Каждое утро, когда я просыпаюсь, я вижу, как в темном окне светится звёздочка, прямо слева, возле маминого клоуна, в синем комбинезоне и золотистом колпаке.
Сейчас зима, и вставать совсем не хочется. Я слышу, как шаркает в гостиной своими большими тапками папа, как гремит на кухне посудой мама, и закутываюсь сильнее в одеяло. Мне тепло и хочется ещё полежать, вспоминая мою любимую страну Гагарию.
Звёздочка мигает сквозь синеющее окно, а клоун улыбается мне своими красными, раскрашенными губами.
— Ты, мой клоун, — говорит мне мама. — Раньше был папа, а теперь ты.
— Нет! — восклицаю я. — Я не клоун — я балерина.
Я слышала, как вчера Светлана Александровна говорила маме: «Понимаете, у неё слабая «выворотность», и ещё она слишком стесняется. В зале у неё всё получается, а когда начинается репетиция, она сразу тушуется, прям не знаю, что делать».
Мама вздыхает и говорит: «Ну, может, со временем она разовьётся».
— Может, посмотрим, — говорит Светлана Александровна и пожимает плечами.
Обидно мне всё это слышать, честное слово. Ведь я так стараюсь.
И хотя я начала заниматься балетом прошлой осенью, когда пошла в первый класс, я уже многих «обскакала», как говорит папа. Кто-то перестал ходить, кто-то так и ходит в младшую группу. А я уже в средней, и у средней планки стою. Но других берут в спектакли, а меня — нет. Это потому, что я сильно волнуюсь, хотя у меня и растяжка лучше, и спина, и шея, и фигура — балетные.
Так сказала тётя Наташа, папина знакомая, а её дочка уже кончила балетную школу и уже танцует в театре. Я тоже так хочу.
Недавно я должна была играть гусеницу. Нас там несколько: и Вика, и Марина и я. Ходишь под зелёным покрывалом с головой гусеницы по сцене, только ноги видны и всё. Но меня так и не взяли на роль. Почему, не знаю. Взяли Вику Родзянскую. А Вика — ленивая, и двигается никак, но её взяли. А она совсем не старается, ей всё равно.
Она мне так и сказала:
— Мне всё равно. Я не хочу сюда ходить. Я рисовать люблю больше.
Я тоже рисовать люблю. Но балет мне даже снится. И папа говорит, что я даже во сне поднимаю ноги, как в танце.
Папа даже беспокоится очень. И просит маму узнать, нормально ли это.
Когда меня не взяли на гусеницу, я очень расстроилась. А папа заметил это и сказал, чтобы я меньше старалась. Когда он мне говорит такое, у меня даже слезы из глаз, и я кричу ему: «Как, как я добьюсь чего-то, если я не буду стараться!?»
А он говорит:
— Твоё всегда легко и всегда будет с тобой, и от него на сердце тепло.
Боже! Папа такой глупый, он так меня раздражает. И маму тоже, когда говорит такое. Мне даже хочется шлёпнуть его по попе, честно! Ну, как он не понимает, что мне это надо. Я каждый день вижу себя на сцене «лебедем», да.
Когда я посмотрела в Интернете «Лебединое озеро» с Майей Плисецкой — потом не могла уснуть, так сильно мне понравилось, разнервничалась и наелась шоколаду, этих Киндеров, ну, вы знаете. Мне нельзя, но я их как-то припрятала, вот и бегала, ела тайком, — у меня ещё так ацетон поднялся, что врачи ночью приезжали, укол делали.
Папа ещё ругался, очень. И кричал, что это всё от балета, и не верил, когда я призналась, что много шоколада съела в тот вечер.
Да, «Лебединое озеро» мне часто видится. И как я танцую, кружусь, делаю фуэте, и подпрыгиваю, и лечу над сценой в огнях звёздочек…
Когда мне папа говорит такое, ну, про это «легко», мне обидно, ну, как он не понимает, что я очень хочу на сцену.
— Я ему так и говорю: «Я хочу».
А он только пожимает плечами.
И мне его даже укусить хочется. И я гоняюсь за ним, и хватаю за руку, или запрыгиваю на колени, обнимаю, кусаю его за щёку или за шею, так легонько, не по-настоящему. Хочу, чтобы он знал, что для меня это важно.
Но он только отбрыкивается и шутит, падает на пол с дивана. А я запрыгиваю сверху и мутузю его, потому что папа моя любимая игрушка.
Да, папа, моя любимая игрушка…
Мы играем с ним в куклы, ни с кем я так не играю.
Вот, кажется, идёт мама, сейчас начнёт будить меня, а я притворюсь, что ещё сплю.
Звездочка мигает на небе, а окно уже не синее, а голубое. И всё больше света в окне. И ещё сорока трещит на дереве, вот, тоже мне — трещотка ещё.
— Котя, Котенька, — вставай моя хорошая, поднимайся. Вставай, а то опоздаешь, у тебя первый урок математика.
Мама отдёргивает шторы, звёздочка моя едва-едва светится. Но она ещё рядом со мной, и всегда будет, наверное. И в моей Гагарии тоже. Да, там тоже она будет со мной.
— Мама, я не хочу идти в школу, — говорю я вдруг.
И мама удивленно смотрит на меня.
— Как не хочешь? У тебя же контрольная по математике.
Лучше бы она этого не говорила.
— И еще труд, и физкультура, и пение. Какую кашу тебе приготовить: жёлтую или овсянку?
— Жёлтую.
— Ой, кукурузная, кажется, закончилась.
Я поднимаюсь и вижу, что звёздочка моя почти растаяла, вот — ещё раз вздохнула — и её уже нет.
— Быстрее, доченька, а то опоздаешь…
Как не хочется идти в школу… Правда, там есть подружки, и еще Лёва, новенький, в этом году только к нам перевёлся.
Он так странно ведёт себя, не дерётся, не носится в классе, как другие на перемене, а сидит, играет на телефоне, и смотрит так странно, глаза у него синие, большие, нарисовать хочется, обязательно нарисую. Да, и ещё он немного смешной, и фамилия у него смешная — Кукушкин. Над ним все подхихикивают, — а я нет!
Все мальчишки — дурилы — орут, что самая красивая в классе Лорка Ницевич, хотя, что в ней особенного?! Ну, носится вместе с мальчишками и ещё может треснуть книжкой по голове. Да, все орут, а Лёвка молчит, своими делами занимается.
А ещё сегодня урок физкультуры. А я бегаю быстрее всех, даже мальчишек! Пусть эта Лорка посмотрит. Правда, меня она не задирает. Да, но пусть посмотрит.
Ну, вот, опять эта овсянка, со стручками. А я от них давлюсь, и глотаю кашу быстро, зажмуриваясь, до слёз…
Звёздочки моей уже нет, только розовый свет в окно, много света, и ещё коты орут, и баба Валя, соседка, уже кормит их, и зовёт своего любимого: «Беня! Беня!»
А я зажмуриваюсь и вижу много звёзд вокруг, и большой зал полон публики…прыжок — и я полетела.
Опять пришла мама, сейчас торопить будет. Зима. Выходить не хочется.
***
На математике я что-то пишу, наверное, правильно.
Лёву посадили на последнюю парту, прямо за мной. Он совсем не старается, сразу видно. А у нас все стараются, хвастаются оценками, и я тоже.
Вот и физкультура, смотрю, все собрались вокруг Лорки — шушукаются. Чего, спрашивается? А, ну их.
Переодевшись в спортивный костюм, я начинаю разминаться и делаю фуэте, так просто, от нечего делать, вовсе не воображаю, честно.
А эти шушукальщицы затихли, смотрят на меня. Пусть смотрят, не жалко.
И вдруг слышу голос за спиной: «Ты — настоящая звёздочка!»
Оборачиваюсь, Лёвка стоит, улыбается, даже бросил переодеваться.
Как здорово! Я так счастлива! Зима — лучшее время года! А гусеницу пусть Вика играет — мне всё равно! И пусть говорят, что Лорка самая-самая… На сердце ведь так тепло и легко. Да, очень! Но папе я не скажу об этом. Нечего, — а то зазнается ещё.