Высота

Александр Леонтьев
Чуть ли не каждую ночь мне снился один и тот же сон, будто подхожу я к перилам балкона, берусь за них рукой, а они ломаются, и я срываюсь и падаю, и кричу… а потом вдруг — раз — и начинаю парить над землёй, лечу сначала над городом, потом над рекой, а потом над садами.
Папа сказал, что это я просто расту. Может и так, но только высоты я боялся ужасно.
Вовка и Юрка всегда подначивали меня: катались на смотровом колесе и пальцем на меня показывали, а я даже на качелях-лодочках боялся. Но однажды всё изменилось…

В тот день Элла Сергеевна сказала:
— Дорогие ребята, поздравляю, вы успешно окончили четвёртый класс, а теперь каникулы!
— Ур-ра-а-а!!
Неслось эхо по всей школе.
— Ура! Ура! Ура!
Неслись мы с мальчишками со школьного двора.
— Айда на речку! — крикнул Юрка.
Забыв всё на свете, мы с радостным визгом помчались по склону к прибрежным ивам, побросали там школьные рюкзаки и с разбегу прыгнули в прохладную воду.

Мы купались недалеко от баржи, которая лежала на отмели; корма её высилась над водой, а внутри шуршала темнота.
Река разлилась, и течение было стремительное; мы заплыли далеко, чтобы не затянуло под днище, но течение нас упорно сносило к барже.
Поэтому мы поиграли в пятнашки у берега, это такая игра: нужно в воде догнать другого и коснуться его рукой, но вскоре нам всё надоело, и мы выбрались на берег и растянулись на горячем песке.
— Кайф! — счастливо засмеялся Юрка, откидывая со лба мокрые волосы.
Я взглянул на него, перевернулся на живот и улыбнулся, прислушиваясь к их голосам.
Они вспоминали наши вылазки, девчонок, подначивали друг друга.
Всё куда-то плыло, плыло в зыбких дрожащих золотистых бликах; тихо шелестела листва вербы над нами…

Вдруг я услышал:
— Сможешь нырнуть оттуда, а?
Вовка стоял у воды, показывая на корму баржи.

  — Ты что, вообще?! Там же течение, а на дне сваи, прыгнешь — и всё, — сказал я, отряхивая песок с лица.
— Тебя забыли спросить. Юрчик, как ты, рискнёшь, а?   
Я вскочил. Занозу под самый ноготь загнал мне Вовка.
Вовка подпрыгнул, ловко передразнив меня, и расхохотался:
— Что, боягуз, рилэкс, без сопливых обойдёмся!
Ух, и разозлился же я! 
— Тринди, тринди, свистун, на спор я прыгну!
Я подскочил к нему и стал рядом.
Смешно мы выглядели: оба — белые, как сметана, волосы после купания — торчком.
— Эй, а ну кончайте! — крикнул нам Юрка.
Но мы уже понеслись к барже.

Вовка опередил меня. Он подпрыгнул, уцепился за борт, подтянулся на руках, и мы услышали его возглас:
  — Ой, накалилась, как на сковородке! А вот здесь нормально, — послышалось там, где ива нависала над палубой.
Вскоре мы втроём стали взбираться на корму; подъём становился всё круче: пока мы вскарабкивались, я поцарапал себе колено о сварной шов.

Первым свесился с борта Юрка и восхищённо воскликнул:
— Ух, ты, ну и высотища!
Высота была не меньше трёх этажей, это уж точно. Когда я посмотрел вниз, у меня закружилась голова, и я пожалел, что поспорил.
Течение бурлило под днищем, с шумом разбиваясь о якорный трос, натянутый, как струна.
  — Вот это да! — воскликнул Вовка, смотрите, вон наш дом.
На берегу, ниже по течению, стояла наша девятиэтажка, за ней виднелось смотровое колесо, а на дальнем берегу длинной жёлтой полоской протянулся пляж, откуда слышались крики и смех, доносилась музыка. 

  — Да-а, высоко, — опасливо протянул Вовка. — Ладно, забудь, я пошутил, — повернулся он ко мне.
Но я не слышал его.
Я зажмурился, открыл глаза, — и всё теперь видел ярко и чётко, как на дисплее, и даже лучше, будто в голове у меня зажглась яркая-яркая лампочка и всё вокруг осветила необычным светом…
По реке носились с рёвом моторные лодки и катера, вдалеке у гребной базы показался караван лодок, они двигались клином по направлению от нас. Блеснула на солнце лопасть весла, потом вновь…

— Спускаемся! — предложил Юрка.

Мелькнуло ещё его бледное лицо. Я шагнул вверх и взмахнул руками, стоя на краю борта, — шумел ветер в ушах; меня качнуло назад, но я уже прыгнул и полетел, рассекая телом упругий воздух.
Я летел, а где-то гасли отчаянные возгласы Юрки и Вовчика.

Мне повезло, ведь я же лёгкий, — миг голубой сменился зелёным жаром, — полыхнуло глубиной с пузырями, а потом меня развернуло и понесло течением.

Я рванулся к свету, и свет меня вытолкнул, как поплавок, и я вдруг стал на ноги, а там глубина по грудь, смех, да и только. Да, сначала понесло, а когда вынырнул, хотел кричать, что тону, а потом раз — и встал на ноги.
Смотрю, а Юрка с Вовкой гоняют по палубе, чего-то кричат, меня ищут, совсем запыхались, вот умора!
Ну, вылез я тихонько на берег, спрятался за тополем. Пусть, думаю, теперь помаются, нечего меня дразнить. А потом жалко их стало, ведь друзья же. В общем, позвал я их.
Ух, как они радовались, вы бы знали! Они так тискали меня, обнимали, даже папа так крепко не обнимает, когда из рейса приходит.

Вовка потом предложил мне сидеть с ним за одной партой, где все отличники сидят. Но я не захотел, зачем? Ведь мы же и так друзья. Я ему так и сказал, мол, без обид, но мне на последней парте удобней.

Да, но главное, что теперь я и на смотровом колесе катаюсь, и легко бегу по хрупкому высокому мосту через речку. Доски шатаются, вот-вот рухнешь в водоворот, но нет — теперь я лечу над мостом, и даже по крыше с мальчишками лазаю, если открыт люк на крышу, конечно.

Да, а иногда я даже подхожу к самому краю крыши нашей девятиэтажки, а Вовка с Юркой бояться, почему так, не знаю, ведь они же всегда такие смелые были.
А я люблю там стоять на краю и смотреть, как пыхтят буксиры в порту.
Cмотрю, какая красота дивная вокруг: наш белый город, и серебристая река, и синеющий лес вдалеке, и сады, которые ещё полнятся белым и розовым цветом, и оранжевый шар солнца, который опускается в дымный фиолет за рекой, да… И я парю в небе над всей этой красотой. И мне так хорошо, что я чуть не плачу, честное слово. Да, стою, глотаю сухой комок в горле, не могу переглотнуть.
Что со мной? Может, как говорит папа, я просто расту, но теперь быстро-быстро, не только во сне, ночью, но и днём. Я не знаю.
А ведь это, наверное, так здорово быть взрослым! Ах, поскорее бы, поскорей.