Ну, пойдем.
Я стоял на месте и не торопился идти вслед за Изольдой. Не знаю почему, но я вновь подчинился, и мы направились в фотоателье. Уже выходя из него, я столкнулся со своим лучшим другом Виталием Шепелевым. Изольда отошла на минутку, а мой друг жадно смотрит ей вслед.
– Слушай, а кто это с тобой? – приглаживая свою непослушную шевелюру,  спрашивает меня Вит.
Я тоже машинально глянул в след Изольде и краем глаза заметил, что многие мужчины похотливо глядят на мою невесту. Впрочем, я бы на их месте тоже непременно посмотрел бы на нее. Некоторые из мужчин оглядываются на меня, и продолжают свой путь дальше.
– То есть, как кто это? – удивился я. – Разве я не говорил тебе, что женюсь? Это моя невеста. Кстати, помнишь, мы когда-то пообещали, что будем свидетелями друг у друга на свадьбах? Вот, пора тебе сдержать слово! Свадьба 22-го июля.
– Я-то свое слово сдержу, а вот ты меня подвел, – не без сарказма напомнил Виталий.
– Ничего страшного, я буду свидетелем на твоей следующей свадьбе, – улыбнулся я, не на шутку озадачив своего друга.
– Какой еще следующей? Никакой другой свадьбы у меня не будет.
– Будет, будет, вот помянешь тогда мое слово!
– Так ты с ней в Североморске познакомился? – перевел Вит разговор на интересующую его тему. – Я ведь там был во флотском экипаже, и в городе бывал. Почему я ее первый не встретил? Был бы тогда ты свидетелем на нашей свадьбе! Слушай, я бы на твоем месте был безумно гордый за то, что у меня такая красивая жена. Она ведь просто эталон красоты 80-х!
Хотя слова друга были мне неприятны, я только рассмеялся над ними и все. Хотя, если честно, язык так и чесался посоветовать другу, чтобы он вел себя скромнее, иначе он может себе здорово навредить. Мне бы хотелось думать, что это была такая шутка, но самое печальное состоит в том, что он не шутил.
– Повезло тебе с ней, – вздыхает Виталий.
– Везение само по себе с неба не падает, – ухмыльнулся я.
И вот я лечу и думаю, что он уже женился во второй раз, а я снова не был свидетелем на его свадьбе. Я, и не заметил, как за этими мыслями все-таки уснул. В Мурманск мы прилетели в ночь с 28-го февраля на 1-е марта. Утром этого же дня теща, собираясь на работу, взяла с собой половину букета. Работает она кассиром в книжном магазине «Кругозор». Вечером за ужином она с нескрываемым удовольствием рассказала нам следующее:
– Девчонки наши просто потрясены были – первый день весны, на дворе минус 35 градусов, а тут живые подснежники! Это так необычно! Весь день этот букет простоял у меня на кассе, и не было ни одного покупателя, который бы, не потрогал, не понюхал его и не спросил: «Это что, действительно настоящие?», и не предложил бы мне продать эти цветы! Но я, конечно, никому ничего не продала, а в конце рабочего дня разделила букет на равные части и порадовала наших девочек. Эх, видели бы вы их лица! Я сказала, что это зять всем передал. Так что, зять, тебе от всех спасибо, а ты теперь желанный гость в нашем женском коллективе!
И теща подарила мне строгий, но нежный взгляд.
– Это все, конечно, приятно, но хочется сказать о неприятном. Теперь зять, поговорим серьезно, – говорит теща. – Помнишь, мы тебе говорили, что если ты переведешься служить сюда, то мы оставим вам эту квартиру со всей мебелью, гараж и квартиру, а сами переберемся в среднюю полосу? Для начала семейной жизни это совсем не плохо, как ты считаешь? Или, может, ты действительно собираешься ехать, служить в Енисейск? Так ты знай, мы против, и Изольду туда не отпустим. И о ваших будущих детях следует подумать. Пора тебе, зятек, взрослеть.
Изольда нервно ерзает на стуле, храня молчание, но и так ясно, что она полностью разделяет мнение своих родителей. Значит, если у меня ничего не выйдет с переводом на Северный Флот, а в реальности все может пойти совсем не так, как хочется, то я убуду для дальнейшей службы в Красноярский край, а моя жена с детьми останутся здесь. И видеться мы будем только во время моего отпуска. Лихо, однако. Есть над чем подумать.
– Так, вы уже все за меня решили? – улыбаюсь я.
Справедливости ради стоит отметить, что я не имею ничего против перевода сюда. На распределении в училище я и сам просился на Северный флот, только тогда ничего из этого не получилось.
– Но ты, же сам не торопишься что-то делать. Вот ты прилетел, скажи, а военную форму ты с собой привез? – сердится теща, и злые складки исказили ее красивое лицо.
– Нет. А зачем? – недоумеваю я. – Я же в отпуске.
– Чтобы идти в Северовоенморстрой за отношением на перевод сюда, – нахмурилась и недоуменно смотрит на меня теща.
– Там меня примут и по «гражданке», – улыбнулся я.
– Мы правильно поняли, – с надеждой спрашивает Изольда, – ты пойдешь в Северовоенморстрой?
– Правильно. А почему не в штаб Северного флота?
По лицам присутствующих ясно читается, они довольны тем, что никаких уговоров больше не требуется.
– Так ты ведь не моряк! Ты окончил политическое строительное училище, так что проще всего перевестись по профилю, а это СВМС.
И обрадованная моим согласием теща, больше никому не дала говорить, а стала расписывать мне, какие здесь замечательные зарплаты, обеспечение, жилищное строительство, финская мебель и так далее и тому подобное. В общем, как минимум, здесь есть и ждет меня сто плюсов, в смысле, разных выгод и преимуществ. Никак не меньше.
– Эх, как же это будет здорово, если ты переведешься сюда, – мечтательно сказал тесть после того, как его супруга закончила с исчерпывающимися разъяснениями. – Думаю, не надо объяснять, что здесь нам, нашей дочери, нашим внукам, да тебе будет лучше, чем где бы, то ни было.
Мне резануло слух это «нам», но я ничего не сказал. Может, тесть просто оговорился? И я не придал этой оговорке никакого значения.