Писатель - Васька Писакин сидел на кухне за чашечкой кофе и думал о двойном дне. Дно это представлялось ему весьма и весьма ценной штуковиной, можно сказать, что и магической. Потому как само пребывание между первым и вторым дном, одновременно делало «убранное с глаз долой» и сокрытым, и вполне доступным, находящимся здесь же – под рукой. Будь это хоть какая безделушка, хоть ты сам – Васька Писакин, решивший поиграть в «на время пропавшего».
При этом ищущий тебя товарищ – дотошный и любопытный, но незнающий о не единственности дна, может и поскрести ногтём у тебя над головой, и даже проворчать невразумительное: « Так-так-так, - чуть ли ни тебе в ухо,- однако крикнуть, - Палы-выры! Писакин выходи!» - не может, так как дальше первой преграды он не видит, а множественное число от слова «дно» им невостребованно и на ум не приходит.
Помыслить же о том, что под дном может быть дно способен разве что прозорливый, тёртый жизнью нигилист, относящийся с подозрением ко всему окружающему и игнорирующий общие правила образования множественного числа имён существительных. Однако таких, себе на уме «неучей», крайне мало, и все они либо взяты на учёт, либо на службу в контрразведку. Все остальные действуют так, как их учили и, донырнув до тверди, осторожно его ощупывают, после чего с чувством выполненного долга поднимаются на поверхность за указующими пузырями.
Дойдя в размышлениях своих до пузырей, Васька с удовольствием вдохнул весеннего воздуха из приоткрытого окна и запил его глотком кофе, как закусил, чтобы не опьянеть. Выказал удовольствие посредством выдохнутого: «Нц… А-а-а…», - и вновь вернулся к своим размышлениям.
Размышления, вкусив бодрящих молекул, первым делом рванули вверх – искать загадочное дно в галактических просторах, но, то ли от головокружения, то ли от отсутствия в высях нужного процента кислорода сложили крылья и тут уж ринулись вниз. Пробили на скорости плодородный земляной слой и затихли. А Ваське увиделся мудрый, никуда не спешащий, покойник. Выглядел почивший гражданин безмятежным философом со слегка насмешливым выражением лица. И как все умные люди, да и нелюди, глаза широким массам он не мозолил, предпочитая следить за событиями лёжа на полу, надёжно припрятанным меж сосновыми перекрытиями.
Вот глядя на этого молчаливого хитреца, Васька и подумал о том, что всяк забирающийся под первое дно, будь он хоть живее всех живых, так или иначе хочет показаться немножечко мёртвым, а значит окутанным тайной и притягательной мистикой. И что ему, Ваське, как писателю, надобно писать именно с этого второго дна, так как с первого – писанины и без него достаточно, глаза б не глядели, а с третьего – у него кишка тонка, да и пишут оттуда, скорее всего, какие-то полубоги или же получерти, и по всему видать только для избранных.
А определив своё место во вселенских донных уровнях, Васька взял ладный карандашик «кохинор», зачем-то повертел его остриё на языке и, хмыкнув, стал писать: «Древний пророк пробудился от своего сна в день весеннего равноденствия, когда в Божьем Творении открываются семь высоких небес и семь тайных…,- тут он насупился и, перебрав в уме коряво-неказистое «днищ», «днов», «дон», задумался, затем хлопнул себя ладошкой по лбу и, вновь хмыкнув, продолжил, - И семь тайных доньев…»