Исповедь дезертира Глава 1

               
             * ИСПОВЕДЬ *


                Глава 1

      Серое полотно дороги вырывалось из-под колес и змейкой уносилось к дымному горизонту. По обе стороны трассы бесконечно тянулись такие же серые, поросшие дремучим камышом, болота. И не было им конца… Безликая картина однообразного ландшафта давила своей скупостью. Ничего не нарушало ее покоя, ничего не волновало ее тишины. Не на чем было остановить блуждающий взор - и так с полудня. А меж тем солнце уже свалилось за горизонт, оставив за собой лишь блеклый рваный след на безжизненном небе. Своей тяжелой массой оно навалилось на болота, как будто пытаясь их раздавить….
 
      Вечерело. Сумерки угрюмо и неумолимо надвигались на нас. Пора было подумать о ночлеге. Мы тщетно искали хотя бы какой-то съезд с трассы. Стал накрапывать дождик. Такой же однообразный и серый. Настроение явно портилось…
     Наконец, уже при свете фар, увидели то ли развилку, с трудом различимую, то ли тень от нее, в ту же секунду, размазанную старательными дворниками по мокрому стеклу. И, не раздумывая более, свернули…

     Было около трех, когда нас разбудил барабанящий по крыше дождь. Затянутое грязными темными разводами небо тужилось, пытаясь разродиться рассветом. Дождь барабанил настолько яростно и неистово, что о дальнейшем сне не могло быть и речи. К тому же, неприятная утренняя прохлада уже закралась в салон, окончательно разрушив уют. Осталось только ждать. Ждать и гадать, когда же, ее величество, природа придет, наконец, в более- менее равновесное состояние…

     Постепенно дождь стал стихать, и утренний туман сердито опускался на болота, с каждой минутой, становясь все гуще и плотнее. Пространство, еще недавно окружающее нас, как будто таяло, и, буквально через считанные минуты, оно совсем растворилось в белом молоке тумана, точно стерлось ластиком. Теперь мы уже не видели очертаний камышовой стены, которая была в метре от нас. Казалось, достаточно опустить стекло, и белое густое молоко захлестнет салон. Смутное холодное беспокойство, похожее на туманный ком, опускалось уже внутри нас. Беседа не клеилась и отец, поуютнее устроившись и глубже натянув бушлат, задремал… Спешить было некуда. Минуты, точно резиновые, потянулись долго и туго…
      Наконец, глаз либо привык, либо туман начал нехотя рассеиваться: осторожно и неуверенно стали вырисовываться камыши на краю болота, потом и вся стена. При слабом дряхлом свете утра, сквозь лениво рассеивающийся туман, уж можно было разглядеть окрестности, которые  прятались за блеклой полосой, выхваченной тусклым светом фар.

     Съезд, по которому мы спустились ночью с трассы, оказался проселочной дорогой, едва различимой, наполовину заросшей, уходившей вглубь, в камыши. Теперь можно было выбраться из машины, оглядеться…
Стертая колея недолго тянулась вдоль кромки камышовых зарослей. Еще через пятнадцать минут по обе стороны от меня простирались настоящие болота, а сама дорога превратилась в чуть заметную тропу, сдавленную с обеих сторон высоким частоколом ржавого камыша. С каждым шагом почва под ногами становилась все ненадежнее. Появилось острое желание повернуть обратно.
       Но тут мое внимание привлекло черное пятно впереди, явно выпадающее из общего серого ландшафта. По мере моего приближения, пятно приобретало вполне определенные человеческие очертания.

       Картина, развернувшаяся передо мной, никак не хотела вписываться в рамки скучного безликого пейзажа. Похожая на случайный кадр старого, довоенных времен фильма, она, должно быть по ошибке вклинилась не в ту ленту и не в то время. Прямо передо мной, окутанный остатками туманной дымки, в скупых лучах выползающего из-за мокрого горизонта блеклого светила, посреди старой, заброшенной дороги, посреди болот, в камышах, сидел… старик. Сидел, точно турок, скрестив ноги. Старик совершенно обыкновенный, коих много: маленький, серенький, ничем неприметный. Он качался и ел печеное яйцо. Рядом, на желтой газете, аккуратно разложены: краюха черного хлеба, мясо, похоже, солонина, зеленый лук, еще что-то. Мое появление не заинтересовало его: старик продолжал качаться и жевать, уставившись куда-то вниз в одну, ему ведомую точку, меня будто и не заметил.

-Здоров, старик! Что это ты тут расселся? Как тебя сюда занесло?

- Обед у меня, не вишь!- сказал, как отрезал, не поднимая глаз и не останавливаясь, все в точку.

- А почем здесь? Не дома?

- А я дома. Здеся мой дом.

-Это как, дед? И давно он у тебя здесь?

- Давно, давно… С войны! Вот, токмо могильник окаянный найтить не могу. Два месяца ужо ищу… Забыл, вядать… Старый. А ране, хыть ночью разбуди, знам дело, сыщу… А таперя вот, забыл… Забыл, итит яго,- старик горестно замолчал.

- А ты расскажи, дед, может, чем помогу.

Дед остановил качанье, медленно поднял глаза. А глаза - пустые, бесцветные, злые, по-волчьи настороженные. Маленькие, точно пуговки, а, кажется, глазища.
Полоснул, что бритвой, и потух, опустил. Опять закачался.

- Почто сказывать-то? Подохну скоро, с собой унясу…- подумал, видно прикидывая, еще раз  поднял бесцветные глаза. Ощупал, что рентгеном. Кивнул своим мыслям.

- А нечто и сказать. Пущай хыть одна душа знат. Не так постыло подыхать…

 Садися, значица, каль не побрезгушь. Эвон, колько добра бабы наволокли. Куды одному… Один ить, один… Что тоби зверь в камышах,- помолчал…

- А можеть, и есть зверь, токмо без зубов… Подрастярял…. Старый ужо, зверь-то,- оторвал короткими цепкими пальцами кусок солонины, долго жевал….