Направленность: Джен
Авторы: Таэ Серая Птица и Тай Вэрден
Рейтинг: G
Жанры: Философия, Повседневность, Дружба
____________________________________________
— Мирошниченко, не будь занудой, дай матику списать! — вихрастый рыжий паренек, густо усыпанный веснушками, дернул за толстую русую косу серьезную, тут же насупившуюся девочку.
— Мирошниченко, ну что тебе стоит? Мы быстро скатаем, — второй, чернявый и кареглазый, дернул за вторую косу, стоя с другой стороны парты.
— Отстаньте, дураки, — буркнула девочка, прижимая к груди тетрадь. — Ничего я не дам. Надо было самим дома решать. А мне от учителя влетит потом за вас, да?
— Да мы ж Циркулю не скажем, ну, да-а-ай! — рыжик ловко ухватился за уголок аккуратно обернутой в прозрачный целлофан тетрадки, потянул.
Под его напором тетрадь поддалась, выскользнула.
— Больше ни разу ничего не дам, — пообещала Оксана.
— Спасибо, ты настоящий друг! — чернявый Сашка треснул ее по плечу ладонью.
Вскоре две одинаково вихрастые и взъерошенные головы склонялись над ее тетрадью, быстро перекатывая домашку, которую оба не сделали по очень, ну очень важной причине — пользуясь последними горячими деньками бабьего лета, ловили в городском пруду лягушек. Переписать они успели как раз к моменту, когда в класс вошел учитель.
Валерий Иванович, уже лет двадцать носивший бессменное прозвище Циркуль, зорко оглядел класс, поправив на выдающемся носу очки в толстой роговой оправе.
— Добрый день. Дежурные, соберите тетради.
Была у него привычка — заставлять класс стоять, садились лишь те, чьи фамилии он читал с обложек. А оставшимся стоять приходилось нести дневники.
— Ивженко. Лопатин. Мирошниченко. Кононов. Сахарова, что такое?
— А Дёмин и Ласка опять у Мирошниченко домашку списывали! — вредным голоском пропела известная ябеда класса, дочка завуча.
— Дневники все трое на стол, — велел учитель.
Мальчишки подскочили, заговорили наперебой:
— Валерий Иванович, не надо Мирошниченко наказывать.
— Она не виновата, мы сами тетрадь у нее отобрали.
— Тогда вы двое дневники сюда. Мирошниченко, надеюсь, ты этот урок усвоишь и не будешь больше давать отнимать тетради.
Оксанка сидела красная, как рак, не смея поднять от парты глаза. Совесть подсказывала признаться, что все было не совсем так, а затопившее облегчение — за «лебедя» в дневнике отчим опять выдрал бы ремнем, — велело сидеть тихо, они же сами вызвались, сами!
Дальше уроки прошли без всяких эксцессов. Только после того, как прозвенел последний звонок с урока на сегодня, она решилась подойти к мальчикам.
— Спасибо, вы…
— Ладно тебе, — не дал договорить рыжий Володька, снисходительно поглядывая на краснеющую одноклассницу. — Парой больше, парой меньше — все равно мать причитать будет.
— А тебе двоек никак нельзя приносить, что ж мы, совсем тупые, что ли. Давай ранец. А Сахарова еще получит, жаба!
Она протянула Сашке свой ранец.
— Эй, не нарывайтесь.
— Ее никто не трогает, потому что Сладенькая потом мозги выест всем. Но достала уже, веришь? — Володька рубанул кулаком воздух. — Ничего, будет и на жабу управа.
— И что ты сделаешь, Аника-воин? — засмеялась Оксана.
— Увидишь.
Мальчишки переглянулись и рассмеялись. Собранные вчера жабы все еще сидели в большой трехлитровой банке в гараже у Сашкиного отца, заботливо прикрытые марлей, чтоб не повыпрыгивали.
Около подъезда Оксаны все трое попрощались, девочка забрала ранец и пошла в квартиру, предупредив, что больше списывать не даст. Мальчишки же бросились проверять свое сокровище — банку с жабами. Жили они в том же доме, только в разных подъездах. Поэтому, как и все жители небольших дворов, прекрасно знали, почему Оксанке нельзя получать двойки.
— Посадим их Сахаровой в портфель? — предложил Володька, разглядывая земноводных.
— Только не всех сразу, — хитро ухмыльнулся Сашка. — Будем сажать по две штуки каждую перемену. Пусть повизжит.
— Да она портфель из рук не выпустит после первого раза.
— Ла-а-адно… Но все равно, парочку оставим, попробуем запихнуть после уроков.
Жабы особого энтузиазма не проявили, сидели и пучили глаза на мальчишек. Даже уже не квакали возмущенно.
— Надо их полить, а то пересохнут и сдохнут.
— И что это вы тут делаете, оглоеды? — свет, пробивающийся в щелку приоткрытой двери заслонила могучая фигура Сашкиного отца.
— Ничего, пап, — сразу же ответил Сашка, закрывая собой банку.
— А ну, марш по домам! Уроки учить. Владимир, твоя мать уехала на работу, ключи у нас, на ужин тоже к нам придешь.
— Ладно, дядь Коль, — Володька успел плеснуть в банку воды.
— Идите уже.
Конечно, наметанный глаз мужчины видел и банку, и ее содержимое, а сам Николай Ласка тоже в детстве не был отличником и послушным сыном, так что догадаться, что завтра станет с жабами, труда не составило. И вечером, после ужина, он прихватил обоих за уши и увел на балкон, расспрашивать про планы на завтра и про «лебедей» за сегодня.
— Сахарова нас заложила, стукачка.
— И Оксанку тоже.
— Мирошниченко? Вроде, я сегодня ничего не слышал.
— А ты и не должен был, пап, мы всю вину на себя взяли.
— А Сахарова завтра получит полный портфель жаб, — мрачно насупился Володька.
— А вы — полные дневники «лебедей», а я — вызов к директору, — дополнил отец.
— А мы так, чтоб никто не узнал.
— Ну-ну… Если что, так ремня всыплю, что сидеть оба не сможете неделю.
Володька опасливо покосился на широкий кожаный ремень с бляхой, вдетый в шлейки брюк мужчины, сглотнул. Мать воспитывала его одна, отец, которого он не хотел и вспоминать, уехал на заработки на БАМ и пропал там без вести. Соседи судачили, мол, загреб денег лопатой, нашел красавицу-комсомолку и свалил в закат. Мать только губы поджимала. Ласка-старший воспитывал сына и его приятеля одинаково, не делая различий. Все равно Володя проводил у них большую часть времени. Мать у него работала проводником, очень часто ее не бывало дома по неделям. В первое время, когда две семьи только получили квартиры в этом доме на одной лестничной клетке, познакомились через неугомонных детишек, подружились, Анна Дёмина пыталась давать деньги «на прокорм» сына. Николай строго пресек эти поползновения: сам он работал шофером в местном автопарке, зарабатывал неплохо, да и Светлана, его жена, тоже. Так что нечего тут.
— Так что, если что… Сразу же всыплю, обоим ясно? — на них строго глянули. — А теперь марш делать уроки.
Сахарова, конечно же, получила своих жаб, и даже дважды: они умудрились засунуть последних трех, едва не выдавших их возмущенным кваком, воспользовавшись столпотворением в дверях школы после уроков. Жабам в портфеле не понравилось, они с радостью бросились врассыпную, едва завидев шанс удрать. Визг Сахаровой их только подгонял. Как визжала завуч на пару с дочуркой, когда из портфеля повыпрыгивали и последние жабы, они не знали, но подозревали, что знатно: на следующий день всех мальчишек класса, кроме тихого очкарика Сережи Натансона, приказным порядком отправили к директору, разбираться. Все стояли на своем: никаких жаб не видели, тем более, не подкладывали. Завучу пришлось остаться ни с чем. Сахарова, конечно, догадывалась, кто и за что, но доказательств не было.
Оксана на приятелей посматривала насмешливо, тоже догадываясь. Списывать, правда, больше не давала, как и обещала. Вместо этого однажды предложила объяснить тему, если они не поняли. Так на кухне у Ласок стало временами появляться трое детей, которых, не скупясь, кормили обедом, наливали чай с плюшками или драниками, или блинчиками с медом и сметаной. А Николай очень серьезно поговорил с Оксанкиным отчимом. Мальчишки спорили, всыплет Ласка-старший ему ремня, или обойдется словами.
— И как потом влетит мне, — мрачно добавила Оксана.
— Не влетит.
— А если влетит, ты только скажи нам.
Разговор действие возымел: Оксану больше не лупили за мелкие проступки. Через год отчим и вовсе испарился в неизвестном направлении, прихватив материно золото и отложенные «на черный день» под матрасом деньги. Про Николая Ласку бабки во дворе уже судачили, мол, один мужик на трех баб, наверное, жалели только, что из троих детей, которые теперь чаще всего обретались в доме Ласок, на главу семьи похож только его родной сын, а то какая история могла бы быть!
— А так даже и лучше, — Оксана была весела. — Зато теперь точно никто из дома ничего не вынесет.
Дни детства пролетают так незаметно. Вернее, нам всем хочется поскорее вырасти, стать взрослыми, потому что мы не видим и не понимаем, как много проблем у тех, кто уже взрослый, кто заботится о нас — наших родителей. На смену дерганию за косички постепенно приходили робкие, вернее, в случае этих двух мальчишек, скорее, наглые ухаживания. Оксанке не позволялось самой носить ни портфель, ни сумку со сменкой, ни тяжелые авоськи с продуктами, если шла с матерью в магазин.
— Да перестаньте вы, — отбивалась она. — Это уже ни в какие ворота…
Мальчишки добрались до сборников Дюма, проглотили залпом «Мушкетеров» и закусили фильмом. Оксанка была единогласно признана Констанцией Бонасье, Сашка и Володька, чтоб не передраться, выбрали себе роли Атоса и Арамиса.
— Совсем чокнулись? — смеялась «Констанция». — Вы помните, что Атос был графом, а Констанция — простолюдинкой?
— Он вообще на клейменой преступнице женился, — хмуро фыркал «Атос»-Сашка. — Дурак. А потом страдал по ней.
— Потому что он ее любил, — утверждала Оксана.
— А в нашей истории — нет, — заявляли мальчишки и продолжали ухаживать за «Констанцией».
Постепенно само собой получалось, что предпочтение она отдавала Сашке. Вроде бы, на первый взгляд, это было не так уж заметно, но Володя все чувствовал. Сначала это обижало, но потом, после откровенного разговора с Лаской-старшим, Дёмин решил: девчонок в жизни будет еще много, а лучший друг, почти брат у него один. Это не значило, что он перестанет ухаживать за Оксанкой. В конце концов, девчонки все такие ветреные, может, ему повезет?
Не повезло.
На выпускной она пошла с Сашкой. Вокруг все ахали и восторгались этой парой. Совершенно роскошные, в руку толщиной, русые косы украшали пышные банты: капроновые ленты на них где-то по знакомству достала мама Володьки, а Сашкина сшила из гипюра воздушный белый фартук, манжеты и воротничок. Мальчишек, что не удивительно, тоже собирали втроем: стригла Оксанина мама, Сашкина шила сорочки, Володькина — доставала туфли.
— Ну вот и закончилось детство, мушкетеры, — грустно сказала Оксана. — Кто теперь куда?
— Мы — учиться.
— Отец зовет на автобазу, так что оба решили идти на водителей. А ты?
— А я на швею. Всегда буду при работе и при деньгах.
Они повторяли пока еще чужие взрослые мысли, хотелось насладиться летом, солнцем, какой-то пьяной и призрачной взрослостью. Тогда Сашка в первый раз поцеловал Оксану. Ее губы были со вкусом газировки, прохладные и влажные, а в глазах отражалось небо. Володька стоял «на стреме», курил, пряча сигарету в кулак.
— Ну и глупость, — сказала потом Оксана и фыркнула. — А как же армия?
— До нее курсы закончатся, — хмыкнул Володька. — В армии уже будем баранку крутить, говорят, водители там ценятся.
— Ладно. Я вам писать буду…
— Пиши.
Володька, прощаясь с детством и их играми в мушкетеров, поцеловал ее тонкую кисть — другие поцелуи с чужой девушкой ему теперь были заказаны. Ревновать — не ревновал, хотя и надеялся еще на что-то, приглашать Оксанку они с Сашкой пошли вместе. А она сделала свой выбор. Объяснять не стала, хотя никто и не спрашивал, неприлично же.
Когда в осенний призыв оба ушли в армию, Оксана писала, как и обещала, обоим. Повезло: не развело их, не раскидало по разным концам огромной страны. Хотя служить пришлось аж во Владивостоке. Писем ждали подолгу, отказываясь объяснять, как так вышло, что обоим пишет одна девушка. Потом сослуживцы сами подобрали объяснение: сестра одному и невеста второму. А что фамилии разные — ну, сводные, бывает. Опровергать это утверждение друзья не стали, зачем, если все почти так и есть? У них, считай, вообще отец один на всех троих, Сашкин.
Оксана писала, что у нее все хорошо: учеба нравится, научилась шить постельное белье, конструирование сложных вещей пока не дается, но она не отчаивается. Писала, что очень скучает по своим мушкетерам, о родителях, знакомых и друзьях. Письма Володьке дополняли Сашкины, только в них никогда не было в самом конце трех буковок: «Я.Т.Л». Володька смирился, ему вообще не было свойственно думать о несбыточном.
В армии было, конечно, трудно, но вдвоем с Сашкой — вполне ничего, терпимо. Корочки прав давали кое-какие привилегии, баранку покрутить пришлось изрядно, зато опыта поднабрались оба.
— А вот что мы дальше делать будем, Атос? Ну, ты женишься, это понятно.
— Работать, Арамис. Ты-то, наверное, тоже женишься, — смеялся Сашка.
Володька прятал в ладонях только что подобранного на вокзале крохотного котенка, такого же рыжего, и молчал. Жениться? Да ну, они только дембельнулись, ему погулять охота.
— Вон, я себе нашел уже… Вместо жены будет, тоже пищит и что-то требует, — показал он найденыша.
У обоих в вещмешках были жестянки с концентрированным молоком и тушенкой. Впрочем, вторую сожрали сами, а котенка все шесть дней пути прятали, как могли, от бдительного ока проводниц и поили разведенным концентратом, макая в него уголок платка. Конечно, и одна, и вторая проводницы прекрасно знали про «зайца», едущего за пазухой у симпатичного рыжего дембеля. Но ничего не сказали и даже не глянули лишнего раза. Эти двое — черненький и рыженький — вели себя по сравнению с остальными дембелями тихо, не пили, не матерились, не задирали пассажиров. Котенок к концу пути освоился, деловито принялся гулять по полке, все обнюхивая и осматривая.
— Наглая рыжая морда, — восхитился Сашка. — Как назовешь?
— Портос, конечно же…
— Ну, здравствуй, мушкетер, — Сашка, смеясь, погладил мелкого рыжика по лобастой башке, казавшейся пока еще слишком большой для маленького тельца.
Котенок замурлыкал, благосклонно приняв и имя, и ласку.
— Я из тебя выращу здорового боевитого котяру, вот увидишь, — посулил ему Володя.
Котенку было наплевать, он упал, задрал лапку, лизнул ее пару раз и заснул.
На вокзале их встречали родители и Оксанка. Казалось, за два года она похорошела еще больше. Косы короной вокруг головы, тонкая талия, высокая грудь, подчеркнутая явно собственного пошива кофточкой. Королева. Сашка видел только ее, как завороженный, сразу пошел к ней. Володе пришлось обнимать родителей и за себя и за Сашку. Впрочем, никто против не был: уж за два-то года все поняли, отчего первая красавица швейной фабрики «Заря» отшивает всех ухажеров, зачеркивает в календаре дни и пишет каждую неделю обстоятельные письма.
— Ну вот, теперь они поженятся, — Светлана вытерла глаза. — Володя, а ты-то когда?
— Мя! — возмутился Портос, чуявший новые неизведанные горизонты.
— Да у меня тут вот, вместо жены — дитё на руках, — котенок был извлечен из-за пазухи и представлен всем. — Портос зовут.
— Какой хорошенький, — все обрадовались, принялись гладить котенка.
Потом растормошили и Оксану с Сашкой, погрузились всем кагалом в служебный уазик, взятый Николаем на работе для встречи дембельнувшихся парней. Эх, провожал он совсем еще мальчишек, а вернулись — возмужавшие, широкоплечие, загрубевшие на морском ветру, накормившие собой приморское комарье молодые мужчины.
— Красавцы-то какие, — не уставал он восхищаться. — Богатыри.
— Мя?
— А ты еще вырастешь.
Через полгода сыграли свадьбу — скромную, но веселую. А после нее Володька устроился дальнобойщиком. И вовсе дело было не в том, что на счастливого друга и его молодую жену было смотреть больно. Не было, наоборот, радовался Володя за них, как радовался бы за брата или сестру.
— Дорога манит, — пояснил он. — Душа поет, когда вижу, как мимо города мелькают.
А через два года сманил, паршивец, за собой и Сашку. К тому времени Оксанка уже благополучно родила первенца — Андрюшку, квартиру им дали в том же доме, однушку, родители, если что, помогут за ребенком присмотреть, да и Портос у них на время рейсов прописывается без вопросов.
Из Портоса получился громадный котяра, наглый, откормленный, любящий побить какую-нибудь собаку. Что самое интересное, несмотря на долгие отлучки хозяина, никогда не обижался на него, кошачьим своим чутьем угадывая возвращение, кидался в прихожую и начинал мяукать поповским басом.
— Ох и отожрался же ты, приятель… — смеялся Володя.
По двору то и дело шмыгали рыжие шкодные котята, удивительно похожие на Портоса.
Жили одной большой и дружной семьей, вместе переживая и радости, и горе. В девяностом тяжело заболела мать Оксаны, врачи поставили страшный диагноз: рак груди, третья стадия.
— Но как же… — бормотала Оксана. — Не может быть, почему проморгали, как?
Сгорела Валентина быстро, не помогли и лекарства, за которыми Сашка с Володькой мотались по всей стране, и химиотерапия. Не дожила до рождения внучки всего два месяца. Смерть матери едва не стоила Оксане преждевременных родов, ее положили на сохранение. За Андрюшкой присматривали Ласки и Анна Дёмина, попеременно.
— Что же за напасть, — Сашка расстроенно гладил запрыгнувшего на колени Портоса. — И завтра в рейс, как назло. И Ксанка одна будет.
— Мне не в рейс, — Володька хлопнул его по плечу. — Не переживай, я присмотрю и за Андрюхой, и Оксане передачки вовремя отнесу.
— Спасибо, друг, что бы я делал без тебя?
Дёмин только хмыкнул.
Он за все эти годы так и не нашел себе никого. Были девушки, женщины, были даже «дорожные попутчицы». Но ни с кем он не сошелся настолько близко, чтобы хотя бы попробовать жить вместе. Да и вместе — где? В однушке с мамой? А на все вопросы отвечал, и вовсе даже не в шутку:
— Оксанка, видишь ли, только одна такая была, второй нет, да и не один я. И вообще, пока у меня стоит — я не один, как стоять не будет — так и не надо будет.
Портос его всячески поддерживал, сразу же прибегал и начинал басом уверять, что никаких баб не надо, им и холостяками неплохо.
— Двое нас таких, кобелей, — бессовестно ржал его хозяин, наглаживая лоснящуюся шкуру кошака.
— Он и впрямь кобелина тот еще. Зачем Бориса поколотил? Не стыдно было лупить щенка? Вот вырастет и покажет тебе…
Соседский щен кавказской овчарки был существом дружелюбным и почему-то очень любил Портоса, особенно подковылять к тому и дружески бахнуть по голове лапой. Кошак отвечал ему взаимностью, а, по малолетству Борьки превосходя его пока еще в размерах, когти сдерживал и трепал исключительно осторожно.
— В общем, я завтра в рейс до Мурманска, вернусь через три недели, — Сашка почесал Портоса за ухом.
— Ты поосторожнее, — Володя выглянул в окно, где завывал ветер, неся ледяные потоки воды. — Крепче за баранку… Ну, ты понял.
— Понял. Да все нормально будет, не дрейфь.
— Я не дрейфю, просто того… предчувствие нехорошее. О жене и детях помни, понял?
Сашка засмеялся:
— Помню-помню.
Предчувствие Володьку не обмануло: в ста километрах от Мурманска, на обратном пути, Сашкина фура едва не вылетела в кювет, уходя от столкновения с каким-то придурком на «Жигулях», то ли уснувшим за рулем, то ли с какого-то перепугу выскочившим на встречку. Кое-как машину удалось выровнять, потом Сашка долго сидел, переводя дыхание и чувствуя, как сердце бешено колотится. Мимо прошел чужой караван, по рации спросили, нужна ли помощь, он отказался: все в порядке, а что полголовы седых и жопа в мыле — это так, ерунда.
— В следующий раз не сверну — размазывайся, сука, — сказал он сам себе.
Уже на подъездах к родному городу с ним по рации связался отец.
— Сашка, далёко?
— Сорокет до Заставы. Что случилось? — захолодели руки, трепыхнулось где-то в желудке сердце.
— Да ничего, Оксана рожать надумала, вот и спрашиваю.
— Ох ты ёбушки-воробушки… Мне ж еще на базу, груз сдать…
— Да ты не волнуйся, мы сейчас к ней поедем. И Володька тоже тут.
— Ясно, я скоро.
Сдаваться будущего дважды папашу пропустили без очереди, подсмеиваясь: очень уж очумело-радостный он был, но и тревога грызла, рановато Оксанка надумала, восьмой месяц только.
— Да не волнуйся ты так, — утешали его. — Родит, никуда не денется.
Да уж, куда ж деваться? Обратный процесс природа не придумала. Да и хотели они дочку, Андрюшка все канючил, что сестренку хочет, обещал и помогать, и гулять.
— А еще я буду о ней заботиться, когда мы вырастем. Я буду самым лучшим старшим братом, — уверял он.
Уж в чем-чем, а в этом Сашка был уверен. Всем наличным мужским составом воспитывали, вроде, получалось.
Однако разгрузка и документация все равно заняли времени больше, чем на то рассчитывалось, так что к больнице Сашка подошел уже к рассвету, очень надеясь, что жена родила, и все в порядке. У роддома сиротливо стояла одинокая Володькина «Нива», умные мужья своих жен поздравлять приходят утром, а не как с рейса припрутся. Друг распахнул дверцу в натопленный салон, сразу сунул в руки термос с кофе, щедро разбавленным коньяком.
— Не родила еще, ждем.
Сашка принялся глотать напиток, чувствуя, как согревается.
— Уфф, ну и поездочка вышла. Что сам рейс, что завершение.
— Что случилось? — сразу нахмурился Володя.
— Да какой-то мудак чуть не размазался по мне, я еле увернул. Он, походу, так дальше спать и продолжил.
— Понапродавали прав дебилам, — согласился Дёмин. — Слушай, я хочу фирму свою открыть. Займусь логистикой.
— А стартовый капитал откуда возьмешь?
— Кредит оформлю…
— Рискованно.
— Я в себе уверен, — отмахнулся Дёмин.
Помолчал и спросил:
— Пойдешь ко мне работать?
Сашка задумался, качнул головой.
— Точно не сейчас, Володь. Вот если через года два-три позовешь — пойду.
— Ну, ты смотри, я на тебя рассчитывать буду, — полушутя-полусерьезно сказал Володя.
— Договорились.
Оксана родила только в десять утра, передала через сердобольную нянечку: девка, два пятьсот, сильная, выживет. Сашка, услышавший последнюю реплику, побледнел и чуть не сполз в грязь. Спросил, а голос хрипел, губы прыгали:
— Могла и не.?
— Мила-ай, недоношеная ж она, самый срок опасный. Ну, ты не переживай, ее Сам вести взялся.
Володя крепко его обнял, принялся хлопать по плечу. Наверное, если б не он, Сашка точно совсем поседел под стенами роддома. Братская поддержка Дёмина, влитый чуть ли не насильно и прямо из горла коньяк заставили Ласку прийти в себя быстрее, успокоиться.
— Все, выдыхай. Обе девчонки живы, здоровы. А ты ложись, подрыхни малость на заднем сиденье.
После бессонной ночи и спиртного Сашка отключился махом, скрючившись в три погибели под синим армейским одеялом.
— Ехали б вы домой, милай, — снова вышла нянечка, — девку-то вашу в бокс дозревать определили, недельки две-три, а то и месяц лежать ей тут. А Оксаночка сейчас тоже спать будет, уже спит, небось, не встанет. Езжай, милай, езжай, папаша-то чего на рассвете явился?
— Сразу из рейса, дальнобой он.
— Ох ты, тем более езжай, неча тут морозиться.
Володя кивнул и завел мотор. Сашке и впрямь неплохо было бы отоспаться, чтобы завтра не пугать Оксану изможденным видом и трехнедельной небритостью.
Отоспался Сашка часам к трем, вскочил, заметался. От того, чтоб немедленно мчаться в роддом, отговаривали всей женской частью большой семьи.
— Она только родила, ей и вставать-то пока трудно, больно. Вот завтра уже полегче будет, она тебе и из окошка помашет, и в холл, может, выйдет, хотя и не факт. С сыном уроками займись, обормот.
Пришлось соглашаться, что да, это принесет больше пользы.
Уже потом, когда забирал жену и дочку, месяц спустя, привез охапку роз и два ящика с шампанским и дорогущими импортными конфетами — врачам, особенно ведущему отделение недоношенных педиатру, Якову Семеновичу, которого все в роддоме называли не иначе как «Сам». Нянечке той, что весть про рождение дочки принесла, платок оренбургский подарил. Роженицы по углам шептались — «Любит как, ты гляди, на руках понес!»
— Как назовете дочку-то? Андрюха имя выбрал уже? — посмеивался Володя.
— Любой назовем, — улыбалась Оксана, баюкала розовый сверток у груди.
Младенец во сне кривился и изредка издавал тонкий мяукающий звук. Портоса этот звук беспокоил, когда он его слышал, коту все время казалось, что где-то обижают котенка. Он лез к кроватке, тревожно урча, его гоняли — он снова лез, пока Оксана не велела кота искупать, вычесать и пустить. Андрея Портос с младенчества нянчил, и Любушке ничего не сделает. Ни у кого в их семье аллергии на кошачью шерсть не было.
Портос нового жителя дома изучил внимательно, обнюхал, убедился, что этот пищащий комок ничем не отличается от того, другого. Первый уже вырос в двуногое, большое и не всегда аккуратное, которое теперь тискало его и гладило, иногда кормило и выходило искать, если Портос вдруг забывал, сколько ступенек ему нужно пробежать, чтобы попасть домой, и мяукал у чужой двери. Интересно, каким будет это существо? Кот немного помурлыкал свертку и поспешил к своей тарелке с едой. Хозяин снова уезжал в рейс, и Портос оставался в гостеприимном доме Ласок-старших. Ну, или младших, или у матери хозяина, он привык кочевать из квартиры в квартиру. Его везде кормили и ему везде были рады.
— Веди себя хорошо, — наставительно сказал Володя.
Кот насмешливо прищурился, словно говоря: это я-то? Я всегда себя веду хорошо, сам не слишком-то ****ствуй. Подошел, боднул в ладонь и ушел, гордо задрав хвост, к кроватке Любы, бдить и охранять сон ребенка.
— Ты там аккуратней, — напутствовал друга и Саша. — Дороги — кошмар.
— Обещаю, буду цепляться за дорогу всеми колесами и конечностями.
Оксана сунула ему в руки сумку с «тормозком» в дорогу, чмокнула в щеку.
— Всем пока, — радостно заявил Володя и поспешил к машине.
Через год грянул девяносто первый, со всей его неразберихой, внезапными взлетами и падениями, бандитами, потрясениями и рухнувшим старым миром. И Володька Дёмин, поймав волну, сумел-таки на ней удержаться, создать с нуля свою логистическую фирму, поднять ее, работая по двадцать часов в сутки, как проклятый.
Однако не обошлось в этот год и без потерь. Прямо на работе, поставив машину в гараж, умер Николай Ласка. Подвел «пламенный мотор», в последние пару лет пошаливавший ни с того, ни с сего. На похоронах Володька рыдал, не стесняясь никого и ничего, Сашка же каменно молчал, только желваки на скулах ходили, да жгло сухие глаза.
— Вот и остались мы теперь без Коли, — всхлипывала Светлана.
Через месяц случилось еще кое-что. К Дёминым явился давно и казалось бы прочно забытый Виктор Дёмин, «бамовец», черти б его сношали. Его никто не узнал сперва, смотрели с недоумением на чужого мужика. Небритый, седой, потасканный, с лицом явного пропойцы и трясущимися с похмелья руками. Разве что с десятого и очень внимательного взгляда можно было заметить в нем похожесть на Володю. Первой бывшего узнала сама Анна, нахмурилась.
— Что тебе нужно?
— Как что, Аннушка, я ж к тебе вернулся.
— Ах, вернулся? Да еще и ко мне? А двадцать лет дорогу, видно, искал?
— Ну не ругайся, — залебезил мужчина.
— Я? Да боже упаси, ругаться еще с тобой, — она хотела захлопнуть дверь.
— Мамуль, кто там? — из комнаты, потягиваясь и ероша растрепанные со сна волосы, вышел Володя.
— Володя, сынок, это же я, твой папа, — сразу заволновался Виктор.
Володька остановился, как будто на стену налетел, на лице, сменяя сонную расслабленность, проступила холодная злость.
— Папа? Папы у меня нет с восьми лет. Был, да весь вышел.
— Ну что же ты так с родным-то отцом?
— Иди ты, отец родной, откуда пришел. Дядя Коля для меня был отцом, ясно?
Анна захлопнула дверь, отсекая поток ругани, полившийся следом за этими словами. Двор еще долго потом вспоминал, как Виктор орал под окнами, пока не вышли Сашка и Володя.
— Урод, Любашку разбудил, — Сашка сейчас очень был похож на своего отца, такой же высоченный, широкоплечий и похожий на поднятого из зимней спячки медведя. Сказал вроде бы спокойно, но… — Беги, мужик.
Виктор оказался трусом — он и впрямь побежал.
Позже, вечером, сидя на тесной кухоньке в квартире Ласок-старших, парни пили и вспоминали Сашкиного отца, и Володя снова повторил:
— Мне дядь Коля отцом стал. Помните, теть Свет, как бабки на лавочках про вас с ним, теть Валю и мою маму судачили? Я тогда мельком услышал, мол, у Кольки Ласки — жен трое и детей тоже трое, и потом за гаражами втихую ревел, так хотелось, чтоб дядь Коля в самом деле моим отцом был… Сашке завидовал — я ж эту гниду, которая нас с мамой бросила, помнил и сравнивал.
— Он теперь ведь не отвянет, — нахмурился Сашка.
— Мать развод оформила давно, его ж и в розыск, как злостного неплательщика алиментов, подавали. Я вообще взрослый уже. Не отвянет сам…
Была у Дёмина своя «крыша», все чин по чину. Могли и помочь, хоть и не хотелось грех на душу брать.
— Отвянет, куда денется. Или сопьется, или нарвется.
— Идите-ка спать, мальчики, — Светлана потрепала обоих по чубам. — Поздно уже.
«Мальчики» переглянулись, фыркнули. Впрочем, оно и понятно: и для Светы, и для Анны оба сына все равно мальчиками были, есть и будут.
— Но надо все же что-то с этим обмылком сделать, — задумчиво сказал Володя.
— Что предлагаешь?
До постелей «мальчики» не добрались — застряли на лестничной клетке. Володька — покурить, Сашка — за компанию.
— Да я даже не знаю… Дать ему денег и посадить на поезд?
— Пропьет, на первом же полустанке слезет — и пропьет. Капнул ему кто-то, что сынок уже не простой шоферюга, а фирмач, вот и приперся.
— А ты что посоветуешь?
Сашка почесал щетинистый подбородок, хмыкнул, кивнул:
— Ничего не посоветую, просто поговорю с ним.
— Не думаю, что разговор поможет.
— Поглядим, ладно? Не дрейфь, прорвемся.
Настырный «блудный папаша» в самом деле приперся еще раз, когда Володя был на работе. А вот Сашка — дома. И так как квартиры у Дёминых и Ласок-младших располагались на одной лестничной площадке, вышел на завывания мужика первым. Оксанка как раз только-только уложила Любу, и ждать, когда эти пьяные вопли ее разбудят, он не хотел совсем.
— Что приперся? — свистящим шепотом поинтересовался Сашка.
Пьяному море было по колено, медведь — хомячком, а «Анькин сосед» — тем, на ком можно сорвать зло. Попытка дать Сашке по морде почему-то провалилась. Здоровенный двадцатисемилетний бугай легко взял Виктора за шкирятник, по причине чего тот вынужденно заткнулся, вынес во двор и зашагал ровным шагом к мусорному контейнеру.
— Самое место для тебя… Еще раз увижу во дворе или рядом со своей семьей…
Он аккуратно тряхнул мужика, всмотрелся в стремительно трезвеющие глаза.
— Ты понял? Все понял?
«По весне на трассе „подснежником“ станешь», — явственно читалось в недобром взгляде Сашки.
— П-п-понял, — забормотал тот, тряся головой.
Сашка кивнул, ухватил его за ремень второй рукой и точным броском «забил» в контейнер. Громыхнуло: мусор как раз пару часов назад вывезли. Потом Сашка отряхнул руки и направился обратно домой.
Как ни странно, больше Виктор не являлся и Дёминых не тревожил.
Сашка, как и обещал, стоило дочери немного подрасти, устроился к другу на фирму.
— Гарантия стабильности, — пояснил он.
Дела шли, бывали у них и трудности, когда приходилось потуже подтягивать пояса, выцарапывая деньги на бензин. Бывали и взлеты, когда Сашка покупал Оксанке дорогущие золотые украшения:
— Деньги — фантики, сегодня миллионы, завтра копейки, а золото — это всегда золото. Его, если что, и заложить можно, и продать.
— Надеюсь, без этого обойдемся, — пугалась Оксана.
Вопреки опасениям врачей, Любашка росла спокойным и здоровым ребенком, радуя родителей и Андрея. Оксана, после сокращения на фабрике, занялась шитьем на дому. Все какая-никакая, а денежка, да и за детьми пригляд. Вещи у нее получались очень красивыми и добротными, к мастерице выстраивалась очередь. «Какие-никакие денежки» постепенно превратились в довольно-таки стабильный доход. Андрюшка, Любашка, Сашка, Володька, матери мужиков и сама Оксанка ходили в «фирме» — сшитых по зарубежным лекалам вещах, идеально сидящих и выглядящих по-настоящему фабричными. Только что лейблов нет.
Понемногу утрясалось все в стране, как грибы, росли маленькие магазинчики, чаще звучали иностранные слова. Двухтысячный подкатился незаметно, словно волшебный клубок под ноги. И внезапно выяснилось, что старшему сыну Ласок казавшаяся высоченной елка всего-то до середины лба.
— Ого, вымахал! — удивился заглянувший в гости Володя.
— Весь в отца, — смешливо сощурилась Оксана, откинула за спину косы, в которых — светлых, — совсем незаметна была уже засеребрившаяся седина.
Вечером Володя вышел на лестницу, намереваясь покурить, кивнул поднимающемуся навстречу Андрею. Тот постарался прошмыгнуть мимо как-то бочком, и Дёмин, ухватив его за плечо, развернул и принюхался.
— Не по-о-онял? Куришь?!
— Только маме не говорите, — взмолился подросток.
— Да мама сейчас сама все унюхает, обормот несовершеннолетний! Я ей и говорить не стану, отцу скажу, пусть ремень дедов из шкафа достает.
— И отцу не говорите, я больше не буду.
— Слово дашь? — Володя испытующе посмотрел на сына лучшего и единственного друга.
Андрей поспешно закивал.
— Учти, нарушишь слово в такой мелочи — не будет тебе веры ни в чем. У самого себя веры не будет.
— Я не нарушу, — снова пообещал Андрей.
Слово свое мальчишка сдержал: больше ни разу даже не посмотрел на сигарету, с честью выдержал насмешки «взрослых» одноклассников, потом и вовсе ушел из той компании. Родители так ничего и не узнали, по крайней мере, вслух не сказали.
На следующий Новый Год компания полностью не собралась. Володя отговорился тем, что ему праздники надоели, да и отдохнуть бы неплохо.
— Первого числа увидимся.
В самом же деле на него просто напала хандра, как бывало все чаще. Странная такая: глядел на Сашку с Оксанкой, а видел дядь Колю и теть Свету, в Андрюхе — самого Сашку, а вот мысли о том, кто видится в ясноглазой, с русыми косичками, Любашке, давил на корню — не дело это совсем. Уговаривать его не стали, не принято было в душу лезть в этой семье.
В углу залы перемигивалась огоньками наряженная матерью елка, сама Анна ушла к Ласкам, поболтать со старой подругой и порадоваться за молодежь. Пришел Портос, лениво запрыгнул на колени. Было ему уже столько, сколько живут редкие представители хвостато-усатого племени, морда поседела, однако темперамент остался прежним.
— Ну что, бродяга… Вот мы и остались вдвоем. И не нужны никому, кроме как друг другу.
Котяра, урчащий погромче иного мотора, лениво приоткрыл глаз, насторожил одно ухо, мол, ну, поплачься мне в загривок, хозяин, что уж там.
— Спи-спи… Тебе-то хорошо. Всех кошек перетрахал.
Портос фыркнул, явно насмешливо: а сам-то?
— У тебя, вон, правнуков полный двор уже.
Кот открыл и второй глаз, по-собачьи наклонил голову набок. Мол, хозяин, кто ж тебе ветеринар-то, что своих детенышей не завел? Да и не поздно еще.
— А у меня второй Оксанки нет. И не будет.
Портос потянулся, покогтил его колено и насторожился, сел, глядя в коридор. Через мгновение тренькнул звонок.
— Мама, что ли, ключи забыла?
Володя положил кота в кресло и пошел открывать. В глазок и не глянул — кто еще в новогоднюю ночь может прийти, кроме подвыпившего соседа, Борисового владельца, или матери? И когда в квартиру ввалилось все семейство, он опешил.
— Видишь ли, дорогой друг, если гора не идет к Магомету, то Магометы всей оравой идут к горе.
Володя растерянно улыбался, глядя, как сноровисто накрывают стол.
— Я «Монополию» принес, — Андрей поставил коробку на журнальный столик. — Можем потом сыграть. Дядь Володя, а вы на гитаре нам сыграете?
— А куда ж я денусь, — Володя все еще пребывал в легкой растерянности.
— Ты чего, Дёмин? Потерялся, что ли? — Сашка, пока женская часть семьи суетилась возле стола, припахав и Андрюшку, уволок друга на лестницу, поговорить. — Что-то случилось? Проблемы? Володь, ты же знаешь, только скажи…
— Да не, прост… Задумался чего-то.
— Пусть конь думает, у него голова большая, а под Новый год нужно желания загадывать.
— Ага. Жену найти.
— И кто тебе мешает? Или по Ксанке все еще сохнешь?
Сашка спросил-то в шутку, а Володьку словно наждаком по нутру продрало.
— А если и сохну? — он попытался все обратить в юмор.
— Все это время? — Сашка шутки не принял, похлопал по плечу сочувственно.
— Я ж как кактус, сохну да не высохну.
— Володь, неужели не встречал никого даже похожего?
— Встречал, — ляпнул тот и прикусил язык.
— Ну так где она? — сразу обрадовался Сашка.
— Нигде. Не про мою честь цветочек.
— Бывает, — махнул рукой друг и больше ничего спрашивать не стал.
Дал Володьке докурить и уволок обратно. Как раз вовремя: на экране уже беззвучно разевал рот Президент, что-то обещая, но его никто не собирался слушать. Мужчинам вручили бутылку с шампанским, Андрею — бутылку «детского» — газировки, для него и сестры. Со спиртным в их семье всегда было строго. До восемнадцати — ни-ни.
— Ну что, чтоб в новом году у нас все было, а нам ничего за это не было! — провозгласил Володя.
С хрустальным звоном соприкоснулись бокалы под бой курантов: Анна успела щелкнуть пультом вовремя.
— А тебе отдельно — чтоб нашел жену себе по сердцу, — добавил Сашка.
— Дядь Володя, вы же еще молодой совсем. Вы меня подождите, я подрасту — и поженимся, — прозвенел очень серьезный голосок Любы.
Володя поперхнулся шампанским. Сашка треснул его промеж лопаток, пряча усмешку в усы.
— Люба! — укоризненно покосилась на дочь Оксана.
— А что, я скоро вырасту, честное слово!
— С Новым Годом, — поспешил замять тему Володя.
— С новым счастьем!
Новорожденный год неслышно ступал на мягких лапах, опускался на город разлапистыми снежинками. Портос, прижимая уши от взрывов петард и салютов, свернулся клубком на диване и посматривал одним глазом на свою семью. Может быть, зрячей кошачьей душой он видел, как сердитая, с мокрыми ресницами, красавица с роскошными русыми косами, заплетенными короной, доказывает статному рыжеволосому, с седыми висками, мужчине, что за десять лет ее мнение не поменялось, и возраст любви не помеха, и знает она его всю свою жизнь. А может, он просто выглядывал, кто уронит для него кусочек колбасы. Все-таки, чужая душа — потемки, а кошачья, так и тем более.