Саменжа
САМЕНЖА
Завкадрами Белоручейского леспромхоза Зубов, каждое лето выезжает в дунайские рыбхозы заключать взаимонужные договора с бедные лесом хозяйства. Все знают, где Зубов – там трудонормы с вершками округляются.
- А? так- так…
Рыбхозы командируют бригады свободных в зиму людей валить далёкий лес. На заработанные трудонормы, вагоны леспромхозов катят шестиметровый сортимент со столетним кругляком: - половина кубометров получают бригады, вторая половина брёвен идёт рыбхозам: иначе рыбное хозяйство, свободных работников не отпустят в вологодские болотистые леса; у самих болоты хватають.
Останавливается Зубов всегда в Веселовке, что в дельте приграничного Дуная, - у пастуха частных овец Коли Калаянова, - по-старому он Предя Антонов, у него ещё и другие имена есть, но они произношением упрямы.
Предя - человек старой веры: неместный, многодетный, маленький ростом, пьющий, - потому бедный обустройством, и просторный повадками. Он режет самого крупного овена стада, варит мясо в собственном жиру, из жерделей и вишен гонит ароматный самогон, выуживает, засаливает жирную дунайку. Наслышанными старинными сказаниями, растянутым застольем потчует Зубова. Лесного гостя по плавням на лодке водит, впотьмах сачат рыбу.
Зубов, после постоянного первачка, утром успевает узнавать, какое сегодня число, и скомкано спит. Завершается намеченная командировка, завкадрами трезвеет, освежается в мутной воде тёплого Дуная, забирает договора, садится в поезд и ждёт в свою долгую вологодскую зиму Предю Антонова и бригады сезонных лесорубов.
- Вот как?..
Вся Вытегра живёт трудом леспромхозов, лесоматериал нужен всему миру, и особенно для благоустройства многочисленных дунайских ериков.
- Оно так!
Хвойный вологодский лес давно утерял сострадания к временным работникам, а сытый юг тоже не доверят оскудевшему северу, потому липоване готовятся к выезду задолго, с основательным запасом своего привычного пропитанью едут.
Солят, вялят, коптят, варят, пекут – многим наполняют мешки и торбы. Тамошние: грибы, картошка и макароны, - в постные дни сгодятся. Тяжёла ноуша, – а долгыя звычка паче тяжёлей.
Иные мужья, жён с собой забирают, сучкорубы тоже нужны – еловые лапки зимний корм коровам замещают, там молоко новым годом пахнет.
Четыре сутки качались в общем вагоне липоване, проснулись: всё вытегрское прионежье белой зимою покрыто, - спит зелень лесов снегом засыпанная. Те, кто не видел такой красоты – чаруются, кто уже тут был - притворно зевает, все сразу тёплый черноморский ветер вспоминают. Обнаружили в снегу долгий дунайский загар.
На выезде из вокзала растянут блёклый красный плакат, требующий наращивать каждодневную кубатуру спиленного круглого леса.
- Отразу вёдно назначение краю.
Бывалый Предя из сиденья автобуса стал соображать, безобразно переставлял морщины на лбу, вяло сказал: - Доки три разы не прочитаю, разуметь не можна, как написано…
Все веселовцы ужы уловили тоскливое пихтовое томление в этой без урожайной местности. Хотелось сразу ехать обратно, - из такой земли монету не вычеканишь.
Поселили сезонников, в длинное сплошь деревянное общежитие. Помещение везде холодное, котельная тут своя, а истопника постоянного нет.
Комендант леспромовского жилья - тётя Капа, на неуклюжих объёмом двух ворчунов прикрикивает, шумно народ расселяет. Указала, какой снег расчистить, откуда дрова палить; тут же Петю Плачкова и жену его Василису – кочегарами назначает. К вечеру в комнатах общаги – лето южное вмящается, жара одежду скидывает, люди порозовели.
Два дня гуляют липоване приезд, никто не тревожит веселовцев, Предя Антонов остался с чемоданами в Белом Ручье, Зубову пошёл показываться, …и зник.
Канистры, галлоны быстро опустели, еды ещё много. Тучные Илюха Шляпин, и Денис Мешков курдюх толсто режут, обгладывают гусей запечённых, жёлтые тонкие косточки варёных уток хрустят в крепких зубах; кряхтят толстяки недовольные рационом, жалуются: - На этой сухой пище, долга не протянем, надоела остылым мясом давиться, в животах камни падають, без горячего свалимся как говяда исхудалые, нас как овец обессилевших, за хвосты подымать станут…
Денис и Илюха обвернули в далёкую грусть свои расслабления, тлеют в щеках алые намерения, вспомнили места, где беспрерывно шаят камыши в чеках и рыба кормится вызревшими корнями, сами гладют жареные мясистые рёбра, гладят выдвинутые животы:
- Нада сказать Преде, пусть Зубав нам делянку леса выдаст, самостоятельно усваивать будем, своих специалистаф не меньше чем у местных, мы вальщиками берёмся быть, сперва себе напилим, патом кубатуру сверхплановую канторе выдавать будем: на косьбе вилковского очерета натренированы, не один раз опыт имеем.
В начале новой рабочей недели, новых лесозаготовителей в жёстком рабочем вагоне, вывезли по Белоручейской узкоколейной железной дороге на разрабатываемый участок; встретил их мастер леса Отрубин – человек знаемый, суровый и краткий, технику безопасности прочитал, росписи в сумку полевую уложил. Рослых и широкоплечих липован, удивлённых безлюдной глубиной соснового леса, определил в бригаду узкоколейщиков, - пусть укладывают шпалы, пробираются железной веткой сквозь вековые ели и сосны Беловских болот. Других: сучкорубами, сцепщиками, и помощниками вальщика - по бригадам существующим раскидал. Тех, кто пытался спорить или отшутиться, человек леса, мгновенно пресёкал. На бывших лесных людей - сурово поглядывает, рабочих тут много - мастер один.
Настроение у новичков: хоть прищепки с верёвок снимай, хочется новыми каблуками лесорубных сапог на нойку, на тоску рыбацкую надавить.
К толпе ещё не освоившихся подошёл бригадир дорожников, деповец Ершов, - он сразу потерялся среди рослых липован, на пополнение смотрит снизу, без уважения. Хмельные морщины на протрезвевшем лице обросли рыжей щетиной: - Ну что корчагинцы, - сказал он заступающим дорожникам, - наползающее шатание лесовывозных вагонов ждёт ваши ударные километры. Так - что, смело приставайте к локомотиву труда, вперёд на тайгу!
В тесном вагончике деповцев горела нагретая до красноты, квадратная отлитая чугунная печка, в большой кастрюле оттаивали снег, наполняли талой водой прокопчённый чайник. Огненные лучи плавали по лицам людей плотно наполнявших малый объём укрытия, тепло хлестало наружу через открытую дверь. За тесным столом горбились укладчики рельсовых веток, цепкие ладони обнимали железные кружки.
Ершов предложил глазеющим снаружи новичкам: чай с чагою пить.
Все отказались влезать, уныло мяли губами тесноту.
- Почистите вахтенный вагончик от ненадобностей, там разместитесь, печка круглая, толстолистовая, - сказал он, разглядывая рослых южан и «выпуклую бочку» среди них.
Уточнил: - Печка, бывшая железная бочка, и чайник есть…
- Я буду чай, - сказала выпуклая бочка - толстый Илюха.
Деповцы переглянулись, указали круглому человеку, стул в дальнем углу, никто не сдвинулся с места.
Илюха пошёл протискиваться по узкому проходу за сгорбленными спинами, ужимал живот, пыхтел, пока добрался.
Ему подали алюминиевую кружку с чаем.
Попросил миску с сахаром, насыпал обильной ложкой.
И вдруг, шумным, тягучим бренчанием стал утягивать горячие глотки, после каждого, - протяжное удовольствие подтверждал громким, долго бурлящим горлом. Вроде локомотив всеми парами гудит: - Оааа! Аууххх!
Дорожники одновременно замолкла, кружки в их руках застыли на весу, необычно грели жёсткие ладони.
- Уххх…ха! – приятное ощущенице, булькает по кишкам напиток, аж вены восхищаются этою чагою, непрерывное здоровье лиётся.
- Ребята, вы баптисты или греко - католики? – спросил очкастый изнутри.
- Дааа… - неопределённо вяло согласились липоване, неловко промычали, и плыли взглядом по яркому снегу под ногами. Отошли.
- Срыыыпп, - Уааууу… – снова гудит балок.
– Нее, мы староверы! Раньше вас движемся, - поясняет Илюха.
- Раскольное убеждение значит. И много таких у вас?
Илья, затянувшийся глоток прервал, ласково осмотрел всех, ржавым протяжным скрипом гружёного состава, допил весь остаток, ударил пустую кружку о стол. Можно снова наполнять.
Земляки отошли в сторону, устранились от Илюхи, устало смотрят на верхушки ещё не спиленных сосен и царапающие вялое зимнее солнце, тешут глазами необозримые бревнины; высокие восьмиконечные кресты своих церквей вполне вспоминают.
Урезанная бригада Ерша закончила чаепитие, все вышли из балка, пополнению вроде рады.
- Готовы староверы, давать хлыстам путь в нижний склад?
- Готовы! Чи вчёрашние? Бо по-другому нельзя. Не русские что ли?.. Храбра живём!
…И пошла дальше узкоколейная дорога по теодолиту мастера вглубь Беловского мёрзлого болота вторгаться. Пильщики просеку прокладывают. Из сваленных брёвен шпалы кряжуют, толщиной уровень выискивают; рельсы поданные вагон-сцепами, укладчики растаскивают по округлым шпалам саменжской ветки, крепят двутавровый стальной сортамент разогретыми в ведре горячими череповецкими костылями.
Снег и мышцы закипают.
Комлевые кряжи, из-за тяжести плотного объёма сырой древесины местные, не сдвигают дальше пня, тут трелёвщик не положен, - оставляют будущему столетию на постепенное разложение; и какой спрос с пня – гиблое дерево. Одинокий лось из глубины леса, забрёл рельсы смотреть, увидел и убежал.
Привыкший дорожить каждой корягой, и всеми брёвнами, что крепят берега ерика, - Ваня Станев без проникновения усталости тащит тяжёлые толстые лесины под лежни в мёрзлых поймах; вытягивает из низин нужный уровень для лесовозной железки.
Илюха подбирает одни жерди, медленно переносит, после сброса с плеча долго рассматривает каждое тонкое брёвнышко: - Хватит торчать без делов, - говорил он брошенному вершку, - теперя шпалой по назначению тута лежать будешь.
Ершов к новичкам бригады долго присматривается, тонкие шпалы бракует, бесшумно мнение в голове утягивает - когда не пьёт он молчун; за неделю хорошие метражи протянули, нужно сбавить скорость исполнения, а то норму выработки накрутят.
Илья скинул сучковатую еловую вершину, - и на ширь леса, на следы убежавшего лося, на часы смотрит.
- Два часа поработали, пора чаем греться, – сказал он всем, и направился к вагончику.
Ершов прислонил «Урал» к ненужной сорной осине, вытрусил снег, подобрал под ногами прут: - Идём пить чай! – крикнул он бригаде.
Узкоколейщики, в выпуклых сапогах со стальными пластинами в носках, разминала замёрзшие пальцы.
Все спешат восполнять, оставленное в заснеженном холоде леса, рабочее тепло.
Бригадир нагнал волочащую, усталую походку Илюхи, и обыкновенно перерезал прутом ровную ленивую спину. Палка раздвоилась, спина не шелохнулась. Ненужный остаток палки Ёрш отбросил в сторону; заспешил чурки сухостойные для печки колоть.
Илья остался стоять в недоразумении, неподвижно соображает глупую выходку бригадира, ровно смотрит ему в след, отплёскивает щеками негодование, деланной хрипотой громко поступок, рыжего Ерша, растягивает:
- У дуралея выходки тупее бронированного башмака. А не чугуный ли ершовый костыль тебе в больную башку за ето!..
Зима вологодская - вовсю гуляет, да порошит снежным, морозным настроением наступающий Новый год.
Не дунайская слякоть в январе.
Приближение праздничной полуночи слышно с высоты украшенного, светящегося узорчатым разноцветьем Саменжского клуба. Нарядная ёлка и весёлая музыка ждут живые сновиденья.
В магазин водку завезли, местные лесорубы укладывают бутылки в авоськи, прозрачными кочанами сетки заправляют, будто кукурузные наломанные початки варить собрались.
Семейные и пожилые сезонники в столовой общаги Новый год встречать будут. Неженатая молодёжь в клуб спешит, там надоевшая ёлка, и имеется много красных нявест, - весёлые песни в клубе журчат ручьями, лечить уныния минувшего года пришло время.
Северные девушки исходят нежностью, не корячатся воображением, удовольствие в танцах не прячут, от объятий незнакомых парней не удаляются. Сторонние за всегда загадочнее своих.
Обстановка, вроде зов леса в клуб забрался, приперчённое водкой соперничество сохачей в головах ещё как вмещается, кулаки сами сжимаются. Младший из деповских в бригаде Ерша, Серёга Губин с друзьями, выводят Петьку Янека на высоту длинного крыльца.
- Вот что Ян, - говорит шпальный сучкоруб Губин, впечатление, вроде топор сжимает, - забирай своих и валите отсюда.
Валить?! – переспрашивает Янек, и Губин покатился по ступенькам, в наваленный от расчищенного крыльца снег утонул, вроде с парилки в сугроб вскочил. Друзья обратно в клуб забежали…
Серёга в снегу барахтается, вся Саменжа вываливает сезонников наказывать, оставили уйму женщин одних с наряженной ёлкой:
- Деповских избивают!..
Пока липоване соображали расклад суматохи, их всех в снегу утопили. Настроенный на объятия народ, - умеет бить в рёбра.
Липован свалили в клубок, упорно лежачих ногами пинают.
- …Изверги! Дикари! - вдруг женщины врезаются в полусотню разъярённых мужиков, кричат, рвут разбойный круг: пощёчинами, кулаками сбивают дикий пыл у озлобленных драчунов. – Вам талую болотную тину хлебать, а не водку пить…
Загнали озверевших обратно в клуб.
Вынесли шапки, куртки – нежно одевают побитых, вытряхивают снег прилипший, не пускают обратно в клуб возвращаться.
- Идите к себе ребята, мы к вам придём,- обещают накрашенные снегурочки, милуют побои на молодых лицах, - не задирайтесь с невежами, пусть наши пакостники утонут в новогоднем неприятии.
Гонцы за накрашенными невестами, обнялись, послушно пошли, вяло про мгновения помнят, волочатся меж сугробами по узкой снежной тропинке, привыкли вдоль ерика, взад-вперёд шататься, горды, что не сдались превосходящей толпе, нехотя пьяную грусть прячут.
- Нет умаянного поражения, - не будет и торжества у драчливых северян, будто народ нашего языка, а не ласковый; усталости в них много, наша проходитость вперёд ушла. Русские женщины нас отбили, пусть вологжане в Липованию приедут, - тогда сообразим кто больше русский.
Две девушки нагнали старообрядцев, старый год вот-вот уйдёт, а они Витьку нигде не находят. Витя Исаев пропал.
Он из-под бьющих ног выполз, побежал своих поднимать.
И шумный клуб снова поднялся, глупых девиц приставших к давней вере пошли местные парни нагонять. Им завершить успех драки охота.
Железнодорожная насыпь через Саменжу над всеми сугробами поднялась, лунный свет нырял в дорожную сталь, - обкатанные рельсы Белоручейской лесовозной дороги, свет неба в тёмную сказку леса угоняют, на аршин друг от друга текут стальные ручьи, и никакому бурану не под силу их сблизить.
А тут, уже гомон слышен за насыпью. Бо всё! - липоване идут.
Петя Плачков чурок наколол как перед бураном, дровяник поленьями усыпан. Тонконосая и круглолицая Василиса теребит вчерашнюю синюю шишку от спрыгнувшего полена, будит мужа…
- Что, – куранты уже бьют?
- Оба туалета запёрты, - Денис спрятался, а в женском Шляпин забрался, молчат толстуны, новогоднюю забаву себе придумали, отлынивают, а все другие на насыпь убежали, - малодёшь нашу бьют.
- Что! Как? Где безвесый колун?..
Петя убежал на дорогу, под луной потеха какая-то над сугробами стоит, сотни рук машут, ужатыми пальцами морды крестят.
Озадачился неразберихой, бросил лёгкий колун; рядом, на побеленные снегом, пиленные широкие шпалы капала чёрная кровь. Скользкое дыхание ветра свистело в ушах. Какой-то малый ему по носу въехал, невероятной силы удар для такого мелкого кулака.
Огромный Плачков, - малого, - головой в снег забил. Дрыгающие ноги потеряли опору, загнанная в глубину снега голова остужалась от ветра глупой вольности.
С медвежьей не разбуженной неуклюжестью Петя ловил нарядных юнцов вдоль чистой от снега, обветренной дороги, отводил душу. Втыкал в сугробы и смотрел на подошву, на сползшие в снег штанины, на убегающие в лес рельсы смотрел.
Такую сталь никогда не перекуёшь, её плавить надо!
Самый старый из рыбаков худой и жилистый Георгий Букин, никогда прежде не вползал в драку, до разбоя человек неохочий, у него лопатки как журавли колодезные торчат - мирный человек. Тоже побуревших шпал держится, по рычанию распознаёт чужих, ловит за пазуху драчуна, и боковым размахом кулака сбивает с насыпи, сам себе удивляется, не знал, как боковой удар - человека свалить готов. Вошёл в охоту. Луна светила в ощеренные зубы, и чешуйчатые сухие кулаки чесали заблудшую силу.
- Ты кто? – и тут же с размаху неузнанного бил по шаглам.
- Букашка кончай своих драть, целое поле не наших, - Вова Дымов завизжал от искр и слепоты удара, вознегодовал. Впечатление: горло очумевшими когтями поцарапали.
Василиса, от того что муж убежал, а туалеты изнутри заперты, отчаянно пискляво кричать стала: - Хватит було убегать, зовите мужиков бо даром бурются, новый год прозеваем. Пусть, вкрай, брюхатые выскачут из-за зарытия.
Никого вокруг нет!
Одной вдруг стало страшно в тишине, взвыла и побежала на переезд.
Ужаснулась издалека, вроде паровозный состав рассыпался, столько чёрных пятен вдоль железки разбросано, и выжившие шевелятся:
- Побитых уйма, теперь все Плачкова винить будут! Не дай бог убил кого-то ис тои стороны…
Василиса пошла мужа искать.
Нарядные жёны выкапывали из снега застрявших мужей. Брань сыпалась, словно снег падает. Раздетый парень, похожий на заснеженный тюльпан, нервно бил кулаками рельсу, у него цепочка золотая с шеи сорвалась, роется в пустоту, щупает грудь и проклинает грядущий год.
Два мужика увязли в глубоком снегу, вытягивают руки не скрытые, не могут достать друг друга.
- Архип, ты что бо, чи те хочешь у него неверный крестик да сорвать?
Архип смотрит, смотрит, Василису узнал, рассудительно заикается:
- Нее, ммы глаза ввыкалывам, а доттянуться не мможем.
- Зачем?
- А, т…то, ббольше ничего бавенького не пполучается.
Кто-то нервно по утоптанному снегу шаркает, перебирает белые комья, пачку с сигаретами ищет… и снова по карманам ударяет, нащупал курево, сел на пропитанную нигролом шпалу и закурил, сам себе напоминает: - Завтра к куму надо сходить!
Растрёпанные женщины пыхтят и визжат, тянут на возвышение недвижимого человека, раздели полумёртвого и принялись снегом растирать.
Непонятно: побитый, пьяный, или обмороженный.
Мёртвый оживает, вдруг заорал, принялся женщин пихать, …значит, вовремя в чувство привели.
- Хватит! - крикнула всем Василиса, и с двух сторон насыпи стали голосить:
- Пора! Довольно! Спешим. Мы тут не надо! Хватит!
По тропинке в разные стороны потекли пошатывающиеся вялые цепи. Словно вечернее сытое стадо переставляли люди медленные уставшие ноги. Жилы резала печаль, а в сердцах опять шевелились поющие струны.
Бранная насыпь очистилось, у перехода два чернеющих кувшина остались остывать.
Идут. Шибко шагают.
Кто-то нервно стонет.
Другой последней бранью разразился, а некий весельчак громко запел:
Новогодняя ночь
Липованин выпить не прочь…
И все, в обоих текущих потоках, руки потирают: праздник только заступать будет, можно до утра оправдывать своё геройство. И иди, разберись после стольких лет безбожия, какая она совсем новая, и где тут старая вера. Выпить всё равно охота. У побитых выпивка ссадины залечивать будет.
Начинающийся год бодро встречать можно, настроение какое-то спрятанное – но весело подбирается, как будто будущая любовь хлещет. До утра уйма подвигов в голову придут. И все, - удаль русскую хвалить будут.
Первый календарный день начавшегося года медленно выползает. Темень новая уже пошла, когда все проснулись.
Предя Антонов опечаленным явился, он на нижнем складе остался нормы делать. Своего бывшего подпаска Мишу Каражова шесть годов назад привёл, теперь, в Белом Ручье схоронил.
Громко рассказывает, вроде прогоркшим жиром горло давит и те, кто ещё не совсем проснулся, тоже слышат:
- Мишка среди овец затерялся, когда его отец ко мне прислал. Я тут до армий его привязал. После он больше к нам не шёл, здесь женился, тут детёнки растут…
Тёща стакан мутной отравы ему заготовила, поставила на подоконник, околдовала: - Задумаешь ещё раз жену бить, вот на окне лекарство, выпей потом бей.
Он взял и тут же выпил…
Помянули Мишу. Плохо год начинается…
В общежитие толпа местных парней завалила, все с отметинами на лице, кто-то прихрамывает, из карманов горлышки закупоренные выпирают – подвиг дня. Мириться вздумали.
И липоване синяками всякими тоже разукрашены. Перемешались молодцы, втиснулись на длинных лавках, не узнать где – кто.
Воспоминания полезли противоречивые. Одну и ту же оплеуху, с трёх сторон разные ладони бьют.
На верёвках сушились выстиранные от крови выходные рубахи, и густой смех их шевелил.
Илюха с Денисом тоже заодно со всеми, улыбкою лица заливают, закуску ближе к себе подтягивают, поглаживают, щупают распаренные животы, в победители себя зачисляют.
- Правильно сделали, что мириться пришли, знайте впредь парни-вологжане, что с липованами выяснения короткие, мы триста лет в непокорности живём. Нас Никон с Пётром посломить не смогли! Наливайте, сообразим, как наш старый новый год в вашем клубе отмечать. И пусть железка нас больше не заделит, лучше мы её вглубь леса утянем. Хвоя для дела нам нужна, а мы вас, чай липовый с липовым мёдом научим пить.
Илья выпил водку, так ахнул, лося убежавшего вспугнул. Погладил себя от бороды до торчащего из-под рубашки пупа, - показал, как холодная водка падала. Оглядел всех, простонал:
- Мы не как попавши, заслугу времени имём…
- Особенно ты!.. – Василиса женский кулачок показала, предупредила тесноту в наружных сколоченных досках.
У Пети Плачкова шрапнелью скользнула круглая, гладкая мысль, тут же хотел сказать, поднялся, …а она потухла.
Все уже стоя чокались, стонали и обнимались, задумчивые уныния и грусть сползали с век, сердца от негодования очищались, забывался вчерашний вечер. Кричали:
- Пусть не убёгает земная орбита - люлька наша!
- Кто свой Старый Новый год не имеют, - обдёленные люди!..
- Ну, чи где он?..
- А ужы идёт!