Мечта Александра, что между ним и Левушкой может установиться тесная братская дружба, что он может стать поверенным его дел и мыслей, не осуществилась. Бесхребетный, непоследовательный в мыслях и делах, тот обладал жаждой славы, такой же, как у брата, и тоже пытался писать стихи. Желая похвастаться, отправил их Александру в Кишинев. Но тот его разочаровал: «Благодарю тебя за стихи; более благодарил бы за прозу. Ради Бога, почитай поэзию – доброй, умной старушкою, к которой можно иногда зайти, чтоб забыть на минуту сплетни, газеты и хлопоты жизни, повеселиться ее милым болтаньем и сказками; но влюбиться в нее – безрассудно… Если ты в родню, так ты литератор (сделай милость, не поэт)». - Прямо не смог сказать, что стихи тому не даются. Лев затаил обиду.
Старший брат, в этом же письме, просил писать ему по-русски, чтобы «не дать ему забыть русскую азбуку». Но младший продолжал с ним, в редких и коротких ответах, изъясняться то на полурусском, то на полуфранцузском языке. Поэтому, в следующем году, Александр опять его упрекает: «Сперва хочу с тобой побраниться; как тебе не стыдно, милый, писать полурусское, полуфранцузское письмо, ты не московская кузина». - Этот упрек, а также нарекания в том, что его письма коротки, Льва совсем расхолодили, и он перестал отвечать. На что старший брат опять ему пеняет в следующем своем письме, что «болтливость братской дружбы была бы мне большим утешением...»
Но Лев упорно молчит полгода. И Александр идет на попятную: «Ты на меня дуешься, милый, нехорошо. Пиши мне, пожалуйста, как тебе угодно; хоть на шести языках; ни слова тебе не скажу – мне без тебя скучно».
Младший брат отвечал на три-четыре письма брата от силы один раз. Поэтому забывал, о чем старший брат просил в своих письмах. Особенно того интересовали вопросы о литературных делах в Петербурге, а конкретно - о литераторах. И естественно, о нем самом. «Пиши мне новости литературные; что мой «Руслан»? не продается? Не запретила ли его цензура? Дай знать… Если Слёнин купил его, то где же деньги? А мне в них нужда...» - Не знал, что его нужды никогда не признаются братом стоящими внимания.
Однажды Александр разоткровенничался с ним и отозвался о стихах Плетнева так: «Вообще, мнение мое, что Плетневу приличнее проза, нежели стихи – он не имеет никакого чувства, слог его бледен, как мертвец». - Лев, недолго думая, показал это письмо единственному издателю брата и молодому литератор. Петр Александрович обиделся и перестал отвечать опальному другу.
Поняв в чем дело, Александр, не сдержавшись, набросился на Льва: «Если бы ты был у меня под рукой… то я бы тебе уши выдрал. Зачем ты показал Плетневу письмо мое? В дружеском обращении я предаюсь резким и необдуманным суждениям, они должны оставаться между нами – вся моя ссора с Толстым происходит от нескромности князя Шаховского…» - Поэту пришлось оправдываться перед Плетневым, благодаря бездумности и неумения родного братца держать язык за зубами.
Их переписка текла вяло – письма все писал старший брат, а Лев удосуживался отвечать очень редко, выполняя, через пень колоду, его литературные поручения и просьбы. Других помощников у него не было. И Александр ему перестал писать так часто и чистосердечно, как делал раньше.
Но последние действия Льва его так вывели из себя, что он не смог сдержаться в апреле 1824 года.До него дошло, что тот читал в обществе еще не напечатанный его «Бахчисарайский фонтан». «Плетнев пишет мне, что Бахч. Фонт. у всех в руках. Благодарю вас, друзья мои, за ваше милостивое попечение о моей Славе. Это разбой! Решено: прерываю со всеми переписку – не хочу ни с кем иметь ничего общего!.. – Но тут же остыл и пожаловался: - Пиши мне! Ни ты, ни отец ни словечка не отвечаете мне на мои элегические отрывки – денег не шлете, а подрываете мой книжный торг. Куда как хорошо!».
Опять стал писать брату пространные письма обо всем, особенно - о литературе. И ждал от него толковых ответов. Но Лёвушка, как всегда, тянул с ответами. Писать письма не любил, в чем признавался Сергею Соболевскому: «Отвечать мне на все письма, или сослать меня на каторгу: для меня почти одно и то же…» Ему же – в другом письме и - позже , писал: «Не взыскивай на меня, что я не пишу тебе по три месяца, ты знаешь мою лень, она из меня делает черт знает какую скотину». - Однако, признавая за собой такие черты, ничего не менял в себе.
Раздражение старшего брата подвигло Льва ответить ему в июне 1824 года, где сообщал о том, как бранился с Булгариным - тот в своей «Северной пчеле» напечатал заметку о высокой цене на изданные сочинения Александра «Литературные листки». На что старший брат посоветовал не обращать на это внимания. Но на просьбу Льва сообщить подробности о новой главе «Евгения Онегина» так отговорился: «Ты требуешь от меня подробностей об «Онегине» - скучно, душа моя. В другой раз как-нибудь. Теперь ничего не пишу…» - Больше ему не доверял.
Стараниями князя Воронцова, новороссийского губернатора, Александр был выслан из Одессы в новую ссылку - в Михайловское,где в это время с родителями жил, вновь не у дел, Левушка. Александр прибыл туда 8 августа 1824 года. Братья, живя бок о бок, опять сблизились и стали весело проводить время с барышнями из Тригорского, волочась за ними и дурачась.
Знаменитая ссора, убившая старшего брата – из-за согласия Сергея Львовича осуществлять за ним надзор, и которая развела их на два года, случилась при Льве. Но он никак не выразил своего отношения к случившемуся, но, уехав в Петербург с родителями в начале ноября, сообщил Жуковскому, что Александр в этой ссоре виноват не меньше. И друзья старшего брата приняли сторону их отца, пышущего праведным гневом на старшего сына "за непочтение"
В ноябре 1824 года приступивший к работе в Департаменте духовных дел Лев, благодаря хлопотам Тургенева А.И., умудрялся ничем не заниматься, вызывая нарекания. К этому времени ему, веселому, ветреному, пустому человеку, было уже 19 лет. Побывав в трех учебных заведениях, он ни одного из них он не окончил. Родители даже с ним, как казалось ему, были прижимисты. И он пытался урвать комиссий от опального брата, дела которого он, худо-бедно, выполнял.
Но Лев с деньгами расправлялся с деньгами быстро и беспечно. И продолжал читать везде новые произведения, доверенные ему Александром: то - для переписки, то - для определения их к издателям... Это был неисправимый и ленивый бездельник, от которого старший брат упрямо пытался добиться деловитости, обманутого восхищением, с которым младший брат бросался на его стихи.
Полушутя, вскользь, в письме князю Вяземскому, еще 10 октября 1824 года, Александр упоминает об этом: «Брат очень забавен и очень юн. Он восторгался моими стихами, но сам я ему надоел». - Никак не мог понять, что тот восторгался, чтобы декламировать их везде, где его будут слушать - пользовался тем, что брат - невыездной.
Скоро Александр получил письмо, где Лев признавался, что тяготится работой в Департаменте духовных дел и хочет подать в отставку. Старший брат всполошился: «Ради бога, погоди в рассуждении отставки... Просьбу твою могут почесть следствием моего внушения…» - Помнил, как отец его обвинял, что он оказывает на них, Олю и Льва, плохое влияние!
Лев оставался на работе. Но продержался в Департаменте до 26 июня 1826 года, продолжая бездельничать.Но кое -как выполнял поручения Александра: снабжал его всем необходимым, согласно спискам, составляемым братом в Михайловском. Но Лев о книгах постоянно забывал, в отличие от вина, которого любил сам. И старшему брату приходилось напоминать о нужных ему, очень! книгах - из одного письма в другое…
Боясь скомпрометировать друзей своими письмами, Александр им не писал, а в Лёвушке нуждался. Потому и делился с ним своими планами, взглядами, растолковывал политику и литературу. Однажды в сердцах он намекнул, что хочет бежать за границу: «Пусть оставят меня так, пока Царь не решит моей участи. Зная его твердость и, если угодно, упрямство, я бы не надеялся на перемену судьбы моей, но со мной он поступил не только строго, но и несправедливо. Не надеясь на его снисхождение, надеюсь на справедливость его. Как бы то ни было, не желаю быть в ПБ (Петербург), и, верно, нога моя дома уж не будет…» - это, как и его неизданные еще стихи, стало достоянием общих знакомых, а от них с завидной скоростью распространилось по всему Петербургу в перевернутом виде - как мечта о побеге.
Еще в ноябре, когда Лев уезжал из Михайловского - после той его ссоры с отцом - Александр вручил брату рукопись первой главы «Онегина» и «Разговора книгопродавца с поэтом», чтобы тот их переписал, а после о печати сговорился с типографией. Одновременно просил и о подготовке издания первой книги своих стихотворений, о чем давно и неоднократно просил. Но Лев дело тянул и тянул.
И уже в середине марта 1825 года Александр слезно взывал к нему: «Брат, обнимаю тебя и падаю до ног. Обнимаю также и алжирца Всеволожского (у кого находилась тетрадь со стихами -А.С.). Перешли же мне проклятую мою рукопись – и давай уничтожать, переписывать и издавать. Как жаль, что тебя со мною не будет! Дело бы пошло скорее и лучше. Дельвига жду, хоть он и не поможет. У него твой вкус, да не твой почерк».
Но брат был сыном своего отца и племянником дядюшки – любил не менее их рыскать по городу с новостями и новыми стихами брата… Потому - об «Онегине» уже говорили все и ждали его выхода с нетерпением. Левушка же, с рукописью знаменитого брата в кармане, был всюду желанным гостем, и упивался салонными успехами. Только спустя шесть лет Александр узнал о происходящем тогда.Получил письмо от Федора Глинки о том времени: «Мы слушали живое стереотипное издание творений ваших – вашего любезного братца Льва Сергеевича… Он прочитывал от доски до доски целые поэмы ваши наизусть с величайшей легкостью и с сохранением всех оттенков чувств и пиитических красот...»
Так, благодаря неразумному брату, неизданные стихи Александра расходились в списках по всей России… Левушка же, не смущаясь, продолжал беспечно расточать чужие стихи, а значит – и его деньги, путая все расчеты. Лев так долго не сдавал «Онегина» в цензуру, что Александр потерял терпение и написал Дельвигу: «Скажи Плетневу, чтоб он Льву давал из моих денег на орехи, а не на комиссии мои, потому что это напрасно. Такого бессовестного комиссионера нет и - не будет!».
Разгневавшись не на шутку, написал и Льву: «Я на тебя полагался как на брата, – между тем год прошел, а у меня ни полушки. Если б я имел дело с одними книгопродавцами, то имел бы тысяч 15. Ты взял от Плетнева для выкупа моей рукописи 2.000р., заплатил 500, доплатил ли остальные 500? и осталось ли что-нибудь от остальной тысячи? Я отослал тебе мои рукописи в марте – они еще не собраны, не цензированны. Ты читаешь их своим приятелям до тех пор, что они наизусть передают их Моск.(овской) публике. Благодарю. Дельвига письма до меня не доходят. Издание поэм моих не двинется никогда. Между тем я отказался от предложения Заикина. Теперь прошу, если возможно, возобновить переговоры. Словом, мне нужны деньги или удавиться. Ты знал это, ты обещал мне капитал прежде году – а я на тебя полагался. Упрекать тебя не стану, а благодарить, ей Богу, не за что. - И в конце письма вопрос: - Заплочены ли Вяземскому 600?» . – Нет, они не были уплачены: Лев их промотал.
Он, как посредник, помощник в литературных делах, больше не подходил, что, наконец, понял и старший брат. Лев был ветрен, легкомыслен, необязателен, бессовестен, и был подвержен мотовству того, что ему не принадлежит.
Оба не знали, что слова старшего брата о том, что ему «нужны деньги или удавиться», послужили поводом к распространению новых слухов о намерении Александра бежать за границу. Воейкова, постоянным посетителем которой был Лев, писала Жуковскому: «Милый друг! Плетнев поручил мне отдать тебе это и сказать, что он думает, что Пушкин хочет иметь 15 тысяч, чтобы иметь способы бежать с ними в Америку или Грецию. Следственно не надо их доставлять ему. Он просит тебя, как единственного человека, который может на него иметь влияние, написать Пушкину и доказать ему, что не нужно терять верные 40 тысяч — с терпением. Ежели Плетнев продаст сам все поэмы вместе, то может иметь 40 т.».
В ноябре 1825 года Александр, скрепя сердце, пишет оправдательное письмо князю Вяземскому: «…думал, что ты давно получил от Льва Сергеича 600 р., украденные Савеловым – узнаю, что Лев их промотал; извини его и жди оброка, что соберу на днях с моего сельца С.-Петербурга». - Он шутил горько. А по имени и отчеству он, не замечая за собой, всегда называл из родных и близких тех, кого уже не уважал. - Долг, так долго мучивший его, князю был уплачен Плетневым - из денег, вырученных от продажи сборника «Стихотворения» - только 31 марта 1826 года.
Из-за стыда, испытываемого каждый раз, благодаря необязательности брата, к Александру пришло прозрение. И он написал ему гневное письмо, где все вещи назвал своими именами. Плетнев, который узнал обо всем из его же писем, в июле 1825 года ему пеняет: «Льву я не показывал твоих последних двух писем и не говорил, что ты писал ко мне. Он, может быть, по молодости лет, и рассеян, но тебя очень любит. Твое ожесточение огорчило бы его. Что ж за радость мне быть причиной вашей ссоры, которая произошла от недоразумения? Напиши ему».
Но Александр сообщает Дельвигу: «С братом я в сношения входить не намерен. Он знал мои обстоятельства и самовольно затрудняет их. У меня нет ни копейки денег в минуту нужную, я не знаю, когда и как я получу их. Беспечность и легкомыслие эгоизма извинительны только до некоторой степени. Если он захочет переписать мои стихи, вместо того, чтоб читать их на ужинах, и украшать ими альбом Воейковой, то я буду ему благодарен, если нет, то пусть отдаст он рукопись мою тебе, а ты уж похлопочи с Плетневым».
Петр Александрович Плетнев продолжает его уговаривать 5 августа 1825 года: «Сделай милость, заключи мировую с Лёвушкой. Он ничего не знает и, в надежде, что ты с ним по-прежнему, отшучивается, когда ему говорю, как он «спешит» перепискою разных стихотворений. Прикрикни на него по-старому — и он разом отдаст мне тетрадь, готовую для Цензора». - Но отношения братьев настолько испортились, что тот не захотел «прикрикивать».
Легкомысленный Лев 10 ноября 1825 года все же выговаривал С. А. Соболевскому, который отдал стихи Александра, без спроса, в журнал Полевого «Московский телеграф»: «Ты меня против брата поставил в очень неприятное положение. Теперешние наши отношения, тебе неизвестные, требуют чрезвычайной деликатности, а ты заставляешь меня ее нарушать». – И размолвка между братьями, которая сильно огорчала их друзей, продолжалась, несмотря на старания тех наладить их отношения.
Так, в декабре 1825 года поэт Евгений Боратынский писал Александру: «За что ты Лёвушку называешь Львом Сергеевичем? Он тебя искренне любит и, ежели по ветрености (в чем) как-нибудь провинился пред тобою - твое дело быть снисходительным. Я знаю, что ты давно на него сердишься, но долго сердиться нехорошо. Я вмешиваюсь в чужое дело, но ты простишь это моей привязанностью к тебе и твоему брату».
Уже стоял день 14 апреля 1826 года, а П. А. Плетнев упрекал его: «Твое письмо брату убийственное. У меня бы рука не поднялась так отвечать».
Но никто из них не знал, что Льва больше волновали личные интересы, которые прорвались в письме к Соболевскому от 17 января 1826 года: «Растолкуй Полевому следующее: я не могу и даже мне, Льву, невыгодно его предложение на щот пьес брата. Сделавши с ним предлагаемое им условие, я обязуюсь ему ежемесячно доставлять пьесы брата; не всегда пьесы под рукой; к тому я, их продавая другим журналистам, получаю 10 и более рублей за стих; вся годовая сумма Полевова равняется с платой, которую предлагает мне Аладдин за одну пьесу брата». - Здесь - вся его расчетливая душонка, которая считается только со своими интересами.
Александр же, который теперь полностью связал свои надежды с Плетневым и Дельвигом, как издателями, перекрыл ему доступ к своим произведениям, а значит – его наживе на на них.
Летом 1826 года, запутавшись в своих амурных и денежных делах, Лёвушка, тяготясь недовольством на себя родных, бросил службу в департаменте, и решил уйти юнкером в армию. Но сам без помощи родителя не смог обойтись - 5 июня 1826 года Сергей Львович обратился к Николаю I с просьбой выдать его сыну нужные документы. Но эти хлопоты заняли время вплоть до весны 1827 года, и это давало возможность Льву вести разгульный образ жизни.
Его старший брат делился с Дельвигом: «…задолжал у Андрие (ресторатор) 400 рублей и ублудил жену гарнизонного майора. Он воображает, что имение его расстроено и что истощил всю чашу жизни. Едет в Грузию (средоточие военной жизни
на Кавказе), чтоб обновить увядшую душу. Уморительно». - Оплату своих огромных долгов, бездумно сделанных, тот возложил на отца. Но родные и тому были рады - вступление его в армию давало передышку не только родителям, но и старшему брату.
К этому времени началась война России с Персией. Лев попал под начало близкого друга Александра – Николая Раевского-младшего. Приняв участие в ряде сражений, получил ордена и другие знаки отличия: жажда славы его толкала на рожон.
Александр, как и его родители, все же, не мог не тревожиться о воюющем брате. 18 мая 1827 года он пишет ему из Москвы в Тифлис: «Что ты мне не пишешь, и что не пишет ко мне твой командир?». - Не получив ответа, 27 ноября этого же года отправляет ему еще одно холодное письмо: «Передай Раевскому, чтобы он писал мне на батюшкин адрес. – Тебе следовало бы сделать то же самое».
Но, не получая от него ни весточки, уже не огорчался - общий друг Соболевский вполне заменил ему Льва, и он делился с ним своими проблемами, радостями и огорчениями, состоя с ним в активной переписке.
В мае 1829 года Александр без ведома 3 Отделения поехал в Тбилиси. Младший брат был уже полным воякой, успев принять участие во многих стычках и сражениях с персами, турками, горцами... До этого времени, за отличие в сражении, Левушка был произведен в прапорщики, а 20 мая 1829 года получил и чин поручика со старшинством.
Братья увиделись, но особого общения у них не получалось: Лев был одним из адъютантов командира Нижегородского драгунского полка Раевского, с которым находился постоянно.
Александр же, видя занятость друга Раевского, общался с Пущиным Михаилом, родным братом Жанно, да много времени проводил с так называемыми декабристами, сосланными сначала в Сибирь, а затем сюда, на Кавказскую войну.
19 июля 1829 года Александр расстался со всеми, чтобы вернуться домой,и не помнил, как происходило прощание с младшим братом. Братья надолго замолчали в письмах.
Проводя время в суете перед женитьбой на Гончаровой, решая множество практических вопросов, Александр не вникал в то, чем живет Лев. Но к свадьбе тот прибыл в отпуск. "По болезни" продлил себе еще на 2 месяца и 14 дней. То есть, находился здесь с конца 1829 г. и весь 1830 г. в Москве.Принял активное участие в организации свадьбы брата с Натали, в которую и сам влюбился. Признавался друзьям, что, если свадьба Александра с ней расстроится, сам будет к ней свататься.
Когда же в Польше вспыхнуло восстание против русского царизма, Лев попросил старшего брата помочь ему перевестись из Нижегородского полка в Финляндский драгунский полк, который воевал против восставших поляков. И 20 мая 1831 года он был туда переведен, о чем Александр сообщал Нащокину 21 июля 1831 года: «Брат мой переведен в Польскую армию. Им были недовольны за его пьянство и буянство; но это не будет иметь следствия никакого».
Но, не успел Лев прибыть в действующую армию, как обратился к брату со следующей запиской: «Пишу тебе только два слова, да и то лишь для того, чтобы снова докучать тебе относительно денег - я занял у генерала Раевского 300 рублей, которые прошу тебя уплатить ему или подателю сего. Лев Пушкин. 1831. Сего 24 июля».
Принимая активное участие в польской кампании, Лев получил чин штабс-капитана и был награжден специальным знаком отличия военного достоинства 4-й степени.
Александр, который помог ему через Бенкендорфа перевестись в Польскую армию, следил за успехами брата и писал Элизе Хитрово в сентябре 1831 года: «Полагаю, что мой брат участвовал в штурме Варшавы, я не имею от него известий». - То есть, Лев писал ему исключительно в те моменты, когда нуждался в его помощи.
17 декабря 1832 года он был уволен и оттуда – в результате очередных легкомысленных поступков. И вновь обратился к Александру с просьбой заступиться за него перед властями. У Александра ничего не получилось. Тогда 21 февраля 1833 года Лев вновь просит его похлопотать - теперь перед князем И. Ф. Паскевичем - наместник Царства Польского. Но вновь – неудача.
В отчаянии Лев решил поступить на гражданскую службу. Александр писал из Болдино жене 6 ноября 1833 года: «Что делает брат? я не советую ему идти в статскую службу, к которой он так же неспособен, как и к военной, но у него по крайней мере (ж..а) здоровая, и на седле он все-таки далее уедет, чем на стуле в канцелярии. Мне сдается, что мы без европейской войны не обойдемся. Этот Луи- Филипп у меня как бельмо на глазу. Мы когда-нибудь да до него доберемся - тогда Лев Сергеич поедет опять пожинать, как говорит у нас заседатель, лавры и мирты.- И добавлял язвительно: - и - покамест советую ему бить баклуши, занятие приятное и здоровое».
Но, не слушая никого, Лев 14 апреля 1834 года, подключив все связи отца и его друзей, стал чиновником особых поручений по министерству внутренних дел. Однако и тут его хватило только на 3 месяца – был уволен уже 30 июля 1834 года. О последних днях служебной карьеры Льва в качестве чиновника особых поручений Александр писал жене 14 июля 1834 года: «Лев Сергеевич очень себя дурно ведет. Ни копейки денег не имеет, а в домино проигрывает у Дюме по 14 бутылок шампанского. Я ему ничего не говорю, потому что, слава богу, мужику 30 лет; но мне его жаль и досадно. Соболевский им руководствует, и что уж они делают, то господь ведает. Оба довольно пусты...»
26 июля 1834 года Александр лаконично сообщает жене Натали: «Льва Сергеевича выпроваживаю в Грузию». – Но и там, так же беспечно, Лев тратил деньги, которых не имел, и платить за него приходилось старшему брату, что доказывают холодные письма поэта, в которых речь идет только о денежных тратах.
В апреле 1835 года Александр цифрами показал Льву трудное материальное положение всей семьи и его непомерные расходы. Отчитавшись о погашении его многочисленных долгов, добавил: «Надо надеяться, что... ты займешься собственными делами и потеряешь свою беспечность и ту легкость, с которой ты позволял себе жить изо дня в день. С этого времени обращайся к родителям. Я не уплатил твоих мелких карточных долгов, потому что не трудился разыскивать твоих приятелей - это им следовало обратиться ко мне».
Полностью разорив родителей и поняв, что восстановил против себя старшего брата окончательно и бесповоротно, имея плачевное материальное положение, Лев решил вновь вступить в военную службу. И уже 13 июля 1836 года он вновь на военной службе - «с чином штабс-капитана по кавалерии, с состоянием при отдельном Кавказском корпусе».
Последний раз александр упомянул имя младшего брата в письме к отцу: «Я не имею никаких известий ни от сестры, ни от Льва. Последний, вероятно, участвовал в экспедиции, и одно несомненно - что он ни убит, ни ранен. То, что он писал о генерале Розене, оказалось ни на чем не основанным. Лев обидчив и избалован фамильярностью прежних своих начальников. Генерал Розен никогда не обращался с ним, как с собакой, как он говорил, но как с штабс-капитаном, что совсем другое дело». - Александр знал брата лучше всех. Тот всегда обвинял в своих плохих делах вкого угодно, но не себя.
26 декабря 1836 года Льва прикомандировали к Гребенскому казачьему полку, с которым он участвовал в экспедиции под начальством генерал-лейтенанта Фезе - уже в 1837 году: «С 20 по 21 января при движении отряда из крепости Грозный и взятии аула Селим-Гирей и окрестных хуторов, в экспедиции большой Чечни с 23 февраля по 1 апреля в движении отряда к Шамах-Юрту и Урус-Мартену и истреблении оных…» - Из этого следует, что о смерти старшего брата Лев узнал только в марте 1837 года. И, якобы сильно огорченный, как вспоминает князь Вяземский, он «хотел ехать во Францию и вызвать на поединок Дантеса, но приятели отговорили его от этого намерения...». – Приятели его "отговорили", а сам он, при своей бездумности и легкомысленности, почему-то никогда не стоял у барьера для дуэли, хотя выступал в роли секунданта не раз.
К 1942 году Лев Пушкин дослужился до майора и ушёл в отставку. Стал государственным служащим и переехал в Одессу. Устроился в Таможенном департаменте. Лев стал заметным членом общества. В его доме организовывались литературные встречи с участием популярных литераторов.
В 1843 Левушка сочетался законным браком с Елизаветой Загряжской, которая приходилась дочерью симбирскому губернатору Загряжскому. В браке у пары родилось четверо детей: Оленька, Анатолий, Софочка (умерла совсем маленькой), Мария.
Заболев водянкой, он ездил лечиться во Францию, но и после этого не перестал пить. Умер 19 июля 1852 года в Одессе, оставленный женой (Загряжской Елизаветой Александровной) и своими тремя детьми: Анатолием, Ольгой и Марией. Ушел из жизни одиноко, на руках у приятеля.
Рассказывают, что часто становясь перед портретом жены, он спрашивал у приятелей: «Правда же, что она очень похожа на Гончарову, жену брата?». - До женитьбы на Загряжской он имел наглость сделать предложение и Натали, бывшей жене старшего брата...
Натали – не единственное его общее увлечение с Александром.
Он посвятил такие стихи и Анне Керн:
Как можно не сойти с ума,
Внимая вам, на вас любуясь;
Венера древняя мила,
Чудесным поясом красуясь;
Алкмена, Геркулеса мать,
С ней в ряд, конечно, может стать,
Но чтоб молили и любили
Их так усердно, как и вас,
Вас прятать нужно им от нас,
У них вы лавку перебили!
Можно ли их назвать "неплохими стихами", как об этом пишут некоторые сочинители, судить читателю.
А вот эти строки он отправил из Пятигорска другу Юзефовичу, уверяя, что оно написано экспромтом:
«Ты приготовь мне на свиданье
Бутылку старого вина,
За ней сердечное признанье
Я выскажу тебе сполна.
Там есть певица молодая,
Там, в Закавказской стороне,
Все о любви мне напевая,
Она любовь напела мне.
И я мечтаю, все тоскуя,
С самим собой наедине…"
Здесь тоже - выхваченные из строк то Лермонтова, то Александра, и др. Ему феноменальная память помогала удерживать в памяти все стихи, что мешало ему сочинять толково свои.
"Сочинил" он и стихи о Петре I – ему не помешало, что всеми считалось это единственным правом и уделом старшего брата.
Назвал его «Петр Великий»:
«В пылу трудов художник, плотник,
Матрос, ремесленник, герой,
Он первый был везде работник
В своей великой мастерской».
Не сам придумал, а перефразировал эти строки!
«То академик, то герой,
То мореплаватель, то плотник,
Он всеобъемлющей душой
На троне вечный был работник»...
Все это свидетельствует о том, что не так уж он был порядочен, и был «добрым малым», каким его воспринимали окружающие. Зависть к брату отравила все его существование. А сколько он вреда ему принес - не счесть!
Князь Вяземский писал: «С ним, можно сказать, погребены многие стихотворения брата его, неизданные, может быть, даже и не записанные, которые он один знал наизусть. Память его была та же типография, частию потаенная и контрабандная. В ней отпечаталось все, что попадало в ящик ее. С ним сохранились бы и сделались бы известными некоторые драгоценности , оставшиеся под спудом... Не будь он таким гулякою, таким гусаром коренным или драгуном... может быть, и он внес бы имя свое в летописи нашей литературы...»
К чести Льва надо отметить, что мысль о том, чтобы «собрать все письма брата к разным лицам и присоединить их к его сочинениям», впервые была высказана им перед Плетневым в мае 1844 года. Однако ни он, ни Петр Александрович в то время не настояли на их публикации. И только через 37 лет, в 1882 году, когда почти большинство писем Александра Пушкина было утрачено или утеряно, осуществился этот проект.