— Старпома срочно ко мне, — поскольку капитан Чарнота использовал громкоговорящую связь, было ясно, что дело не терпит отлагательств. Траулер дозаправлялся от танкера уже второй час. Чтобы не терять время, Чарнота распорядился выкинуть трал, а чтобы из танкера не было заметно тяги, «Свердлов» дорабатывал двигателями.
Рыбы было мало, и после дозаправки придется идти ближе к берегу, план не выполнялся, а тут еще это….
—Где вас носит,— нарочито вежливо осведомился Чарнота у запыхавшегося Рылова, — Павел, я спрашиваю, вы что нибудь слышали про второй трюм?
Рылов неопределенно покачал головой, показывая, что он конечно что-то слышал, но точно определить предмет раздражения капитана ему не удалось.
— Ну что вы строите из себя скум-си-си,—начал выходить из себя Станислав Чарнота, — вы ни черта не знаете, проводите время в обществе поварихи или уже до докторши добрались? Тянете свои когтистые лапы к этой матрешке и не отвечаете на поставленный вопрос.
— Сейчас все разрулим, капитан, — Рылов осторожно прикрыл дверь каюты. Уже было слышно, как он вызывает Кравчука и Гоцмана на лестницу ко второму трюму.
— Играет на аккордеоне?—переспросил Чарнота, все это время он держал включенным микрофон внутренней связи с боцманом Семеновым.
—Открывайте люк и задержите его. И без фокусов там, хорошо? Рылов сейчас подтянется. Никакого насилия и мордобоя, вы слышите? Свяжете его, только, если совершенно необходимо и ко мне. Ну конечно! Возьмите веревку или простыню! Сами соображайте!
—Что? Аккордеон?- Чарнота округлил глаза, — что за идиотский вопрос, Семенов? Аккордеон тоже ко мне.
Чарнота нажал на кнопку машинного отделения,—Выбирайте трал!
— Мало рыбы, капитан, плохо тянет, — послышался голос старшего механика.
— Слушайте, Куприянов, выполняйте приказ, — прошипел Чарнота, —когда мне нужна будет ваша консультация я к вам обращусь.
Из капитанской рубки он уже явственно видел черный купол дождя на горизонте. Через пол часа начнет качать, из танкера увидят трал и доложат о нарушении правил в офис.
В офисе Чарноту не любили, но улов у него был стабильный, придраться было не к чему, да и заменить некем. Директор ПромБалтКома Аркадичка, побаивался Чарноту. В прошлом году один из матросов ударил товарища вилкой в живот. Как назло у судового медика в этот день случился приступ белой горячки. Капитан Чарнота и старпом Рылов самостоятельно сделали операцию в 5-бальный шторм, но не доложили об этом наверх. Чарнота был лишен годового бонуса, а Рылов ограничился устным выговором. С этого времени Стас общался с Аркадичкой только официальным тоном, совершенно прекратил писать отчеты, а об улове докладывал коротко, тихими и страшными словами.
— Капитан! — захрипела рация. В трюме что-то скрипело и перекатывалось, в отдалении был слышен был голос Рылова и звуки аккордеона,—он говорит, что он - матрос линейного крейсера «Максим Горьк..»,—боцман похоже споткнулся, Чарнота расслышал приглушенное нецензурное слово.
Вода потемнела, ветер усиливался. Судовой механик отсоединил шланг и танкер уже ушел на дозаправку другого траулера. Чарнота прикинул, что в трале не менее пяти тонн рыбы. Это, конечно, было совсем немного, сейчас начнет качать, но улов все равно будет сортироваться на открытой палубе. Через час обработанная рыба в корзинах начнет подаваться во второй трюм и укладываться на лед.
А там еще сидит этот чертов аккордеонист.
—Взяли без боя, — снова проснулась рация, на этот раз это был Рылов, — куда его, прямо в рубку?
—Во второй кубрик. Гоцман пусть с ним посидит, я сейчас, — «капитан имеет право задержать и изолировать до прихода в отечественный порт пассажира, действия которого не содержат признаков уголовно наказуемого деяния, но угрожают безопасности судна или находящихся на нем людей и имущества». Это правило Чарнота выучил очень хорошо в девяностые. Тогда он подрабатывал на больших прогулочных яхтах и катерах и прекрасно знал, что делать с дебоширами.
— Штурмана в рубку,—Чарнота помял лицо и подумал о бутылке коньяка в сейфе.
—Станислав Иванович,— Парасюк подложил мне на шконку морскую черепаху с трала, — вдруг сказал рулевой.
— Трое суток гауптвахты,—Чарнота уже закрывал болтающуюся под качкой дверь,— черепахе. А тебе еще час руления, за разговоры и отсутствие чувства юмора.
Иногда он представлял темно-синий гобелен, развешанный на верхней палубе. На нем проглядывают рисунки вымерших птиц, рыб и неумело нарисованные фигурки людей, забрасывающих сети в море. Вечером, каждый из членов команды оставляет на гобелене значок из черного серебра, если прошедший день был неудачный. К концу рейса гобелен представлял бы из себя сплошную серебряную кольчугу. Часть значков упало бы на палубу, оставив косые рваные дырки. Впрочем, это была всего лишь метафора, часть мироощущения: радость всего лишь болтается на поверхности воды легким пластмассовым поплавком, а грусть медленно и уверенно ложится на дно души, а потом так же медленно вымывается тяжким течением.
—Линейный крейсер «Максим Горький» передан на слом в 1959 году,— Чарнота еще полистал Интернет на мобильнике, помял лицо и внимательно посмотрел на аккордеониста, — вы не производите впечатление сумашедшего, Душин, но все что Вы тут излагаете говорит мне о том, что Вас нужно передать в психиатрическую лечебницу.
— Я сам не понимаю как так получилсь, — Петр Душин был совершенно искренен и спокоен. Рылов вопросительно смотрел на Чарноту. Гоцман держал на весу старый аккордеон с чернильной надписью «Валентина» на панели и беззвучно перебирал клавиши.
— Крейсер напоролся на мину около маяка, —Душин перевел дыхание, — носовую палубу всю разворотило.
— Все правильно, — подтвердил Чарнота, все еще листая Интернет,—23 июня 1941 года, так?
—Меня ранило, в живот осколком, — кивнул Душин и посмотрел на Гоцмана, — поаккуратнее с инструментом! Положил бы ты его на банку, а? Он задрал поношенную клетчатую рубашку и показал серповидный шрам на животе
— Заросло. Конечно, семьдесят лет прошло, — сыронизировал Чарнота.
—Да нет, не заросло, — вздохнул Душин, — убило меня тогда. Кишки наружу. До рубки меня Дорофеев еще живого дотащил, а потом я умер. Дорофеева убило, второй миной.
— Мы встретились потом, но у него своя дорога была, а у меня своя. Я его поблагодарил и ушел.
—Это правильно, — подыграл Чарнота, — такое дело, — и подтолкнул Гоцмана,—положи баян на полку.
Душин огляделся. Он теперь выглядел немного растерянным.
— Мне сказать вам что-то надо, а что не знаю. Когда играю, чувствую, а словами выразить не могу.
Водоворот сознания Чарноты крутился вокруг идеи, что забывать ничего нельзя, тем более слова, сказанные о смерти. С другой стороны разум подсказывал, что практичнее забыть. Затолкать это куда-нибудь поглубже.
Качка усилилась.
Похоже я недооценил шторм, — подумал Чарнота.
— Что кислые такие? Еще качать по-настоящему не начало,— усмехнулся Чарнота,— Три Сильвестра из Одессы и Сталлоне из вагона, — он кивнул на Душина,— идите сгушенки поешьте может полегчает
Печали в душе было явно больше чем злости. На секунду ему показалось, что он рассмотрел затаенные узоры, возникающие вокруг аккордеона, но лампа в кубрике закачалась сильнее, и странные слова «Яшгород» и «Шишиа» зазвучали у Чарноты в голове.
Переливающийся и уходящий в яркоголубое с серебром небо русский город называется «Яшгород». Чарнота явственно увидел зеленосерые, почему-то не золотые, но от этого еще более ослепительно-прекрасные купола.
— Какое небо в раю? — подумал Чарнота, —ведь рай это и есть небо.
— Лево руль, держать 182, право не ходить,— Чарнота отдал приказ рулевому. Рация захрипела в ответ, повторяя команду
— Здесь русские солдаты, матросы, офицеры с войны, — сказал вдруг Душин, - потому и купола такие. Это цвет военной формы 1941 года, смешанный с аквамарином, морской бирюзой и бледно-золотистым. Так Дорофеев просил- цвет войны и цвет счастья. Его послушали.
— Там внутри нет ничего, ни образов, ни иконостаса, — Душин перекрестился.
— А что же там? — Чарнота уже был совершенно серьезен.
— Победа,— сказал Душин, — и еще что-то, я не могу обьяснить. Когда окажешся там, сам поймешь.
Господи, сегодня ж Рождество, — вспомнил Чарнота.
Рылов подтолкнул Гоцмана, — вахта у тебя закончилась? Иди поспи, мы тут без тебя разберемся.
— Погоди, у меня за сейфом бутылка коньяка. Принеси там не закрыто, —Чарнота похлопал Гоцмана по плечу, — а впрочем нет, я сам. Иди спать. Завтра тяжелый день.
— Петр тебя зовут? — Рылов, одел ремни аккордеона и взял несколько аккородов,— это наш капитан, Станислав Иванович Чарнота.
Тяжелый трал набитый салакой, напоминаюший огромный перевитый жилами кокон, был уже на кормовой палубе второй час. Разгружать в такую погоду было невозможно. Когда траулер зарывался носом в воду, по корме прокатывалась волна такой силы, что нескольким остававшимся на корме матросом пришлось привязать себе к поручням.
Они уже заканчивали закреплять трал, чтобы он удержался во время штормовой погоды. Впрочем, в случае усиления шторма до 8 баллов для сохранения остойчивости трал придется открыть и рыбу постепенно смоет в море.
— Эти бокалы достались мне от деда, Ивана Чарноты. Куплены они в тридцатых годах, узнаешь? — теперь Чарноте было уже не так важно, сумашедший Душин или действительно отправлен Иисусом с посланием человечеству. В конце-концов на данный момент это не имело значения.
Он смотрел в бездну, бездна, как ей и положено, с интересом смотрела на него в ответ, и он ничего не имел против этого. И даже, если пылающая гроза за горизонтом сожмет траулер в комок металлолома, это ровно ничего не изменит.
Волчий крюк, свастика, скотобойня, мясобойня, S-нож, электросмерть тоже существовали, и мир не смог бы без них переворачиваться так как он переворачивается сейчас, но было ли это правильно? Скорее всего нет. А почему же так? Только солдаты русского города «Яшгород» в раю знали ответ на этот вопрос.
Чарнота запросил у штурмана координаты
— Как раз над этим местом проходим, — Чарнота поднял бокал, — помянем линейный крейсер Максим Горький.