Сегодня дочь получила «5» по античной литературе. Радуюсь. Горжусь. Трепещу.
Еще пару лет назад и представить такого не мог. Книжки мы не любили, а любили мультфильмы, сериалы и WhatsApp. Заставлять – не мой метод, хотя, может, и надо было иногда, а убеждение и собственный пример не работали. Если и удавалось вложить книгу в руки, читалась она от трех месяцев до полугода. Примерно та же история с учебой. Выговаривая дочери то за невысокие оценки, то за еще меньшие реальные знания, читал в ее грустных и немного виноватых глазах: «Главное, что все мы живы и здоровы, ведь так, пап?». И то правда.
Все поменялось на 180 градусов, как только Маша посетила первую лекцию в институте. Теперь я уговариваю и убеждаю её, что нельзя учиться с такой самоотдачей, с таким остервенением. Я так не работаю, как она учится, а работаю я много. Без выходных и праздников. Но в удовольствие. И, когда устаю, легко прерываюсь. На час, полдня, или устраиваю себе полноценные выходные. Она же не всегда выкраивает пару часов, чтобы встретиться в мои нечастые прилеты в Москву. Чего еще полгода назад я и представить себе не мог.
Апогеем стал Машин отказ из-за первой сессии лететь со мной на Новый Год в Австрию. Горы, лыжи, хорошая компания, половина из которой ее ровесники. Раньше только намекнуть и: «Пап, когда летим?». Первый экзамен двенадцатого января, предложил вернуться четвертого, недели на подготовку – с избытком. А хочешь, с собой лекции возьми. Утром до горы, после катания, пару часов в день позаниматься, да ради Бога. Да и вообще, что это за мазохизм студенческий. Меня в Бауманском преподаватели в лицо не знали, некоторые впервые на экзаменах видели. Готовился к сессии за три дня до экзамена, не больше. И учился на повышенную. From time to time. Да, конечно, время другое, и система поменялась. Сейчас, по словам Маши, за каждый пропуск лекции снимают баллы, учитывают работу в аудитории, и «отлично» на экзамене не гарантирует итоговой «пятерки». А за нами никто особенно не следил, и все результаты были по итогам коллоквиумов, курсовых и экзаменов. Поэтому, выходя промозглым ноябрьским утром из дома, я доходил полдороги до института, а он был у меня чуть дальше, чем детский сад, и чуть ближе, чем школа, и понимал к этому моменту, что мне туда не надо. Радуясь верно принятому решению, ускоренным шагом возвращался назад, брал книгу, и проводил первую пару в горячей ванной. Достоевский мне нравился больше «Термеха», а Хемингуэей был гораздо интереснее «Антенно-фидерных устройств». Так я радовался почти каждый день, появляясь в Alma Mater не чаще раза в неделю.
А учиться у нас действительно было тяжело, и нервные срывы у ребят случались, и похуже что. Но Пушкинский не Бауманский, а «История мировой литературы» не «Сопромат». И готовиться к первому экзамену две недели – это явные «двадцать два».
Ни в какую: «Не хочу кататься, хочу учиться». Полетел один.
И не столько меня беспокоит тенденция к редуцированности нашего общения. Это неприятно, но неизбежно. Любой нормальный родитель должен быть к этому готов. Дети вырастают, мы нужны им все меньше, они нам все больше. Вспомните себя, начиная со старших классов.
Беспокоит, что дочь жилы рвет по чем зря. Из крайности в крайность. В школе дурака валяли, сейчас грудью на амбразуру. А так можно и надорваться. И рвение превратится в апатию. Пытаюсь донести, пока не слышит. Очень надеюсь, что инстинкт самосохранения сработает, и ребенок не надорвется. И научится правильно учиться и получать удовольствие от студенческой жизни раньше, чем, надорвавшись, плюнет и бросит институт.
А пока радуюсь «пятерке» по античной литературе. Раньше сетовал на то, что Маша совсем не читает, и ужасно от этого расстраивался. Терпеливо объяснял, что необразованной дурой, может, и легче жить, но уж совсем не того, не вкусно, не красиво, не комильфо. Рассказывал, что в том же Бауманском был у нас куратор, умный мужик, как, собственно, и большинство там преподающих. Так вот он как-то сказал нам на собрании группы, что один из самых тяжелых видов стыда, стыд от некомпетентности. От незнания того, что ты знать должен. Имени отчества его не помню, а эту сентенцию запомнил. И полностью с ней согласен. Есть, конечно, и трусость, и предательство, и иные не красящие нас вещи, от воспоминания о которых у нормального человека должна испарина на лбу выступать, нервно дергаться колено и случаться тахикардия. Но, когда меня спрашивали в школе у доски, или в институте на экзамене, а я не знал, что ответить, и начинал «плавать», мне бывало ужасно стыдно. Возможно, и поэтому тоже, такое случалось крайне редко. Для девочки, говорил я Маше, наверное, это не так страшно, но оказавшись в нормальной компании, где словарный запас и образовательный уровень участников отличается от уровня и запаса Эллочки-людоедочки, можно почувствовать себя крайне неловко, когда понравившийся парень вдруг спросит твое мнение о спектакле Гришковца, фильме Спилберга, или выставке Дюрера, а ты не была, не ходила и не смотрела. Когда заговорят о Ремарке, Хемингуэе или Достоевском, а ты и фамилий-то таких не слышала, разве что последнего, в школе, но не помнишь, кто он. То ли художник, то ли поэт.
Тогда мне казалось, что битву я проиграл, и все мои беседы пошли прахом. Смирился, в конце концов, Маша девочка умная от природы, ну и хоть что-то, да читала, хоть что-то, да смотрела.
Ан, нет. Проиграл я только первые сражения. А битву выиграл. Ушло не в песок, а в почву. Теперь бы самому от ребенка не отстать. Положим, классику я всю, и нашу, и «ихнюю» давно перечитал, а многое не по разу и не по два. А вот с древними, как и с современниками, у меня как-то не сложилось. И если соседей по веку я время от времени почитываю, то из тех, за кого Маша «пятерку» получила, осилил только Софокла. Да и то, с тоски.
Вчера зашел в библиотеку,
Взял Плутарха и Сенеку.
До Майами лететь тринадцать часов, будет, чем заняться...