Кабинет был большой. Просторный. Стол Главного редактора, Новожилова Ивана Ивановича радовал глаз девственной чистотой. Только массивный письменный прибор громоздился на огромной столешнице, покрытой зеленым с проплешинами сукном. Каким-то странным образом эти проплешины гармонировали с небольшими проплешинами на голове моего визави.
В углу кабинета, на стильной тумбочке кокетливо пристроилась клетка с попугаем. Рядом – большой аквариум. На окне цветочки. Фиалки узамбарские. Красота! Ну, прям школьный кабинет биологии, а не литературная редакция.
- Ну-с? – произнес Иван Иванович.
- Что ну-с? – удивилась я.
- Вот и я говорю, что? Мелкотемье, голубушка, мел-ко-темь-е… Ну, что это у вас? – главный редактор почесал карандашом за ухом.
- Где? – я округлила глаза.– Что?
- Вот и я говорю, что? – повторила плешивая голова. – Какие-то женщины, бурундучки, солнышки. – Мелко все это… Мел-ко. А где социальная направленность, политическая подоплека, острота момента?
- Чего острота? - не поняла я.
- Момента, голубушка, момента, - любитель птичек и рыбок что-то вдохновенно чиркал на титульном листе моей выстраданной рукописи. – Где Крымнаш? ЖКХ? Пенсионеры и бюджетники? Где?
- Простите, – удивилась я, – это литературная редакция?
- Редакция-то литературная! Только темы у вас мелковаты.
- Почему мелковаты? Я о любви пишу. Любовь – это не мелко, это очень даже глубоко... Вечная тема! Помните? "Любит? не любит? Я руки ломаю... И пальцы разбрасываю, разломавши, так рвут загадав и пускают по маю венчики встречных ромашек», – процитировала я любимого поэта.
- Это что, вы написали?
Я покачала головой, улыбнулась.
- Щипачев что ль? Тот, который «Любовь не вздохи на скамейке…»
Я пришибленно молчала.
- Что вы мне голову тут морочите: венчики, ромашки. У нас план! Редакционный портфель переполнен, а вы о какой-то там любви говорите.
- Не о какой-то, – начала я обиженно, – а о высокой: к женщине, мужчине, детям, Родине, наконец… Матери…
- Погодите… Какой матери? – Иван Иванович нервно постучал пальцами по массивной столешнице.– Да, погодите вы со своей любовью… У вас деньги есть, сто тысяч?
- В долг?
- Какой долг? Издеваетесь? – главный редактор, не мигая, выжидательно смотрел на меня. – Вы издаваться хотите?
- Да уже, кажется, и не хочу.
- Как это не хочу? – Иван Иванович снова почесал за ухом. - Все хотят! Вот вы пишете: женщина, бурундучок, солнышко… Хорошо… Это же можно в сборник «Юного натуралиста», например.
- Не хочу я в сборник с натуралистами.
- Тогда в «Медицинский журнал». Что-то вы там о поджелудочной писали… Боткинской больнице… Нет, – редактор заглянул в рукопись, – не Боткинской, кажется, Склифосовского...
- Простите, – перебила я его, – это, правда, литературная редакция? Я, вообще, туда попала?
- Туда, туда… Деньги у вас есть? Можно и малой кровью, в мягком переплете.
- Какой кровью? Чьей? - испугалась я. - В каком переплете?
- Мягком… Не понятно, что ль? Это будет дешевле.
- Вы что, хотите, чтобы я на свои деньги издавалась? – до меня, наконец, стал доходить смысл слов Ивана Ивановича.
- Конечно! Все так делают…
- Ну… Я не готова, – промямлил, в моем лице, начинающий писатель.
- Так идите и готовьтесь, – ласково так, по-отечески, почти прошептал Иван Иванович.
- Как готовиться? Рукопись же – вот она, у вас на столе… Готовая!
- А я вам говорю, редакционный портфель переполнен. План утвержден наверху. Хотите вне плана? Договоримся! – голос Ивана Ивановича обрел стальную твердость. – Готовьтесь, собирайте деньги. Соберете, тогда приходите. Тогда издадим. Обязательно!
- А как же мое мелкотемье: бурундучки, солнышки, любовь?
- Милочка моя, за ваши деньги любое мелкотемье издать можно. Было бы желание…
Я вышла из «биологического кабинета» с твердым убеждением больше никогда туда не возвращаться…