— Ты когда-нибудь любил? — Однажды спросила Белка.
Она смотрела на Ёжика сверху, с крылечка своего домика — большими и печальными глазами.
— Я и сейчас люблю. Ну хоть вон ту радугу за лесом. Видишь? Она как спина у Медвежонка, большая и красивая. Только у него чуть пушистей.
— Ёжик. Я про другое. Про то, когда жить без любви не хочется.
— Если я никогда больше не увижу радугу или Медвежонка, мне тоже не захочется жить дальше. — Сказал Ёжик.
— Эх, ну и глупый же ты. — И Белка поведала о том, что на самом деле из себя представляет любовь. — Это такое большое…это такое красивое… Оно тебя захватит и понесёт, понесёт словно по речке… Ну вот как-то так. Теперь ты понял?
Ёжик сидел под сосной и пытался представить. Но радуга за зелёными верхушками и Медвежонок с красивой и пушистой спинкой — ну что это, если не любовь, думал он.
После чего Белка пустилась в новые подробности.
— Из твоих слов я только понял, что сначала надо пуд соли вместе съесть. — Наконец Ёжик усвоил главную истину о любви.
— Ну… примерно так. Хотя… однажды, я влюбилась в одного крокодила без всякой соли. Весь такой из себя зарубежный, африканский был. Гнильский звали его.
— И что было дальше?
— Ничего не было дальше. И вспоминать не хочется. Обожглась я. Он кто? Он гнильский! А я кто? Я белка, баба русская, прямая. Вот дурында.
— Это потому, что пуд соли не съели?
— Наверное…
Ёжик вдруг засуетился:
— Ты только никуда не уходи, Белка. Я мигом. Туда и обратно.
Однако получилось так, что вернулся он ближе к вечеру, когда солнце давно закатилось и одуванчики спрятались в своих золотистых корзиночках. И всё-таки Белка ждала его на той же самой сосновой ветке, на крылечке своего домика, печально склонив голову.
— Вот! — Сказал запыхавшийся Ёжик и протянул к ней лапки, полные соли. — Думаю, пуда два или три я насобирал. И у кого я только не спрашивал, у всех спрашивал, кто попадался. Никто не пожадничал… Съедим?
И глаза печальной Белки вновь засияли. Ёжику даже показалось, что в лесу разом посветлело и раскрылись уснувшие было одуванчики.
— Съедим! — Обрадовалась Белка. — И Медвежонку оставим, ты не против?