Из сочинения "Просто Мария. Интродукция
и рондо каприччизо."
Часть первая. Интродукция.
от http://www.proza.ru/2017/01/01/1137
Это было на широте северной у 52-го градуса 27-ой минуты, при долготе восточной 104-го градуса 18-ой минуты.
Стояла зима – самые морозы. Крещенье. Сгустился до чернеющей синевы трескучий воздух и слышно стало, как поскрипывают сугробы; а деревья окоченели – ни одна веточка их не колыхнётся. Недвижим и воздух. Лишь белые дымы из труб домов, занесённых сугробами, лениво истекают столбами в небо, в котором только и проплывет огненный шар стылого светила, да скоро завершит день, едва только лишь начавшийся. Приходит ночь всевластная, от которой, кажется, нет тебе спасения и в избе.
Тут-то и подошло время разрешиться Екатерине Стефановне седьмым ребёнком. Хоть и опять девочка, да всё же – человек. Назовут Марией. Манькой будет среди семейства, не Машенькой же звать на самом-то деле.
А едва–едва жива в те дни вся деревенька, которую лучше бы увидеть в более приветливые времена.
Деревня та была невелика вплоть до недавнего времени, пока не подступили времена теперешние, совершившие такой толчок местной жизни, что селение это стародавнее стало бурно прирастать домами, сплошь уставляя ими былые пустоши и вековые пашни, да так, что былое стало как бы пожирать самого себя, обращаясь в некий конгломерат случайно соседствующих домостроений, владельцы которых отнюдь не позиционируют уже себя как жители сельские. Они городские бесповоротно, для которых коттедж за городом – символ того что жизнь удалась.
Но, пока не поздно, ещё можно зафиксировать её во времени, когда жители грановские были не последними людьми в округе, среди деревенек других, таких же особенных как и она.
Вот стоит себе она в стороне от больших дорог, вытянувшись цепочкой своих однообразных деревянных домов, сверху вниз по течению реки, на древней её террасе. Окрестности селения с одной стороны голы - распаханные сплошь поля уходят до дальних перелесков и теряются там, переходя из одного в другое, и только близ деревни струится полоса кустарников – черемуха, яблоня и боярышник обозначают границу былой общинной поскотины. С другой стороны, на террасах, более молодых, в подгорье, лежат заливные луга, а дальше, за речкой, еще не так давно обильно кучерявилось сплошное яблоневое, да черемуховое царство, благоухающее до умопомрачения бело-розовым цветением по весне – летом же полевые, луговые, озерные цветы во множестве радовали праздный взор. Да и для человека занятого - жарки, колокольчики, и луговые лилии, и нежнейшие лилии, белеющие в зеркале тихих озер, да и экзотический венерин башмачок – орхидея, в просторечии называемая мудушками – вкупе со множеством мелких цветов, живым ковром лежало всё это под ногами человека.
Таков был естественный фон череде работ селянина, заведенных от веку.
Времени не хватало, чтобы без устали восхищаться этим великолепием, да и сама эта щедрость родной природы была столь естественна, что казалась вечной. Как густой настой богородской травы разлитый в воздухе над степью, где на богаре в жары высыхала она до хруста под ногой, а в низинах, сохранивших влагу, созревала пестра ягода клубники, да яркая земляника. Туда со стародавних времен выпускали жители свой скот, он выпасался без присмотра, и добрые коровы, почуяв урочное время сами шли ко своим хозяевам, источая вокруг сытый запах парного молока – скотины же вредные загонялись прибежавшими ребятишками, твёрдо знающими свои обязанности в семье.
В праздники веселые девки с песнями охотно шли за скотиной на луг, нарочито показывая всей деревне и себя, и свои обновы. А сторож, пришлый и нанятый обществом, да и поселившийся в землянке, вырытой им у ворот в деревню, открывал вход в изгороди поскотины, и, пьяненький, умильно глядел им во след.
Он был стар и немало повидал на своем веку. Теперь же, всё что оставалось ему, это доживать дни в землянке – последнем пристанище на этой земле, уповая на милость деревенских хозяев, в обычае которых, была нарочитая забота об избранных сирых и убогих. Он глядел во след созревающим девкам, зная наперед, как быстро пройдет пора цветения и круг жизни захватит в свое вращение каждую - войдет она в замужество, нарожает детей и будет поднимать их, теряя себя, угасая, едва прикоснувшись радости.
Скупая слеза навернется на его усталые глаза, резанув зеницы и сердце, да и высохнет, пока закрываются им створки ворот и он обратит себя в наблюдателя окрестностей селения приютившего его в трудную годину непростой его жизни.
Елань и Корякова пустошь лежали поверх крутого берега, а внизу, под безымяным яром распростерлась низовая луговина, в которой извилистой лентой петляла река. Там, под прикрытием высокого обрыва, выбрал себе место городской барин – диковинный для здешних мест. Он построил громадный дом, усадьбу соорудил, вывел из молодых саженцев аллеи.
Часто бывал хозяин в городе – ведь был он писателем. А когда оставался здесь, то ходил по деревне, вел неспешные беседы с мужиками – те, довольные высоким вниманием, степенно говорили ему о своём, уважая пытливый интерес настолько, чтобы отложить на часок свои дела, ради человека взявшегося обучать грамоте местных ребятишек, да и взрослых тоже. Результатом этих бесед и поездок стало подробное исследование жизни деревни в последней четверти девятнадцатого века известное под названием «Одна из сибирских общин (селение Грановское)».
Пока барин прохлаждался в деревне, барыня хлопотала в усадьбе, давая местным бабам заработок на огороде, да на сборе ягод с ближних лугов грановской общинной земельной дачи.
С той поры, как остановились здесь первые поселенцы из пришлых российских людей – Сенька да Матюшка Гранин - а происходило это в середине века семнадцатого - прошли столетия, на поверхностный взгляд представляющиеся тягучими и глухими. Конечно же, с позиции стороннего наблюдателя, не понаслышке знакомого с горячечной сегодняшней суматохой, жизнь тех времен и покажется жизнью растительной - без взлетов и озарений.
А вот и нет!
Ведь она наполнена своим особым ритмом, заданным пульсацией состояний открывшихся просторов обширного мира. Наложенные на силу человеческой стойкости, состояния эти дают возможность привести эти две равновеликости – природа и человек - к общему знаменателю, значение которого – единица, а имя – жизнь, трудная и достойная высоких устремлений духа.
Такова была задача той древней логистики – свести воедино многообразие обнаруженных примет и обретенного уже опыта, вариантов их сочетания – к единственному решению, означающему успех.
Сколь ни плодотворны были труды на сельской ниве, но скуден был заработок, ибо малый спрос на плоды держал цены на запредельном уровне. Дешево было все, и это радовало горожан, каждый из которых в глазах сельчан был барином
Где уж тут было разбогатеть!
Тем временем горожане только за половину шестнадцатого года истратили на развлечения треть миллиона рублей и посещение театра стоило около 60 копеек. Да, это тебе - не деревня!
Там - в глуши - ценилась, ценилась каждая копейка. Ведь десятина ржи давала грановцу до 80 копеек чистого дохода. Впору хоть бросая землю. Да как же – на земле и без хлеба! Хорошо хоть огород выручал. Капуста, картошка, лук да ещё табак выручал деревенских хоть какими-то деньжонками.
Зимой, когда страдная пора отходила, отправлялись крестьяне искать приработка на стороне.
Это могли быть лесозаготовки да рыбные ловли.
А был и грузовой извоз. Ведь рядом проходил Якутский тракт – знаменитая дорога от Города, начинавшаяся с первых лесистых тянигусов Веселой горы. Оттуда открывался, радующий глаз, вид улиц, сбившихся вкруг соборов, церквушек и часовен – набожен был местный люд и тяготел к монастырям – чинным, благопристойным и умело организующим свои труды не только на ниве служения святым угодникам, но и хозяйствующим добротно.
Особенно веселит эта картина усталого путешественника в конце дальней дороги. Но до той поры путешественник настраивается на две недели пути. С Веселой горы мы спускаемся в кудинскую долину и едем мимо брацких улусов, переходя в манзурскую степь, которая выведет нас к Качугу, Оттуда грузы уйдут по Лене-реке к якуцкому городу, а там уж известна дорога к Океану. Охотский приморский город далёк, да обустроен лучше многих других. Живет там люд предприимчивый, смелый, которому ничего не стоит преодолеть морские просторы, да, как ни в чем ни бывало, развернуться по-хозяйски на островах да и на самом матёром берегу Америки.
Немало торгового люду шло этим путем, много везло поклажи и туда и обратно.
И был ещё санный путь в Томск, куда приходили товары из Рассеи.
А потому, хоть и выбрали селяне жизнь оседлую, но не прочь были взять своими лошадьми, свободными от пашни, далеко не лишнюю в хозяйстве копейку от струящегося мимо потока богатств.
Продолжение на http://proza.ru/2017/02/16/1393