Колокольчики

(Крымская повесть)

Карнавал не созерцают – в нем живут.
М. Бахтин

Много лет одно и то же окно, одна и та же стена напротив, три или четыре вороны в отрезке осеннего неба... А тут аромат соснового леса, накрывший дорогу, по которой каждое я утро отвожу Кота на Пятый километр (там его ждет школьный автобус). Во всяком случае, что-то новое. Надо немного смелости – и сюжет жизни будет сравнительно разноображен.
После дождей вдруг все зазеленело, отовсюду полезла трава, словно в мае. Второй день солнце. Умерший сезон оживает. Днем двадцать, вода тоже. Пустой, как в январе, пляж.
Посмотрел погоду. У нас выше, чем в Мадриде и Риме. Чуть ниже, чем в Афинах, Дели, Токио и Вашингтоне. Лишь в Тель-Авиве «существенно» теплее (+27). По всей планете холод, так что у нас еще не так плохо.

Я ждал ее приезда – и не тешил себя иллюзиями. Мы плохо простились, она не звонила и не писала. Я чувствовал, что она не хочет возвращаться, лишь долг принуждает ее.
А ведь мы решили остаться здесь совсем, на много лет, «сбежать из Вавилона»! Мы давно готовились, возили вещи, ушли из школы, искали школу...
Кроме того, думали писать книгу о контркультуре, каждый со своей стороны. Эта книга была нашей давней мечтой и одной из причин «эмиграции» в Крым: книга о явлении изнутри явления. Так о нем еще никто не писал… Хиппи, карнавал, мифы, мистические состояния и психоделические путешествия, первобытные племена, антропология, история, психология, философия, политика, искусство, наркотики – все должно было пойти в дело! Готовился грандиозный по силе опус!
Хотя чем больше я проводил времени среди действующих хиппи, тем меньше мне хотелось писать на данную тему…
В конце концов, мы добрались сюда, но лишь в июле – после Пустых Холмов и Шипота, и непростого путешествия через Киев, Львов, Карпаты, Одессу, преодолев завидное количество препятствий. Кажется, все духи дороги были против нас. В Виннице я угодил в больницу, под Одессой пришлось менять двигатель. Ссоры начались, едва мы приехали: из-за гостей, комнат, посадок, бассейна… всего.
К концу лета ситуация накалилась. К обычным проблемам прибавились поиски школы, в которой будет учиться Кот. Кроме того, она вспоминала прошлый Новый Год в Крыму, как все время мерзла в нашей летней хибарке. Поэтому добивалась от меня: когда я собираюсь заняться утеплением дома?
Не с первой и даже не со второй попытки мы все же нашли школу: в Камышовой бухте, двухэтажная, среди кипарисов и еще зеленых тополей и каштанов, – она не казалась мрачной, как когда-то моя. Отошел немного – и уже видно море. В этой школе были компьютеры, столы для пинг-понга, продленка – и маленькие классы. Дети, которые здесь учились, были либо с некоторыми особенностями, либо из семей с достатком выше среднего, либо из семей с неподходящим гражданством, как у нас. Нам это было дорого (1000 гривен в месяц), зато мы надеялись, что так меньше травмируем ребенка, вырванного из вовсе не плохих условий, попавшего к тому же аж в другое государство.
В сентябре я договорился о стеклопакетах, заказал пенопласт. Тем не менее, она все равно нервничала: из-за дров, электричества, из-за того, на что мы будем жить, отдав за окна, школу и материал все деньги?..

Первый раз мы поссорились, когда я сказал, что хочу переделать мойку в кухне. Это посещение дома Феди Погодина в Солнечной Долине резануло меня по живому. Я был уязвлен как архитектор. Архитектор без сапог! Все в доме стало меня раздражать своей убогостью. Мне захотелось что-то срочно изменить. Или хипповое жилье, или дизайнерское – но не такое!
И тут выяснилось, что она очень любит эту старую ржавую мойку! И, напротив: то, что она хочет, я никогда не делаю: не выбросил этажерку, не завел ей нормальную плиту, на которую все равно нет денег, не предложил ей везти машину до Коктебеля. Наконец, повесил ветряные колокольчики! «Ты хочешь всем рулить – и тогда у нас нормальные отношения. Но я так не хочу! Или у нас будут равные – или не будет никаких!» – объявила она.
Я ушел в свою комнату, она поднялась и заявила, что я ушел, хлопнув дверью, и, значит, посчитал себя обиженным. Если я не хочу с ней разговаривать, если мы на все смотрим так по-разному, значит, нам не надо жить вместе – и ей надо уехать!
– Я  жду ответа… – требует она. – Слышишь?!
– Решай сама, уж относительно себя ты можешь принять решение!
– Этот ответ меня не устраивает!
– Тебе надо, чтобы тут была моя инициатива?
– Да!
– Не дождешься!
– Ты очень вежлив!
– Я вижу, ты ищешь повод поссориться…
– Нет!..
– И вернуться!
– Нет!.. Я не ищу повод! И я не хочу ссориться! Но жизнь здесь мне неприятна, это правда! Я никогда не любила этот дом. Это твой дом… В Москве мне было очень хорошо, я не хотела уезжать. На этот подвиг я не готова – теперь я вижу, прости... К тому же больная мама, которая, судя по всему, долго не протянет. Моральнее находиться там…
Ее пыл понемногу угас, она встала рядом, потом стала касаться.
– Знаешь, мне тоже тяжело… Не каменей, пожалуйста!
Но это у меня защитная реакция. Я не могу показывать, как мне больно, хотя это «окаменение» говорит об этом яснее всего.
– Чего ты хочешь?
– Чтобы ты был более нежен…
Женская нелогичность. В общем, она добилась своего: мы идем курить на балкон, а потом обниматься. Я предложил забыть всю эту глупость и все же довести эксперимент до конца.
После чего занялись любовью, первый раз с ее приезда.

Она была на родительском собрании, где Кота хвалили за английский (ее заслуга): первый раз за пять лет учебы его за что-то хвалили! Она привезла на багажнике кучу досок с помойки рядом со школой – для растопки. Я делал с Котом математику. Хоть мы и платим такие деньги, но почти все уроки, вопреки обещаниям, он делает дома. Мы делаем! У него еще есть немецкий, украинский (от которого его обещали освободить), скоро должен начаться французский, где он мог бы, наконец, «блеснуть» (четыре года французской школы)…
Она сидела с компом у камина, я писал на компе в соседней комнате. И тут по скайпу позвонила мама. Вопрос на засыпку: не буду ли я против, если она продаст дом в Жаворонках? И не будет ли расстроен Кот?
– Конечно, будет! И я тоже! Чем вызвана такая срочность? Ты же решила отложить до весны…
Мама сослалась на ситуацию на рынке жилья…
– Не надо продавать Жаворонки, лучше я продам Потаповский. Я уже привык к ним... В дом вгрохана бездна труда! Не глупо ли так срочно от всего отказываться?..
– Ты решил продавать Потаповский? – спросила она, лишь только я вышел из скайпа. – Конечно, это твоя квартира, но что ты собираешься оставить Коту?!.. И куда ты собираешься девать всех, кто в ней живет? В Жаворонки я не поеду, я их ненавижу!
Но больше всего ее взбесило, что я что-то решаю один…
Я предложил посмотреть «Три тополя на Плющихе». История верной Золушки, попавшей во дворец, но не посмевшей стать принцессой. Мы поговорили о фильме, но я вижу, что она мрачна и замкнута. Оказывается – все из-за того же: что я сам «решил» про Потаповский.
– Хорошо, что я услышала!.. – воскликнула она.
Пришлось признать, что – да, я не могу все время подстраиваться под нее, особенно в вопросе, ее напрямую не касающемся: о Жаворонках. Потаповский был предложен просто как вариант, чтобы отсрочить решение мамы… Бесполезно – она не слушает!
– Ты все решаешь единолично! Значит, мы живем разными жизнями, все решаем раздельно, значит, нам больше незачем жить вместе! Я поехала в Крым исключительно из-за тебя, это для меня жертва, я считала, что тут у нас или что-то сложится, или окончательно развалится. Произошло второе…
Я напомнил, что всем она говорила, что поехала сюда, потому что надо менять жизнь, надо проводить в ней эксперименты.
– Да, это был эксперимент, вероятно, неудачный. Мы, видимо, слишком мало любим друг друга, чтобы идти на такие жертвы!
Она живет здесь мучительной для себя жизнью – и никогда не согласится жить в Жаворонках! – говорит она. Я тоже жил мучительной для меня жизнью – много-много лет!..
– Да, и ты больше не хочешь, я вижу, не хочешь жертвовать собой! Поэтому все так и происходит. Все хорошо, когда хорошо тебе...
– Или тебе?!
– Мне – нет.
– Тебе всегда нехорошо?
– Здесь, в основном, да!..
Она заговорила про компромисс, на который я, якобы, не готов. Нет, я готов, я только и занимаюсь, что компромиссами! Но это уже не работает! Нет ситуации, которая устраивает обоих. Главным образом – ее.
Я пошел в свою комнату, она следом.
– Это не правда! Я старалась, я даже проглотила, что ты дважды назвал меня «стервой»!..
– Нет: я сказал, что ты ведешь себя «как стерва».
– Я не вижу в этом большой разницы!
Странно для филолога.
Она спросила: где ей спать? «Где хочешь». Почему я так реагирую? Потому что у меня не осталось ни одного живого места в душе, не истыканного ее вилкой! И она резко ушла спать к Коту.

Утром она заявила, что едет на вокзал за билетами в Москву, а потом забирать документы из школы. Я попросил не дергать Кота, оставить его со мной. Но она категорически против:
– Я знаю, что Коту будет с тобой хорошо, вам обоим будет хорошо, тебе вообще всегда хорошо без меня (что неправда)! Но ребенок должен быть с матерью!
– Это ты тоже решила единолично?
– Да!
Теперь ей все придется решать самой.
Попросила объяснить, как ехать на вокзал и в ветеренарку (получать справку для Спу)? Она уехала, я остался ждать машину с пенопластом. Разгрузил, перепилил привезенные ею накануне палки. Она позвонила: купила билеты, зато что-то случилось с машиной. Я предложил подъехать, но ей уже помогли: якобы «выскочила свеча».
А в швейной мастерской осталась школьная кофточка Кота, примеренная и оплаченная. Которую он так и не будет носить.
Еще вчера ходили по рынку, покупали продукты, она купила и посадила цветочки. Я купил Коту ракетки для пинг-понга, чтобы он играл в школе. Собирались жить долго и счастливо. Смешно…
В общем, эксперимент я буду делать в одиночку. Мне надо уйти в работу, в ремонт, во что угодно, как три года назад на Воре, когда мы тоже вроде как расстались… Нежели конец?.. В это трудно поверить! Некоторые государства существуют меньше, чем мы прожили друг с другом!
Кот обнимает меня, садится на колени, целует. Мы долго не увидимся. У меня наворачиваются слезы. Не хочется, чтобы все вышло, как у моего отца. Или это родовое проклятие? Но ведь я – не он, и никогда не вел себя, как он! Я лишь хочу, чтобы она помнила, что это было ее решение, никто ее не вынуждал! Хотя она уже объявила Коту, что я сказал, что я не люблю ее и хочу, чтобы она уехала. А он это передал бабушке, от которой я это и узнал. Вот такой миф она изобрела для простоты картины.
Если она действительно сделает это, а на это очень похоже, все вещи уже собраны, – это будет одна из самых больших ошибок в ее жизни! Когда все наладилось, мы решили все проблемы и со школой, и с теплом, и с машиной – она все режет, как сумасшедшая! Вчера она как ни в чем не бывало сидела на родительском собрании, сегодня поехала забирать документы…
У нас нет средних состояний, у нас или мир, или война. И тогда мы идем на самые крайние меры, чтобы показать, как мы оскорблены! Или все, или ничего! Вся наша жизнь – череда внезапных отъездов. Не было года, чтобы мы не проделывали это хотя бы раз.
Но уезжать из такой дали!.. Еще в Москве она очень любила поднимать этот вопрос: а если мы поссоримся, что она будет делать? Сложно будет все бросить и уехать! На это я отвечал: это будет поводом не ссориться.
Мечты! Но видит бог – какие у меня были шансы? Она всегда начинала спор в очень агрессивной манере. Она явно не искала мира. Вчерашняя ссора возникла просто на пустом месте, целиком из убеждения, что с ней не считаются, договариваются о чем-то за ее спиной…
Это лето убило все силы, зато все было подготовлено – можно было, наконец, жить! Или это было неизбежно? Два таких характера не могут существовать вместе. Самые бесконфликтные были те две недели, что я жил здесь без нее, в чисто мужской компании: Ромы, Васи и Яши. Этому не мешало даже то, что я каждый день рано утром отвозил Кота на Пятый. С ней мы не выдержали и недели. Притом, что мы не виделись практически три: сперва я был в Москве, потом она. Что-то творится с женщинами, как-то совсем не удается с ними жить. Или они сами не хотят.
Выходит, что мои опасения насчет ее приезда были совершенно оправданы. Последствия даже превзошли ожидания. Любая ссора здесь означала отъезд, причем немедленный. Казалось бы: «удаленность баз» должна была спасать от ссор, а на деле мы все время стояли на краю, провоцируя друг друга на резкие жесты, чтобы никто не думал, что я чего-то боюсь! Мы же такие смелые и самостоятельные! Мы давно можем плыть поодиночке. И лишь привычка удерживает нас вместе. И сантименты, например к Коту.
Вижу, что вместо крымского – мы поставим совсем другой эксперимент: жить отдельно. Попытки неоднократно делались, но данная, кажется, имеет основания на успех.
Ссоры вообще, как известно, крайне информативны. Все взвихряется, трепещет, сознание попадает в кризис, а потому просыпается. Оно мечется, бросается туда и сюда, ищет выход. Многим мыслям я был обязан этим бесконечным состояниям кризиса. Это, наверное, единственное утешение.
Не утешает другое: она ведет себя, как сумасшедшая! Фиг с ним, что ей насрать на наши отношения и на все усилия, что вложены в «проект», но она не щадит психику ребенка, которого кидают туда-сюда, как мячик! Только он привык к новой школе, где все, вроде, складывалось хорошо – и вдруг это истерическое, типично женское решение! Ах, так, – тогда я уезжаю!
Может, в обе эти ссоры я не нашел нужных слов, был слишком нетерпим. Но у меня действительно больше нет сил! Я тоже схожу с ума, когда вижу это бессмысленное, безумное желание ввести ситуацию в конфликт, найти пункт для вражды! Будто она боится, что я порабощу ее. И все время напоминает: нет, я все такая же, я не согласна!

Вчера ночью, когда писал это, понял, что найду слова, которые заставят ее остаться. И нашел. Хотя это было нелегко. Они спешили в школу, откуда класс должен был поехать на страусиную ферму.
Я предложил последний раз поговорить. Разговор начался очень резко, мол, я четыре (!) раза сказал, чтобы она уезжала, дважды назвал ее «стервой», убедил ее, что не люблю ее и не хочу с ней жить! Я, мол, хотел бы, чтобы она смотрела на меня снизу вверх, как микроб, тогда мы могли бы жить нормально, но такого не будет!
Заодно она обвинила меня, что летом я орал (!) на Илью, пасынка Данилы, чтобы он уходил из-за стола – и вскакивал и убегал сам, – что является тяжким преувеличением! И что я заявил, что Данила для меня больше не существует! Это правда, но при каких обстоятельствах я это сказал! «Твоя телка» – бросил он мне – про нее, его мать! «Ну и что! – парирует она. – Это наши с ним отношения!»
Выяснилось, что я неприятно для всех вожу машину, что я деспот, и кто-то (кто – не было озвучено) спросил ее: как она все это терпит?! Она словно маленькая девочка заявила, что я не люблю ее, потому что не даю водить машину, а это для нее – самая большая радость в жизни! Но как же не даю? «Не дал – когда мы ездили в Солнечную Долину!».
Вся прихожая завалена собранными вещами. Они даже вырвали листы из школьных тетрадей, чтобы легче было везти. Жгут мосты!
Я подумал, что надежды нет, но решил, что сделаю все, что от меня зависит, чтобы остановить это безумие!
Едва почистив зубы, мы помчались в школу. Здесь она-таки забрала документы, за которыми не успела вчера, вызвав недоумение директрисы. И мы продолжили разговор в машине, в школьном дворе. Длился он два часа. Спуки, наш русский спаниель, был с нами, потому что она собиралась везти его к ветеринару за справкой, необходимой собаке для пересечения границы.
Опять прошлись по причине последней ссоры. Она и на этот раз вспомнила индийские колокольчики. «Индийские колокольчики разрушили наш брак», – мрачно иронизирую…
– Я просто хочу остановить тебя от истерического поступка, подобного твоим былым попыткам самоубийства.
Она согласилась, что это похоже, но она не может больше терпеть!
– Это потому, что ты вообразила некую несуществующую ситуацию, где все против тебя – и нет выхода. А выход есть.
– Какой?
– Просто не считать, что все хотят тебе зла!
По ее мнению, я хочу примириться странным способом: во всем обвиняя ее, что она превращает любой спор – в ссору, просто используя некие «запрещенные» слова: это твой дом, ты все делаешь, как хочешь, ты ничего не делаешь, что хочу я, ты хочешь, чтобы всегда было по-твоему, и т.д. Я действительно считаю ее инициатором большинства ссор, которых могло бы и не быть, если бы она не начинала подозревать, что ее хотят обидеть и унизить! Это ее комплекс.
– Но и у тебя тот же комплекс: ты боишься, что тебя могут сделать подкаблучником!
И это правда, и это усложняет все еще больше.
В общем, спорили, как обычно, причем в основном довольно спокойно. Вдруг она заплакала. А потом сказала, что я уничтожил ее решимость ехать, но не породил еще желания остаться, ибо все равно обвиняю ее – и теперь… Тем не менее, она согласилась, что это был истерический порыв.
– Но по-другому такие вещи не делаются!
Наконец, решили, что мы должны постараться (в который раз!) щепетильнее относиться друг к другу и к своим словам. И все же продолжить эксперимент, хотя бы до лета, до конца школы…
Она отнесла документы обратно в школу, чем привела директрису в понятное раздражение: как можно так часто менять решения?! О чем вы думаете?! Боевая в первый раз, теперь неистовая «Мата Хари» смиренно признала, что, наверное, сумасшедшая…
Дома, конечно, сразу залезли в постель: ничто не лечит ссору лучше, чем постель! А потом поехали сдавать билеты (потеряв на этом сто гривен, сумму не очень большую, но когда нам даже дрова не на что купить…), затем на Пятый и, наконец, снова в школу. Кот, который вчера так ласкался ко мне – откровенно недоволен. Ему, оказывается, тоже здесь не нравится! К тому же мы поставили его в дурацкое положение в классе, где он уже всем объявил, что уезжает в Москву – и его враги обрадовались! «А теперь – огорчатся», – утешил я.
Под вечер, когда она легла спать (не спала всю ночь), я пошел со Спу на море. Вода похолодала, нет уже того кайфа, как два дня назад. На пляже два человека, над морем облака, но все равно довольно тепло. То есть всего 17-18 градусов, но если учесть, что в Мадриде и Риме +12, в Москве +2, то у нас очень даже недурно!
В девять позвонила мама и сказала, что консилиум врачей в голицинской больнице, где лежит Виктор Иванович (мой отчим), заключил, что у него рак легких – и он не выдержит операции. Причем никаких анализов не проводили, ибо не могут, а везти его в другую больницу – нельзя. Однако его прежний лечащий врач говорит, что этого не может быть, потому что совсем недавно у него брали все анализы, и никакого рака не обнаружили. Мама, естественно, в слезах. Думаю, несколько рано.
Так все складывается.

Сегодня холоднее, ветер, у Маши  с утра бронхитный кашель. Даже включила «Галан» (отопление). Съездили в пиццерию «Челентано» у ЦУМа – утешить Кота, лишившегося Москвы. Начал оббивать дом пенопластом. Кот помогает мне с неожиданным энтузиазмом. Ведь теплый дом поможет маме не болеть!.. А я вспоминаю строительство дачи на Воре пятнадцать лет назад. Тогда тоже было много пенопласта.

Три дня работы, почти два ряда пенопласта приторочено к стенам. Экономлю по крайней мере 4400 гр., то есть 22 тыс. рублей, отказавшись от рабочих. Но как делать верхние ряды без лесов?
Солнечный день, жарко, а она думала, что так уже не будет. На Пятом купили продукты для моего бездника. День рождение среди цветущих роз и винограда! Приехала Раста, хипповая девушка из Киева. К вечеру приехал Сентябрь, теоретик и практик психонавтики из Донецка. Познакомились с ним на концерте Умки. Я доделываю второй ряд и начинаю третий… Приехала мама.
Сентябрь рассказал про свой трип под грибами. Он словно еще раз пережил свое рождение – и испытал жуткий облом, когда ему не дали есть, то есть не дали материнскую грудь. И он понял, что все его последующие желания – это продолжение (трансформация) той младенческой неудовлетворенности.
Очень интересно: именно тогда мог возникнуть механизм реакции на мир, – когда все бытие расценивается с точки зрения желания. И мы ищем эти желания, мы все время жаждем чего-то: денег или кайфов, даже любви – потому что нам не дали вовремя грудь в детстве…
Раста возмущена, что Юра из Голландии (район в Севастополе), у которого она жила, заподозрил ее похищении двух чашек. Она считает, что он образовал у себя под видом буддизма «тоталитарную секту» – и сбивает людей с пути. Упомянуты и прочие пороки «коммуны» и ее лидера. 
– Я вот знаю, что я должна делать, и всегда отвечаю за то, что делаю (в отличие от Юры)! Мой принцип – умри, а сделай!
Смешно: ни разу не видел Расту что-нибудь делающей… Развиваю эту тему в том смысле, что человеку свойственно заблуждаться относительно самого себя. Он не умеет смотреть на себя чужими глазами. Вот и Юра не может. Вероятно, он видит в своей деятельности очень положительный смысл. Раста намек не поняла…

На свой день рождения я первый раз купался в море! Это главный подарок. Пошел на море с мамой. Солнечно, все еще зелено и никаких признаком осени. На пляже пять человек.
К моему возвращению Раста сплела мне венок из местной полыни. Цитирует стих Майкова про «татарского» принца из школьного учебника сына:
«Ему ты песен наших спой, -
Когда ж на песнь не отзовется,
Свяжи в пучок емшан степной
И дай ему – и он вернется».
Емшан, как известно, полынь… Трогательно… И ведь точно: возвращаюсь и возвращаюсь – и конца этому не видно.
Позвонил о. Лёша DVD: он находится под Симферополем, едет с человеком Володей из Мичуринска, резчиком у Фехнера, на его машине. Приезжает Денис (ударение на первом слоге), севастопольский москвич. Мы все в готовке. Раста красиво говорит и ест орехи для лобио. Орехи – свои, с нашего дерева. Это тоже в первый раз.
Сели за стол в шесть. Раста и Сентябрь не пьют, Сентябрь еще не ест мяса. Все курят ради Расты в прихожей. Приехали Лёша и Володя. Лёша измучен, есть может только гречку, которую я ему и варю.
Сентябрь сыпет терминами, уверяет, что калипсол не психоделик, а «диссациатив», издевается над Данилиным (автором книги про LSD)… Мне эти кем-то выдуманные дефиниции кажутся смешными. И я доверяю этим «специалистам», на которых он ссылается, не больше, чем Данилину. Главное, что он не употреблял ни калипсола, ни кетамина, ибо боится уколов. Но Маша от него в восхищении: видно, что человек в теме! Потом оказалось, что «знаток» только начал читать Грофа… Лири, впрочем, читал. Он выращивает грибы и много знает об этом. Он согласился, что к трипу надо быть серьезно подготовленным, как к космическому путешествию. Типа, надо прочесть книги о психоделии. Но мне были важны не эти книги (которых тогда, когда мы начинали триповать, и не было), а то, что писали Платон, Плотин, Мейстер Экхарт, что говорили о Боге исихасты, веданта. И самым удивительным открытием было то, что тезис атман = брахману – не очередная религиозная догма, а реальный факт!
Сентябрь сказал, что Юра Голландский (вот ведь нашли гуру!) учит, что учение Платона и Будды очень похожи, вообще, типа, одно… Я прошу доводов и, естественно, не получаю их. И тут меня уже понесло… Денис произносит апологетический тост в честь виновника… Он, как всегда, немного перебарщивает. К тому же виски, которое привез Лёша.
Бедная мама…

Утром отвез Кота на Пятый. Двигатель скрежещет. Лёша и Володя, ночевавшие с Денисом у Бобнова, уже уехали. Раста зовет в Ласпи, где хозяева знакомой гостиницы проводят треннинг по холотропному дыханию. Я в него не верю, и Раста, сидя на крыльце, рядом с которым я пилю дрова, старается убедить меня в обратном. Приходит Денис, который только проснулся. И мы все едем в город. Я – до сервиса, где выясняется, что сорвало «успокоитель цепи». Впрочем, менять надо не только его, но и цепь, и натяжитель цепи, и каблук натяжителя! Но в один день все это не сделать, машину надо оставить – и все дело будет стоить 400 гривен. А у Маши  сломался к тому же CD-rom в компе, и самый дешевый в центре стоит 500 гривен.
Домой еду на автобусе и стопом. Успеваю прикрепить к стене пару листов пенопласта. Приехали Маша и Кот из школы. Они поехали через ЦУМ, долго ждали автобуса и замерзли. Автобус по дороге сломался. Из города приехала мама, тоже замерзла. Поэтому пьем коньяк. Маше становится плохо. Пою ее чаем с лимоном и медом. И ампиоксом. Она ложится в постель, а я иду приделать еще пару листов. Мне тепло. Вообще, теплый вечер, хоть и ветер, +18.
Мама мной, наконец, довольна…

А потом…
А потом была осень, зима и весна, которые мы прожили на полуострове. Об этом и будет последующее повествование…

Осень в Крыму – удивительная: еще много солнца, но оно не печет. Сезон закончился, все разъехались, и кажется, что юг принадлежит одному тебе. Можно сберечь силы и не идти на море, но полезть в горы или совершить лирическую прогулку по окрестностям.
Четвертое октября. Ночью +19, поет цикада. Присобачил еще пару листов без лесов. Съездил в ремонт за «Love-machine», как ее тут называют. На секонде на Пятом купил для Маши  очень хипповые черные клешенные штаны. Купил их, впрочем, для себя, но понял, что мне с ними придется расстаться. Так и получилось. Забрал Кота из школы и отвез с мамой в «Муссон». Мама купила ему физкультурную форму, в которой он катался на катке (что внутри «Муссона», как известно). И произвел впечатление даже на местного тренера. В этом городе, где катков нет вообще, – это не так трудно. Мама похвалила Кота: он стал сильнее, выглядит здоровее, не такой бледный, как в Москве. И тут же «включила бабушку»: стала требовать, чтобы я больше с ним занимался. Что самое главное для него и для нас – его учеба!
– А до этого была моя учеба, работа, деньги, профессия… – не выдержал я.
Не выношу подобных разговоров! Маша поднялась ко мне наверх и стала внушать, что я должен быть мягче, что у человека столько проблем, и он забывается, воображая, что самая главная проблема – школа… Она бесспорно права, поэтому мирно смотрели вместе последнюю серию «Место встречи изменить нельзя».

Утром Раста зовет в гости к Саше Зу и Неме, а Лёша DVD – в Керчь… Но я оббиваю дом и не хочу прерываться, пока не кончу. Пока хорошая погода.
А погода и правда хорошая. В городе тепло и тихо. Спустились с мамой на Графскую пристань, прошли по набережной. У Графской стоит огромный пятипалубный океанский корабль. В море полно медуз. А вот людей мало, хотя некоторые кафе работают по-летнему. На бульваре свадьбы. И вообще все напоминает лето. Было бы грустно уезжать отсюда в такой день. А мама все спрашивает: что мне здесь больше всего нравится? Останемся ли мы тут, покупать ли ей здесь квартиру, продав Жаворонки? Квартира уже присмотрена: в Омеге.
Трогательная сцена прощания у вагона: она обнимает меня и плачет.
До ночи креплю листы. Потом идем к Денису и Лене, что живут у Бубнова, пить. Маша пьет чай с бальзамом, лечится. Ей советуют обратиться к знакомому доктору из Москвы, который ставит диагнозы по телефону (впрочем, после того, как получит результаты анализов). Денис обещает узнать насчет лесов, которые есть в его храме. В храмовом хозяйстве, оказывается, всегда имеются леса. И еще храм поддерживает его семью, так что ходить имеет смысл.
Лена училась в Ивановском училище, в бывшем иконописном. В советское время в нем преподавали лаковую миниатюру, но из всех, в результате, сделали иконописцев. Ее и из комсомола выгнали за это, в 85 году. И ГБ назначило ей встречу в машине. На встрече ей сказали, что нет ничего плохого, что она пишет иконы, и ничего плохого, что она верит в Бога, это не запрещено. Но вот в ее кругу могут быть несознательные элементы, которые плохо относятся к советскому строю – «и хорошо бы, если бы вы нам о них сообщали». И бумажку суют с телефоном. Она повинилась во всем, расплакалась и попросила дядечек ее отпустить. Бумажку не взяла. 
Ночью +19-ть, поет цикада, сильный, но теплый ветер.

Днем пошел купаться. Солнце прикрыто какой-то хмарью, ветер, но тепло. Деревья на склоне начали приобретать осенние цвета. На берегу две группы, действует нудистский пляж, причем совсем рядом. Запах моря, к которому я привык и не замечаю. Нет, мне и правда здесь нравится, как ни в одном месте! И природа, и погода, и запах. Жаль, что надо работать. Маше лучше – и она благоустраивает сад: пилит цепной электропилой ветви слив, подвязывает виноград.
Ветер все сильнее, у нее болит голова – знак перемены погоды. Над морем стоит мощный облачный фронт. Он движется на нас, как конница кочевников.
До ночи оббиваю дом. Кончил третий ряд. Как раз начался дождь. И мы снова пошли к Денису.

С утра ветер, +15. Отвез Кота на Пятый. И даже смог заснуть. И во сне было очень жарко и солнечно. А проснулся: почти ураган, ветер и дождь. Все небо обложило тучами. Это значит: простой. «Простой простой», – шутит Маша. Хорошо, что не сложный. Весь день она строчила свой великий меморандум про контркультуру, а я – что-то со своей стороны. Мы – как две бригады проходчиков, двигающихся навстречу…

Маша отвезла Кота на Пятый и пошла покупать овощи на рынок. Кавказский мужчина о чем-то бурно беседовал с торговками. Вообразив, что она хочет что-то купить, – послал ее на х… Она потребовала извинений, он послал ее еще дальше. Она спросила торговок: кто этот человек? Оказывается – их хозяин. Она предложила им извиниться за своего хозяина. Им это показалось очень смешно, и они приблизительно повторили те же выражения в ее адрес. После чего она ударила ногой ящик с перцами. Торговки выскочили из-за прилавков, повалили ее на землю и стали бить ногами (мне трудно в это поверить, передаю ее рассказ). И никто не вступился. Она пошла к администрации рынка, где был составлен протокол, вместе с администратором пошла назад показывать виновных. Из виновных осталась лишь одна торговка и мужик. Первая сказала, что не била, а толкнула, потому что Маша испортила ей три помидора, которые она не сможет продать, а мэн вовсе ушел в несознанку, заявив, что ничего ей не говорил. Администратор предложил всем вместе поехать в менты и составить заявление. Но Маша отказалась. Торговке администратор предложил оставить рынок, потому что на нее уже поступали жалобы. Та разревелась, стала извиняться…
– Я своего добилась, – сказала она мрачно.
А я слышу лишь дождь, перешедший в сильнейший ливень. Он шел весь день, стих, начался снова, +13. Хоть без ветра. Чтобы не было второго дня простоя – утепляю балконную и входную дверь.
Позвонила Умка. Она собирается в Прибалтику и Германию. История с избиением произвела на нее большое впечатление. В воскресенье у нее концерт в «Пирамиде».
Ночью были на Автобате у Лёши DVD, в его товариществе «Коммунальник» (!). Работает один ветерок, но тепло. Пьем мартини с соком. Лёша с Володей съездили в Качи-Кальон и Тепе-Кермен. Он рассказывает про свой православный блог в ЖЖ – и в восхищении, какие странные, молодые и «революционно» настроенные люди пишут ему! Маша желчно рассказывала про Макса Шевченко, редактора религиозного приложения в «Независимой Газете», и Третьякова, главного редактора ее же (оба бывших, естественно). Наши оценки, как обычно, сильно разошлись. Лёшу беспокоит финансовый кризис: он уменьшает продажи картин Моркови, его жены, на деньги от которых они вшестером (с четырьмя детьми) живут. В субботу он возвращается в Москву.

А цикада все поет: после двух жутких дождливых и, отчасти, ураганных ночей. А этот дурак Лафонтен писал про нее, что, вот, мол, ты все пела – это дело… (и т.д.) Это действительно дело, замечательное дело цикады – петь, ее метафизический долг. Как долг Арджуны – сражаться.

Один поп, о. Александр, дает мне леса бесплатно и без обозначения срока, другой поп, о. DVD, помогает их таскать и грузить на машину – вместе с третьим несостоявшимся попом, Денисом. Леса хранятся в гараже рядом с российским госпиталем на ул. Розы Люксембург. Затовариваемся разливным вином в ближайшем магазине. Через Сапун-гору и Пятый возвращаемся домой. Лёша все время говорит про заботы в «Коммунальнике», про мировой и российский кризис, про капитализм. Выпили с ним мадеры, разгрузили леса. Маша поехала за Котом в школу и захватила его с собой. Я опять режу, клею и креплю пенопласт, остатки третьего ряда. Ночью смотрели «Unfaithful» с Гиром, про неверную жену. «Преступление и наказание» по-американски. Главное, каждый из нас знает, как это бывает. 

Боюсь, я попадаю в ту же ловушку, что и четыре года назад на Воре. Там я все время строил баню, рубил и добывал топливо. Тут я уже две недели утепляю дом – и конца не видно. А ведь хотелось покоя и творчества. Конечно, я знал, что буду что-то делать по дому, но чтобы такой объем! С другой стороны, надо же что-то придумать, чтобы не дрожать зимой. Это малоприятно. И если не ограничить жизнь здесь одним годом, значит, я просто готовлю себе место для будущего. Так и обозначает это Маша.
Увы, все эти приготовления ничего не дают, жизнь все равно идет не так, как задумал. И уж на творчество это совсем не влияет. Всегда есть место труду, когда нет вдохновения. А его нет, и с этим ничего не поделать. Только ждать. Возможно, это тоже такой процесс акклиматизации, вживания и привыкания, когда все станет естественным и без надрыва.

На Пятом я попросил Машу  показать мне ее обидчиков. Она отказалась.
Леса, которые мы собрали с Лёшей, стоят криво, ненадежно, работать на них нельзя. Поэтому поехали на Соловьевский рынок и купили за 800 гривен пяти с лишним метровую раздвижную лестницу. На ней работать тоже, в общем, стремно. Денис болен, будет ли от него помощь? Пока он сделал глинтвейн и пригласил нас. От него поехали на концерт Умки.
Хороший день: на солнце +28, в тени +18. Удивительно красивый закат: солнце садится в ультрамариновое море. Лёша не устает восхищаться. Он готов был бы остаться здесь, если бы была работа.
В «Зеленой пирамиде» шесть человек народа. Умка и Боря в ожидании публики наигрывают блюз. Лёша принес с собой литр сухого и литр «7777». Я устроился на капоте «машины любви». Небольшое количество алкоголя перед концертом способствует его восприятию. Где бы еще в середине октября мог бы проходить открытый концерт? Разве что в Израиле – делюсь я с друзьями глубокой мыслью. Но в Израиле, сказала Умка, нет обновления публики, в отличие от Севастополя. Ходят все те же, что и десять лет назад.
В перерыве раздарил десять «Райдеров». Рейд Умки с мешком для пожертвований. Звезда, а собирает в шляпу, как уличный музыкант! – возмущается Лёша. Он видит в этом демократизм, но и нарушение статуса.
По просьбе Лёши заехали в «Муссон» за пиццами.
По дороге домой увидели троих ребят, двух девушек и парня, что были на концерте – и куда-то перли по Фиолентовскому шоссе. Взяли на борт. Одна герла из Киева, другая из Москвы. Последняя два года назад случайно попала на Фиолент, приторчала от этого места – и в прошлом году на родительские деньги купила дом у «Маяка» (за 25 тыс. гринов). Живут они в нем совсем недавно и даже не знают, работает ли печь? Это по хипповому! Зато у них есть задор и юмор. Предложил заходить в гости.
Пипл все больше монополизирует Фиолент, и все бы ничего, но ремонт меня парит. Хотя надо бы радоваться: цикада все поет. Но как я буду работать на шестиметровой высоте без лесов или с такими лесами?! От этого тяжело на душе.

Утром отвез Кота в школу – и снов заснул, хотя не без мрачных дум о работе. А как нафакнусь? Много ли я сэкономлю?
Днем с не очень здоровым Денисом переделали леса, поставив их, как положено, квадратом. Они все равно шатаются, и, стоя на верхнем настиле, – чувствую себя, как на корабле в качку. Поставив несколько распоров, удалось сделать леса более устойчивыми. И вот при помощи Маши , мешающей раствор, я снова клею и приколачиваю листы. Кончил четвертый ряд по заднему фасаду и три листа пятого. Остался шестой. Уже и пятый я делал с поставленной на леса стремянки. Все это стремно и какой-то цирк! Чем только в жизни ни приходится заниматься…
Вечером поехали к Лёше, у которого Денис занят консервацией дома до весны. Потом с Лёшей рванули все в тот же «Муссон», где взяли четыре пиццы и вина. Теплый вечер, +15, цикада кричит, как оглашенная. Пошел легкий дождь, но быстро кончился. Ни ветерка. Лёша предложил отметить отходную на улице. Маша против, она только-только начала выздоравливать от своего бронхита – с помощью уколов, но, в конце, концов, согласилась.
Лёша уже жалеет, что взял билеты так рано. Тут и правда все еще зеленое, и днем кажется, что продолжается лето. Каждый день он ходил купаться. Вода градусов 17-ть. И мне охота, да работа! От нее рано засыпаю, а потом не могу проснуться.
 
Если в Москве каждую ночь в ванне я мучительно думал, что все в моей жизни застыло, как в аду, и даже если происходят события, я все равно привязан к этому городу, дому, ванне, – то теперь ничего подобного! Первую осень я не испытываю никакой депрессии. Да и некогда: каждый день работа на лесах или лестнице. Весь этот год стал для меня годом ремонтов. Начался он с ремонта квартиры на Масловке, от сдачи которой зависело: уедем ли мы сюда?
Местная осень даст фору московскому лету. Даже в четыре ночи +16 – и цикада!
Вчера Маша привезла целый багажник сухой сосны, потом перепилила ее электропилой. У нас был дуэт: она на пиле внизу, я на дрели на балконе. Идиллия!
Сегодня Маша отвезла Кота и пошла за грибами в недалекий лесок (посадки сосен) – и потеряла мобильник вместе с сумочкой (присела покурить и забыла)! Зато нашла целую корзинку поддубовиков, моховиков и «печериц» – вроде больших шампиньонов. Я предложил пойти искать. Но она считает, что это бесполезно, к тому же плохо помнит, где ходила? И вообще устала… Она ушла отдыхать, а мы с Денисом продолжили работу. 
Позвонил Кот, мол, пора ехать за ним. Поехали все вместе, ибо я решил все же прочесать по быстрому сосновые посадки – для очитки совести. Через пять минут мы нашли мобильник (и сумочку) – по сигналу, который посылал на него Денис со своего мобильника.
– Это к посрамлению маловерных! – сказал я, хотя и сам не очень верил в успех.
Еще и дров привезли.
Обед с грибами и коньяком, что по моей просьбе купила Маша. А ночью у камина, где Маша лечила жаром хвороста заболевшего Кота (по совету соседки Лены), – смотрели гринуэевский «Книги Просперо», красивый и избыточный фильм.

Вчера встретил соседа по улице Владимира Николаевича, подводника, с двумя сумками маслят. Сказал, что нашел в районе Хмельницкого. С утра дождь, +13. Я залил бак и бассейн: это последний «полив» в этом году, и нам надо было выбрать всю воду, что можно. Накануне Маша единолично вымыла бассейн – при минимальной нашей с Денисом помощи – до девяти вечера мы клеили листы, и меня, похоже, тоже продуло. Кот по-прежнему болеет.
Сегодня с утра солнце. А Маша не верит, что тут лучший климат на земле! Я чувствую себя больным, каждый звук – как удар кувалдой. Но когда доехали до Терновки – все изменилось. По дороге все продают виноград, грибы, орехи, яблоки. Первое, что вставило под Шулданом, который мы выбрали целью путешествия, был воздух, запах сосны.
Голубое чистое небо и жаркое солнце. И под ним я поперся наверх, к монастырю, по направлению к башне, что появилась в этом году, с горящим золотом куполом. А Маша со Спу углубились в лес. Осень почти не чувствуется, лишь горят красным кусты скумпии.
В башне проделаны три окна в виде крестов, одно уже забрано цветными стеклами. На самый верх плато ведет самодельная деревянная лестница из стволов деревьев, где связанная проволокой, где просто веревкой. Такая же, даже еще более условная лесенка шла вкруг стены на верх башни. После моих лесов мне уже ничего не страшно. Тут под куполом сделана площадка – и много окон-амбразур, смотрящих в долину. Очень сложная конструкция купола, озадачившая меня, куча распорок. Созваниваюсь с Матой по мобиле: «Я в том самом месте!» (цитата). Грустно отсюда уходить, уж больно вид красивый! Хорошо, что не уезжать!
Спустился в монастырь. У импровизированной двери в скалу вмуровано надгробие с надписью на трех языках: греческом, латыни и русском: «Чаю воскресения мертвых». Монастырская собака слегка полаяла и успокоилась. Я спросил ее: пустит ли она меня внутрь? И тут из двери вышел полный человек с бородой и в очках, с длинными седоватыми волосами, одетый в военные защитные штаны и толстую шерстяную толстовку. Что-то вроде скуфейки на голове… Он внимательно сморит и спрашивает:
– Чего ты тут, Анатолий, делаешь?.. Или ты не Анатолий?
Подходит ко мне ближе и даже просит снять темные очки.
– Простите, обознался… Его нельзя сюда пускать… – «объяснил» дядечка.
Снизу поднялся стриженный мэн и спросил: кому подчиняется монастырь?
– Московской патриархии, как и все здешние горные монастыри, – важно говорит дядечка и приглашает посмотреть обитель.
Он тоже, кстати, Анатолий. Я иду, мэн остается ждать своих спутников. Анатолий особо обращает внимание на устав. А он примечателен и лаконичен: «Никто никому не мешает жить во Имя Иисуса Христа, Сына Божия, во Славу Бога Отца Вседержителя. Аминь». Монастырь без затей называется «Христа Спасителя». Основан, якобы, в первом веке (что явное преувеличение). Все тут очень напоминает монастырь на Мангупе. А пещерный храм так даже очень понтов, стоит какого-нибудь Успенского в Бахчисарае. Анатолий спросил, откуда я? И рассказал про себя и монастырь. Его начали восстанавливать в 2004-ом, а башню вообще два года назад, «чтобы не пребывать в праздности». Когда-то здесь было 15 монахов, но все переругались, и теперь остался он один. Он называет себя иеромонахом – и при этом не принял пострига, «чтобы никому не подчиняться». «Надо подчиняться Господу, а не людям, не тому, что из праха». Мол, «раньше», во времена настоящего монашества, никакого «пострига» не существовало, и каждый служил Богу, как хотел. По словам Анатолия, тут свободно могут жить все, и устав разрешает практически все. Платок на женщине, впрочем, соблюдается. И, входя в храм, надо разуваться, словно в мечети. Как и в мечети: тут одни ковры. Храм отапливается хорошо мне известной конвекторной «буржуйкой» канадской технологии. Самодельные окна с помоек, где-то целлофан.
– Не холодно зимой?
– Нет, Господь все устроил!..
Еще бы: пещеры смотрят на юг, солнце бьет в глаза. Поле под монастырем напоминает шкуру животного, натянутую среди лесов.
– Красиво спасаетесь!
А он все извиняется за ошибку. Этот бедный Анатолий, мол, очень похож на меня, только без бороды. И отличился чем-то очень плохим, все его гонят. Путь сюда ему закрыт. 
В общем, он теперь тут самый главный, и видно, рад этому. Когда сюда приходили из Патриархии и спрашивали, кто тут главный, он отвечал: «Господь Бог». «А кому вы подчиняетесь?» – «Господу Богу». «А на что вы живете?» – «На то, что посылает Господь!» Так он уел недавно двух иеромонахов, задававших каверзные вопросы. Он даже молится на русском языке, «ибо только через язык можно понять, что говорит Господь».
Однако не все так гладко: он подвергается постоянным «искушениям», как он это назвал, потому что все хотят его отсюда выжить, даже били палкой по голове!
Я пожелал ему успеха, сказал, что мне очень понравился и устав и то, что он говорил. И оставил 20 гривен пожертвований. Он пожелал мне счастья и попросил приводить друзей.
Тут позвонила Маша.
– Где ты?
– В монастыре.
Хорошо, не спросила: навсегда? А я бы остался, верь я во все это. Спустившись, обнаружил, что ее телефон больше не отвечает. Прибег к старому подмосковному способу: крикам, но безрезультатно. Лишь залаяла собака в монастыре. Дошел до машины. Тут новая компания. Компаний вообще полно, кажется, весь Севастополь выехал на пикник. Но Маши  здесь нет. Пошел назад. Кучки людей, даже с малолетними детьми в колясках собирают грибы. Встретил большую группу разного возраста, спускающуюся с горы, с двумя собаками, чей лай я принял за лай Спу.
Наконец она включила мобильник. И разозлилась, что я, якобы, раздраженным голосом зову ее вниз, а она ходит по горам и собирает грибы, чего и мне желает! Ну, что ж, я тоже углубился в ближайшие посадки и сразу нашел огромный масленок. Полез сквозь чащу вверх – и тут на меня выскочил Спу. Я пошел за ним – и обнаружил целую россыпь маслят, а следом и Машу , с полной корзиной и большой сумкой грибов. Спускаясь, нашли еще прорву, на одном квадратном метре – десять штук. Маша чувствует здесь себя индейцем: ищет грибы и ест яблоки с местных диких яблонь. В общем, она довольна.
Солнце садится над деревьями. Все стало еще красивее и контрастнее: голубое небо, белая стена горы, разноцветный лес… Полшестого поехали назад, в слепящем заходящем солнце. Всей езды – полчаса. Люди на иномарках обирают виноградники. И потом продают нам. Купил кило недалеко от Ялтинского кольца.
А вечером денисовская Катя, 10 лет, помогала Маше разбирать грибы и без умолку болтала. Вот, кого ей не хватало и кого надо было рожать! А то все мальчики, от которых, как от козла молока!

Цикада все поет, хотя вечером всего +13. Днем +16 и солнце. Октябрь в целом удался, в отличие от сентября.
Это активно вынуждает к работе. И я думаю о перемещении лесов. Приехал Сентябрь – с герлой Сашей, юной, невысокой и симпатичной. Они не едят мяса, почти веганы, даже вина не пьют. Впрочем, Сентябрь курит: непобежденная слабость. Употребление драгов слабостью, разумеется, не считается.
Он рассказывает, как пас и доил коз, как работал на стройке в Донецке. О коммуне, которую он хочет завести в снимаемом доме в Голландии. Там собирается все больше народа, полно энтузиазма. Я, естественно, проявляю скепсис: видел я коммуны и хиппи тоже чуть-чуть знаю.
Ребята только вернулись из Донецка. Сентябрь ищет работу. Я предлагаю: может, за небольшие деньги он проявит свои строительные способности? А то приехали без ничего, голодные.
Ребят накормили, и они уехали, а мы с Денисом в отсутствии электричества начали шпатлевать. Он месит раствор, я мажу. Дом все теплее. Ночью в нашей комнате мне душно, как Маше летом. Она же каждый вечер топит – своими же бесплатными дровами. Даже чайник вскипает на печи.
И вот сегодня я поверил, что с домом все будет нормально – и я все сделаю, что решил и придумал. Так или иначе, не мытьем, так катаньем. С лесов, лестницы, стремянки, страховки…
– Нет такой крепости, которую не возьмет русский солдат, – шучу я.
– Вот, что делают ради любви! – говорит Денис.
– И ради тепла! – возразил я.
– Но ты же не стал бы делать это для себя, если бы не Маша?
– Конечно…
Он мой почти ежедневный помощник, на редкость понятливый. Плачу ему 50 гривен в день, а сам кручусь так, что к ночи не стою на ногах. Утром едва спускаюсь со второго этажа: так болят ноги от постоянного лазания.

Леви-Брюль отрицает абстрактное мышление у первобытного человека, а Леви-Стросс его педалирует. На это указала Маша, читая разные книги для своей «Контркультуры». В ней она ссылается именно на точку зрения Леви-Стросса. Леви-Брюль, мол, устарел. А мне он кажется вполне убедительным. Мы как всегда не согласны.
Конец октября, а цикада поет. Хотя сегодня утром было +9. Для кого она старается? Может, и правда таким образом она исполняет свой долг? Как мы свой…

Поглядел «Дурную кровь» Леоса Каракса (1986), с юной Джульет Бинош и Мишелем Пикколи. Они все – мертвые. Тут и эстетика, напоминающая японскую: черное, белое, красное и синее, и постоянно подчеркиваемая нереалистичность, словно мы видим трип или сон, например, о будущем. Так и комета Галлея, сыгравшая столь яркую роль в фильме, хоть приблизилась к Земле в том же 1986 г., ничего в реальности не породила, достойного апокалипсических мечтаний, которые с ней связывали. Разве что Перестройку…
Старая Европа заражена идеей смерти. Ничего больше ее не интересует. Даже секс. Молодая Америка может дурачиться, надеяться, обольщаться, пугать себя страшилками на ночь. Европа – серьезна. Она ни во что не верит. Она даже не напрягается, чтобы спастись (как Россия). Она слишком нежная и трусливая, чтобы принять вызов. Она изобрела всю технику – чтобы защититься от реальности. Она создала современный материальный мир, потому что боялась страдать. Буржуазный мир – это мир одержимых своим благополучием эгоистов. Они столетия исповедовали идею обогащения, видя в нем комфорт и безопасность.
И вот цель достигнута. И смысл жизни целой цивилизации элиминировался (накрылся тазом). Европа погрязла в кризисе (чуть-чуть растапливаемом все той же Перестройкой).
Христианство она тоже отвергла как слишком сложное. Христианство ей было нужно, пока сильные, типа, мучили слабых. Пока слабые не стали такими же сильными, а сильные – слабыми. Европа всех смешала и уравняла, в одной мере усилив и ослабив. Это было социальной евгеникой.
Весь путь развития Европы сводился к тому, чтобы у каждого был свой домик и садик. Тогда один не будет обижать другого, и все будут счастливы. Это и называлось раем в самом тайном европейском понимании. Он весь стоял на здравом расчете. В него не подмешивалось порывов, бескорыстия, удали. «Господи, спаси мои колбасы!» – молитва бюргерской Европы.
Все по молитве: колбасы спасены. Европа сыта и самодовольна. Она всех победила. Даже рок. Поэтому ей скучно, и она думает о смерти.

Днем +18, солнце, безветренно. Тем не менее, не работал, не было сил. Кажется, просто умер бы, если бы начал. Болит живот. Еле спускаюсь на первый этаж, как старик.
Приехала целая толпа: Сентябрь с Сашей и Никита с Ритой, наша молодая волосатая смена. Кот, воспользовавшись случаем, захватил весь разговор: сел в центре стола и стал спорить о компьютерных играх и насилии в них же (я запретил ему играть в «Сталкер»). А пять человек его разубеждало. И ни хрена не разубедило.
Никита – приятель Сентября из Славутича, учился на биолога. Рита училась на химика. Оба бросили, стало скучно. Теперь пытаются выделить ДМТ из корня мимозы. Рассуждают очень профессионально: щелочь, основание, такая-то реакция, сякая-то. Впрочем, рецепт взят в интернете. Теперь получившийся продукт лежит у нас в морозильнике. 
Они дали покурить «травяную» смесь «Зохай», вполне легальную, по их словам, по действию напоминающую марихуану. На коньяк, который я пью ради здоровья, легла великолепно.
Чуваки умненькие, обаятельные. Могут и поговорить, и посмеяться. Никаких комплексов. Никита и Рита придумывают трехмерную конструкцию для И-Цзин, которым они увлеклись благодаря книге некоего авангардного психотерапевта из Крыма Мити Соколова.
Сентябрь хочет учиться, хочет получить диплом психолога. Его стебут, предлагают получить диплом шамана. А он хочет заниматься какими-нибудь мистериями, типа соколовских, с использованием психотропных средств. Пока – решил принять мое предложение и помогать мне с ремонтом.
Ночью спокойное хорошее настроение, болезнь чуть-чуть отошла. А то не мог заснуть, уходил к Коту читать гностиков.

Разговор с Сентябрям (1982) за работой: я сверлю под крышей, он страхует меня из окна второго этажа веревкой. Пыль летит в морду, ветер пытается сдуть с лестницы… Говорим о Сатане, психотропных средствах, кино, рок-музыке, коммунах, о королях и, как водится, капусте…
Разговор начался с того, что Сентябрь рассказал про свадьбу друга, где все гости желали молодым детей да денег. В этом было что-то сатанинское, как почудилось Сентябрю, программирование на поражение. Не мог не согласиться:
– Сатана для меня – это отсутствие духовности. Чистая материальность. Он для меня не черный, но серый, дух банальности и конформизма. Трусости и бездарности. Сюда, к нашим бастионам, он и на выстрел не подойдет…
Сентябрь страхует меня, подает инструмент, мешает раствор, поддерживает лестницу. Вчера с участка соседей мы наклеили 12 листов, все, что осталось на этой очень неудобной стене. Сегодня закончили с пенопластом! 150 м2, 1000 креплений, 9 мешков клея по 20 кг.
В доме и правда теплее, теперь это ясно, хотя ни разу ночная температура не падала ниже +9. Колени не гнутся, а мускулы такие, словно занимаюсь культуризмом.
Листья на персике стали желтеть, точнее краснеть, постепенно увядает виноград. Почти каждый день солнце, и на нем жарко.

Порой радуюсь, что уже давно сделал этот выбор… Порой уже и забываю, что заставило?.. А когда тебе 18 или 20 – и ты делаешь его поперек желания родителей и вопреки представлениям всех, кого ты знал в жизни, ступаешь на неясную дорогу, про которую известно лишь одно: она явно не будет вызывать сочувствия, но раздражать как знатока, так и невежду, как участкового, так и урлу…
На сей выбор легче решиться, если ты видишь, что уготовленные тебе по праву рождения пути ничего славного не принесут. Будет спокойнее, как у всех. Тут нет мучительных сомнений, нет заслуг и наказаний, нет любви, нет ненависти. Роль совслужащего (в прежнее время) – неуязвима. И именно это должно было быть твоей ролью. И именно этот уже предустановленный жребий – заставил тебя однажды взять котомку (выражаясь фигурально) и уйти.
И потом, захлебываясь этой любовью и ненавистью, ты спешил как можно дальше убежать от назначенного тебе сценария, совершить такое, что сделает его реализацию невозможной!
Чтобы потом всю жизнь доказывать, что выбранный путь – не хуже, но даже лучше других, что на нем ты встретил то и тех, кого никогда не встретил бы ни в каком другом месте. Что, может быть, через заднюю дверь, но ты вошел в какой-то яркий мир, ты пришел в ту точку, откуда всегда видны звезды.
А они ведь и правда почти всегда видны из той точки, где я теперь нахожусь.

Отцы, учители, вот это рай и есть… Почти вплотную приблизился к тому, чего хотел, даже без травы. Гуляю со Спу вдоль моря, запах кипарисов и миллион звезд над головой. Все еще поет цикада, одна на всю улицу, особо выдрессированная и прикормленная.
«Зимняя ночь в саду.
Ниткой тонкой – и месяц в небе,
И цикады чуть слышный звон». (Басё)
Я разминаю ноги, чтобы они не атрофировались без ходьбы.
Местная «бригада хиппи»: я шпатлюю стену, Сентябрь и Денис мне ассистируют. Ветер сдувает с лестницы, хотя объективно это не холод. Открыты три калитки трех соседних домов. Втроем мы можем горы свернуть! В конце рабочего дня плачу, больше символически, по 50 гривен каждому. Впрочем, денег у них нет. Не могу даже нормально сесть, так болят колени. Десятки раз вверх-вниз по лесенке, прежде с дрелью и пенопластом, теперь с ведерком шпатлевки.

Маша и Кот уехали в Москву, в Антарикшу (у Кота начались каникулы)… Выехали за полчаса до поезда, и мчал так, что долетели за 15 минут.
Вешали с Сентябрем жалюзи на втором этаже, как всегда под разговоры:
– Жизнь, перехлестывающая через край, превращается в искусство или революцию, – вещаю я. – Лишь подпрыгнувшая жизнь, жизнь, вставшая на цыпочки – делает искусство. Не потому, что стоит на цыпочках, а потому, что заглянула за край кастрюли и что-то увидела… Когда она переполнена собой, эмоциями и страстями – она переходит в новое состояние, как вскипевшая вода. Только не надо кидать в нее картошку…
Саша, герла Сентября, готовит еду, пока мы вкалываем. Или втыкает в какое-нибудь кино по компу, читает. Солнечный и довольно теплый, безветренный день. Живем тут почти коммуной – и ночью смотрим шведский фильм «Вместе» о ней же.
Если в первый вечер было грустно, то теперь спокойно и хорошо. Денис рассказал про свое психоделическое прошлое (1992), LSD-трипы, когда он работал в ларьке, читал Раджнеша на балконе и учился на втором курсе музучилища. А в квартире жил швейцарец Марк, который постоянно курил траву. А потом был бэд-трип, и Денис постригся на лысо. И поступил в семинарию. Сюжет для рассказа. А если еще добавить баррикадные бои в Москве…

День гнева. После работы – «Клуб любителей кино», как я это назвал. По настоянию Сентября посмотрели фильм про Гоа 2000 года, а потом еще первую часть «Барака» (подражание Реджио) – и меня едва не стошнило! Стал спорить с ним о трансе, Гоа и прочем нью-эйджевском говне, до которого он большой любитель. Придумал образ: когда-то здесь строили великие корабли. Пока строили – летели щепки. Корабли построили, и они уплыли, и никогда больше не вернутся. И вот теперь обитатели побережья собрали щепки, сделали костерок и сели около него погреться. Вот весь ваш транс! И Гоа!
Видимо, на это и ориентировались создатели Пустых Холмов. Чего и достигли.
Фильм о Гоа – собрание банальности и глупости. Такой хиппи-оппортунизм, когда все кончилось, все умерло, но в этом не хочется признаться.
Сентябрь: что же делать, люди хоть так приходят к чему-то хорошему. «А Солженицын пришел к хорошему через Гулаг!» Но Солженицын для него не авторитет. «Знаешь, он авторитет для такого количества людей, что спокойно может обойтись без того, чтобы быть авторитетом для тебя!..» Уровень дискуссии.
При этом с ним все же интересно, он много читал, смотрел, у него открытые мозги и быстрая реакция. Но в чем-то очень дремуч. Так что просмотр сегодня не удался, зато поговорили.

Гулял со Спу до магазина. На земле словно кем-то рассыпанные синие цветы. А это крокусы полезли прямо из тропинки.
Мне нравится здесь (и сейчас) гораздо больше, чем летом: спокойнее и, главное, я сам по себе, без привходящих курортных глупостей. Когда-то казалось, что Крым – это море. Все это чушь! Главное: мера достигнутой власти над обстоятельствами.
Позвонила Маша, первый раз. Голос скучный и формальный. Ей там хорошо, даже кашель прошел. Я думаю, что это аллергия на собачью шерсть, но она считает – на печную сажу. Редкая форма, особенно, если учесть, что то же самое у нее было и прошлой и позапрошлой зимой в Москве…
Ей хорошо там, мне здесь. Что делать? Я еще не скучаю, она явно тоже. Перебравшись сюда – я ушел почти в автономное плавание. Пока – лишь от Москвы и прежней жизни. Но кто знает, от чего еще?
Я совершенно уверен, что, мужественно проведя здесь год, она вернется в Москву, как и обещала, как вернулась после нашего предыдущего «эксперимента» три года назад на Воре.

Сентябрь и Саша уехали к себе в Голландию: кто-то к ним приехал образовывать коммуну. Разобрали с Денисом леса (даже Лена помогала). Отвез ребят на Пятый, купил еще шпатлевки.
Спина уже не гнется, ноги болят, словно протезы. Плюс ветер. Работаю в двух свитерах и куртке. Кажется, идет сильное похолодание.
Усталость такая, что работать не хочется. Работа под ветром лишает сил, все валится из рук. Сломались оба ведра для шпатлевки. Все же сделали с Денисом три квадрата. Мало, не то, что вчера, но не умереть же тут, блин! Это была не работа, а насилие над собой! Седьмой рабочий день подряд. Больше месяца почти сплошного фака!
Вечером гулял со Спу, шесть по-местному. Все еще поет цикада. Ветер, впрочем, довольно теплый, +16.
Медитации по поводу того, как и что сделать, кончились. «Все идет по плану». Лишь бы сил хватило.
Заметил, что почти не чувствую запахов. Слышу море, но не ощущаю его. Или уже принюхался? Зато ощущаю запах помоек, резины… Тут уже слишком много цивилизации. А что сравнивать с Москвой?
Удивительно, как я мало о ней думаю и сожалею. Вообще не сожалею. Словно вся она – дурной сон, что-то ложное и ненужное, попавшее в мою жизнь. Конечно, все, что я имею, я получил там. Но получил в значительной степени потому, что сам искал. А вот Сентябрь искал и нашел в Донецке.

С утра опять тепло, +18, солнце в легкой дымке, почти без ветра. Сад все еще зелен. Решил устроить себе отдых. Дошел на негнущихся ногах до моря, где не был месяц, в то время как денисовская Лена ходит сюда с детьми почти каждый день. Здесь всего два человека, хоть и суббота.
Наконец почувствовал запах моря. Искупался. Вода, конечно, на любителя, но на пляже – жарко.
Это лучшее место для медитации, особенно, если есть бутылочка портвейна (которой, увы, не было). Такого 1 ноября у меня тоже никогда не было. В этом смысл затеянного: чтобы куча вещей была в первый раз.

Дочитал черновой вариант «Контркультуры», на которую Маша так много поставила. Но меня не впечатлило. Не органично, не доказательно, несмотря на кучу примеров. Хороший экскурс по поводу верований древних, но плохо сочетается с главной темой. Громоздкое и трудно воспринимаемое сочинение. Напоминает игру в науку. Но и не наука, и не настоящая игра. Такой неутешительный вывод.
Маша по телефону вспомнила, что я и за ее прославленные «Штаны» поставил ей четверочку. Ну, значит, я такой дурной критик.

Все слишком хорошо, все удается, даже замок в двери машины починил (при этом не мог сесть: так болят ноги). Погода на загляденье, и мне тут одному (с Денисом в качестве соседа) – очень клево.
Это к разговору о коммуне, столь популярному у молодых хиппи. Ну, это их дело. Может, я не хиппи или плохой хиппи (как и плохой критик). Пожить недельку с интересными людьми я готов. Да что там говорить: и с одним-то человеком трудно ужиться! А когда их много!
Собственно, у меня тут каждое лето коммуна с меняющимся составом. Даже не коммуна, а санаторий, в котором Маша работает (на добровольных началах) кухаркой и конферансье, а я – рабочим широкого профиля, шофером, экскурсоводом. И не то, чтобы люди были неинтересные или плохие. Бывает, конечно, но не часто. Просто они приезжают сюда отдыхать, и их я понимаю. Их отдых – моя работа. Или, напротив, не работа, ибо не делаю то, что хочу делать. Вместо этого слишком много портвейна, разговоров, тус – и очень мало сути.
Суть могла бы возникнуть сейчас, когда я один в доме, когда я, наконец, свободен. Свободен, слушаю музыку. А музыка, как часто бывает, производит «возвышенное настроение». А настроение в нашем деле все.

Теплый безветренный день. Бывают же такие места, где и в ноябре так хорошо!
Весь день дом стоял с открытой дверью. Слушал Pink Floyd и добивал пенопласт над окном на балконе. Собрал три мешка мусора.
Ходил со Спу по поселку: везде судорожное строительство или ремонт. Вот и у нас тоже: с вернувшимся Сентябрем кончили шпатлевать заднюю стену… Так мы за неделю все кончим!
Он, кстати, привез подарок: две дозы грибов. А я сделал ему втык за самовольное изменение картинки рабочего стола на компе Маши . «Это сюрприз Александры». Я понял, но все же о таких вещах спрашивают. Вечером смотрели «Жену керосинщика» Кайдановского. Гораздо интереснее для меня 99% голливудского говна! Записал несколько фильмов с жесткого диска Дениса. «Клуб любителей кино» будет продолжаться.
Позвонила Маша, наверное, по наводке мамы. Она узнала, что Маша мне не звонит, и удивилась. Голос другой, более мягкий. Была на даче (на Воре), жаловалась на Кота… Расставаться иногда надо. Мы как-то были перенапряжены друг другом перед отъездом.
Ночью снился сон, где Маша стриженная, как 14 лет назад. И я сразу догадался, что у нее произошло. Вот ведь: все меня цепляет! Об этом же думал, пока мазал в акробатической позе, слушая «Time» Тома Вейтса. Ничего не забыто, ничего не зажило до конца! Ну, что ж, это моя жизнь, это дало так много всего, такого опыта, что отвергать это нельзя, как бы ни было больно. Да и не отвергнешь, даже если захочешь.

Снова теплый безветренный день, просто лето! Жаль, поздно встал, а еще надо ехать в город за шпатлевкой. Поэтому все происходило быстро. По дороге прочел Сентябрю коротенькую лекцию про мифологическое сознание, этиологические мифы, «время Альчеринга» и «золотой век», который отнюдь не является воспоминанием о перинатальной стадии Грофа…
Разговоры о музыке, мифах, грибах, психоделии и мистике происходят с Сентябрем постоянно: за завтраком, в машине, на лестнице, пока я на шестиметровой высоте мажу листы шпатлевкой, так что ему страшно смотреть. А мне уже ничего не страшно, даже отказался от неудобной страховки.
Присутствие другого человека выводит из самоочарованности. Надо отвечать на его слова, надо пытаться понять чужое, а это всегда на пользу. Особенно, когда этот другой – человек совсем не глупый, имеет свое представление о мире, знания, может спорить. Он заставляет тебя шевелиться – и взбивать свое масло.
Сегодня у Дениса первый трип под грибами. Мы с Сентябрем дискутируем о количестве грибов, чтобы человек не передознулся, объясняем Денису особенности путешествия, на которые надо обратить внимание.
Кончили в седьмом часу, в свете переноски. Сделали большую часть переднего фасада. Сентябрь делает салат, я чищу картошку. После обеда гуляю со Спу. Тихо и тепло, где-то еще еле слышно пищит цикада, тррр-тррр. Их одна-две на весь поселок. На первой улице у обрыва – ветер, полный моря. Как хорошо! Сел на камень и дышу, собака бегает по склону. Москва давно изжила себя в качестве поставщика чувств. А тут все новое, хотя я знаю эти места много лет.
На небе появились тучи, в которых скрывается луна, освещавшая море. Первая осень новой жизни.

Кот всегда дурачится, особенно по Скайпу у мамы: строит рожи, показывает рожки, надевает маску. Он всячески стремится, чтобы на него обратили внимание. Он должен участвовать во всех разговорах, все знать, обо всем говорить. Его должны слушать. Он бьется за ощущение собственной значимости. Пока, в основном, выходит глупо. Но если он не боится спорить с четырьмя относительно взрослыми людьми (20-27 лет) или старше (не с нами, с нами это «легко»), то это неплохо…
Весь день пасмурно, но безветренно. Думал, будет дождь, но для посрамления маловерных над морем вдруг появилось солнце и осветило стену, на которой я работал, как прожектором. Почти закончили передний фасад. Работаем каждый день до шести, последний час во тьме, при переноске. «Бригада ночных штукатуров»…
Пришел Денис. Мы только кончили. По первым словам человека всегда можно узнать психоделического путешественника. Он рассказал про трип и очень благодарил: самый позитивный и правильный трип в его жизни! Откровений не было, но понял некоторые моменты: отношения в семье, отношения с другими людьми. Долго говорили об этом во дворе. За обедом спорили о веганстве, которое по мне слишком догматично и лишает свободы, потом смотрели «Большого Лебовского». Сентябрь удивительно теплостоек: работает в курточке по майке, дома ходит в одной этой майке. Завидное здоровье!

Вчера с утра Сентябрь высказал подозрение, что у него мустанги! Приятное известие! Хотя это, может быть, просто шиза, реакция на известку. Все же он купил на Пятом, куда ездили за материалом и овощами, средство от колорадского жука, якобы, убивающее все живое и насекомое.
Потом работали до темноты. Он начитан или нахватан, у него отличная память. Но взгляды эклектичны. Он говорит про пустоту, что есть суть его личности, и всю эту буддистскую хрень. «Учу» его с лестницы: личность – есть стержень, что позволяет тебе быть собой в этом мире (объектов). Это то, что отвечает «да» и «нет», что позволяет тебе делать выбор, в конце концов, между добром и злом. Это – необходимая и незаменимая вещь, пока ты жив. Если ты, конечно, собираешься продолжать тут жить.
Он сыпет именами. Достоевский повлиял на то, что он стал хиппи. С приятелем в школе он занимался самообразованием, хотели стать элитой, ходили в филармонию слушать классическую музыку. Но Пушкина он не любит.
– Придет время… – что тут еще скажешь?
Мою работу в темноте прервал дождь. Лампа в переноске лопнула.
За обедом говорим об украинской литературе, Котляревском («Еней був парубок моторний І хлопець хоть куди козак», – чудесная поэма!), Иване Франко, украинском языке и пр. Он очень много рассуждает, иногда уже сил нет слушать, много говорит по телефону, много сидит за компом, когда работает интернет. Когда человек успевает читать? Плюс кино. Вот и вчера смотрели «Вечность и один день» греческого режиссера Ангелопулоса, Золотая ветвь в Каннах. Эстетика Тарковского, набор необходимых клише: беженцы, диктатура, дети, старик, смерть, осень… Все эффекты просчитаны на калькуляторе. Еще и на французском языке. Все для того, чтобы получить эту ветвь. Да и, видно, пора было дать премию греку. Ну, и дали. А, в общем, в России каждый год снимают несколько фильмов не хуже, если не лучше.

С утра солнце, безветренно и ни облачка. Но листопад все сильнее. Желтое, красное, зеленое. Особенно черешни хороши. И груша. Цветут розы и хризантемы. А еще ноготки и какие-то красные цветочки, что посадила Маша. Где еще в богоспасаемом отечестве осень так красива и мягка?
Но цикада больше не поет.

Мажу фасад и думаю: все хорошо, но насколько было бы приятнее, если бы я делал эту работу в Крыму! И тут соображаю, что я здесь ее и делаю! То есть дальше в сторону душевных пристрастий двигаться некуда, и себя не обманешь! Конечно, можно придумать еще что-нибудь, но пора и успокоиться. Я давно хотел этого и, словно, до конца не верю, что…
Наконец, похолодало, хотя все еще солнце. Шпатлюем и говорим о субкультурах. Я вспоминаю 80-е и дни своей большой революционной жизни в начале 90-х. Все же Сентябрь – человек одаренный, даром, что из провинции. Он не всегда тонко чувствует юмор, иногда рассуждает излишне прямолинейно, да и возраст… Однако к своим 26 годам он очень много узнал, запомнил, у него неплохой вкус, пусть во многом наши вкусы совершенно не совпадают.
Он постоянно говорит с Александрой, находящейся в Донецке, по мобиле. Трогательно, но и немного смешно.
Позвонила Кравченко. Из-за кризиса накрылся ее сериал. Она остается в Крыму. Денег нет (30 тыс. на неопределенный срок), в Москве жить на них невозможно, а здесь как-то можно. Она вернулась к Феде, чего я и ожидал. Ее выбор. Вроде, Федя все делает, чтобы быть не милым, а все мил. А тут из кожи вон лезешь, а толку…

Строительные разговоры на другой стене и с другой стороны дома: я хиппи постольку, поскольку кому-то удобно идентифицировать меня с ними, для пущей простоты (для удобства, скажем, внешних ребят). Я – сам по себе (просто и гордо). Легче всего назвать меня «хиппи» – и я не обижусь. Не худшая самоидентификация. Но я в ней не нуждаюсь. Пусть ее использую те, кто пытается хоть как-то найти себя. А мы и так проплывем. To the other side.
Это ни в коем случае не отречение от идеи. Просто – не идея властвует нами, а мы – идеей, по ходу дела ее изобретая. В античной Греции я был бы киником, в средневековой Европе – катаром (во как!), в Америке ХIХ века – трансценденталистом (блин), в Иудее I века – ап. Павлом (шутка, каким-нибудь учеником, Онисимом, если бы смирение позволило). А здесь и теперь, значит, офицер гусарский…
Осталась одна стена, да и то не вся. Дом – огромная скульптура, местами весьма сложная. Сказал бы даже: художественная лепка, еще и со стремянки. Да что там: просто «Давид» Микеланджело!

Встретил Машу  и Кота. Солнечное утро, +13. В Москве было -2.
Она очень довольна поездкой, видела кучу людей, собрала много историй, словно пчела, которыми сразу стала делиться.
А мы с Сентябрем завершили шпатлевку дома, кроме балкона. Я даже со счета сбился, сколько ушло мешков.
После сделанного Матой обеда Сентябрь стал рассказывать про секту «Анастасийцев» и некоего Владимира Мегре, ее придумавшего. Где-то в Сибири белочки сходят с кедров и кормят орешками некую Анастасию, голую проповедницу, новый свет миру! Мол, человек потерял связь с природой, а если бы не потерял, то вообще мог бы не работать, природа сама бы кормила его. И он еще что-то мог бы, типа летать, общаться телепатически и пр. И вот последователи этого Мегре купили в Крыму кусок земли, построили восемь домов из саманных блоков – и немедленно переругались… Сентябрь там жил, у него приятель увлекся этой сектой.
Стебусь над попыткой Сентября объяснить что-либо с помощью понятия «карма», то есть всего этого вульгарного буддизма. Буддисты для собственной теодицеи придумали «карму», христиане и прочие – Сатану, Первородный Грех. Всё – ради того, чтобы объяснить существование зла в мире, созданного благим Богом. Задача – не оправдать человека, а оправдать Бога, иначе мир рушится. Тот мир, где понятие Бог стоит во главе угла…
Пришел Денис с очень слабой травой. Разожгли камин. Сентябрь сделал водный бульбулятор из двух пластиковых бутылок, но мы с Матой предпочли по старинке забить косяки, «как отцы наши заповедали»... Она все же подействовала, очень мягко.
Сентябрь был в говорливом угаре, я уже и слушать устал. Так и спросил: «Когда Шахерезада прервет дозволенные речи?..», – но Шахерезада не прерывала. Я к ночи совсем без сил, а они втроем чешут, как заведенные! Честно сказать, мне проще общаться с Денисом, чем с Сентябрем, способным говорить без остановки и на любые темы: ходит за тобой и говорит… С другой стороны, надо знать, чем дышит молодежь? Все это, конечно, еще очень наивно. Телеги, энтузиазм, упования, обиды. Без глубины, без трагического опыта, без серьезной ответственности за что-либо. Его голова – могила сведений, где они лежат в полном хаосе, который я пытался все эти дни как-то организовать.
Притом что это милый и правильный человек, и на него можно положиться, что в хиппиозной среде большая редкость.
Но дом практически кончен, и в это трудно поверить!

Я рассказал Маше про нашу бригаду ночных шпаклевщиков. Работали не ради денег, а ради совести. Пусть будет стыдно тому, кто плохо подумает о качестве, хотя не оно было главным. Главным были философские беседы, происходившие в это время. Такие университеты на стремянке с дрелью и шпателем (и верною пилою)... Думал: развеселю, восхищу – ни мало!
Она призналась, что не скучала. Ей было очень хорошо в Москве, она любит ее. Но она рада, что пошла на этот эксперимент, который должен что-то изменить в ее жизни. Что? И неужели я факался полтора месяца ради одной зимы? Она считает, что я факался для себя, для своей жизни здесь. То есть, она уедет, а я останусь? Она оправдывается Котом, который хочет жить в Москве – и мы не имеем права не учитывать его желания! Но самое большое желание ребенка, полагаю, быть со своими родителями. И там где они – там ему и должно быть лучше. И не все же его желания мы выполняем…
Но пока по виду все хорошо, и погода прекрасна. Днем +16, на солнце +25. Голубое небо без облачка! Есть же такие анклавы тепла и хорошей погоды! Как-то тревожило с непривычки. Жду подвоха.
Занялся балконом. Дом теперь напоминал мягкий хлеб с хрустящей корочкой. Надавишь – и дырка. Медведи такое любят больше всего.
Посадил два лавра, выкорчевал дикую сливу, корень которой шел, кажется, к центру земли. Специально купил для этого кирку. Так я отдыхаю в свое воскресенье.

Погоды стояли на загляденье. За весь октябрь была едва ли пара дождей. За весь ноябрь – вообще ни одного, кроме легкого ночного. Постоянное солнце на чистом голубом небе. Двери и норки (окна) нараспашку. Ночью огромная луна светит над морем.
Я уехал сюда в поисках утерянного вдохновения. В том числе и вдохновения жить. Можно сказать, что очень поздно. Но, с другой стороны, удивительно, что это вообще произошло. Найду ли его здесь? Водится ли оно в этих местах? Есть ли вообще специальные места для него? Но что-то надо было сделать со своей жизнью, коли не влюбиться…
Маша оценивает этот переезд, как эксперимент, временный и благотворный. Проблема в том, что если он будет удачным, я ведь вообще не уеду! И начнется новый эксперимент: как жить одному? Еще и с иностранным паспортом.
Мы только вошли в этот эксперимент, подготовили оборудование, собрали ингредиенты. Лишь к лету будет видно, что из этого получится.

У Маши  с утра болит голова и плохое настроение. Зато я, кажется, кончил то, что запустил полтора месяца назад (полжизни назад): утеплять дом. Из полуобитаемого он все более превращается в настоящий.
Пока она ездила за Котом в школу – в гостях появился Юра Журиж, приятель из Севастополя. Он с подарками: своей картинкой, свитером, самодельной жилеткой из войлока. Со странным звуком подъехала Маша. Пожаловалась, что в машине вырубился свет, поэтому при въезде в поселок, еще и ослепленная встречной машиной, врезалась в камень… Зато включился свет!
Камень, видно, был что надо! Согнутый бампер, согнутое в гармошку правое крыло, так что подкрылок уперся в шину. А я-то надеялся, что проблемы, наконец, закончились!..
Она сделала удивительные фаршированные перцы. Говорили с Журижем про Севастополь, тепло, его квартиру, его брата, панков, Гитлера… Как и Сентябрь, он может говорить обо всем, но все это звучит в равной степени не достоверно. Даже когда он говорит про брата, как тот панковал на флоте в конце 80-х. Кажется, что он отчасти юродивый – который никогда не был ни в Москве, ни в Питере, да и Севастополь знает отрывочно, прожив в нем 35 лет.
Меня охватила ужасная усталость – и я ушел к себе. При этом то и дело возникает чувство счастья – и неверия, что все так хорошо! Никогда такого не было! Да, все как-то подозрительно, хоть и разбита машина.

Ею я и занялся на следующий день. Гремя подкрылком, доехал до Коли Пищенко, взял Дениса, который стал моим гидом – к гаражам, где есть знакомый мастер Женя. Женя варил что-то в желтой «шестере». Высокий, седоватый, но по лицу молодой, даже красивый. Тут же несколько соседей по гаражам и клиентов. Говорят о рыбалке в море. Женя предложил то, что я и сам хотел сделать: прицепить бампер металлической цепью к столбу. Прицепили, я тихонько дал задний ход… Нет, ни столб, ни бампер не отвалились!.. Потом я снял колесо, подкрылок, а он стал бить изнутри кувалдой. Во всяком случае, колесо освободил. Выглядит не фонтан, но менять крыло – больше 1000 гривен. От денег Женя отказался: «Подарок из Африки!» Дал ему все же 20 гривен и отвез Дениса в банк, где он получает деньги на детей.
Вернулся домой и поставил подкрылок, который Женя предложил выбросить. И поставил жалюзи на окна на втором этаже. Дом с белыми стенами и темными ставнями, образующими с окнами одну почти сплошную линию, стал отчетливо напоминать что-то южно-европейское. Или конструктивистское. Красиво, черт побери!
А Маша гордится своими цветами в саду. И тем, что вычистила двор.
Огромная луна освещает землю, как мощный фонарь. Висит над морем колпаком.

Взял Кота и поехал с ним к Денису и Лене на Пищенко – типа, отметить окончание стройки. Четверо детей, двое взрослых – живут в халупке 20 м2 без дабла. Да и та им не принадлежит.
С нашим появлением детей стало больше, а портвейна на столе – меньше. Но приехали-то мы сюда не за этим.
За 11 лет Севастополь изменился. Тогда он напоминал остров, осколок умершей империи, декорацию закончившейся пьесы, темную, холодную и почти бессмысленную.
Теперь – мощеные (кое-где) улицы, магазины на каждом шагу, частные дома и особняки, что для жителя большого города кажется чем-то странным. И не семь, а семьдесят семь холмов, и с каждого видно море. Опадающие листья и остатки зелени. На Малашке настоящая русская золотая осень. Идем по пустым улицам в двухэтажных домах, и сдается мне, что я по натуре провинциал. Лишь в маленьком городе (да еще в Питере) мне хорошо. От всех этих садиков, тихих улиц, маленьких домов с виноградными балконами и зачатками архитектуры на фасадах. Когда-то и центр Москвы был мне мил, но это время прошло.
Каждый человек должен найти «родину», то есть место, где ему все под размер. Хотя: так ли уж много зависит от места? – Ну, сколько бы ни зависело. Хоть в этом фланге мы должны быть уверены.
С Малашки спустились в Ушакову балку, к самому морю. Это одно из лучших мест в городе – чтобы выпить вина на природе, безлюдное даже в субботу, тихое и все еще зеленое. Нашли круглую площадку в деревьях со сломанными скамейками. Площадка завалена желто-зелеными плодами маклюры, здоровыми шарами с мозговыми бороздочками. Мы пьем «Марсалу» и закусываем татарскими лепешками и овечьим сыром. Мимо нас свистят ядра маклюры, такие летние снежки, типичный севастопольский сценарий. Я предлагаю детям тихую французскую игру боччиа, но она не прет. Ну, как же, после малашкинских пушек, – без войны?! Тут даже девочки становятся валькириями.
Уходим почти в темноте. Дети горячие и полураздетые. Взрослые довольны портвейном и прогулкой. Идем по пустым ночным улицам. Ни время, ни усталость, ни погода не ограничивают нас. Это давно не чужой мне город, но и не настолько свой, чтобы надоесть. Да и вижу я его не каждый день. Живя здесь – удобно дозировать объемы оторванности от всего и вовлеченности во все. Это и есть свобода.
Дома дети перешли от лепки из пластилина к компьютерным играм. Еды в этом доме совсем мало. Зато мы пьем вторую «Марсалу». Пюре оставляем детям.
Быстро сели с Котом в подъехавшую 20-ку. Куча молодых людей, все говорят по мобилам. Кот тих и благостен. Это он жалуется, что любит Москву? Маша уже ждет нас на Пятом…

А утром, полный планами что-то наваять, стал делать зарядку – и едва не закричал от боли внизу позвоночника: ни стоять, ни сидеть, ни лежать… Вот ведь положение!
Чуть-чуть стал ковылять по дому. Съездили с Матой на «Чайку» за новой мышью для ее компа. Еле вылез из машины. Инвалид, да и только. И ведь едва излечил колени…
Надо менять неподходящую мне кровать…
Ночью по предложению Маши  посмотрели «Пиратов Карибского моря», часть 3. Я остался совершенно холоден. Более того: ощущаю, что этой чушью изнасилован мой мозг! «А всем нравится…»
Ах, если б не спина! Но если б не спина, то изобрел бы еще какую-нибудь работу, а ее вокруг пруд пруди. А пока я чувствую себя, как внезапно выпущенный на волю заключенный: едва ли не полностью забытое чувство. Жизнь и время принадлежат мне. Ну, не абсолютно, конечно, но ничего абсолютного и не бывает.
Полагаю, и в Москве могло бы быть так. Но там не было бы такого настроения. Надоевшая картина за окном, четыре вороны в сером небе… И не испытывал бы я этого чувства свободы. Хотя бы его. Это одно всего стоит. Ах, если б не спина!..

Каждый день слышу про кризис, даже здесь. Закрываются глянцевые журналы, останавливаются сериалы. Веселая жизнь накрывается тазом. Все в панике, как на корабле, попавшем в шторм. Пассажиры словно забыли, что живут при рыночной экономике, при которой все они и мечтали жить. И что этой экономике свойственны кризисы, как погоде свойственны дожди. Это только при государственной экономике не бывает кризисов. Как не бывает и лета, вечная осень. Наши люди, словно насекомые-одногодки, никогда не видевшие зиму. Что это, снег? – а мы думали, что под каждым кустом и стол и дом, forever!
Помню, в конце 80-х все (кого это касалось) пугали себя еврейскими погромами – ибо чем еще заниматься в России в условиях свободы? И с этой глубокой мыслью в голове спешно поковали чемоданы.
Но теперь-то куда ехать? – кризис повсюду! А ведь уже минимум пару лет говорили умные люди, что кризис неизбежен, что банки нахватали слишком много кредитов, чтобы раздавать их гражданам, а граждане охотно их брали – и покупали, покупали, наращивая благосостояние! Одних машин стало в десять раз больше, чудо! Но рог изобилия должен был иссякнуть, легкое бабло кончиться. Остается только в обнимку со своей иномаркой, домашним кинотеатром или пластиковым окном посетовать, что мало взяли. Не попросили сразу у Золотой рыбки морского царства.

Сегодня большую часть дня провел в городе, занимался электричеством в машине. Машина – это постоянный источник расходов. А тут и так не знаем, как доживем месяц! Но все электричество вырубилось, и даже заводиться пришлось от иномарки соседа.
В сервисе на Хрусталева мне сказали, что ждать – два часа, и я с чистой совестью пошел на Пятый по Острякам. Вчера был холодный ветер, но сегодня тихо и сравнительно тепло. Я почти в эйфории, даже без машины. Купил продуктов и каких-то мелочей в новом супермаркете «Ален». Уже темнеет, а машина не готова. Провел час в кафе с пивом и книжкой. Входят немолодые в основном люди, в основном мужчины, здороваются друг с другом, берут пива и водки. Все тихо, по-домашнему. Хорошо читается, даже несмотря на попсовую музыку.
Ремонт кончился в седьмом. И день тоже. Повесил картинку в новой рамке в каминной комнате. Словно она тут всегда висела.

Подул сильный юго-восточный ветер, и ночью температура стала расти. Я сделал лежанку в нашей комнате. Появился Денис, который стал свидетелем сцены:
Ей не нравится лежанка, она очень жесткая для нее, но она постарается вытерпеть – до конца мая…
– А дальше что?
– Я уеду… Ты же помнишь в машине: мы договаривались – до лета! Это не неожиданность для тебя!
– Мы договаривались: хотя бы до лета, а там посмотрим!
– Нет, я согласна жить здесь только один год, не больше!
– А дальше что? Развод?
– Мы разные, – говорит она.
Она любит Москву, любит людей, общение. Ей всего этого здесь не хватает. Я не спорю, не упрекаю. Во-первых, надо и это время дожить. А потом видно будет. А, во-вторых, ясно, что я у нее не на первом месте. И тогда – зачем все?
Потом смотрели «Прогулку» Учителя и Дуни Смирновой, очень удачный фильм. Но выпили явно слишком. А ночью на новой (жесткой) лежанке было то, чего дано не было, чего я даже перестал желать…
Спал почти до часа: так было хорошо и непривычно удобно на новом ложе, напоминающем красноармейский достархан.
Погрузили с Денисом леса, его вещи, бубновский мольберт – и поехали в город. Купил и передал через Дениса бутылку «Магарача» – для о. Александра, щедро пожертвовавшего нам эти мало пригодившиеся леса. Завез Дениса на «Чайку» и поехал за Котом.
Дома нашел неизвестного молодого человека Сашу. Он – хозяин эзотерической гостиницы на соседней улице, «Восьмое небо». Слышал о нем (и гостинице, и хозяине). Родом из Ижевска, 37 лет, восемь лет назад купил здесь за 850 долларов недострой, сам строил, отделывал, жил зимой при пяти градусах с женой, летом бегал пешком на ж/д вокзал – ловил отдыхающих. На заработанные деньги (650 долларов) продолжил строить. Купил еще два участка (один за 150 долларов!). Теперь за его фазенду предлагают 450 тыс. зеленых.
Он процветает, берет с человека 20 евро в день с завтраком, проводит семинары и тренинги эзотерического толка, к нему приезжают группы «продвинутых» граждан. Сам называет себя инструктором по йоге, хотя в классической йоге после путешествия в Индию разочаровался. Теперь использует другие практики, в том числе холотропное дыхание. Ну, и конечно, расширяющие сознание вещества. Этой зимой в Перу он встречался с местным шаманом, который угощал его аяхуаской. А прошлой зимой в Мексике ходил в пустыню с индейцами собирать пейотль. Дружит с учеником Теренса Маккены.
Мы пошли гулять со Спу – и зашли к нему в гости. Кот со скуки пошел с нами. Саша любит поболтать: месяц назад он отправил жену в Киев, сезон кончился, и он заскучал. По дороге рассказал нам, как его нагрела местная налоговая инспекция за незаконную коммерческую деятельность: пришла пара, мужчина и женщина, попросили снять комнату. Потом показали ксивы. Взяли наликом 1500 зеленых. Самое обидное, что он честно пытался сделать свой бизнес «законным», но это оказалось совершенно не бюджетно. Поэтому этой зимой они никуда не поедут, разве что в Египет, «как все».
Ветер с моря. С этим морем у меня ассоциируется Фиолент. А Саша хвастает, что в прошлом году был на море два раза. В этом – один. Пошел на рекорд!
С домом все сразу становится ясно: ручная лепнина в «индийском» стиле и природный камень, дерево, циновки, цветная подсветка, декоративные безделушки и запах благовоний. Каждая комната выполнена с «национальным» колоритом: восточным, японским и т.д. В подвале большой зал «для медитаций», устеленный матами. На стенах сувениры из поездок, например, мачете перуанского шамана. Участочек, понятно, тоже весь в ландшафтном дизайне, как в броне. И над всем – каркас огромного «куполоида», будущего летнего зала для эзотерических практик. Он сам его варит.
После таких домов на свой не хочется смотреть!
Очередной раз удивился, как некоторые «наши» люди, без образования и средств, своими руками умудряются делать такие классные интерьеры! Будто не жили они никогда в совке, который должен был отбить всякое представление о вкусе, приучив людей к эстетической аскезе и самому необходимому.
Но было и другое, чем удивил меня этот дом. В нем три дабла, но обитатели пользуются ведром. Зимой, мол, в мороз лопнули трубы, когда он ненадолго отъехал. Это все понятно, однако зима уже давно кончилась…
Поднялись на балкон под крышей. Дует сильный юго-западный ветер, отчего воздух весь пропитан запахом моря. Ничего во тьме не видно, да и не надо, так насыщен жизнью этот ветер.

Сегодня пасмурно, +16. Поздно вечером пошел дождь. И ураганный ветер. Маше от этого плохо. Ветер вводит ее в депрессию.
Несмотря на ветер, в доме тепло. Но нам от этого не легче: похоже, она простудилась, гуляя с собакой.
Хожу по дому и думаю, что и как переделать?! И ваяю рамочки для картин. Коллекционеры и резчики рамочек, согласно Хаксли – это базис цивилизации.
Третий день по вечерам рисую картинки. Для тепла топлю камин. Он и раньше слегка дымил, а после появления пластиковых окон – дело приняло плохой оборот. Сосед Владимир Николаевич считает, что надо поднять трубу – для лучшей тяги.

Вчера Спу нас в буквальном смысле спас. Маша была в душе, я читал наверху – и вдруг Спу стал лаять. Я велел ему заткнуться – фиг! Заподозрив какую-то лажу, я спустился и увидел такую картину: из кухонного угла идет густой дым и воняет как-то странно. Быстро отодвинул кухонную тумбу – и увидел, что от соприкосновения с отопительной трубой горит газовый шланг! И уже прогорел и оттуда идет газ. Оторвал шланг от трубы – и во всем доме погас свет. Прикол! А ведь могло и рвануть!
Значит, где-то коротит, фаза идет через «землю», то есть трубу, и замыкается на шланг, так что получается сварка. Хуже того: начал дымить газовый шланг в коробе за домом. А этот короб был весь набит опилками для утепления.
Ни дня покоя! Днем, как и накануне, занимался трубой камина, которую я, слушая советы, стал делать выше: кирпичами на растворе – с лестницы. Теплый день, +17. А в Москве -3 и снег 13 см. В Вашингтоне +4, в Мадриде +1, в Токио +8, так же, как и в Ницце… У нас тут полюс тепла.
Кончил под ветром при свете лампы, весь в красной пыли от распиленных болгаркой кирпичей. Этот ветер – достал. А еще то, что совсем нет денег. Дрова, ремонт дома, машина, школа Кота…
От этого даже не спится.

Тут физически тяжелее. Обо всем надо помнить, держать под контролем, все надо добывать самому. Самые обычные вещи: газ, вода, тепло, даже электричество – отнюдь не присущи жилью, как мы привыкли. Одно дело – пожить летом на даче или несколько дней в палатке, другое – изо дня в день в уединенном доме.
Тем не менее, оглядываясь назад, на жизнь в Москве, я сомневаюсь, что хочу вернуться…
Жизнь в Москве отсюда кажется бесконечным сражением и психической атакой через минное поле. И чего ради? Ради того, чтобы после hard day иметь сладкую night. Например, в каком-нибудь клубе или на концерте. И этих концертов становится все больше и больше (могу судить по рекламе в моем ЖЖ) – чтобы компенсировать (уже почти предельный) загруз мозга. Чтобы жизнь в Вавилоне казалась краше и терпимей. И через эту иллюзию привязать тебя к нему дополнительно. Потому что: плохо, зато – концерт, зато то, другое, пятое и десятое, замкнутый круг. Чем хуже в Вавилоне, тем больше ништяков в него выбрасывается (с самолетов). Чем больше ништяков, тем труднее соскочить. Ты требуешь ништяков – и тебе их дают: бери, бери! – мы еще привезем, только не убегай! Ты не можешь без нас, а мы не можем без тебя. Взаимовыгодный симбиоз.
И мы как 300 панфиловцев: умрем же за Москву! Ведь тут столичное образование, столичная медицина, столичная культура и столичная столичность.
И лишь когда уже никакой кайф не действует, а зеленые очки не помогают, – тогда берешь свою котомку, копейку денег и бредешь к убогому шалашу в далеком суровом краю. (Так и писали наши искусствоведы про картины Волошина: «краски суровой Киммерии».)
А утром, отвозя Кота в школу, увидел на лужах первый лед.

В последний день осени устроили трип на грибах Сентября. Трип – это возможность что-то узнать о своей душе, взглянуть на себя со стороны, чужими глазами. Исчезает идентичность «сознания» и твоего «я», которое рулит тобою всю жизнь. Сознание – словно абстрактный неподкупный судья, у которого ничего личного к тебе нет – смотрит на тебя и делает замечания, едва не ужасные!..
Важный опыт трипа: недовольство собой. Используя Леви-Брюля: мое «я» столь самодовлеюще, что невозможна интимная и непосредственная связь с предметами… Надо расслабиться, успокоиться и полюбить все, как есть. Без сверхтребований. Ведь все хорошо! А ты боишься в этом признаться, словно это будет конец и подстава. Это трусость! Надо научиться управлять настроением. Тут и хочу это освоить, последнее в жизни…
Я словно шел по хрустальному мосту – над миром ошибок, ложных целей, от темного берега к какой-то вершине… К сожалению, это был только один и короткий момент. А Машу зацепило очень плотно. Она – земля, и грибы – земные. А я – воздух, мы с ней в противофазе. К тому же ей нехорошо, она задыхается, не хватает воздуха. Дважды она открывала окно, отчего стала мерзнуть. Ее метания сбивали кайф. А еще разговоры: только я доберусь до вершины, а меня уже зовут назад.
Мы не совпадали с ней во всем: в ощущении кайфа, в эмоциональной открытости, в отношении к музыке: вся моя музыка ей не нравилась, казалась холодной. И благовония не нравились тоже. Лишь свечи ее не раздражали.
Я сидел в кресле, Маша лежала на диване. Иногда она ненадолго засыпала. От открытого окна шел свежий воздух, зимний фиолентовский воздух, мой любимый, сухой, с запахом моря и, может быть, сосен…
Второй день мы топим углем, поэтому в доме тепло, хотя на улице +4.
Около пяти я пошел спать. Спустился проверить Машу, мало ли что? Но все  в порядке, спокойно спит… Отходняка не было, очень мягкий трип, хотя и слабый.

Первый день зимы. Уже в семь утра +11, тихо и хорошо. В хорошем настроении отвез Кота на Пятый. Тут это со мной гораздо чаще, чем где бы то ни было.
В приступе фанатизма сделал еще один ряд кирпичей на трубе – из найденных в доме и на участке, частью побитых. Поднял трубу почти на 90 см. И сделал еще одну рамочку для картины. Украшаю свою пещеру…
Я привык жить в аскетичных вариантах жилья: было бы тепло, было бы место для книг, а там все равно, как выглядит и удобно ли. Случайная мебель на случайных местах, дешевая краска, вообще все самое дешевое, едва не нищее… И теперь каждый день я пытаюсь исправить весь этот обветшалый ужас, сколотить этот ужас чуть правильней и удобней, мучаясь в поисках дешевых (все-таки) и нестандартных решений. Даже ночью, при свете фонаря (дни-то коротки), можно сказать на слух. Лишь тут, где мне хотелось бы остаться надолго, понимаю, что дом – это не крыша от дождя. Это до некоторой степени продолжение тебя, это воплотившаяся медитация о правде (пафосно).
Вот, чего я хочу уже так давно, и к чему я почти приблизился: больше не жить чужой жизнью, в кем-то выдуманных для меня и навязанных обстоятельствах. Хочется управлять действительностью, а не подстраиваться под заданную другими. Пусть всегда «подстраивался» кривовато, через бунт и с вызовом, будто надеясь, что могу произвести тут революцию и все изменить. Смешной самообман. Можно всю жизнь посвятить войне с пигмеями и журавлями, стрелять в солнце – и считать, что занимаешься делом. То есть выкроить свой (протестный) уголок в Комбинате, жизнь вне которого страшит больше, чем все зло Комбината. Твоя собственная жизнь есть реальность, к которой ты даже не приблизился, вставляя ее в ту или другую парадигму существования.
И вот я почти вырвался из плена (с комической гордостью). А насколько – будет ясно чуть позже…
Вечер был очень теплый и безветренный. Белье у бассейна совсем неподвижно. По инерции смотрю погоду. В Вашингтоне +6, в Мадриде +5, в Риме +10. В Москве -1. В Ялте +11. А у нас +12!
Сегодня ночью я еду в Москву, будет, с чем сравнивать. Беспокоит встреча с квартирой. Прошлый раз я был взбешен. Это тоже мое творение, убогое, конечно. Или оно уже не мое? Парадоксально и заранее вызывает досаду. Не знаю, что получится из этой поездки, попытаюсь максимально ее сократить. 

Поездка в поезде лишена прежней экзотики: уже нет того экстремального сна под полками, прогибающимися от мешков с грецкими орехами или редиской, сортир хоть и закрыт, но лишь потому, что в нем кончилась вода, а не из-за того, что проводники везут в нем картошку. Не бегают полоумные коммивояжеры с огромными сумками, пытающиеся поставить их тебе на голову, не ходят сплошным потоком торговцы всем и вся (хотя, конечно, все равно ходят) – и в вагоне даже есть свет. Тогда зрелище вагона вызывало боль, теперь – лишь легкое презрение.
Впрочем, меня чуть не ссадили с поезда. Украинский пограничник сообщил, что я превысил на несколько часов срок пребывания в 90 дней. Стал считать: действительно, вроде выходит, что пошел 91-й. Погранец был строг, потребовал, чтобы я спустился с полки и написал объяснительную записку, пригрозил высадкой и обещал доложить «начальнику»… Начальник, видимо, решил не связываться, ведь я сразу предупредил, что добровольно из поезда не выйду, придется выносить с вещами.
А так поездка была на редкость терпимой: много спал, много читал. На боковых местах то и дело возникали парочки молодых людей без билетов: мелких бизнесменов, студентов, все ржали, много трепались по мобиле. Это местная болезнь.
Сперва было холодно, потом жарко. По просьбе какой-то мамаши проводник выключил яркий свет, поэтому читал едва не в потемках…

Первое ощущение от Вавилона, такое дежавю: здесь я уже бывал!
В доме, конечно, был бардак, но не такой, как летом. Предложил Даниле выпить крымского коньяка. Данила предложил еды: им самим испеченный пирог с капустой. Очень, кстати, вкусный. Из института пришла Галя. Она учится на модельера. Поговорил с ней о моде. Для меня одежда – такое невербальное высказывание. Я репрезентирую с помощью нее свои взгляды, вкусы, социальный статус и т.д. Например, хиппи заявляли с помощью своей одежды… в общем, много чего заявляли. Одновременно мода – это попытка мимикрировать под общий тон, подменить собственный плохой вкус – вкусом модных журналов, чтобы скрыть свою пустоту за яркой оболочкой. Над модой смеялся уже Пушкин.
Данила какой-то жалкий. Работы нет, готовит еду, сидит с больным Ильей. Вообще, все болеют. Пьет бальзам «Бугульма». Я один из немногих, кто был в этом славном городе. Галя все время меняет наряды: то мини, то макси, то снова мини. Она красива и спокойна. Это ее несомненные достоинства.

Побывал с Лёшей в ЦДХ, где проходит выставка Моркови. У нее появились пейзажи, в том числе какие-то африканские. Лёша говорит: видела по телевизору. Не жирно.
На Белорусском вокзале взяли бутылку южноафриканского вина и два пирожка с сыром. Электричка полна, но мы нашли место. Тетка пожелала нам приятного аппетита. Лёша все о политике, экономике, кризисе, анархизме, с двумя представителями которого он хочет меня познакомить. Я смотрю на все не так мрачно, как он. Вышел в Жаворонках, он поехал в Дорохово. Я попросил его посмотреть на трапезную, коей я был (за свои грехи) архитектором...
Я уже слегка пьян, а дома новое вино и еда, почти пир в честь блудного сына. Виктор Иванович тоже выпил бокал вина. Он выглядит неплохо, хотя таблеток стало еще больше. Тощие изможденные руки с шишками от уколов. Ему интересно, как нам живется в Крыму, тепло ли в доме, как машина, как Ване в его новой школе?..
Его кровать теперь стоит прямо на кухне. В десятом он ложится спать.
А мне не спится. Уже в поезде стала болеть поясница и ноги. И вот опять. Может быть, от ужасной влажности в доме и за окном. А там дождь стеной на всю ночь. Метался по постели, сполз на пол, думал, там будет лучше…
К приятным открытиям относится, что похудел…

Утром мама надавала евро в качестве подарочных денег. И еще три тысячи сунула в кошелек, что я обнаружил уже в электричке. Совершенно случайно встретился с Лёшей на Беговой. Это судьба! Шли с ним через Бородинский мост к Смоленской. Снова про политику – он не может ни о чем другом!.. На Садовом опять расстались.
Заехал на Горбушку: купил «Заставу Ильича» и «Опасный поворот», по Пристли. Для Маши купил фильм «Мата Хари», 31 года. Дома сделал еду. Вдруг позвонил Мафи и спросил, не приду ли я в их сквот на Маросейке на традиционный четверг, когда Алла что-то такое готовит? Вот и Яша Севастопольский хочет меня видеть. Купил бутылку крымского вина, захватил подаренные маслины и две шоколадки. На лестнице спят два бомжа. Хоть и опоздал, трапеза только началась. Постепенно на огромной кухне собираются все жильцы. Большая кастрюля макарон с овощами и салат. Они-таки сколотили сцену. А над столом в потолке дыра, заложенная досками и картоном. Хотят сделать тут второй свет, если их до этого не выгонят. Но их хозяин – кремень: отказался предоставить квартиру для съемок. Он ценит своих жильцов, любит с ними посидеть. Чуваку 70 лет, но каждое утро он бегает. Деньги, правда, собирает аккуратно. И не терпит детей.
Избранные уединились в комнатке Мафи, два на два метра. Дунули. Алла читала последнее творение Белоброва и Попова, машиных протеже. После чтения Мафи показывал на новом компе фото своего европейского путешествия. Сперва с Мочалкиной, Шурупом и прочими до Смоленска, где Глашмобиль сломался. Стопом до Минска, встреча с Сеней Минским.
Это особенно мучительные кадры, потому что сегодня я узнал, что у Сени и Насти умер ребенок.
Из Минска он поехал в Польшу, Германию, Францию, уже автобусами, – и, наконец, в Ниццу, где встретился с Ришелье. Ришелье снова живет в машине. Мафи снял им обоим место в автокемпинге. Ришелье показал ему ту Ниццу, которой я, естественно, не видел. ТАКУЮ Ниццу. Вот ведь человека тусует! Это я про Мафи. И для всего этого было достаточно литовской визы.
Вернулись в «зал», где Яша уже играл на гитаре.
Уходил весьма укуренный. На лестнице Мафи напомнил про проект. Хочет взять кредит и начать строить дом (у него образовался участок подмосковной земли). Договорились обсудить проект в Крыму, куда он думает скоро приехать. Яша пригласил в субботу на свой день рождения в клуб «Вермель» на Раушской набережной, где он будет играть с группой.

Пятница была посвящена «Райдеру». Сперва созвонился, потом отнес журнал и «Пудинг из промокашек» (книга Маши) в «Белые облака» – Олегу. Поменял евро по самому низкому курсу в Москве, как потом выяснилось, и купил билет на поезд на воскресенье. Зашел в «Билингву» и в «Галантерею ОГИ», получить деньги за журнал. И там и там все ушло. Позвонил Лёня: он едет ко мне. Встретились в Потаповском по дороге в «ОГИ».
Такого я Лёню еще не видел: за рулем новой черной «Hyundai». Понятно, принадлежащей Лиде. Он водит уже полгода, два месяца по Москве. Зашли в «ОГИ», где у меня следующая встреча. В ожидании товароведа Ксюши – сели в зале. Лёня выглядит хорошо, благородная седина в отросших волосах. Русский интеллигент начала века (прошлого). Почти постоянно живет загородом у Лиды, чинит и перестраивает дом, достраивает баню, в общем – бесплатный работник. Комплексует, что не зарабатывает денег. Зато сдает свою квартиру лидиной дочке с мэном. У дочки диплом Гефсиманского университета! Он по-прежнему хочет вернуться к живописи, но ничего в этой области не предпринимает, как я и думал. Занят тем, что выписывает через суд бывшую жену Таню из квартиры. Он доволен отношениями с Лидой, такая у них любовь! Не знает, за что ему такое счастье!.. Ну, дай Бог!
Он рассказал о Роберте (нашем штатовском русисте), который, оказывается, приятель Обамы по университету. Лёня считает, что он мог бы попросить у него должность посла в России.
Лёня поехал на родительское собрание в школу дочки, а я пошел домой, за новой партией журнала и «Промокашек». Поговорил по телефону с Ритой Пушкиной, в том числе о новом опусе Любавы в «Вместе».
Сильно опоздав, попал к Пуделю и Насте, зато с двумя бутылками крымского вина. Сюда же я пригласил Сашу И. с Ниной и Лёшу с его анархистами. Главная новость дня – смерть патриарха.
С Лёшей и анархистами пришел о. Александр, его приятель, симпатичный полный поп. Анархистов зовут Дима (историк) и Антон (еще студент), оба с волосами. Дима знает Сашу Тарасова и считает, что тот сильно переврал про молодежные движения в России в 90-х. Речь, естественно, зашла о том, кто будет приемником патриарха? А потом Лёша и анархисты заговорили о хилиазме и возможности считать его временем анархизма. Я вмешался: хилиазм возможен лишь в первобытном племени, где действует коллективное сознание. Личность – это бунт, это навязывание своего «я». Фрейд говорил… и т.д. Саша стал задавать мне вопросы, а я отвечать – с точки зрения психоделического опыта. Он упрекнул меня, что я проповедую новую веру, создаю секту. Что все это только мой личный опыт, что он, будучи у Пятидесятников, видел кучу людей, имевших «мистический» опыт, как они утверждали. И они не стали от этого лучше. Я подтвердил: это не делает лучше, это вообще сюда не приложимо. «А зачем тогда?» – спросила Нина. Ну, например, ответить на вопросы, которые каждый себе задает: что будет после смерти, например, как устроен мир, что есть «я», увидеть «наблюдателя», следящего за ним…
В общем, насыщенный и бурный вечер. Ушли в 12. По дороге к метро купили бутылку крымского портвейна, сделали по глотку. Лёша поехал ночевать ко мне.
Дома нашли Данилу в раздерганных чувствах: он поссорился с Галей. Она отдала родителям Илюху и исчезла. Он выпил наш портвейн и пошел в «ОГИ», взяв у меня денег, потому что у самого ничего нет, все взяла Галя.
– Во, как страдает! – сказал я Лёше, даже с некоторым удивлением. Я знаю, что они то и дело смертельно ссорятся из-за полнейших пустяков.
Вдруг пришла Галя, наряженная, как кукла, в своей сумасшедшей косметике, совершенно пьяная и в ужасном раздрае чувств. Теперь мы утешаем ее – и уговариваем примириться. Лёша очень мил с ней, видно, что она ему нравится. Снимает с нее жилетку. А она снова сорвалась – за водкой, как мы ни останавливали. Лёша просит позвонить Даниле. Звоню и советую ему вернуться и одновременно связаться с Галей. Мол, это может плохо кончиться. Хоть они такие зайчики, как назвал их Лёша. Нет только на них Серого Волка.
С Лёшей мы продолжили тему психоделиков, химических озарений и озарений монахов, которые ему, естественно, ближе. Постелил ему в своем бывшем «кабинете» на полу. Дети пришли лишь около пяти. 

Данила встал уже в четвертом и начал опять выяснять отношения с Галей. Я направил его энергию на добывание денег от съемщицы. В конце концов, пришлось ехать к ней самому: у детей вечеринка... Открыла красивая блондинка. Лена, квартиросъемщица, оказалась брюнеткой с чем-то монгольским в лице. Ходит по комнате в банном халате.
Позвонил Майе Михайловне, машиной маме, чтобы отдать долг. Трубку никто не взял. В «Вермеле» был полдесятого, но концерт, разумеется, и не думал начинаться. Перед входом Маша Белявская с двумя молодыми людьми. Их не пустили: слишком много людей прошло по спискам, начался скандал. Вход – 250 рублей, и ей жалко денег. В общем, у Яши с организацией как всегда, после севастопольского «концерта» это уже не удивляет. Внутри прихотливая планировка, обычный молодежный состав публики. Алхимик, по привычке полуприкалываясь-полувыпендриваяь, хочет знать, когда «Райдер» напечатает его великую мемуарную повесть? Ждать концерта не охота, и денег только 220 рублей – и пять тысяч, которые надо вернуть Майе Михйловне. Поэтому пошел домой через Москворецкий мост: в конце концов, Яшу я слышал достаточно. На Варварке встретил Мафи, идущего в тот же «Вермель». Попросил поздравить от меня именинника…
Продолжил собирать вещи, их страшно много: сканер, альбомы, колонки, спальники... Снова позвонил Майе Михйловне. Она отказалась от денег, мол, подарок Коту – на билет сюда. В общем, я мог спокойно их тратить.

Огромный рюкзак, здоровая сумка со сканером, гитара через плечо. В таком виде я пошел пешком на Курский вокзал (радость жизни в центре). Майя Михайловна призывала воспользоваться помощью Данилы, и я бы воспользовался, если бы он сам предложил. Но он не предложил… Ничего, дошел.
В этом есть смысл: приезжать раз в три месяца на неделю и снимать все сливки. Москва совсем не была противна, как я опасался. Да и снега в ней нет. Глядел на все как бы со стороны, как экскурсант в чужом городе. Тутошняя жизнь не видела во мне конкурента, поэтому отдавалась легко и с песней. Я был свободен от нее, и поэтому она тоже была другая. Я даже спешил уехать, чтобы не привыкать. А то ведь промедлишь: и вот он, зов роботов. Для недавно переломавшегося – соблазны особо опасны. Тем более, когда зверь вновь кажется ласковым и нехищным, и послушно жмется к ноге.

13 декабря. На секонде Маша купила удивительные карнавальный цилиндр со звездами. В нем она и вошла в дом Сентябрей в Голландии, куда мы приехали в первый раз. Накануне как раз вернулась Александра, а жильцы-коммунары съехали, не разделив трудового энтузиазма, например, по восстановлению пола. Пришел Никита-биолог. Чаепитие на полу. Ибо тут все, как и положено, особенно в доме, где нет детей и собак. Вообще, здесь все аскетично: без мебели, даже без отопления. Печь Сентябрь стал топить лишь при нашем появлении, специально для Маши. А до этого чинил. Дом совсем маленький, стены в полкамня, как и мой, одноэтажный, очень простой. Две небольшие комнаты, кухня, коридор с печью, дабл (что неожиданно). В доме нет даже обогревателя. При этом Сентябрь ходит по дому босиком. Из вещей: расстроенное пианино (хозяин – музыкант), маленький электроорган Сентября, комп на специальном «алтаре», постель на полу, зарядный ящик как кресло – и шкаф. К потолку приделана фиолетовая лампа, которая в темноте создает видимость дискотеки или транс-пати. И еще несколько ящиков с грибами.
Теперь Сентябрь работает с неким Пашей в Балаклаве, где они оббивают тем же пенопластом четвертый этаж пятиэтажки. Рассказал, как он получил кликуху, про соседей, считающих их за сектантов. Про грибы.
Я рассказал про свой трип, про «я» и «свидетеля», про хрустальный мост и что, на мой взгляд, есть жизнь. Притом, что мне явно не хватило, и Маша постоянно отвлекала. Маша наслаждается обществом и все время говорит. Сентябрь показал грибные картинки на компе, записал фильм «Прекрасная зеленая», «Вместе» и др. Да и музыки до кучи: неизвестный мне пласт американского рок-андеграунда 60-х.
Уехали в семь, в полной темноте. По дороге машина заглохла. Но все же доехали.

Листья облетели лишь в начале декабря. Стоит тихая, относительно теплая погода, +6. За всю осень и начало зимы было, вроде, четыре дождя. Постоянное солнце. Еще ни разу, даже ночью, не было минуса. Когда недавно в Москве было +8, тут было +20.
Тем не менее, я снова недоволен. Потому что – не гуляю, даже не приближаюсь к морю. Я или работаю, или туплю. То есть читаю. Иногда смотрю кино. Творческого ничего нет. Не могу настроиться. Да и подъем с семь утра выбивает из колеи.
Маша вдруг стала упрекать меня, что я так и не сходил с ней за грибами. Она просто забыла, чем я был занят! Ей не нравится, как я занимаюсь с Котом математикой: под гитару. Первый раз за много месяцев я взял ее в руки. Она вообще не может слушать мою «музыку», доносящуюся через бетонные перекрытия. Впрочем, плохо себя чувствует. Может, от Луны, приблизившейся к Земле так, как бывает лишь раз в 50 лет, как я узнал сегодня от теток в школе.
Все еще надеюсь сделать что-то великое, а просто теряю время. Вообще, все немного иначе, чем виделось из Москвы: прогулки, камин, море, спокойная упорядоченная работа, то есть писание и живопись… Ничего упорядоченного, все порывами, в основном – каторга стройки и ремонта. И вечное отсутствие желания что-либо делать, точно, как в Москве. Не дай Бог ссоры с Машей, не дай Бог ее болезни… Тогда жизнь превратится в ад.
А всего накануне ночью я был так рад, что в моей постели есть живой человек, что он так давно со мной, что стал почти частью меня.
И все же я не жалею, что я здесь. Утром отвез Кота на Пятый – и так хорошо было возвращаться в тихий поселок! Этот ни на что не похожий воздух, этот покой…

Маша уехала на Пятый за Котом. Тихо, +7. Над морем появилось солнце. Перетаскал старые рамы на чердак. И, помня ночной упрек себе, пошел на море.
Не был тут больше месяца. Увы, я уже повторяю местных: чего ходить, когда оно и так все время тут? Не думал, что так будет.
Странное море еще больше отступило от берега. С каждым годом уровень его все падает. Там, где была вода, теперь можно спокойно идти.
Впрочем, в этом нет ничего нового: во времена древних греков уровень Черного моря был на четыре метра ниже. Теперь, значит, на три. Наш пляж стал больше, чтобы вместить будущих отдыхающих. Но сейчас отдыхающих нет, да и вообще никого нет. Природа существует для меня одного. И даже в декабре из земли лезут желтые цветочки…
Море тихо и не то, чтобы очень холодное. На Яндексе писали: +10. Был бы со мной коньяк и полотенце – искупался бы. Или лучше портвейн. Очень хочется сидеть на берегу и пить по глотку портвейн. Солнце село в сизые облака над морем. Постепенно темнело, но не хотелось уходить.
…Теперь я понимаю, почему садится зрение: мы же в городе в четырех стенах не смотрим вдаль. У нас вся реальность всегда очень близко: три-четыре метра. Наши глаза едва работают. Они не видят ни ярких цветов, ни резких контрастов. Яркие (до неестественности) цвета мы видим лишь в телевизоре.
Оттого и деградируют. Как и мы сами.
Может, и искусство было бы другим, если бы не питалось исключительно Москвой (Питером, городом). То есть голой злобой, обидами, комплексами и концентратами – вещей, знаний, того же искусства. Полного лишь собой, с узкой перспективой, в городе у искусства нет пространства, воздуха и бескорыстия. Оно сколочено из тщеславия, болезней и жажды признания – у таких же, как ты сам, с кем ты тут живешь и тусишь. Оно даже не может быть самобытным – под гнетом чужих влияний и в отсутствии настоящей жизни. Оно бесконечно играет на водосточной трубе, приделывая к ней все более мощные звукосниматели. Импровизирует и изощряется, не порождая нового качества. Не сообщая никакой новой сути. Достигшая совершенства Игра в Бисер.

За отрывочно проведенные здесь годы я вроде бы хорошо изучил местность, но, оказывается, бесконечно поверхностно. Лишь теперь я стал набрасывать частую сеть, пытаясь выловить не самых крупных, но зато и неожиданных рыб – и хожу туда, где никогда не был. Сегодня углубившись в хаотически разбросанные овраги и лески, перемежаемые мертвыми дачами, нашел недавно отрытые руины греческого не то огромного храма, не то имения, не то целого города, с подземными хранилищами и пещерами. Если продолжить тут рыть, то, не исключено, можно отрыть новый Херсонес. Мы живем на развалинах городов и имений греков, их хор и клеров, невозмутимо устраивая рядом или поверх свои огороды и сараи. После греков тут жили татары. Остались фундаменты их домов, засохшие, полузасыпанные колодцы. В одной из таких деревень по дороге к Георгиевскому монастырю ночевал в 1820 году Пушкин.
Потом на этой земле совок настроил военные части и совхозы. И насадил сосновые леса, украсившие пустынный пейзаж. Одна ему луковка. 17 лет назад одно государство ушло, а другое не пришло. Зато пришли садовые товарищества, что расплодились здесь, как раковая опухоль. Уродливые, полузаброшенные, нищие.
Утешает лишь одно: «Как Греция и Генуя прошли…» – так пройдет и это. Советские военные городки и в/ч уже выглядят как остатки греческих и римских поселений.
Их я увидел в конце пути, по прекрасной асфальтовой дороге неожиданно выйдя к Георгиевскому монастырю. По дороге из никуда в никуда. Государство сдулось, так и не построив светлого милитаристского рая.
Это конец автобусного маршрута, конец всего. Дальше лишь дикий двухсотметровый скальный берег до самой Балаклавы. Купил в ларьке бутылку инкерманского вина (как не хватало мне ее вчера на море!) – и, обнимая ее, пошел домой по ночному шоссе, освещаемый фарами редких машин.

Теплый пасмурный день. Чтобы оторвать Кота от компа – пошел с ним гулять до руин. Называю это – итальянское детство (в стиле Версаче). Хочу, чтобы он дышал, ходил… Какой он слабый! С полдороги он попросил отдохнуть. И все спрашивал: далеко еще?
Нашли родник – с той стороны лощины, на одной стороне которой – греческие фундаменты. Местные приезжают сюда за водой. По асфальтовой дороге дошли до ворот чего-то военного, окруженного забором. Ворота открыты, будка охранника пуста. Но Кот совсем сдох. Поэтому до загадочного «магендовида», который я нашел на гугл-карте, не дошли. Зато неутомимый Спу бодро бежит рядом.
Но воздух такой хороший! Он делает меня счастливым. Я тоже устал, но от свежего воздуха – снова в какой-то эйфории. Вот почему я стремлюсь сюда: лишь здесь я ловлю это ощущение счастья и осмысленности бытия.
Дома делал откосы окон. Приехала компания из Голландии: Александра, Никита – и их друзья Паша (напарник Сентября) с Полиной. Сентябрь выгнал всех, чтобы триповать в одиночку. Паше всего 19 лет, если не меньше, Полине 24 что ли. Она довольно простая, но веселая и легкая. Эколог. Паша серьезен, увлекается антропологией. И надеется заработать балаклавской и прочими стройками. Его тесть, отец Поли, – тоже строитель и «учитель». Паша из Запорожья, хорошо рассказывал про Хортицу. Поля – местная, но в первом поколении. Живут в доме, пережившем две осады. В нем даже нет воды. 
Маше не хватает общения – и вот оно! Мне даже больше нравится, что наши новые друзья не из Москвы и Питера. Там мне все известно. А эти – другие. И они рассказывают о другом мире. Да и по жизни они забавны. Например, Паша и Поля – экстремальные альпинисты. На этом и познакомились: прыгая со старинного моста в Запорожье.
Никита и Саша показали свои самодельные флюоресцирующие бусы из пластика – для трансового Нового Года под Алуштой, куда хотят поехать тусоваться и торговать.
Ночью по предложению Маши все смотрели «Вместе», а я писал. Потом смотрели интервью Мамонова, который однообразно призывал «обратиться к душе», что решит все проблемы. Как просто!

Идея родилась утром: отвезти Сентябрю пилу (он просил) – и погулять по братскому кладбищу на Северной, зайти, наконец, в пирамидальный храм. Заодно отвезти Пашу с Полей (Никита и Саша уже уехали). Коли погода пока хорошая. Вчера было +11, сегодня +8, скоро явно станет холодно.
Взяли Спу и Кота, который бунтует, ехать не хочет. По дороге заехали к «магендовиду». Оказалось – просто ничего не значащие холмы, которые никак не заподозришь в страшном умысле. Показал Маше родник и обнаруженные развалины.
Довезли ребят до Малашки и поехали к Денису. Он решил ехать с нами, взяв Колю с Тишей. Кот бесконечно рад.
Братское кладбище – красивое, тихое место. Думаешь не о смерти и не о войне, а о композиции и стиле. Но самое интересное: пирамидальный Свято-Никольский храм 1857 г. Кажется, ничего подобного в русской культовой архитектуре не было и нет (здесь я ошибся: есть в Питере, «Кулич и пасха»). Тут я узнал, что адм. Ушаков, однако, – святой.
Гуляли очень долго, Маша замерзла. Поехали к Сентябрю. Он сделал чай и стал рассказывать про свой трип (дети играли в соседней комнате). Во время трипа он так раскочегарил печь, что буквально потекли две сайдинговый вагонки на потолке, теперь висят, как две белые штанины. Через образовавшуюся дыру он «уходил в астрал». Он лежал у этой печи и представлял себя и все живое – дровами, в которых горит огонь. А огонь – это божий дух. И пока он горит – человек жив. Но и потом, став пеплом, он лишь переходит в другое качество. Он видел, что Бог во всем, что все горит Богом. Он и буквально был готов сгореть, даже с домом, личная смерть не была проблемой, только, мол, не хотел расстраивать Александру…
Все это достаточно стандартные «мистические» видения. Тут не о чем спорить. Спорить стал, когда он начал оправдывать и наполнять излишним оптимизмом человеческую историю, в том числе инквизицию и войны. Это, мол, нужно для образования простых людей, это приносит им пользу. Бог не ошибается, все в мире делается его волей и для каких-то всем нам необходимых целей. Поэтому исторических ошибок не бывает. Да и личных, получается, тоже. В общем, все хорошо и так и должно быть… И с точки зрения «универсального огня» нет никакой ценности «я»…
Речи Сентября напоминают проповедь чуть ли не нового учения. Наверное, Саша И. так слышал меня. По мне – все наоборот. Человечество живет в ситуации, что Бога – нет, на этом и стоит цивилизация. Она заменяет Бога прогрессом, моралью и законом. Не знаю, как Бог, но люди сильно ошибаются, поэтому история – череда ужасных ошибок. В которых, конечно, может быть смысл для последующих поколений, но не для тех, кто из-за них погиб.
Человеческая история – это факт молчания Бога. Если бы он говорил – мы бы уже жили в раю. Никто из нас не в истине. И людей надо развивать, но не войнами и аутодафе.
И – нет, я не готов променять свое «я» ни на какой «универсальный огонь»! Я буду его защищать, это моя зона неподчинения, это выстроенная моя шкала ценностей, это мои «да» и «нет» в любой ситуации. Это ни откуда не заимствованное и не что-то мне кем-то даденное – это сделанное мною «я»…
Сидели очень долго. Был уже седьмой час, пора было кормить детей, но тут этим не пахло. Поехали домой.
Быстро холодает. Ночью было уже 0. Поднялся ветер. Но Маша образцово натопила дом углем, печная стена наверху и батареи – раскаленные.

Наконец, и у нас к утру было -2. Замерзли лужи. На стекле машины иней. Еле завелся. Но бассейн невозмутимо плещется, как море. Днем ослепительное солнце и голубое небо. Но холодный ветер и всего +1. И при этом цветут розы и из земли полезли нарциссы. Глупые, куда?! (22 декабря)

Прочел в Википедии, что Севастополь – самый предпочтительный для жизни город Украины. Положительная динамика роста населения выше, чем в Киеве и Одессе. Наименьшая детская смертность. Но и цены на жилье вторые после Киева. Ну и что 90% жителей считают русский язык родным, а 80 – хотят присоединиться к России.

Существует русский «северный» миф. Он включает в себя перечень некоторых жизненных ценностей и жизненных радостей, свойственных этому (северному) образу жизни. Как то: общение, горячий чай, водка, разговоры про футбол, баня, рыбалка, шашлык, борщ, уха и грибной суп. Это тотальное веселье, что бы ни было за окном: дождь, зимняя вьюга, кризис, катастрофы… Если у тебя много друзей, водки и хорошей закуски – все ништяк! Русский человек должен быть подвижным экстравертом, он не должен дать себе замерзнуть.
Вообще, когда светопреставление и полная жопа – нашей стране нет равных! А в остальное время умеем довольствоваться, чем Бог послал…
В парадигме «мифа» положено быть православным – чтобы разделять общие ценности, запреты, радости, вписываться в общий календарь, оправдывать запросы. Потому что тут не положено быть одному. Один ты погибнешь, – если не физически, то душевно.
Собственно, это не миф, а модель поведения и отношения к миру. На севере люди дружнее, теснее, веселее. Они придумали много забав, чтобы коротать долгие зимы и терпеть плохую погоду (телевидение и политика – еще не самые главные из них). Плохая погода, зато горячее сердце, веселье, искрящаяся водка!
Но я не могу пить столько водки! И я не фанат футбола. Главное: все это мне приелось. А было время: мучил себя по чужому подобью, даже отыграл часть положенного мифа, греясь под его низким солнцем в тучках.
И в качестве альтернативы изобрел «южный» миф (близкий к Средиземноморскому мифу Камю). Он более культурен, аллюзивен, более эгоцентричен, вместо водки и пива тут вино (а вместо сливочного масла – растительное, если использовать известную дифференциацию). Здесь наслаждаются красотой, как гурманы наслаждаются вареньем. Тут можно быть одному, тратя меньше сил на поддержание жизни. Тут не оправдывают обилием труда и холода – обильные возлияний. Тут не лечат экстремальность – экстримом. Тут приветствуются экзотические учения и психоделические эксперименты.
Северный миф безжалостен и брутален. Южный – изнежен и медитативен. Северный – сбивает людей в тесных помещениях. Южный – возвращает им небо и ветер.

(Кстати, «баня» – согласно Кнорозову, = «пещере». Пещера же, как мы знаем, = женскому лону, а все вместе относятся к инициации. И испытание огнем в пещере в процессе инициации (как у Проппа) – это испытание огнем в бане…
Гете про Бога: «…в основе мировых явлений предполагается непостижимое, безусловное, юмористическое, себе противоречащее существо…»
Мой вклад в книжку о контркультуре.)

«Ход кротом» – вот, оказывается, что это значит… Позвонила Умка и приветствовала с добрым утром (около трех), расспросила про жизнь. Ей невдомек, что кому-то не хватает общения, у нее его слишком много. Договорились встретиться в субботу. А я поехал на Пятый. Холодный северный ветер, чуть выше нуля. На Пятом взял Дениса – и вместе поколесили в Балаклаву, в земельный комитет. Нам обоим к одному человеку: ему по делам Бубнова, мне – сдать документы на аренду. Молодой человек, сменивший того, которого посадили, не стал придираться, что мы вошли оба.
На обратном пути пошел снег, крупными хлопьями, настоящая метель. Первый снег здесь. Около школы Кота в Камышах он перешел в град.
Дома, перед входной дверью, спрятавшись от дождя, стал резать болгаркой кирпичи для камина: камин все равно дымит, даже после новой трубы, – и я полагаю, что это можно исправить, уменьшив топочную камеру (я уже все изучил по интернету). Тут и приехали гости: Никита с беременной Ритой и Паша. А Сентябрь с пилой опоздал на последний автобус. Поэтому позвонил и попросил забрать его с Пятого. Я выпил, ехать решила Маша. Но машина не заводится. Поменял коммутатор, выкрутил и прочистил свечи, все бесполезно. Никита светит мне фонарем. Идет легкий мокрый снег или дождь. Тут и Сентябрь приехал, стопом.
Я ужасно замерз, но допилил кирпичи. И принял участие в общей беседе. Ребята тележат, мол, бандиты в следующей жизни в наказание рождаются у хиппи. Но хипповых семей мало, а пострелянных бандитов много, поэтому образуется очередь. Бандюки уже в панковские семьи готовы… Это, собственно, стеб над беременной Ритой.
Заговорили о буддизме, одна из любимых тем Сентября. Мне не нравится концепция, что мир – иллюзия. Хоть мы и не можем воспринимать его, как он есть. Этому мешает наше «я», говорю я, в другое время его страстный защитник. Мы не можем правильно видеть нашу реальность, то, что мы воспринимаем – действительно есть иллюзия, мрачная, вызывающая страдания (о чем и говорил Будда). Но это не вся правда о ней. Всякую реальность мы воспринимаем с точки зрения пользы и опасности для нас, всякую мысль мы начинаем с себя, поэтому не можем быть объективными наблюдателями. И лишь в состоянии экстаза, эйфории – мы можем видеть мир таким, как он есть.
Реальность может быть прекрасна и глубока. Жизнь здесь – это тоже особая форма постижения бесконечности, такой длинный, данный нам трип. Или нами избранный…
Никита очень нежен с Ритой. Немного странен. Потом узнал – почему. Он протянул мне пакетик: «Кротом» – экстракт листьев тропического растения. В Малайзии жуют лесорубы для энергии. В большом количестве – успокаивает. Не знаю, было ли тут большое количество или малое, но на меня не подействовало никак. Обещали увеличение энергии, похожее на действие опиатов. Ничего.
Зато потом не мог заснуть. Впрочем, как и накануне. Но не переживал. Это очень важное время для человека, когда ты можешь остаться с самим собой и много про себя узнать. Поэтому люди не любят это состояние. К тому же им завтра с утра на работу…
Ночью все твои страхи и обиды начинают говорить с тобой. И ты не можешь  заглушить их занятиями или развлечениями. Даже поиском истины («сложным и утонченным суррогатом подлинной жизни»). Даже сном. Тебе нечем загородиться от себя и своей слабой души. Ты был и остался ребенком, наворачивающим вокруг себя одну спасительную иллюзию на другую, пряча в самой глубине свое маленькое глупое сердце, боящееся мира, боящееся сравнения, боящееся боли. Боящееся быть собой.
Бессонница может стать медитацией. То есть стать книгой, которую ты всегда избегал читать, полагая ее или скучной, или слишком мрачной.
Очень важно научиться быть собой, с собой, быть спокойным, не бояться этой книги, не считать себя врагом. Это не гордость, это очень тяжелый процесс привыкания к себе. Это и есть «взрослость», то есть готовность к жизни. Бескомпромиссная и ясная. Состояние почти неуловимое, но которое ни с чем не спутаешь. Оно дает если не счастье, то тихую радость и удовлетворенность. И им еще надо научиться пользоваться. Уяснить его суть.
А суть – это цельность и самообладание. Отсюда определенная безошибочность поступков. Потому что они диктуются не выдуманными потребностями, а чистой необходимостью.
Это отнюдь не констатация успехов, а больше теория. Медитация о медитации. Но похоже, что здесь я приблизился к рубежу, чего совсем не удавалось в Москве.

Встал в 6-45, чтобы посадит Кота в 7-30 на автобус до Пятого. На улице еще темно, +1, на траве остатки вчерашнего снега, и, что удивительно, тонкий лед в бассейне. Замерзли лужи, земля. Зато неожиданно завелась машина: на ночь я мудро поставил аккумулятор на зарядку… Поэтому приехали на Пятый прежде автобуса. В кошельке 15 гривен, все же купил подсолнечного масла, воды, хлеба… Асфальт в гололеде, поэтому машину на летней резине ведет. Простор слегка забелен, что выглядит странно. Но настроение все равно хорошее. Главное, что машина завелась, и день можно посвятить чему-нибудь другому, а не очередному ремонту. Почти каждый день с ней какие-то проблемы, это нервирует.
А еще сдох фотик. Самый дешевый новый из хоть сколько-нибудь приличных стоит 980 гривен. Но в остальном все ништяк – и почти коммуна, потому что люди остались ночевать. А скоро приедут новые.

С Умкой не встретились: день был посвящен переливу воды. Сперва из бассейна в бак (откуда она идет в дом), потом из бубновского бака – в бассейн. Причем Денис демонстрирует образцы инженерной мысли, отчего мы увеличили диаметр шлангов и убыстрили процесс. Было +3, иногда шел снего-град. Заодно развесил новогодние гирлянды на улице. Одна сразу сдохла, и Маша несколько часов ее чинила: у всех была работа. Кот с Колей и Тишей играли в настоящие снежки. Юкка под снегом – это красиво и похоже на пальму. Жаль, не работает фототехника.
К ночи, когда мы кончили и пошли в ларек за напитками, еще похолодало, лужи замерзли.
Ночью я топил переделанный камин и пил с Денисом портвейн. Камин не дымит, ура! Денис удивил меня познаниями в НЛП, которое изучал с приятелем. Потом смотрели «Буффало 66», фильм Паши. Неплохое кино, такой как бы американский андеграунд с не полностью предсказуемыми ходами.
Денис беспрерывно выражает радость, что мы поселились здесь, и Маша каждый раз напомнает, что она тут только до лета. Тем не менее, ночью редкая по нынешним временам любовь.

С утра стали шуметь дети, потом позвонила моя севастопольская тетушка, – и разбудила Машу. И разозлила, естественно, а досталось мне.
Утром уже -4, бассейн покрылся двухсантиметровым льдом, хоть на коньках катайся. Над упавшим вчера в бассейн кирпичом – на льду точный портрет его, из замерзших пузырьков. Что-то чудесное! 
Поехали на Пятый отвезти гостей и закупиться к НГ. Оттуда, с елкой и продуктами, к Умке и Боре. Солнце и ветер, настоящая зима. Снега, впрочем, нет, поэтому гололеда тоже.
…Все почему-то думают, что Крым – это вечное тепло, и мчатся сюда как бы на юг справлять Новый Год. Сам таким был. «О, этот юг, о, эта Ницца!..» – с этими словами я вошел к Боре и Умке. Умка жарит картошку. Кроме Бори дома только его мама, Марина Юрьевна, которая скоро ушла на джазовый концерт.
Обсуждаем наши героические будни. Умка несколько дней в Севастополе, после турне по Европе и перед турне в Америке – и сама стелет линолеум в комнате свекрови – из кусков, что покупает на Соловьях.
Она рассказала про свою самую большую беду: сгорел дом Милы Кикиной, в котором они жили в Москве, где погиб до кучи и загранпаспорт Миши Трофименкова, поэтому они совершили тяжелое турне по Европе без басиста. А у нее еще болел живот. И тут ее стали доставать разные мальчики и девочки на предмет ее нетерпимости к пидорасам! (Она имела неосторожность написать о них в ЖЖ.) Помянула и нашу переписку по этому поводу…
 Спросила про Лёню, который «хотел на ней жениться». Я рассказал про нашу последнюю встречу в «ОГИ», про Лиду. Эта тема очень раздражает Машу. Очевидно, что Лёня снова жестоко попал…
Умка устала, это видно: от гастролей, поиска денег, руководства тремя мужиками… «Все известные музыканты брали паузу» – говорит она. Ну, некоторые просто не успевали ее взять… Плохо, если она испишется, уйдет в тень на много лет…
Она сделала глинтвейн с участием нашего коньяка. Каждые двадцать минут Боря отлучался из кухни в комнату – менять сторону пластинки. Компакт-диски, тем более MP3, он презирает… Умка всячески ругает Москву и Россию, хочет эмигрировать в Литву. Она отлично знает язык, еще ее мама была переводчицей с литовского. Там у нее куча друзей. Плюс шенгенская виза. К тому же, если тут закрутят гайки… В Москве ей теперь и негде жить, чему она даже рада, потому что ничем не связана…
Я вспомнил: «Отечество почти возненавидел… Но я вчера Голицыну увидел – и примирен с отечеством моим». Умка ответила: да, конечно, такое настроение, оно может и перемениться. Действительно, и дома горят не только в России, и раздолбаев везде хватает (а Мила несколько раз просила Мишу починить розетку), и вообще никто не хвалит свою страну, ни Эбби Хоффман, ни Хантер Томпсон…
Я стал вспоминать Прагу, свое первое европейское путешествие... Маша все время торопила меня: холодный дом, ребенок один, голодный… При этом рассказывала анекдоты, чем спровоцировала Умку, потом меня…
Но хуже всего было, когда мы, наконец, ушли. Машина завелась – и тут же заглохла. И уже не заводилась. Двое не очень трезвых армян спросили, чем помочь – и мы вместе оттолкали ее до фонаря. Проверили искру, свечи… В результате лишь посадил аккумулятор. Маша попросила мужика из старого «412-го» прикуриться, но и это не помогло. Попробовали завестись с толкача… Маша в сердцах ищет такси – и уезжает со всеми вещами на Фиолент.
Вдруг ко мне подходит молодой мужик, представляется Виктором, местным участковым – и предлагает поставить севший аккумулятор к себе в квартиру на зарядку. И – я примирен с отечеством моим!
Отнес к нему аккумулятор, договорились, что позвоню через час – и снова иду к Умке и Боре. Рассказал про машину, помощников, летнее путешествие, полное засад и приключений. У нас с ней общая проблема с желудком. А у Бори простуда – и Умка очень трогательно заботится о нем. Пришла борина мама, Умка сварила ей макароны – и стала ругать за найденную в доме канистру керосина. Ультимативно потребовала вылить. Она может быть жесткой.
Я позвонил Виктору, аккумулятор готов. Я попросил ребят пожелать мне удачи. Меня были готовы оставить ночевать, да и Маша настаивала на этом, ибо я пил. Но машина завелась – и я поехал. По дороге думал, что борина квартира меня утешает: гнездо хиппаря не всегда такое уж сказочное, как из сна. Случаются и дешевые варианты…

Ночью стало -8. Тем не менее некоторые неформалы потащились отмечать Новый Год на Мангуп. Ибо должно быть у человека место, в которое он верит как в воплощение земного рая, и улыбается, слыша заветное имя, словно имя любимого человека. Тут исполняются мечты, тут природа не насилует, но вдохновляет тебя!
То, что в 70-80-е казалось несбыточной мечтой, гнездо хиппаря в Крыму, теперь вполне осуществимо, – чтобы миф о хиппи совпал с мифом о Крыме, и в таком двойном наложении (в виде теперь уже мифа о русской Калифорнии) породил, может быть, что-то реальное. Надо уметь мечтать, ибо это начало пути к победе.
Русский юг это, увы, тоже север, хотя в настоящей Ницце теперь тоже не сладко (как там бедный бездомный Ришелье?). Да и в Сан-Франциско теперь не сахар. Чтобы удостовериться, достаточно заглянуть на любой погодный сайт.
Впрочем, гнездо хиппаря это уже не миф о волшебной пещере, их тут даже несколько (гнезд, пещер), и с каждым годом становится больше. Прогресс (духа) не остановить, поэтому каждый год приближает нас к земному раю, пусть любая индивидуальная жизнь редко подтверждает это.

Мочалкины приехали 29-го вечером. Сама + Фруси (Фрося и Руся, дочки Глаши) и Нильс. Шиншилл и собаку оставила на старшую дочь Дину, которая вышла замуж, сменила фамилию и набрала новых кредитов, просадив до этого 30 тысяч баксов, которые мама дала ей для бегства в Израиль – от прежде взятых кредитов.
Я разжег камин, Мочалкина поставила на стол пузырек с надписью «ЛСД». Кот сразу почувствовал подвох: первая буква прежде была «А», а все вместе какой-то антиалерген.
Люди вроде не пьют, но кравченковскую мадеру, что Маша привезла из Москвы, выпили. Как всегда много стеба и рассказов о путешествиях. Глаша и Нильс беспрерывно кисуются, демонстрируя страстную привязанность друг к другу. У них в планах получить израильское гражданство – и уехать в Австралию, где можно сесть на гособеспечение… Удивительно инфантильные мечты взрослых людей.

С утра 31-го звонки: минские уже в Симферополе. Около 12-ти они на Пятом, куда я за ними и поехал. С Настей ее сын Мариуш, семи лет, с забинтованной, поцарапанной кошкой рукой. Батя монументален и немногословен. На улице солнце, +1. Компания покупает кучу коньяка и подарок для Мочалкиной. Настя и Сеня спокойны, об умершем ребенке ни слова.
Недолгий перекур в доме – и я повел всю компанию на море. Только Маша осталась делать еду. Темно-синее небо, желтые скалы, прямо их флаг. Флаг нашей незалежности от всего! Настя по предложению Сени разделась и зашла довольно далеко в море. Русская Брунгильда! Я тоже помочил ноги, понадеявшись на коньяк. Сеня без конца благодарит, мол: не забудет до конца дней!
Дома нашли Мафи, с которым пришлось немедленно покурить, что сильно легло на коньяк.  Сеня и Батя, сраженные коньяком и дорогой, срубаются в большой комнате, Батя прямо на полу, где его накрыли пледом. Так до обеда и спали, пока я готовил лобио, а Маша все остальное. Нильс помогал колоть орехи. Проснувшийся Сеня поиграл на гитаре, Настя подыгрывала на гармошке. Дети тусят на льду бассейна.
В ожидании НГ и чтобы протрезветь – пошел на мыс, взяв с собой Мочалкину и Нильса. Перед нашим отходом Сеня набросил шарф на Нильса, словно ковбой на мустанга, Нильс его повалил – и они стали возиться на полу, как пьяные подростки.
Удивительно безветренная и теплая ночь! Костюмы детей, подарки, чайная церемония под руководством Нильса, коньяк, им же зажжённый. Я оделся соответственно празднику: в желтые клешенные вельветы и мою рубашку 85-го – с выставки. Мафи, кстати, был свидетелем, как родилась идея этой знаменитой выставки…
Смотрели по ящику: будут ли показывать «наш» НГ, как в прошлом году? Не фига! Лишь Ющенко по всем каналам на своем украинском… В общем, отметили два НГ с часовой разницей.
Стреляли около бассейна салюты. Из Ниццы позвонил и поздравил Ришелье. Ждет всех в гости, потому что есть жилье. В Ницце +15. Мафи развязался и ушел трезветь на море.

Первого Кот уехал на автобусе к Денису, продолжать праздновать с его детьми, а я в виде разгрузки повел Мочалкиных, Мафи и Машу с собакой к руинам, а потом к магендовиду. Вышли поздно, на месте были, когда уже зашло солнце. Мягкая земля на подметках. Пошел снег. Объект не так велик, как кажется. Это действительно что-то военное, шесть расположенных звездой огневых точек и разрушенный центр посередине. Рвы и валы в сухой траве. Маша стала всех звать назад, мол, темнеет. Я просил подождать пять минут. Но она пошла одна – и исчезла. Я нашел ее следы на снегу, уходящие совсем не в ту сторону, откуда мы пришли. В сосновых посадках они пропали. Звонить бесполезно: она забыла мобильник дома. Вышли к мусульманскому кладбищу, а потом на шоссе. Вдруг Маша позвонила: оказывается, мобильник провалился в подкладку. Она уже около дома. Люди все жалуются и спрашивают: сколько еще идти? А мне хорошо, как год назад: тихая, «теплая» ночь, шум и свет машин… К тому же всю дорогу я слегка прикладывался к подаренной Сеней фляжке с коньяком.
Дома покурил с Мафи. Лег и собрался покайфовать. И тут выяснилось, что надо ехать за Котом. Я мог быть лишь штурманом при Маше: для другой роли я не годился. С другой стороны, без меня она точно заблудилась бы. Зато дорога была по-своему замечательная: жена рулит по любимому городу постновогодней ночью, и все кажется таким странным и радостным! Таким я и приехал к Денису. Он доволен, НГ они провели в кругу семьи. Еды у них мало, зато есть хороший портвейн.
Дома еще покурил, потопил камин по просьбе Сени – и понял, что мне надо лечь.

И проснулся в восемь утра во всей одежде. Дети встают очень рано и орут под дверью, хотя Мафи, который спит у камина, их гоняет. Я отлично знал, как это будет выглядеть: пьяно, сумбурно, шумно. Мафи развязался и наезжает на Батю.
Днем гуляли с Машей по окрестностям – и странным образом забрели в украинскую военную часть. Так и вышли к главной казарме, где нас остановили военные. Им невдомек, как мы сюда попали и что тут делаем? В конце концов, предложили покинуть часть через главную проходную. Таким образом мы оказались даже дальше «Дубка» и «Каравеллы». Погода хмурая, +1, ветер.
Бассейн с утра подтаял, лет отделился от бортов и стал плавать, как плот под ногами, чем забавляются дети. Но к вечеру снова примерз. Настя гуляла со всеми детьми на море – и дети нашли камень «с пацификом». Вот, что натасканный взгляд делает! Нильс помощью клея починил вновь перегоревшую гирлянду.

Ночью у Кота началась рвота, Маша бегала с тазиком и убирала рвоту с пола. А утром нас стали будить дети своими обычными криками, к которым добавился лай собаки… Все равно спустился к столу позже всех. Болит живот.
Днем поехали за билетами в Москву для Маши и Кота. +1, на обратном пути пошел снег, но очень слабый. Ночью снова -5.
Играли в карты у камина: я с Машей против Мочалкиной и Нильса. Известно, что Маша в дурака не проигрывает. И мы их сделали, хоть и не без труда. Милые глупости женской стервозности, постоянно проскакивающей в отношении Глаши к Нильсу. Она помыкает и издевается, он подчиняется и терпит.
Люди смотрят «Вместе», я читаю внизу и слежу за печкой. Потом у камина взрослые в количестве восьми человек обсуждают фильм, идеи коммуны, любовь, в том числе свободную, и прочие вещи. Сцена сама напоминала коммуну с общими собраниями и идеей «семьи». Хоть и выходило, что в такую семью никто не верит. Я, наконец, могу нормально поговорить на серьезные темы с минимум стеба. Алкоголя было меньше, поэтому и настроение бодрее.

Днем Мафи предложил прогуляться до Георгиевского монастыря. Никто с ним не хочет идти. Тихо и «тепло», от вчерашнего снега нет следа. Продавщица в иконной лавке сказала, что у них тут самая большая благодать из всех украинских монастырей – по словам какого-то заезжего иерея.
Воздух над морем действительно удивительный – и напомнил мне наш первый с Лёней визит сюда, уже почти 12 лет назад. На обратном пути купили на перекрестке продукты.
Дома все играют в игру, предложенную Мочалкиной. По требованию Маши включился и я: на лоб наклеивают бумажку с именем литературного персонажа, которую ты не видишь. И ты с помощью наводящих вопросов, которые задаешь по очереди всем участникам игры, должен его угадать.
Новая игра за общим столом, уже в присутствии приехавшего Сентября. Спор про хиппи: можно ли сделать с движением то же, что в свое время с христианством? О маронах Христофора Колумба, якобы открывших Америку – с Нильсом… О вегетарианстве… В какой-то момент, покурив кальян, ушел и лег. Потом со свежими силами включился в спор…
 Совсем ночью Мафи, пивший вес вечер пиво, начинает почти драку со Спу – и всех этим серьезно напрягает. Маша кричит, что в ее доме она никому не позволит обижать ее собаку! Ему нельзя пить, начинает переть присущая ему агрессия.
Пошел снег, задрапировавший землю.

Утром снова + и солнце. Споры, уборка дома с помощью на все готового Нильса. Люди разъезжаются. Сперва минские, потом московские (Маша отвозит Мочалкиных на Пятый). На смену приезжает Варкан Заяц с бутылкой коньяка и пива. Это как раз то, что надо Мафи.
Идем с Варканом и Сентябрем на первую линию, солнце уже село, но светло. Холодный пронизывающий ветер, около 0. А Сентябрь хочет ехать стопом в Донецк.
Вечером появляется Бриз с бутылкой Ай-Сереза и травой. Он с бородой, не похож на себя. Борода придает ему серьезность. От вина и травы ложусь внизу на диван под музыку. Состояние интересное, но хрустальная картина все время бьется. Бриз быстро пьянеет, говорит неотчетливо и не всегда в кассу. Без остановки говорит Сентябрь. Например, про самураев и буддистскую невовлеченность. Это все равно, как не быть вовлеченным в жизнь. Жить не по-настоящему. Мафи пытается заставить смотреть мультфильмы… Все как-то не так, не совсем гармоничные мне люди.
Варкан ушел спать на достархан, прикол у него такой. Плевать, что на улице -2.

Утром поднял стук в дверь и лай Спу. На пороге стоит мальчик в маске и елочных блестках, с целлофановым пакетом. Поет рождественскую колядку на украинском. Я зову его вовнутрь, чтобы не морозить дом. Бриз насыпает ему по моей просьбе печенье в пакет.
Днем сделал большую прогулку со Спу по окрестностям: искал «хутор Джаншиева». Искал, используя (по памяти) Googly-Earthy, но все равно промахнулся и ушел гораздо дальше, чем хотел. В сосновых посадках со снегом прогулка стала напоминать подмосковную. Но, поднявшись на безлесый холм, каменистый, с сухой травой и морем на горизонте, понимаешь, где ты. И запах совсем другой.
Пересек Фиолентовское шоссе и по клину между двух в/ч пришел к обрыву. Над морем солнце, безветренно, довольно тепло. Кто ж знал, что путешествие так затянется? И это, и то, что начал почти 12 лет назад.
Варкан ездил в город, играл на флейте на Приморском бульваре и заработал на портвейн, сыр и дорогу назад. Вечером жаркие споры с вернувшимися людьми под траву и вино: о русском вече, «выборе» князей… Спорю в основном с Бризом, который толкает свои любимые телеги про анархизм и цитирует Махно. И с Машей: об аланах, еще чем-то…
Трава Бриза довольно сильная… Ночью смотрели «Мата Хари» с Гретой Гарбо, где присутствует тема России. Когда Россия точно была частью Европы.

Днем опять небольшой плюс – и я вновь ушел гулять со Спу. Солнца нет – и все как-то грустнее. Вдоль сосновых посадок дошел до мифического Джаншиева, где теперь с/т «Троллейбусник-1». На этот раз выбрал верное направление и попал в целый каскад товариществ, тянущихся через балку до самого шоссе. Очень долго не встречал ни машин, ни людей. Встретил женщину с азиатской овчаркой женского пола, с которой стал играть Спу. «Ей скучно» – объяснила хозяйка. Как, думаю, и самой хозяйке, черноволосой женщине с монгольскими чертами. Спустился в балку и поднялся к шоссе – среди архитектурных потуг местных людей. Дорога слегка подморожена и даже кое-где посыпана снегом.
Снова вышел к Маяку, посмотрел на море. В палатке купил пива и поговорил по мобиле с Машей, которая все это время была на рынке на Пятом. Пошел к «Каравелле», готовый к битве с местным сторожем. Но дырка надежно заделана. Сверху видно, что на Индейском пляже никого, хотя везде гуляющие люди в минимальном количестве: Рождество как-никак. Поэтому прошел по наружной тропинке вдоль обрыва. Ничего особенного и без скандала.
От прогулки даже вспотел. Едва пришел – приехала Маша. Ей интересно, что нам делать: осталось два мешка угля (из семи или восьми), кончаются дрова. Неужели опять покупать? Но мы никак не вписываемся в деньги.
Приехал Варкан с девушкой Алиной, потом Мафи и Бриз. Мафи опять в подпитии и легкой агрессии. Приехал Денис с Колей и коньяком «Никитский сад» – и кучей подарков. Подарки – всяческие рождественские вспомоществования из храма. Ленины иконы тоже хорошо продались. Кот говорит, что целый день молился (!), чтобы они приехали и даже читал, чтобы быть хорошим!
Мафи рассказал про поездку в Инкерманский монастырь. Он восхищен местом и древними монахами. Пьет за день рождения Господа ИХ. Иногда из него прет что-то посконное. Вот и с патриотизмом у него что-то не то. Тележит, что его дочь должна рожать детей в законном браке! Чтобы дети были законные.
– А какой закон они нарушили? – спросил Бриз.
От жара печи перебрались к камину. Разговоры, питие и даже курение. Публика постепенно вырубалась, остались лишь мы с Денисом. Весь этот день я курю, как президент Клинтон, не затягиваясь… Денис настойчиво благодарит, мол, совсем другое Рождество!.. И рассказывает об их безысходном жилищном положении.
Вдруг спросил: как я отношусь к самоубийству? Что это, праздный интерес? Я знаю про ситуации, когда страдание превышает всякие человеческие силы. Но бывает куча глупых настроенческих самоубийств – от слабости и страха жить. Когда рушатся придуманные догмы и образ мира. Мы никуда не денемся от смерти, она – единственная наша перспектива. Ну, а жизнь, все же, – уникальный эксперимент, и не надо торопить его конец. Никому не известно, что будет? С другой стороны, если человек не делает ничего нового, не меняется, не борется за что-то в своей жизни – то ничего интересного и не будет.

С утра тепло, сильный южный ветер и дождь, +6. Лед в бассейне утонул под водой. Белье почти сорвало с веревок. В городе несколько раз начинался дождь, настоящий ливень. Под ним увидели бредущих от вокзала Варкана и Алину, едва не в летней одежде. Маша, Кот и Мафи едут в одном поезде, и даже вагоны рядом. Однако он едет в купированном: по дороге сюда его достали дети.
…Этих дней боишься: не уроним ли идеи? За зимние праздники, начиная с католического Рождества, тут побывало изрядное количество людей. И даже детей! Всего больше двадцати человек. Понимаю продвинутых эзотерических гуру, вроде ижевского Саши, которые не допускают в своем доме детей. Это похлеще бухла и драгов! Как хорош минималистский путь: рис, зеленый чай, церемонии, музыка, разговоры на возвышенные темы и благовония!.. Пить нельзя, курить – на улицу, наркотики – по особому благословению. Мясо, дети, животные! – свят, свят! Но у нас, тяжелых творцов, гуманистов и революционеров – так не получается. Надрыв, скандал, (головная) боль – органичны нам, как холод и дождь за окном. Мы не поставим свое удовольствие выше бардака, где все всегда непредсказуемо и, потому, интересно. Хотя иногда напоминает пьяную драку.
А ночью настоящая метель, какой я здесь еще не видел. Крым стал отчетливо напоминать Стамбул Орхана Памука. Наверное, и Россию тоже.

Утром снег не растаял, а покрывал сад ровным слоем на треть сяку (сантиметров на десять). Яркое солнце в насыщенно голубом небе. И повсюду блестящий снег. Выразительная белая юкка, согнутые от снега кипарисы. На южной (солнечной) стороне в тени +4, на северной – минус полтора. Гулял со Спу вдоль моря, невыносимо сверкающим под солнцем. Нехоженые засыпанные тропинки. Нехилые валы били в берег.
Скидывал снег с крыши в розы. Впрочем, его было не очень много, а солнце надо мной очень жаркое. Тут и чуваки пришли с моря. Варкан и Алина сели плести из ниток, а Бриз забивать. У каждого дело. Иногда Варкан и Алина играют на флейтах. Варкан после своего музыкального училища знает какое-то количество джазовых шлягеров, даже «Take Five». Я начал подметать и мыть второй этаж, круто засранный за праздники.

Одно из главных хипповых достоинств: уметь жить в любых условиях. То есть спать. Свет, музыка, разговоры, дети на голове, собака, крики и лай… все по хрену! Даже если «кровать» на полу. И уже все равно, который час, ибо для сна, для бодрствования – подходит любой. Варкан даже спал в саду! Гвозди бы делать из этих людей! Или спальники проверять на теплостойкость.
Слабости, однако, есть у всех. Варкан говорит, что не может больше курить столько травы! Хорошо его понимаю…
Но сегодня совсем другой вечер. Да и детей в доме больше нет. Предложил Варкану и Бризу притащить последний мешок угля из сарая. Местные считают, что на зиму хватает двух кубов дров. Не знаю, что у них за дома, и к какой температуре в них они привыкли, но мне не хватит и четырех, плюс 300-400 кг угля. И это в очень (на мой взгляд) утепленном доме.
Накормил всех рисом с овощами, в приготовлении которого мне помогал Варкан. Вечером смотрели фильм о «Rolling Stones», что дали Умка и Боря, «Сocksuckerblues». Самый объективный фильм о тяжелой жизни рок-звезд. Когда и на сцену не выйдешь без макияжа, как у Пугачевой. Весь успех продуман и создан. Стоит больших денег. И отдачи тоже. Можно позавидовать, как много публики крутится вокруг тебя: визажистов, механиков, инженеров, ассистентов, герлов разных, менеджеров, журналистов… Какие толпы рабочих твоего успеха! 
Но и они сами, роллинги, горят, блин, на пределе куража! Это сжигает. Собственно, весь фильм о том, что делать великое можно только, сжигая себя душевно и физически. Истина банальная, но верная. Ничего взамен, кроме славы и хороших отелей. Согласных на все восхитительных группис. Готов ты так собой жертвовать?
И когда ты стал так ударно изничтожать себя – ты начинаешь искать допинги (так как человеку быть героем, святым и звездой без допингов не под силу), пытаясь опереться на них, как на палку. А это не палка, это вилы. Они пронзают, но некоторое время ты на них опираешься, держишься, кровь сочится, а ты поешь, сочиняешь, что-то кричишь… Но потом – все, они пронзают насквозь – и финиш.
Хорошо, что нам это не грозит.
Ночью уже плюс, зима кончилась. 

Маша и Кот уехали. Как тихо здесь и одиноко, просто невыносимо! Она теперь в Москве, небось, рассказывает всем, как рада, что ей не надо следить за печью, как это ее выматывало, какая она теперь свободная… Я же, напротив, вижу теперь, как идеально мы жили! Она не будет так жить в своей Москве, куда ее так тянет… Нет-нет!

Когда я в хорошем настроении, когда все вокруг меня гармонично (на мой взгляд) – творчество прет из меня, как дождь из тучи. Это настроение, это состояние беззаботности – еще, может, и не счастье, но ощущение, что вся действительность – правильна. Что жизнь – осмыслена, а не есть случайность и голый произвол, который ты настойчиво длишь и защищаешь, чтобы не то кому-то что-то доказать, не то не повеситься. Ты слит с действительностью, ты не воюешь с ней – и потому свободен.
Ощущение счастья – словно видение чего-то давнего и прекрасного, чего-то «базового», что близко какой-то «сути». А что ближе к сути, чем то, что было в детстве, что, может быть, вообще было, а тебя подпустило только как свидетеля? Что ты наследуешь по какой-то воле рока, неведомому тебе провиденциальному смыслу? Все складывается само, подводит тебя к ответу. И ты видишь самую обычную, в другое время не обладающую никакими мистическими качествами вещь, – и вдруг понимаешь, что счастлив или понимаешь, что такое счастье. Какие-нибудь капли на стекле в свете фонаря. Так Рамакришна впал в экстаз от видения пролетающих в грозовом небе журавлей…
Отчаяние тоже иногда очень продуктивно, как и счастье. От него тоже извергается поток слов и образов. Ты не слит с реальностью, она совершенно безразлична тебе, ты больше не воспринимаешь ее как что-то существенное. Взгляд сосредоточен в одной точке, бритвенно остр и распарывает действительность, словно нож. Ты опять свободен, совершенно ужасной свободой. И поэтому гениален. Как бы ни ужасно было то, что ты делаешь. Кому-то это состояние знакомо лучше всего.
Отчаяние не сродни пессимизму (сужу как специалист). У него слишком узкий горизонт, оно слишком максималистично и «на взводе». В нем любви нет – значит, несправедливо. Человеку в отчаянии – не до творчества. Хотя потом, благополучно преодолев напасть, можно использовать плоды.
Но чаще всего – просто нейтральная серость, как повседневная одежда. Не спрашивай зачем, но ты родился, и тебе надо чем-то заполнить промежуток между двумя точками: рождением и смертью. Легче всего заполнить его работой, тусовкой, конфликтами – и нехитрым оттягом от всего этого. Это состояние борьбы, опасности, обид и безразличия. Ты ощущаешь себя в мире как чужеродный зверь под хмурым небом, и при этом легко миришься с сим фактом. Ты научаешься не думать об этом, у тебя много дел…
Однако мне кажется, что любое дело надо делать, как исповедь, как будто ты умираешь, и это –твое завещание, все, что от тебя останется. Положить все на весы жизни, бросить в разрушающуюся водой плотину…
Мы любим город, потому что он гарантирует нам какое-то количество благополучия. И транквилизаторов. Здесь же – я чувствую себя совершенно уязвимым, особенно, когда один. И это я, сильный человек, способный делать любую работу! Но нужна мотивация. Когда она теряется – конец!
Вопрос, который я здесь решаю, это вопрос счастья. Поэтому не хочется ничего делать даже для «Райдера» или «Контркультуры». Это сразу и вопрос творчества, и вопрос смысла жизни, в конце концов. Потому что вдруг подумал, что эксперимент, несмотря на все сомнения, может быть удачным. Но не так, как я думал. С равным шансам он может быть совершенно провальным. 

Ходил ночью по поселку в специально подготовленном состоянии сознания – и воспринимал мир так, как он есть, словно в озарении, то есть правильно. Как воспринимал его в детстве, когда каждое горящее окно было моим другом. И все равно, какая погода, потому что не хочешь менять это место ни на какое другое. Относительно чужое место вдруг стало родным, будто всегда его знал, всегда тут жил…
Что же делать, если я испытываю это чувство только здесь, а Маша – только в Москве? И шлет оттуда и-мейлы, как она счастлива, как у нее все хорошо! Так незаметно мы опять пришли к разрыву… Она сама поехала сюда, заставила переделать дом, завезти кучу вещей… Заставила привыкнуть жить здесь, понять, как это хорошо! А сама – сбежала! Может быть, этого и добивалась?
Что ж, в конце концов, она насладится своим выбором и его плодами. Поймет, что ей ближе. Или найдет кого-то, кто ближе всего, кто не заставит делать выбор.
Увы, внутри я в каком-то раздрае. Не исключено, что это вершина и конец нашего брака – и я плохо представляю, как жить дальше?
Она, конечно, вернется, хотя и «счастлива» там… Она честно выдержит обозначенный ею самой срок. Мне будет предложено вернуться тоже. А коли нет – то нет. Дальше каждый начнет жить своей жизнью. Вот и все.

Я рано объявил, что зима кончилась. Ночью было -2, а днем уже -5. И ветер. В утешение – яркое солнце. Местные считают, что севастопольский ветер – какой-то особенно противный и морозит при минус 5, как в Москве при минус 15. И Маша охотно это повторяет, хотя ни разу с таким не сталкивалась. Вот и сегодня ветер сильный, северный, но ничем не ужаснее московского.
А море красиво. Это одно и утешает. А зима оказалась тут длиннее и суровее, чем я ожидал. Много раз я бывал в Крыму в январе, но никогда не проводил всю зиму. И мне хотелось считать, что зимы здесь нет. Не слушал местных. А ведь они внушали, что зима есть, и холодная, хотя и короткая. Я же думал, что должно быть на земле одно место без зимы. И самое близкое и подходящее – Крым. Ну, какая это зима! Если даже зимой здесь цветут розы и можно ездить на скутерах…
Ну, сегодня я не только на скутере, но даже на своем авто с летней резиной не поехал бы. Все дороги во льду, видно, как буксовали машины. Хорошо, что снега немного.
Это уже третья зима вне Москвы. Зачем я это делаю? И первый и второй эксперимент били очень познавательны. В Томилино я, собственно, первый раз столкнулся с настоящей зимой и узнал, какая она длинная! Почти непереносимо… И четыре года назад на Воре было то же самое, но это еще было и постоянной борьбой за тепло, с утра и до поздней ночи, изматывающей хуже всего. Здесь хотя бы этого нет. И пусть на улице холоднее, чем в прошлом году, но в доме-то уж точно теплее.
Но я все равно рад. Первый год – самый информативный. Все видишь первый раз. Прожить крымскую зиму, дождаться крымскую весну. Я же мечтал об этом – и даже не верил, что это случится: много лет Маша была категорически против. Так что все хорошо, будем терпеть и зиму, и одиночество.
Жаль, что я, по существу, ничего не могу делать. Болезненная перестройка.

Оправдываю себя, что, вопреки Маше, завел во дворе индийские колокольчики. Она «ненавидит» этот звук. Поэтому я никогда не вешал их в доме. А на улице они так весело звенят под ветром, даже самым сильным и холодным, как бы заговаривая его и эстетизируя. Поэтому и он сам не так мрачен.
Ох уж эта местная температура! В семь вечера дошло до восьми мороза – и стало теплеть. В полночь было уже минус полтора. И стало опять холодать. Теперь -4. Завтра опять обещают плюс. И так через день: то плюс, то минус. Причем разница едва не в десять градусов. Что это – море? Особенность местных ветров?
Еще мне нравится, что тут почти всегда солнце. Три из четырех дней – солнечные или хотя бы частично солнечные, когда солнце светит, скажем, вечером над морем. Никто не отменял солнце, никакой прогресс! А в Москве всю зиму сплошные тучи, а уж если солнце, то -20, береги уши! С солнцем все как-то оптимистичнее.
Наверное, я слишком много внимания уделяю климату и погоде. Но я тут зимую первый раз, и это вроде полевого дневника. Я должен знать, на что я иду, стоит ли овчинка выделки? Не придумал ли я вновь какою-то замануху – и теперь страдаю от этого? И мне надо утешать себя, что все ништяк, ничего страшного нет, как поет Умка.
В конце концов, весну надо заслужить, даже здесь, чтобы потом вспоминать о преодоленных трудностях – и поздравить себя. Сохранять уверенность, что все плохое кончается. Хорошее, впрочем, тоже.

Прекрасный солнечный день после мороза. С утра +3, безветренно. Весело гулять с собакой вдоль моря и созерцать синий окоем. Любить его. Ради него я скоро пожертвую всем или почти всем. Ибо мои перспективы мрачны.
Это удивительно, сколько могут спать ребята! Они спят днем, они спят ночью. Бриз пьет, курит – и снова спит. Варкан вторит ему, хотя пьет меньше и иногда пропускает курить. Хорошо, наверное, так провести медведем зиму. Ну, у Варкана ни семьи, ни работы, а у Бриза все же жена и ребенок. Или он так отдыхает от тяжелой анархистской борьбы в глубине владимирских лесов?
Сегодня удалось поговорить с Варканом о писателях, возрастных кризисах, удачных ранних и неудачных прочих романах… И то ладно.
И еще рисовал карандашом машино ню. Вот куда ветер дует!
Поздно вечером появились Сентябри, доехавшие стопом из Донецка, 660 км зимней трассы! Впрочем, очень удачно и быстро. Последний драйвер, что вез их в Крым на навороченной машине, предложил им взорвать косяк…
Им повезло: тут как раз потеплело. Тем не менее, Сентябрь не захотел ехать на ночь в холодный дом в Голландии. Он стал показывать какие-то дурацкие мультфильмы на своем компе – про бобров рок-музыкантов, с аллюзиями на Вудсток…

Утром солнце, +6. За завтраком Сентябрь снова блистает эрудицией: в химических веществах, мультсериалах, режиссерах этих сериалов… Не голова, а компьютер. Ему бы научиться забывать и ошибаться. И научиться не искать и сообщать факты, а научиться самому додумываться до известных истин… Сентябрь и Саша уезжают, приглашают в гости.
Бриз сказал, что у него есть две дозы на троих: LSD-не LSD, что-то вроде «Шульгинской шняги»… Хочет устроить совместный трип, причем немедленно, но я уговорил дождаться вечера.
И в преддверии его подвиг пипл съездить в город и прогуляться, заодно что-нибудь купить в магазине. Попали в Севаст уже почти в полчетвертого. От Артбухты дошли до Графской пристани. Думал, что будут работать уличные кафе прямо на набережной, ничуть не бывало! Кое-где на гранитных уступах блестит лед. Огромное количество птиц в море, в том числе лебедей. Люди с удовольствием их кормят. Людей много, все же Старый Новый Год! На Нахимова купили пива – и я повел ребят по Ленина до «Бункера», рассказывая по дороге про город… Поднялись на Центральный холм, сели на лавочку за Лениным. Теперь треплюсь про Америку, еще про что-то… Всегда есть про что рассказать малознакомым людям. К тому же Бриз 74-го года, Варкан вообще 84-го. А у меня хрен знает сколько жизни позади...
Варкан: «Я совсем маленький…»
Я: «В 24 я казался себе совсем взрослым, даже перезревшим». «А теперь?» «А теперь кажусь себе очень молодым!» – смеюсь. – «По сравнению с возрастом действительности вокруг нас – все мы щенки!»
За продуктами поехали на «Чайку», где я едва не поругался с продавцами овощей, сворачивающими свою лавочку. Ни хрена не хотят работать люди в городе Севастополь!
Дома сделал еду Спу, рис с овощами нам, погулял со Спу… И съел марку с сердечком, как на логотипе у Тимошенко…

В общем я все же я «отпил» из того Алисиного пузырька, что вывесил в ЖЖ на Новый Год. Очевидно, это было не то, что доктор Хофманн прописал, но по-своему ценное, как всякий душевный опыт (а каждый трип – это новый опыт или воспроизведение старого, что одно и то же).
Трип был, но очень низэнько, как у меня все время со всеми этими кислотами, грибами… Тащит, но не прет. Никаких этих полетов, земляничных полян из мифов про LSD, даже цвета не исказились. Тем более предметы. Лишь звук летит отовсюду. И все выглядит ярче, до болезненности. Ну, и еще по-Шкловски остраненнее. Мое «я» как бы стоит на цыпочках и в эйфории.
Гирлянды на туях дрожат под сильным ветром, как мост над Меконгом. Хорошо, что тепло, ибо я второй день не могу хорошо протопить. Ну, как можно следить за печью, когда потерял чувство времени?
Для вдохновения смотрели "Naqoyqatsi" Годфрида Реджио. Очень подходящий видеоряд для подобных путешествий. Реджио как Господь Бог творит из малого большое, дробя большое на мелкое, бесконечность которого невозможно исчерпать даже ему, делая из неживого – живое и наоборот, превращая человеческую цивилизацию в узоры на экране калейдоскопа. Отличная сцена почти в конце, на которой и надо было поставить точку: лица человеческого отчаяния – как один из выводов жизни на земле. И следом – спокойное лицо ребенка. Как обещание окончательной гармонии и осмысленности. Он принимает мир, он верит в него. Он не боится его. Мир гибнет – и возрождается. В нем есть и отчаяние, есть и любовь. Он вне однозначных определений, тем и интересен.
Долго слушали разную музыку, причем Бриз то и дело ставил Умку. Любит он ее, а она его – нет, считает провокатором. Напрасно, просто человек редко бывает адекватным. Он плохо кончит. Он уже выглядит, как Моррисон (перед смертью), косит под него, даже купил на секонде кожаные штаны. Выпил почти всю бутылку водки. На кислоту! И без перерыва курит все, что можно курить. Не бережет себя человек. Зато сумел заснуть, а мы с Варканом – нет.
Они так накурили, что я открыл окно. И опять упустил печь…
Такой вот Старый Новый Год, национальный праздник…
Ушел в свою комнату – и вдруг увидел кучу паутины во всех углах, на которую обычно не обращал внимания. Она едва не ужаснула…
Лег и опять задумался: откуда берутся мысли? Получается – ниоткуда. Мысль сама себя говорит. Что-то творится в глубине головы, а я вижу на поверхности мысль, уже облаченную в слова, как в латы. Как же устроен этот театр, кто в нем режиссер? Я? Я им совсем не управляю. Мои мысли сами говорят себя. Они уже все сидят во мне, они мне (кем-то) дадены. Я извлекаю их по мере необходимости или по воле случая, как теперь. Собственно, моя голова нашпигована мыслями на все случаи жизни. На сто лет вперед. Тут нет никакой моей заслуги, да и ценности большой нет. Мысли – это просто пузырьки в воде, вдруг поднимающиеся из донного ила. Что, почему? – поди пойми!
Как вообще образуется мысль? Что она такое? Я не про логическое умозаключение, когда есть А и В, и ты из них продуцируешь С. Как ты это делаешь? Что в тебе постигает постигаемое? Какое вещество в этом участвует, какой носитель?
Как «думает» компьютер – мы знаем (ну, примерно). А как думаем мы сами? Не приносятся ли мысли со стороны Каспийского моря, как и писал классик?..
Редкий, наверное, я человек, который пишет под «LSD». За Хаксли записывали. Ну, я и не он. «Он уже умер», – сказал бы Бриз со своей странной иронией. Вроде и очевидно. Впрочем, он этого не говорил, это я придумал за него.
Бывало и раньше – во время трипа я записывал ключевые слова, чтобы потом вернуться по  ним к своим странным мыслям. Так можно было восстановить значительную часть трипа. Но теперь и восстанавливать нечего: ничего существенного и не было. Я даже устал от всей этой «психоделии», всех этих измененных состояний. Уже хочется нормальных.
…Творчество – реставрация никогда не происходивших событий. Это я о том, что «создал» себе женщину и уложил рядом с собой в постель. Без всякого блуда, просто от одиночества и желания иметь рядом что-то живое. И так увлекся этим «созданием», что совсем успокоился и повеселел. (А говорю: не прет!)
В этом трипе, в отличие от предыдущего под грибами, я был доволен собой. Мозг работал остро, даже память обострилась. Ничего из моей головы никуда не делось, лежит там мертвым грузом. И мне, в общем, нравилось, как я мыслю, и что я мыслю. И что я пытаюсь это делать, несмотря ни на что.
Думал и о том, что вот другие работают, а я лежу, трипую, живу совершенно свободно… А вообще, это должно быть нормальным состоянием жизни человека, когда он занимается собой, своей душой, своей психикой, мировыми законами, творчеством. Пусть это творчество узнают лишь близкие друзья. Все эти маленькие творчества создают связывающую всех сеть. Создают структуру, которая будет все шире, – и однажды это приведет к прорыву, – такая будет создана энергия!

Ночью +7, прошел небольшой дождь. Такую погоду зимой я люблю больше всего, этот особый воздух и ветер.
За обедом спор с Бризом о государстве, прогрессе и пр. Очевидно: масса людей не удовлетворена своей жизнью, – и все они стихийно ищут причину неудовлетворения во вне: в капиталистах, в социалистах, в государстве как таковом, в ком-то, кто мешает им быть счастливым. А, не будь их, все стало бы в их жизни ништяк!
Государство не большее зло, чем болезнь, не менее естественно, чем зима. Это наименьшее зло нашего мира. Без государства современные люди быстро перерезали бы друг друга. То есть, сперва они перерезали бы самых слабых – а потом все равно установили бы законы и государство… 
Объективно – у человека теперь все есть, чтобы быть, если не счастливым, то хотя бы удовлетворенным своей жизнью. Наше современное российское государство совсем не плохо. Оно не лучше и не хуже, чем большинство государств, куда я не хотел бы поехать. У меня есть претензии к власти, хотя я в чем-то понимаю ее: сокращение свобод ради нейтрализации хаоса – в силу беспомощности институций. Подобно Де Голлю, она делает радикальные реформы консервативными методами. Иногда, увы, так бывает необходимо. Мы не можем механически подражать Западу, мы живем в другой ситуации. У нас должны быть ответы на специфические вызовы. Мы не можем все копировать, потому что живем в своей истории. Что получилось бы, если бы собаки стали копировать образ жизни благополучных кошек?..

Несколько дней очень теплой погоды, до +11. В городе казалось просто жарко, хотя и пасмурно. Снег практически исчез. Топлю меньше, да и дров у двери осталось на один день. А сколько было!
И после такого тепла – два дня холода до +2. Несколько раз шел снег. Все равно каждый день хожу со Спу вдоль моря…
Опять пишу картины – под юнговские психотипы на МР3. Это такая сублимация. На Соловьях купил картон, кисти, пару тюбиков, рамку для карандашной картинки. Теперь висит напротив…
Бриз уехал. Мне без него будет легче, все же чуждый мне душевно человек. Теперь веду долгие разговоры с Варканом. О «ловушке» жизни, которую я отказываюсь считать таковой, о буддизме, даосизме, дзене, хиппизме, просветлении…
Еще я что-то рассказываю о себе. Он читал меня еще в школе, «Человека на дороге». Меня и Бояринцева. Из-за него мне приходится много думать, на ходу импровизировать, вспоминать. Боже, как много я забыл!.. Я тут как бы учитель и наставник. А еще истопник и повар. Впрочем, сегодня Варкан сделал отличные оладушки. Пару раз смотрели кино. В целом, все у нас нормально, но все не могу почувствовать себя нормально. Эффект отнятия.
«Учу» Варкана, что нет, увы, никаких «своих». Человек стремится найти кого-то, объединиться с тем, кто самим своим существованием подтвердит правильность твоего вруба, поддержит твое упорство в заблуждении, санкционирует право на идейную войну.
Мы говорим сходные слова, но на этом сходство и кончается. Потому что мы говорим их как пароль, который позволяет нам держаться вместе. Эти слова не руководство к действию и даже не знак благих намерений. Это ритуальные фразы, как в церкви, приманивающие и удерживающие друзей. Пусть вся эта дружба годится для краткого общения и небольших взаимных услуг. В глубине мы все бесконечно разные и не подходим для сосуществования, как звери в одном зоопарке.
Мы говорим: убери клетку – и мы все уйдем и будем пастись вместе, свободные и веселые! Но мы не выйдем из нее даже и тогда, когда и замков на ней не будет, как бы предчувствуя, что ничего хорошего из этого не выйдет.
Поэтому мы юродствуем, изображая из себя сумасшедших, зная, что это очень выгодная позиция. Сумасшедший – не конкурент, сумасшедший не займет твоего места и не съест твой бутерброд. Сумасшедший не опасен, напротив, его можно пожалеть и даже покормить. Он тоже зверюшка в зоопарке, как и все остальные, как бы ни изображал он из себя высоколетающего павлина. Павлины не летают…
Один раз играл на гитаре, рисую, пишу в ЖЖ, вывесил «Ягоды солнцеворота». Вроде все насыщено и то, чего хотел. Но очень пусто. Нету объекта для нежности и источника нежности, хоть бы и редкого. Тут даже не в сексе дело. Просто обнять, почувствовать тепло тела другого человека.
…Вечером позвонила Маша в паническом настроении: где-то в интернете написали, что Севастополь на грани энергетического краха, школы не топятся – и не работают. Поэтому она приедет без Кота, заберет Спу – и вернется в Москву…
Я проверил десять севастопольских сайтов, поговорил с Денисом – все ерунда! Температура понизилась в одной единственной школе. С газом, конечно, есть проблемы, но школы отапливаются.
Я отлично вижу, что она ищет повод не возвращаться, кинуть меня тут. Похоже, я ей совсем не нужен. Это прикол!
В общем, если я здесь и тормознусь, это будет совсем другая жизнь, чем я рассчитывал. Может, вроде как теперь, такая небольшая случайная «коммуна». Соблазны, тоска…
А Пуделю сегодня 50! Позвонил и поздравил. Первый раз за долгие годы д/р пройдет без нас.

Как, однако, трудно думать о себе! То есть о том наблюдателе, о том сокровенном себе, который всем управляет, но держится в тени, как летающая тарелка или тайное мировое правительство. Это какой-то психический парадокс или запрет. Вижу его иногда в трипе или во сне.
Готов думать о чем угодно, любой проблеме, как бы «своей», любой хрени… А ты – не ты, ты оказываешься инструментом этого «сокровенного», его внешней оболочкой, его экстериоризацией. И когда сейчас пишу – я далек от него. Он неуловим, как Протей или неуловимый Джо. Я пытаюсь сосредоточиться на себе, не не мыслить, как в медитации, но, напротив – мыслить, пытаться «поймать» его. То есть себя. Что я есть? Что за, блин, феномен такой? Мыслительно-физический континуум?..
«Он» придумывает тебе дела и желания, он наполняет твою жизнь переживаниями, он вечно хочет, чтобы ты неосознанно действовал, даже тогда, когда ты кажешься себе совершенно разумным и в ясном сознании. Не надо далеко ходить: вот кто реальный творец майи!
Да нет, даже не он творит «майю», – а законы твоей психики, твои ментальные привычки. Но я не думаю, что это внутреннее и настоящее «я» – есть совесть. Хотя какая-то часть ее тут присутствует. Скорее, это японское «риоши», истинная самость, то «одинокое знание» или «внутренний мудрец», о котором говорил Ванг Иангминг.
Может, я схожу с ума? Может, я стремлюсь заглянуть в области, куда не надо заглядывать?
Полагаю, когда я достигну идентичности с собой – это и будет та «взрослость», о которой я недавно писал. Совершенно ни на что не похожее состояние. Если бы я его не испытал, то о нем и не догадывался бы. Что так может быть, что так, может быть, должно быть. Что это едва ли не то самое «просветление»…
Но труба от ветра еще не звенела.

19 января. На кустах, похожих на миндаль, на первой линии вылезли цветы. На остальных деревьях набухли и вылезли почки. Торчат лезвия нарциссов из земли, что полезли еще в декабре. Для бродяг, конечно, хотелось бы более теплого места, чтобы просто жить на улице. Чтобы уже полная свобода…
Я строю или устраиваю дома и зову туда «свою» женщину. Я надеюсь, что у нас все будет хорошо. Но ничего не будет. «Моя» женщина хочет жить своей жизнью. Ее самость велика. Мне так и не удалось покорить ее. Что же делать: у нас союз свободных людей. Почти 27 лет полной «свободы».
Она не любит почти ничего из того, что люблю я. Она не любит мою музыку, фильмы, мои стихи и картинки. Она не любит все, что связано с Востоком, философию, благовония, колокольчики… Она не любит Крым, Жаворонки, дом на Воре зимой. Она может жить только в Москве. Она не любит быть без друзей и общения. Не любит холода, неизвестности, отсутствия порядка и надежности. Даже секс ее больше не интересует.
Нас объединяет лишь старая любовь к хиппи, мифам и общему прошлому. Не надо быть метеорологом, чтобы понять, что у наших отношений нет будущего. Очевидно, должен произойти еще один кризис, чтобы взаимное притяжение опять заработало. Но, боюсь, никто еще одного кризиса не переживет.
Потенциально – я уже соломенный вдовец, с отсрочкой до лета. Что же, надеюсь, я не самый пустой и ничтожный человек, чтобы погрязнуть здесь в полном одиночестве. Уж дом в Крыму вряд ли будет пустовать. Со мной останутся мои занятия. Главное, что у меня нет никаких иллюзий, что станет легче. Станет гораздо тяжелее. Все будет так больно и страшно, что, если я переживу это – я выйду другим человеком, как Иван-царевич из котла.

Маша шлет эсемески из поезда, что нет ничего прекраснее тысячелетних снежных полей. Отвечаю: «Это слова Кая». Королева заморозила ей сердце.
Она возражает: это слова не Кая, а Северного Оленя, тоскующего по северным просторам. В таком случае, пишу я, я перестаю топить. Она заявляет, что в чуме у Лапландки и Финки было тепло… Такой вот обмен кодами.
Еще в этот день убрали с Варканом мусор с улицы по дороге к морю. Какие-то негодяи вывалили целую кучу, лень было до помойки довезти! Я все ходил мимо со Спу, злился и уговаривал себя, что надо убрать… И вот убрали: четыре здоровых мешка.

20 января. Сегодня полностью растаял лед в бассейне. Солнце, совсем голубое небо, безветренно, +7. А приехавшая Маша говорит, что ей здесь все не нравится, а там, в Москве, все нравится! Она в восторге от поездки, от севера, зимы… Отлично рассказала про научно-популярные фильмы про квантовую физику и теорию струн, выложенные в ю-тюбе (на деле они оказались гораздо хуже). С ней опять встречались ее бывшие студенты, подарили цветы. Все ее любят…
Из разговора с Варканом. Некоторые переживают депрессию каждую осень, другие – 24 июня, когда начинает убывать солнце. А третьи – каждые десять (скажем) лет. Что и понятно: за десять лет накапливается много новой информации, не вписывающейся в старую модель или схему жизни, и ею (схемой, моделью) не объясняемой. Старая модель больше не работает, прежний вектор жизни кажется ошибочным и нуждается в корректировке. Но тебе это невдомек. Ты ощущаешь катастрофу, гибель всех ценностей.
И пока человек не придумал себе новую модель – мир кажется ему ужасным, его собственная жизнь – бессмысленной.
Таких кризисов за жизнь может быть столько же, сколько периодов или стадий отыскания самого себя. Каждая новая модель, сменяющая, а, иногда, отрицающая старую – не есть истина. Это просто новая попытка что-то объяснить и исправить, придать существованию динамику и пафос. А, может, это просто новая лошадка, на которую ты вспрыгиваешь и кружишься дальше на всеобщей карусели (по предположению Маши).
После встречи Маши мне стало как-то хреново, холодно, нервы напряжены. Настроение нетерпимое. Может, просто мало спал. И не могу заснуть.

Заснул в шесть. А в семь поднял и отвез Кота на Пятый к школьному автобусу. Не знаю, что со мной творится? То самое отсутствие торможения, свойственное психике неандертальца, о чем говорит Маша? Кто мог бы это узнать? 
Днем ездили на рынок – и за Котом. Варкан приготовил вареную картошку. Разгорелся спор о пацифизме, в конце которого появились Сентябрь и Саша. Сентябрь показал мультфильм про пингвинов-серфингистов, который всем понравился, кроме меня, естественно. Буржуазная забава – и все лозунги, вроде: расслабься, наплюй… Из-за чего разразился жаркий спор. Я вспомнил капитана из «Изображая жертву» с его филиппикой: «Им на все плевать!» Надо заслужить это «расслабься»! Сперва надо напрячься и хорошо поработать! Варкан пьет со мной водку и порой становится агрессивным. Мол, я не знаю, не понимаю, как это сложно: предавать, воровать, забивать на всех!..
По предложению Маши начали обсуждать ситуацию, когда один из пары хочет уйти, а другой его не отпускает. Это, мол, эгоизм. А любовь – не думать о себе, но о нем, о его «счастье»… Старая сказка! Все, однако, с ней согласны, конечно… Как далеки они от психологии! Главное, она сама вела себя совсем не так! Как можно так легко отдать то, что дорого? Разве это любовь? Как можно взять и отдать, скажем, свою руку, если вдруг она заявила, что будет жить отдельно? Но они смеются, спорят… Я увидел, какие мы разные и как они все мне чужды! Даже больно стало. Первый раз я захотел быть в доме один…

Воскресенье, сухой солнечный день, +15. Специально для прогулок. Поехали на Шулдан. На Пятом взяли Сентября и Сашу. Кот с утра начал плакать, когда узнал, что все же едет в горы, а не к Денису, чего ему никто не обещал.
Мы шли очень медленно, из-за Маши, по все более крутой дороге. Становилось жарче, мы начали раздеваться.
Анатолий сам вышел на лай собаки. Сказал, что догадался, что кто-то идет в монастырь с собакой, потому что просто на людей она так бы лаять не стала. Принес кружку для воды, ибо мы стояли у бака, пытаясь напоить Спу. Пригласил нас в монастырь. Он узнал меня. Я сказал, что, вот, выполняю обещание – и привел в монастырь паломников… Но Маша в монастырь не пошла, не нравится ей все это, а сразу пошла наверх, к башне.
Анатолий очень разумно излагает, что ему не нужна церковь, иерархия, как не нужна она и Богу, что Богу не нужны и молитвы. Они нужны нам. Про духовную брань с другими представителями церкви, про их неправедную жизнь, полную обмана. «Не Бога они обманывают, а самих себя…» Все было хорошо, пока он не заявил, что триста жидомасонских семей из Америки развалили Советский Союз… Это он прочел в листке, который ему привезли из Почаевского монастыря.
До этого места я слушал молча, но тут не удержался и все сказал, что думаю про Советский Союз и причины его «развала». И кончил: «Странно, вы так свободно судите обо всем, у вас нет письменных авторитетов – и вдруг доверяете какому-то почаевскому листку!» Он возразил, что не доверяет, что это он так меня искушает, что он любит искушать послушников и вновьприходящих, находить их слабое место. У меня, мол, это Советский Союз… Хитро вывернулся.
Он еще ни разу за зиму не топил печку, «от которой только сырость и вода на потолке». А так солнышко дает тепло, он открывает дверь, все проветривается. Тут и правда довольно тепло даже при открытой двери в храм. Коту тут неожиданно понравилось, он принял участие в беседе, за что удостоился елея и образка из гроба почившего здесь монаха, Кукши Одесского. Еще больше Коту понравилось, когда Анатолий назвал его «Иоанн-Золотые уста» и «Иоанн-Мудрый» – за его реплики.
Мы довольно сердечно простились. Ему, конечно, скучно здесь одному, хочется поговорить-поспорить, а не с кем. К тому же мы, не крестившиеся при входе в храм (кроме Кота), явно не сдадим его начальству.
Кот с удовольствием забрался на башню-колокольню, по шаткой лесенке, опоясывавшей ее снаружи, – принципиально не подходящей для настоящих предстоятелей РПЦ, под которыми она с треском сломается. Тут страшный ветер, но великолепный вид сквозь окна-«бойницы» – на залитую солнцем долину.
На обратном пути Сентябрь вспомнил о местной журналистке, Насте Бабуровой, убитой несколько дней назад фашистами в Москве у м. Кропоткинская, вместе с адвокатом Станиславом Маркеловым, защищавшим семью Эльзы Кунгаевой (дело Буданова). Где-то он с ней пересекался… А это главная сенсация последнего времени, по ящику и «Эхо» только и говорят...
И тут позвонила Раста: она едет к нам в гости. А с нею Журиж, Никита, Рита, Варкан, отбывший несколько дней назад в Голландию к Юре Голландскому.
Дом вновь оказался переполнен. А у меня еще встреча с человеком Вадимом, который продает Canon 590, который я сторговал за 100 евро.
Еле поместились за столом – и едва хватило еды. Сентябрь зачитывает из купленной им на Пятом книжки по советской сексологии, 84 года. Это весьма смешно. А я алаверды кидаю цитаты из тетради по развитию речи денисовских детей, тоже шедевр.
Я рассказал, как в ночь с пятницы на субботу около пяти утра в нашем саду начался жуткий вой и лай. Что там происходило – трудно сказать, но утром я увидел, что дверь старого деревянного дабла, служащего теперь сараем, открыта и из него выброшены все вещи. Земля вокруг него усеяна изодранным рубероидом, которым были оббиты снаружи стены постройки. Земля под сарай прорыта, более того, камни, на которых он стоит – изгрызены и ободраны когтями, как и доски стен. Кто-то просто врывался в него, и, в конце концов, ему это удалось. Но как этот кто-то смог открыть тяжелую, закрытую на гвоздь дверь?
Интересно, что в эту же ночь собаки дико выли около Сентябрей в Голландии и в городе около дома Журижа. Все это совпало с китайским Новым Годом. Маша предположила, что это был бой демонов, выбиравшихся через свой ход из глубин земли… И что, естественно, это не сарай, а портал в иной мир, лишь в нашем прикидывающийся сараем…
Потом играли в «слова на лбу», идиотство, но весело.

А наутро я едва с ними со всеми не поругался. В ожидании завтрака Раста сказала, что ее сын любит в компании друзей пугать прохожих. И что это, мол, лучше, чем если бы он пил. Варкан ее поддержал: мол, это такой карнавал, прохожий должен врубаться, а если нет – то он дурак и нечего его щадить! Это как снег, падающий с крыши…
– Только у снега нет мозгов – и он не развлекается за счет другого!..
Очень разозлился их общей глупости! А тут вдруг Маша взялась защищать их и выстебывать меня. Мол, а твои длинные волосы не дразнили их?
– У меня не было цели никого дразнить!
– Как же так, ты противоречишь идее: волосатые же вечно считали себя клоунами!
– Мне плевать, чему я противоречу! Я себя клоуном не считал!
– А кем считал?
– Собой считал!
– Тем не менее, ты дразнил, хотел ты или нет! А я помню, что хотел!
– Ты неправильно помнишь! Хотел, может, развить их вкус, чтобы они увидели что-то новое и непривычное.
– И они увидели – и просветлились!
– Нет, они не увидели и не просветлились!
– И что же ты стал тогда делать?
– Что стал делать? Стал их прятать!
– Ах, ты стал их прятать! И я в тебе разочаровалась, ты был мне приятен, когда не прятал!..
Такой концерт для публики.
Ушел в свою комнату даже без завтрака. Никого не хотел видеть. Так все тихо и уехали. Пришла Маша.
– На что ты обиделся?
– Не хочу, чтобы ты приобретала популярность за мой счет!
Начался новый спор, после которого она все же извинилась.
…Иногда мне кажется, что самая жестокая и последняя война в человечестве – будет между мужчинами и женщинами. Ибо еще можно «доказать», что нации и народы равноценны, и что славяне, евреи, китайцы, турки и пр. не хуже немцев, французов и англичан. Но разницу в половых причиндалах устранить нельзя (вру, можно, но больно и дорого).
Хуже того: еще более, чем на анатомическом уровне, два пола различаются мозгами, и там, где одному ништяк, другому в облом, и то, что одному здорово, другому, как немцу, смерть. И так во всем. И эта проблема никогда не будет снята и примирена, разве лишь в полном слиянии инь и ян, воссоединении первичной двоицы, то есть в достижении гармонии предвечных андрогинов.
Но до этого, судя по всему, далеко…
Вечером поехали за Котом к Денису. Машина опять вся стучит, страшно ехать. Тепло, даже ночью +12, удивительный весенний воздух, нарциссы вылезли на 10 см, мотылек, как летом, бьется в ночное стекло. Поэтому уже второй день не топим.
Это именно такая зима, за которой я сюда ехал. Увы, она бывает не всегда. Денисовская Лена говорит, что не припомнит такой теплой зимы…

Временами я тоже думаю о контркультуре и пишу в ЖЖ, пользуясь тем, что наблюдаю «в поле» и исследую на месте, по горячим следам… И моя точка зрения, как обычно, составляет заметный контраст с тем, что проповедуют сами участники «контркультуры» или их адвокат – Маша.
Несколько тезисов…
Молодежный «бунт» в форме «движения хиппи» – был (есть) протест великовозрастных детей против власти родителей. По фрейдизму такой бунт во время оно закончился убийством отца (хозяина всех благ и женщин) и породил в мире вину и первородный грех. А с ним и нечистую советь. И Бога!
Положение детей по природе своей ущербно, бесправно (по их мнению), тяжко от давления на них и навязываемых обязанностей (преувеличенных детьми, само собой). (Это я говорю уже как отец/отчим двух детей, у одного из которых есть уже свои дети.) И так как ты в этом возрасте (очень-очень юном) ничего не можешь, не знаешь, в том числе, как жить одному, тем более, как «бороться» за или против чего-нибудь, а фрустрация велика, – ты объединяешься с такими же детьми, в компании которых, вроде, и не так стремно, и можно помечтать, постебаться над предками и над всей машиной твоего как бы «подавления».
Все остальное является актуализацией и материализацией этого твоего «мечтания». Ошибки же и помехи процесса легко компенсируются допингами, в виде драгов и бухла, с соответствующими последствиями.
Вот поэтому редко кто остается истинным хиппи после 30-ти, как и предчувствовали классики. Лозунг про недоверие представителям этой возрастной категории придумал Джек Вайнберг из университета Беркли в священные 60-е. Если б он знал, насколько был прав! Я тоже (взаимно) не доверяю многим «идеям» и настроениям детей, что не помешало мне через определенное время, на новом витке самоидентификации, вновь стать на их сторону.
После условных 30-ти ты, как правило, уже не «бесправен», ты вполне способен делать что-то оригинальное и достойное, наполняющее смыслом твою жизнь. Оставаться хиппи после 30-ти могут лишь самые безнадежные, неисправимые торчки, в силу лошадиного здоровья еще не отправившиеся в лучший мир, профакавшие мозги, потерявшие волю, похерившие образование. Ну, или настоящие юродивые, которые ни при каких обстоятельствах не желают лично перевернуть мир или вписаться в реальность.
Для делания своего дела тебе не нужны соратники (а «общее» дело – это всегда утопия, о котором опять же приятно помечтать, но совершенно не хочется, не получается осуществить). Как правило, это дело уже нельзя делать на улице, в переполненной коммуне, на голове друг у друга. Поэтому ты создаешь свое место, за которое ты с этих пор несешь ответственность. Собственно, вся твоя жизнь теперь, как и у каждого взрослого человека, это смесь ответственности и ограниченной внешней свободы (хотя мы и сами не понимаем, как мы чудовищно всегда свободны!). Находившиеся в состоянии экстремальной свободы pranksters – называли это «контроль». Ты уже не можешь сказать «наплевать!», как не может сказать это далеко отплывший от берега пловец. Ты уже не можешь выйти из этого кино, отчасти по моральным соображениям, отчасти потому, что это и твое кино тоже. Но ты можешь играть в нем свою роль. Ту роль, которую за тебя никто не сыграет, для которой ты и был предназначен (непостижимым промыслом). При таком раскладе тебе уже скучно быть на 100% аутсайдером и пофигистом. Даже чувство собственного достоинства не позволит тебе этого (многим позволяет, я знаю).
Мир взрослого отличается от мира ребенка тем, что взрослый уже не может сказать: это не мой мир, я не несу за него никакой ответственности. Полагаю, именно из-за более быстрого взросления никогда раньше и не было массового движения, аналогичного хиппи. (Я оставляю за скобками такие важные сопутствующие обстоятельства, как рок-н-ролл и психоделики.) Просто никогда раньше взрослые не отделяли так долго детей от реальности и печальной правды жизни (сколько бы ни внушали современные родители своим детям это теоретически). Те и другие были в ней заодно, от их общих усилий зависело их существование. По этой причине ни у детей, ни у женщин не предполагалось никаких общегражданских прав.
Поэтому в классическое время в Америке хиппующий негр был эксклюзивом, и хиппи выходили и выходят почти сплошь из благополучных семей, подвергаясь двойному прессингу: со стороны родителей и уличной шпаны, что быстро пробуждает в них веру в идеалы…
Наличие в обществе хиппи на самом деле говорит:
а) о его, общества, относительной гуманности;
б) о его материальном благополучии.
Из этого можно сделать неожиданный вывод, что поздний совок (60-80-ее) был не столь ужасен, как я сам склонен думать (до сих пор). С другой стороны, я ни за что не хотел бы в него вернуться.
Увы, двадцатилетние все еще соединены с миром «взрослых» прочной пуповиной, даже когда они бунтуют против него. Они не отпускают этот мир от себя, потому что боятся настоящей свободы. Они играют с ним в кошки-мышки, при этом их вполне устраивает роль удирающей и ловимой в конце концов мышки. А когда наиграются, то, как и все, начнут растить вместо волос задницы. И я не знаю, что лучше: эти правильные и одумавшиеся, или сторчавшиеся и юродствующие. Истинный путь узок и труден, и мало кому суждено найти его.

Вчера по скайпу из Москвы позвонили Пудель, Настя и Варя, узнать, как у нас дела, а потом просто по мобиле из Минска – Сеня Минский, Настя и Дима-скрипач. Они пьют, денег, видимо, у них немерено. Сеня благодарил за НГ, читает мой ЖЖ, хвалит Зайца.
Я прожил с ним почти месяц и знаю, сколько у него тараканов.
– А у кого их нет? – спросил Сеня. – У тебя тоже, наверное, есть…
– У меня нет. Если у меня есть, то это не тараканы, а тигры…
Дима-скрипач спрашивает, хорошо ли мне тут, он мне завидует. А я объясняю, что прелесть места – это миф. Всякая земля – это реальность. А каждая реальность равна самой себе. То есть начинена равным количеством благ и обломов. Выигрываешь в одном, проигрываешь в другом…
Размышлял об этом после разговора.
Решить проблемы и обрести счастье за счет географии – невозможно. Когда-то я думал, что достаточно каждый день видеть из окна море, дышать этим воздухом – и всё, мы всех победили! Но очень скоро это становится банальностью, некой привычной и невозбуждающей картинкой. Все это напоминает эволюцию любви.
Лишь со стороны и издалека кажется, что вот тут-то я мог бы словить искомую гармонию. Искомая гармония есть лишь в Элизиуме, а у нас только твердь под ногами, ветер, холод, неадекватные и недалекие люди. Явления и формы природы оказывают на нас не такое уж большое влияние. То есть – явления природы в основе своей так или иначе негативны с точки зрения человека, поэтому он и создал цивилизацию, иначе: вторую среду, то, что обезопашивает, изолирует его от первой.
Зачем же тогда люди меняют места? Наверное, затем, зачем и пьют. Эти «инъекции» сдвигают что-то в голове, блокируют какие-то болевые точки. Это стимулирует организм к борьбе, замедляет деградацию.
Юг, север – суть не меняется. Надо меньше рубить дров и прокапывать дорожек через снег. Но и тут и там можно быть счастливым или страдать. И тут и там можно слушать Crimson и читать Достоевского, улетать интеллектом в небеса, дышать свободой.
Предпочтение «южного (средиземноморского) мифа» – чистая вкусовщина. Попытка исчерпать иллюзию. «Умереть во всяком положении можно» – как сказал Блок.

Спор с Машей о Расте, которую Маша не любит, да и я от нее не в восторге, например, что она хвастается, как много ограничений для гостей ввела у себя дома. Там запрещено курить, пить, кушать драги, как и у Юры Голландского, приходить с собаками, даже ночевать (причем сама постоянно у кого-то ночует)... Маша как бы не понимает, почему мне это не нравится, я, мол, тоже никого не спрашиваю, кому что удобно, вон – повесил на улице колокольчики, которые она ненавидит!
– Я думал, что за все свои «подвиги» по утеплению дома, я могу позволить себе маленький колокольчик!
Промолчала.
Я чувствую, как растет эмоциональная стена между нами. Мы не пускаем друг друга глубоко в душу, мы сосуществуем, но почти параллельно. И это, наверное, правильно, если нам суждено расстаться.

У машины вновь полетел успокоитель цепи и башмак успокоителя (или натяжителя)! Опять потерянное время и деньги. Стал встречать Кота на Пятом во «Флинте» с книжкой. Он приезжает на обычном городском автобусе из Камышей. Первый день стояли с ним, как заклятые стопщики, на перекрестке и ждали кого-нибудь, кто довезет нас до Царского. Никто не брал – и Кот совсем изнылся от малодушия! Хотел, чтобы я взял такси. Он воспринимает бытие трагически – и не хочет ничего неудобного, неизвестного, случайного. Хочет, чтобы все было размерено, надежно, как всегда. Ужасный консерватор…
Сегодня отправил его в Царское Село одного (снова стопом), а сам вернулся во «Флинт». Получил машину лишь в восьмом часу. Хорошо, что тепло. Такая вот веселая жизнь.

Живя в доме – заменяешь собой ЖЭК. Если бы только это. Но утром опять не завелась машина – и мы побежали с Котом на остановку. Никто не брал, и когда я уже хотел пойти назад и все же попробовать завестись – и довести его сразу до школы, подошла «Тройка». На Пятом мы были как раз в момент, когда школьный автобус стал трогаться… А потом я полчаса ждал другую «Тройку», чтобы ехать назад. Опять теплый, полусолнечный день.
Моя машина, блокирующая въезд на улицу (ибо здесь она окончательно заглохла) так и не завелась. Я вернулся в дом, умылся, позавтракал, полежал… потому что спал всего полтора часа. В левом ухе бьется сердце, мухи летают перед глазами. Есть и настоящие мухи, которые что-то делают в кроне туи. Безветрие и покой. Если бы не все эти засады!
Встал, неожиданно завел машину – и снова поехал в ремонт: чистить карбюратор. За два дня ремонтов – 600 гривен. 450 за дрова, 350 за свет, 1050 за школу. Это я молчу про фотокамеру…

Бедный мотылек, проснувшийся в январе, обманутый теплом, уже несколько дней, словно летом, бьется в мое окно…
Когда-то мне казалось, что все мы – такие мотыльки, родившиеся слишком рано, которые и изменить-то ничего не можем, и «подвиг» наш совершенно бесполезен, и «наш бескорыстный труд», как и во времена  Баратынского, останется народом незамеченным.
Но мотыльки все летят и летят – и это уже нельзя не заметить, пусть они и не сдвинут паровоз.
И, в конце концов, это ведь тоже везение: проснуться раньше всех, увидеть другой, неизвестный никому мир, испытать этот яркий опыт жизни среди чужого – пусть все это кончится быстро и даже, возможно, плохо…
Да и нет ничего «чужого», во всяком случае, для рассудка. И мыслящий мотылек бьется в окно, за которым вечный, видимый лишь ему свет.

Присутствие Маши делает из меня евнуха. Не то, чтобы я был против, даже за. Это холодное спокойствие, эта философская бесстрастность. Больше никаких глупостей: постель – это место, чтобы спать, тела – вешалки, чтобы носить одежду. Одному было даже тяжелее… Впрочем, она едет на три дня к Тане Кравченко в Солнечную долину.
Я пишу в ЖЖ, рисую кота из прошлогоднего зимнего трипа, читаю. А по ночам пытаюсь вернуться в состояние «риоши», истинной самости. Но безуспешно. А это было бы самым большим достижением здешней жизни. Пора уже достичь мудрости, за этим, наверное, я сюда и приехал. А даже не за творчеством.
С утра дождь, +5, туман. На Пятом, где мы расстались – даже не поцеловались, даже в голову никому не пришло. Так и надо. Она все время говорит о своем отъезде в Москву в конце мая. Вот, когда мне уже точно придется обрести мудрость, просто декретным путем.
Она уехала, вместо нее вернулся верный Варкан, несколько дней проживший у Сентябрей. Теперь хочет ехать в деревню Ворон, где-то в горном Крыму, к Диме Соколову, «сказочнику», но нету денег.

В субботу утром – собрание постоянных жителей поселка. Лишь десять человек из примерно сорока «обитаемых» зимой домов. Нас могут отключить от электричества 9 февраля за неуплату. Товарищество должно заплатить 40 тысяч гривен, а у правления есть лишь 9-ть. Обсуждаются методы борьбы с ситуацией…
После отъезда Маши и Варкана я был дома один (с Котом) недолго. На следующий день позвонил и напросился в гости Сентябрь, и не один (то есть с Сашей), а еще с парой из Донецка, молодым растаманом и его белокурой герлой Яной.
На предложение пообедать Сентябрь охотно согласился, поэтому я предоставил им делать салат. За обедом Сентябрь рассказывал о Варкане Зайце, который жил у них несколько дней и поразил тем, что не совпал с Сентябрем почти ни по одному вопросу. И это заставило задуматься.
Я – про совок, что он все же кое-что хорошее делал, как ни обидно это признавать, например, насадил леса в Крыму (достаточно сравнить со старыми фото или картинами)… И кино у него было едва не лучше всех!.. Необходимость преодолеть цензуру обостряла гениальность, творили с запасом… Не то что теперь!.. Вообще, мощная была культура, правда, главным образом, академическая, силами таких героев, как Майя Михаловна, моя теща… Вспомнил Америку, панковское кафе в Санта Крузе… Хорошо выпил, но это не испортило настроения, напротив. И хорошо прогулялся со Спу. Теплая по ощущению и тихая ночь, наконец, без дождя, хотя всего +6.
Ночью по моему предложению посмотрели «Под покровом небес» Бертолуччи, что я не имею возможности посмотреть с Машей. Настоящий экзистенциальный фильм. Кот неожиданно отсмотрел почти весь. Ну, там много очень натуральной этнографии. Впрочем, любовных сцен тоже.
После кино все быстро разошлись, я дописал «Кота» и лег читать…

В десять разбудила жизнь в доме, навязчивая, шумная. Хлопают двери, почти беспрерывно работает насос. Или мне кажется… И Кот жалуется, что нечего есть. Действительно, вчера гости и он сам съели весь хлеб. Да и вообще еды практически нет. И никто, естественно, не сходил в магазин.
К тому времени, как я спустился кормить Кота, в доме остались лишь растаман и Яна. Я предложил им последние два яйца и фасоль из банки, но они отказались и ушли на море. А я – в магаз со Спу.
Добавил воду в бак из бассейна, подмел почти все комнаты, попилил дрова, что собрала Маша. Так отвлекал себя от все более охватывающей тоски.
И начал писать новую картинку: гору под Коктебелем. Это все развлечение, ибо мне как-то одиноко и грустно. И так весь день. Смотрел «Джентльмены удачи» с Котом и «Его звали Роберт», любимый фильм, один, с водкой и бутербродами. Потом почти в неистовстве играл на гитаре и читал Газданова.
Одиночество делает из меня художника. Одержимого художника, и все идет гораздо лучше, от боли в сердце, что ли. Вся не находящая выхода тоска вдруг высекает из меня лирическое, сентиментальное, страстное. Что-то гаснет, когда есть люди, свидетели, какие-то сложные отношения с ними.
За последнее время я написал две масленые работы, большой карандашный «портрет» Маши, переделал несколько старых. Написал кучу всего в ЖЖ. То есть в период, когда я больше всего был один. Без этого я бы завыл! Это реально спасает. Плюс кино и водка. Что будет, когда я останусь один не на неделю или десять дней, а на месяцы? Страшно даже думать…
А, между тем, наступил февраль. Еще ни разу я не был здесь в феврале. Интересно: нас правда отключат?..

Этюдник стоит рядом с компом. То рисую, то пишу…
Маша приехала в начале седьмого вечера. Жалуется на грубость людей в автобусах. Но вообще очень довольна: лежала на диване, смотрела фильмы, болтала, спала. Гуляла лишь однажды, под дождем. Хвалила федин дом, печь. Федя не пьет, что-то пишет. Таня читает по-английски, учит французский и вяжет носки. Намеревается прожить в Крыму до декабря.
Немного похолодало, +4, мелкий дождь то кончается, то опять возобновляется. На первой улице распустились миндальные деревья, мелкие белые цветы. Цветут цветочки на очень красивой и прихотливой клумбе, где есть даже агавы. Отсюда кажется, что весна уже наступила. Но, думаю, нас еще ждут испытания.

Вчера, еще до возвращения Маши, ехал с Котом из школы – и мчавшийся впереди таксист сбил собаку. Удар, короткий взвизг и летящее в свете фар тело. Таксист, падла, даже не притормозил, не попытался хоть на метр свернуть, – и ухреначил дальше как ни в чем не бывало!
От удара пса отбросило на противоположную обочину. Он был теплый, совсем как живой, но сердце не билось. Во рту – кость, которую он нес (чуть не написал: детям в нору, голодной подруге, но я не Андерсен).
А ночью смотрели «Psych-Out» с Николсоном, 68 год, где в конце насмерть сбивают хиппаря в хайратнике. И Медин рассказала, что везший ее в Судак федин рабочий Сергей сказал, что у него сегодня плохой день: он первый раз в жизни сбил живое существо, белку. Такая вот синхронизация…
Сегодня я снова ехал с Котом из школы: собака все лежит на обочине. Представил, как каждый день буду ездить мимо нее, а она будет разлагаться, потому что всем насрать… Поэтому довез Кота, взял лопату и вернулся.
Трудно хоронить в крымской земле, тут мотыга нужна, а не лопата: сплошные камни. Другие деревья сажают, а я могилы рою. И собачка-то такая довольно большая попалась, и лапы застыли, не согнуть. В зубах все торчит эта кость, что песик нес куда-то. Так с ней и умер. С ней и похоронил.

Сегодня же, уезжая в город за Котом, рассказал Маше о собрании и угрозе отключения света. «Как же мы тут будем?» – спросила она. «Ну, печь, камин, свечи…» – предположил я. «Нет, я тут без электричества жить не буду!» – заявила она категорически. «И что же ты собираешься делать?» – «Уеду!» – «Ну, уезжай!» – ответил я резко.
И думал по дороге, что лишь из-за нее не могу нормально ощущать себя здесь, радоваться наступающей весне, этому воздуху, этому свету. Потому что ей все не нравится, она всего боится и заражает меня трагизмом восприятия бытия. А когда-то было наоборот.

Вчера все было выяснено и объяснено, в том числе ее холодность. Дело просто в бесконечной злопамятности.
Началось с ее разговора с Данилой по телефону, в котором он наехал на нее, когда узнал, что она вернется, если здесь отключат электричество. Мол, ему это неудобно, он предупреждал, что ничего у нас не выйдет, зачем надо было все это устраивать?! И тут она сказала, что когда у него было тяжело с Катей, и он завел себе мотик для эксперимента (а потом разбился на нем), она ни словом не попрекнула его. А у нее сейчас, мол, такое же положение.
С этого я и начал разговор: считает ли она, что ее ситуация со мной похожа на ситуацию Данилы с Катей перед их разрывом? И услышал, что «да».
Она уточнила: я, мол, сам вижу, как по-разному мы на все смотрим, что я больше не хочу считаться с ее желаниями, хочу жить так, как мне всегда хотелось… Я спросил: в чем это выразилось? И оказалось: все в тех же колокольчиках на улице.
– Тебе наплевать, что их звук вгоняет меня в депрессию! Ты знаешь об этом, но тебе плевать! Ты терпел без них 20 лет – ты мне говорил, – больше терпеть не намерен… Мол, терпел 20 лет, теперь я могу потерпеть, для справедливости!..
Честно сказать, я терпел много чего еще, и она наверняка тоже. Но колокольчики перевесили все!
После таких признаний все встает на свои места. Надо тихо без скандалов дожить до лета. Я даже извинился, что втянул ее в этот мучительный для нее эксперимент. Но она считает, что все было правильно, были завалы в московской жизни, которые надо было разобрать. Жизнь со мной, наверное, один из них.
Мне, конечно, будет тяжело, очень тяжело, особенно первое время. Тут просто приходится смириться с неизбежностью. Смерть отношений – это как смерть человека. Ставь подпорки, уговаривая, пляши танцы покорности – ничего не изменится. Ну, вы еще протянете пару лет… Вот мы все тянули, когда и смысла не было и счастья от жизни друг с другом, – надеясь, что что-то изменится в нас, вдруг что-то вернется, что-то получится! То ли ради Кота, то ли ради нежелания потрясать основы жизни, мучить душу окончательным разрывом. Щадили себя: ведь все, вроде, не так плохо! Столько лет вместе, разве сможем поодиночке?
Теперь я думаю, что одна сторона моей личности была сильно деформирована от присутствия Маши. Та, которая была к ней прижата. Она такая плоская и специально подогнанная под нее. А другая непропорционально вылезла в сторону. Уйдет – и я останусь таким вот искривленным калекой. Но попробую восстановиться, как дерево, которое перестали искривлять. Если еще хватит времени.

Спор с Сентябрем и местной молодежью о «Духовных прельщениях», как я это назвал…
Начал со сравнения «западной» и «восточной» мысли. Западная мысль строга, научна (то есть уже на уровне первичного анализа информации способна отделять существенное от случайного), «системна», критична, фактична, доказательна, развита вековым анализом, дедукцией, университетами, полемикой, бесконечным количеством сложных экспериментов.
Восточная, особенно индийская мысль в ее современном изводе, эмоциональна, интуитивна, не фактична, праздноречива, псевдомногозначительна, совершенно не «системна» – и все время хочет показать, что она не хуже, она даже учит западную, решив, что она разобралась и даже превзошла ее. Это выглядит ребячеством. Типа, хотим снимать современное мировое кино, а все получается «Болливуд».
Что, в конце концов, сказали такого нового и неизвестного западной мысли даже такие столпы, как Рамакришна и Вивекананда, не говоря об этом шуте гороховом Раджнеше? Очень мало. Впрочем, самодовольный Идрис Шах абсолютно уверен, что просветить «примитивный Запад» – это раз плюнуть, и он много раз это делал. (А Запад, самое смешное, готов в это поверить!) У Европы была утонченная платоно-плотиновская эзотерика, гностика, куча мистического, экстатического, визионерского и этического опыта. Но вот Раджнеш ничтоже сумняшеся уверяет, что его любовь к человеку выше любви Христа. Так Магомет был когда-то уверен, что «написал» книгу, значительнее Библии.
Восток все время как бы наставляет нас, что надо к ущербной западной рациональности добавить немного магии – «и будет дешев и сердит напиток ваш, и всех прельстит». Человек гармонично доразвится, отбросит заблуждения современного мира – и наступит долгожданный Золотой век. Очень оптимистичный проект. Главное, элементарный.
Притом, что у Востока действительно были удивительные религиозно-философские учения, темные, специфичные, неверные и невкусные на современный взгляд. Их сейчас стремятся сделать повкуснее, модернизировать в европейском духе, превратить в конкурентоспособный, востребованный товар. Немного экзотического востока, немного популярного запада – и новое учение готово. И новый гуру при нем. Центры по всему миру, книжки, тренинги, миллионы долларов, восторженные полоумные тетеньки. Вся эта нью-эйджевская публика, читавшая мало, но склонная к «духовности», к простым ответам на вековечные вопросы. А чего проще стать «духовным», бесконечно поверив одной книжке и одному учителю?
Например, такому, как шарлатан Гурджиев, способному читать мысли, ею же (мыслью) убивать яка за 10 км и излечивать рак (свою жену, впрочем, не излечил). Он просто стремился заработать как можно больше денег, о чем писал удивительно откровенно. Но ведь куча, иногда даже вроде умных людей (Фрипп), верили и верят в его «учение», которое есть пересказ новыми словами старых «эзотерических» басен о приобретении настоящей духовной свободы, счастья и могущества.
Или пройдоха Кастанеда, обведший всех вокруг пальца со своими дон Хуанами и дон Хенарами, и их «тайным индейским учением», целиком сколоченным по образцу даосско-дзеновских притч и восточных сказок, с добавкой новейшей психологии и почти не скрываемого стеба, как у Шолохова с Курехиным. Любой этнограф, изучавший настоящие индейские памятники, скажет, что не было у индейцев никакой утонченной философии, метафизики, парадоксальной «диалектики», что их мысль была проста и груба, и ничуть не развита в интеллектуально-спекулятивном духе. В Америке никогда не было никакого серьезного эзотерического учения, а был примитивный шаманизм, навроде шаманизма эскимосов. И ацтеки, майя, инки не продвинулись тут сколько-нибудь дальше, хоть и придумали кучу ужасных богов. Интересующихся отсылаю к «Пополь-Вуху», подлинной «мифологии» индейцев майя-киче. «Мы не верим ни во что, мы боимся… Мы не знаем, как это происходит, мы не можем сказать, почему это происходит, но мы соблюдаем правила, чтобы уберечь себя от несчастья» (шаман Ауа – Кнуду Расмуссену). Вот вся суть аутентичного древнего «мистического» учения.
Но как соблазнительно обрести за три копейки духовную свободу и могущество, как оказывается легко изменить материальный мир! Что такое «обретение личной силы»? Велеречивая болтовня, вроде концентрации своего либидо. Да, тут полно подкупающей простоты, особенно для молодых и малообразованных людей. Зачем десять лет учиться, а потом много лет практиковать какую-то серьезную научную херню, разделять, соединять, анализировать? Да ладно, мы прыгнем сразу к истине! Покружимся, покурим, помидитируем, посетим какой-нибудь кружок – и мы у цели!
Можно упрекнуть и Грофа с Лири, что они тоже верят в химическое просветление, что, скажем, LSD способно раскрыть то-то и то-то в нас самих. Что-то может раскрыть, бесспорно. Но мир это не изменит. И даже индивидуальную психику, обладающую высокой резистенцией к внешним воздействиям, о чем Лири честно пишет.
Тут мы уже зашли на поле западных суеверий, психоанализа, юнгианства, НЛП, гештальттерапии и т.д.… Но, во всяком случае, они похожи на науку, и их (учений) единственная беда, что одним, бесспорно важным открытием, их авторы пытаются объяснить ВСЁ. И мне лишь обидно, что скоро вырастет (да уже и теперь выросло) поколение молодых людей, которое будет отлично разбираться в химии, биологии, само собой в фармакологии, компьютерах и интернете, популярной эзотерике и психологии, кино и музыке, и даже в контркультуре, но почти или совсем не будет знать классическую культуру и обладать тем самым пресловутым «системным» мышлением, одним из главных достижений Запада…

6 февраля. Тихо, +11, солнце. Хотя с утра был такой туман, что за 20 метров ничего не было видно. А воздух такой, что можно просто умереть! Так пахнет зима, переходящая в весну. И нарциссы вот-вот распустятся.
7-го ходили на море с Машей и Денисом. Ветер, облачно с просветами. Слабые волны, запах водорослей. Все это уже как бы и обычно, хотя бывает раз в месяц. Хорошо бы иметь тут бутылку портвейна, особенно после вчерашней пьянки с Денисом. Здесь надо лишь спокойно сидеть, все остальное приходит само.
Наверху взяли пива, вечером опять портвейн. Вроде все весело. Маша готовит, мы болтаем. Ночью смотрели фильм с Николсоном «Хоффа».
В понедельник получил 750 долларов, что переслал Данила через банк (27 тыс. руб.). В Москве втроем на них было бы жить не реально, но тут надеемся суметь. Кот опять болеет. Болеет и Маша, возможно, вирус. И это при таких теплых погодах!..
Ночью смотрели фильм Учителя «Рок», 87 года (подарок голландских хиппанов). Не помню, видел ли я его прежде, но немудрено и забыть, фильм-то зело дурацкий, беспомощный и бессмысленный. Первый что ль у него? Зато вспомнил эту кухню на флэту Гребенщикова на Перовской, эти крыши, на которые мы из нее вышли через окно, и пошли-пошли по ним через весь город… Шел омерзительный год Господа нашего, 1985-й, самое начало Перестройки…
Но я о фильме. Убогая съемка, невнятные закадровые тексты, плохие песни в очень плохом исполнении. И лишь когда компания Шевчука запела под деревом под скрипку, гитару и бубен цыганский романс – стало хорошо.
Вот это и надо было делать нашим «рокерам», а не беспомощно подражать немчурам. Не наше это, рок, не можем спродуцировать тут ничего стоящего. Души нет, то есть идет не из души, не из подсознания, а от ума. От детской страсти к подражанию, мол, ходим быть как взрослые: надеть папино пальто, которое волочится по полу, спадающую на глаза шляпу и закурить ромашку в отсутствии настоящих сигарет. А накрасившаяся маминой помадой девочка-соседка тобой восхищается. Вот весь наш рок.
Закономерно, что в фильме «Рок» не было Башлачева. Этот-то не подражал (ну, разве, Высоцкому), этот-то был сам по себе. Закончил полет быстро и на высшей точке, как настоящий поэт.
Любопытно, кстати, что единственный настоящий тут из всех – ушел раньше всех. Это проклятие что ли России, причина ее бабьего бессилия, когда и на последнем месяце, а все выкидыши да выкидыши. Или не осталось тогда (теперь) в ней ничего настоящего, а все одно выморочное, украденное или подаренное, среди которого не хочется быть, как среди дурных декораций дешевого театра, где лишь одни тараканы настоящие.
Такой вот, значит, тут рок…

Тут в Крыму я узнал много новых вещей. Во-первых, узнал про неких анастасийцев (и их Учителя Мегре). Во-вторых, узнал про «сказкотерапевта» Митю Соколова. Явления эти, в общем, одного порядка, и узнал я про них потому, что они имеют определенную привязку к Крыму. Вы можете обвинить меня в невежестве, что я со своим столичным снобизмом столько времени проходил мимо таких ярких явлений современной шизы – но что ж делать, лучше поздно, чем никогда… От них, этих явлений, и правда веет чем-то непроходимо провинциальным.
Про анастасийцев ничего говорить не буду, а буду говорить про Митю Соколова, потому что про него, точнее, про его книгу «Исцеляющее безумие» написала в своем ЖЖ Лена Раста.
Именно потому, что я уже неоднократно слышал о данном персонаже от гостящих у меня молодых хиппарей, я решил в его книжки заглянуть (а они вывешены у него на сайте). И в частности в эту самую, «Исцеляющее безумие».
Книжка написана весьма искренне, местами наивно, местами даже ярко, но ужасно сумбурно. Это ни в коем случае не изложение какого-то «учения», а просто такая сказка об авторе, как он был психоделическим «терапевтом» (по образцу хорошо нам известных Лири, Лилли, Грофа, Кизи, наконец, должны же были и здесь подобные появиться).
Лене Расте книга или, скорее, описанные в ней методы «терапии» не понравились. Действительно, «сказкотерапевт» Соколов «лечит» своих клиентов не столько сказками (что поможет им), сколько псилоцибиновыми грибами, сексуальными оргиями и «унижениями». Он сам настаивает на необходимости этих «унижений» для своих «пациентов». И понятно, откуда ноги растут. Его «терапии» напоминают или подражают древним инициациям, где посвящаемого действительно мучили изощренным образом, нередко калечили, иногда серьезно, после чего он становился «другим человеком» и даже приобретал магические свойства. Разница в том, что тот первобытный человек не воспринимал данное действо как «унижение». Скорее, наоборот.
Кстати, про связь инициации и сказки писал весьма уважаемый Соколовым (и мной) В.Я. Пропп. Конечно, «нам не дано предугадать, как наше слово отзовется…»
Соколов к этим «инициациям» добавляет «оргию» (тоже древнюю и почтенную практику) и вполне современные средства воздействия на психику: сенсорную депривацию (когда все часами молчат в темной комнате), психоактивные вещества (также нередко употреблявшиеся в древних обрядах), приемы гештальттерапии и НЛП, модели психологических игр Эрика Берна, психоанализ и пр. Да он и не скрывает корней. Ничего нового в том, что он делает, нет, нов, скорее, весь этот винегрет с оргиями и грибами. Да и то нов лишь на просторах нашей матушки-России, в продвинутых же странах все эти штуки давно практикуются. Смущает лишь то, что если в прежнее время в Калифорнии людей врубали в правильные вещи бескорыстно, то Соколов за свои сексуально-психоделические «тренинги» берет деньги.
На мой взгляд, одних психоактивных веществ было бы вполне достаточно, чтобы «унизить» свое «я» – и просветить его. Особенно если есть хороший толкователь того, что с человеком происходило в трипе и, вообще, для чего он нужен. А трип, по моему убеждению, психике нужен. Но вот нужна ли «дзеновская палка», хождение по стеклам и прочие приемы «унижения»?..
Я вспоминаю, что некоторые учителя дзен в Японии во время оно практиковали изредка этот способ: вместо разъяснения ученику заданного ему коана – треснуть его по балде палкой, отчего на того нисходило «просветление». Вероятно, некоторые учителя дзен, как, впрочем, и почти все православные попы, считали, что личность неофита сперва надо сломать, унизить, подвергнуть испытаниям, чтобы человек обрел смирение и лучше слушался «учителя». А потом начал гладко развиваться в указанном учителем направлении. Без личности оно ведь проще… Твою личность и твою волю заменяет («на время») этот самый учитель. Ты же снимаешь все свои «барьеры» и легко летишь вперед…
Некоторым современным «терапевтам» и гуру способ духовного травмирования и подавления ученика показался вообще универсальным: мол, человека бьют «дзеновской палкой», и он избавляется от своего «я». Что за чушь! Лучший способ породить в человеке «я» – бить его. Тогда-то и возникают все комплексы и защиты. А с ними и «я». Человек не переносит унижения, он пытается чем-то ответить на него. Он или разобьет эту палку об голову «учителю» или загонит свою ярость внутрь, ища удовлетворительный «ответ», отложенный, но обязательный. Человек, способный легко вынести физическое оскорбление – просто подлец! Он и сам себя не уважает, он даже хочет «пострадать» и – так реабилитироваться (за все свои реальные или воображаемые «подлости»). И в этот момент подлец сливается с мазохистом.
Либо же он такой немыслимый святой, что ему просто нечему учиться ни у какого гуру.
Меня вообще удивляет это повальное увлечение психо- и прочими «тренингами». Вместо того, чтобы дать своей психике и своему «я» нормально созреть, люди несутся к психиатру или доморощенному гуру, чтобы за свои же деньги методом шокотерапии искорежить это «я» до, якобы, нормального вида. А что такое «нормальное» «я»? У кого оно есть? У психоаналитика, «гуру» или мастера НЛП? Фиг! Это едва ли не еще более больные люди, чем их пациенты. Да ладно, враче, – излечи себя сам!
Проблемы поиска и обретения своего «я» – совершенно ясны и нормальны. Начинающие жить люди боятся этой самой жизни и не доверяют себе. У них конфликты с родителями, с людьми на улице, они везде ощущают себя незащищенными и «жертвой». И «психотерапевты» и гуру всех мастей старательно внушают им, что это все от «комплексов», от зацикленности на своем «я», от неверной ролевой модели, подавленного либидо и пр.
Блин, но это же нормально, это нормальная защитная реакция еще подвижной неустойчивой психики. Наша психика – очень грамотный механизм. Если она сталкивается с проблемой, которую в данный момент не может разрешить, она прикрывает ее как бы стеночкой, чтобы не мозолила глаз, за которой проблема ждет своего часа. Это и называется «комплекс». С ним вовсе не надо бороться, он сам снимется через опыт. Человек естественным образом вырастает из роли «жертвы», когда эти комплексы и заводятся. Он уже знает, что ответить на вызов и как себя вести в той или иной ситуации, чтобы у окружающих не было соблазна «попользоваться» им. И так как он уже не жертва, то и все «комплексы», все проблемы «жертвы» перестают его волновать и исчезают, как снег весной.
Станет личность сильнее – и она легко справится с якобы неразрешимыми и грозными прежде проблемами. Надо ждать и не форсировать. Умение ждать – вот, что считал гессевский Сиддхартха своим главным талантом. Немного смелости, немного гордости – ну, и книжечки почитать не лишне. Главное – не бояться жизни, не считать ее как-то специально враждебной именно к тебе.
Но я тут сам впадаю в роль психологического проповедника, поэтому умолкаю.
Предпоследнее. Наш гуру-Соколов в конце книги делает себе оговорочку: он, мол, не психотерапевт даже, а трикстер. А с трикстера что возьмешь? Но это достаточно ясное предупреждение тем, кто ему доверяет. Трикстер вас обязательно обманет, такова его природа. Это даже его мифологический долг. А обманет хотя бы в том, что использует в своих интересах (избавиться от собственных комплексов, например).
Теперь последнее, что меня крайне смутило в книге Соколова. Это место, где он пишет про невероятную свободу, достигаемую участниками на его тренингах. Например, кто-то первый раз в своей жизни совершил «сознательное убийство». Во, как раскрепостился! Чего там оргии в самом деле! Притом сперва не сообщается, кого они там «убили», может, мышь? А, может, была принесена человеческая жертва, так сказать – в традиции древних ритуалов, которым Соколов столь старательно подражает? 
Потом нам разъясняется, что убили они всего лишь кролика, убили зверски, палкой, – чтобы какая-то взбалмошная тетка избавилась в самой себе от образа «хорошей девочки». Следом очередь дошла до собаки, козы… Ведущий «тренинга», то есть сам Соколов, видимо, хотел показать, как он крут, что ради истины – и крови не испугается (и этим напомнил мне одного известного литературного героя: того все мучило, сумеет ли он переступить через кровь? Вспомнился и роман Голдинга «Повелитель мух».). Хорошо, что автор книжки, вроде, вовремя остановился в кровавых жертвоприношениях. А то мало ли, чем кончилось бы!
Кстати, раньше я никак не понимал, что толкает последователей некоторых «гуру», вроде Чарльза Мэнсона, Асахары, или Раджнеша (Ошо, весьма уважаемого Соколомым) – на насилия и разбои? Теперь ясно: они же «освобождаются» от своих «комплексов» – «хорошей девочки» или «хорошего мальчика», учатся быть «плохими», то есть не скрывать свою естественную природу. Уход от нее и порождает, мол, все проблемы.
Но лично я лучше останусь с проблемами, то есть с некоторыми моральными табу, чем с подобной «здоровой» психикой.

Полувыдуманный и очень случайно появившийся в моей жизни Фиолент напоминает мне вовсе выдуманный Фиальт. Как известно, последняя часть полусновидческого слова восходит (по признанию автора) к находящейся под боком Ялте. Первая же часть происходит от названия цветка, по неизвестной причине связанного с яростью. Но именно так звался мой мыс по-итальянски (один из вариантов этимологии). Он и теперь сиренево-фиолетов в заходящем над морем солнце. «Фиолетовый Фиолент…»
Первый год в новом месте – самый важный и информативный. Самый грубый и глубокий по постижению неизвестной реальности. Другие такими уже не будут (если будут другие). Все будет спокойнее и привычнее. Все будет повторяться, чем дальше – тем меньше неожиданностей. Теперь мой первый февраль здесь. Что только про него ни говорили! А это настоящая весна! Все две недели очень ровная погода, почти без солнца, в отличие от января, и лишь ветер вносит разнообразие…
Сегодня появились подснежники, а на второй линии пышно цветет миндаль. А ночью вдруг похолодало почти до нуля, и даже пошел снег. 

Утром, отвозя Кота, еле поднялся на машине от нашей улице наверх. Но днем все растаяло под ярким солнцем.
В субботу были на именинах у Дениса, где мы с ним вдарили по коньяку. А потом я долго сидел во дворе, где Денис и М. курили, и просто дышал этой ночной весной. Ущелье южного двора, тишина. Иногда появлялся племянник Андрей, с которым у Дениса снова ссора из-за жилья. Гнилой все же человек. И интонации его удивительно напоминают Журижа. Вообще, интонации тоже делятся на несколько типов, как и лица.
Там я и простыл.
Вчера приезжали Сентябрь с Сашей. У них тоже проблемы с жильем: вернулся из Португалии хозяин дома, музыкант – продавать этот самый дом. И был весьма недоволен найденной обстановкой. Но все же оставил их еще на некоторое время. Жили они у него практически бесплатно, на условии следить за домом. И теперь не знают, что делать? Денег у них нет.
Они рассказали, как были на транс-пати около Красных пещер, где хотели (безуспешно) продать свои поделки, про атасных ди-джеев, про то, как они сами что-то исправили в своем настроении и в реальности (с помощью зохая, впрочем). Там был молодой «суфий», что вызвало мой язвительный комментарий. Из чего разгорелся спор: можно ли быть тут суфием? А я еще добавил про фильм «Рок», настаивая, что и рокером тут нельзя быть! Вспомнил я и о Мите Соколове, и его книге… Мол, все это отдает провинциализмом…
И тут Маша вдруг со мной согласилась: она, конечно, не хочет никого обидеть, но ее раздражает местная провинциальность. Ей нравится «московский топос».
– Московский тупос тебе нравится, – съязвил я. – Ну, с кем ты там общаешься? С тремя-четырьмя друзьями… А все остальные – просто чужие.
– А здесь – свои?
– А здесь и нет никого. Только море, камни…
– Ты знаешь: я ненавижу море! И я ненавижу эту плоскую каменистую степь! Я ненавижу горы! Я люблю север, куда ты со мной не ездишь. На Соловки ездил один раз, а сколько я ездила сюда?!
– Я живу с тобой на севере всю жизнь! – парировал я.
– Я всегда не любила Крым. Я приехала сюда на год и всегда тебе это говорила!
– Нет, прежде ты не говорила, что не любишь Крым. Ты стала его не любить тогда, когда его полюбил я. И чем я больше его любил, тем ты больше его не любила.
– Да, мы с тобой постоянно находимся в противофазе, – констатировала она.
Так и есть. И уже, кажется, не осталось времени эти фазы совместить. Нам уже совсем ничего не надо друг от друга. Мы уже довели отчуждение друг от друга до образцового состояния – и будем работать дальше. Так легче будет расстаться.
Не знаю, чего она ждала от жизни здесь? Наверное, этого и ждала. Чтобы наше сосуществование оборвалось или резко, или истощилось тихо, как вода в дырявой бочке. Разве кто-то всерьез рассчитывал на обновление? Она, скорее, рассчитывала на «взрыв»: от однообразия, от технических трудностей, холода и пр. Но тут все сложилось довольно удачно. Поэтому был разыгран щадящий вариант: мы сосуществуем, но между нами ничего нет.
Самое ужасное, что никто и не верит, что другой вариант возможен. Наш брак исчах.

Маша играет у камина на компе: проводит время, оставшееся до весны, до ее «воли»… Играет Кот, играют друзья…
Вообще, с легкой руки Хейзинги все заговорили об игре. Я ненавижу игры, хотя понимаю: время-то как-то надо убивать. То есть жизнь как таковую, чтобы побыстрее и менее болезненно. Ибо пока мы играем, мы как бы свободны. В игре мы маскируемся под детей, почти неуязвимых для страшного рока, и так обманываем его. Но это очень мрачный взгляд на существование. Пессимистический, я бы сказал.
Античные сатурналии, средневековые карнавалы, подхваченные хиппи – это тоже игры, в высшей степени необходимые. Игра несла компенсаторную функцию, она мешала карты социальных ролей, она давала проигравшим почувствовать себя победителями.
У древних игра была очень серьезным делом. Она, собственно, была частью ритуала. То есть она всегда была связана со смертью. Знаменитый исследователь примитивных племен и первобытного сознания Леви-Стросс писал: «…победить в игре символически означает … "убить" противника». Знаменитая индейская игра в мяч – это игра с мертвыми (или владыками мертвых). Она и устраивалась для мертвых (ради пользы живых, разумеется). Капитану проигравшей команды отрезали голову или вырывали сердце, обеспечивая данным способом плодородие или отправляя посланником к богам.
Таким образом, древняя игра никогда не была игрой в нашем понимании, но была инициацией и магическим способом управления реальностью. За несчастливую игру расплачивались жизнью… Теряя прежние функции – она породила театр и спортивные состязания.
Но больше всего меня раздражает популярное нынче отношение к жизни, как к игре.
Жизнь – не игра! Жизнь – все, что у нас есть. Причем я допускаю, что есть и другие миры и другие варианты реальности, и мое сильно расширявшееся сознание неоднократно видело их. Проблема лишь в том, что мы в этих мирах – уже не мы и даже близко на себя не похожи. И «жизнь» в этих мирах – вовсе не наша здешняя жизнь, пусть даже мы и можем считать ее более подлинной.
Отношение к жизни, как к игре, лишает нас желания понять ее более глубоко, заглянуть за шахматную доску, может быть, даже быть свободным от этой партии. Жить самому по себе, по собой установленным правилам. Ибо в игре не бывает одного игрока, играют с кем-то: с миром, государством, другими людьми. Утверждение: я играю в свою игру – утверждение бессмысленное. Ты и близко не знаешь, в какую игру ты играешь, и даже не догадываешься, что тебе, может быть, навязывают этот взгляд на жизнь, как на игру, где, собственно, нет ничего серьезного, поэтому ты легко можешь ходить в «Макдональдс» и портить там себе желудок, отправляться служить в армию, влюбляться, голосовать за Эйзенхауэра или коммунистов – или не голосовать вовсе, смотреть футбол по ящику, рыбачить, строить дачу, пить. И, главное, зарабатывать деньги, чтобы тратить их на какие-нибудь другие доступные игры.
Например, на секс…

Теперь про него. Секс – один из сильнейших наркотиков. А когда ты торчал на нем столько лет – очень трудно отказываться. Тут главное уже не начинать опять. А то все старания будут напрасны. Ведь оно ужасно дается – это спокойствие. Долго нужно было ломать себя и мучиться. Лучше как можно меньше этой телесности, из-за которой ходишь мрачный и неудовлетворенный. Лучше, как в 18-19 лет, когда даже не представлял, как и зачем надо это делать, вставлять вот это вот туда… Если задуматься – ни для чего не нужно. Кроме, естественно, довольно примитивного кайфа и эмоциональной встряски. Чем однообразнее жизнь, тем больше в ней секса, разрешенного и доступного возбуждающего средства…

Вчера был потрясающий солнечный день. На солнце под 20-ть. Воздух – как бывает тут в марте, в самом лучшем месяце. Не только на второй линии, но в городе расцвел миндаль: огромные белые деревья, как в прошлом году, когда мы были здесь с Лёшей. Едва не на месяц раньше. Нет, февраль тут совсем не страшный.
…И следом два холодных дня, три холодные ночи. Дошло до -2 и даже легкого снега.
Читаю Альберта Хофманна: «ЛСД – мой трудный ребенок». Удивительный человек! Он открыл все: LSD, псилоцибин – из индейских грибов «теонанакатль», присланных ему Г. Уоссоном, чья русская жена Валентина породила у него интерес к грибам. Он открыл сальвию, выделив алкалоид из вьюнка «Утреннее сияние» (Ipomoea violacea, индейское «ололиуки») и т.д. Встречался и триповал с Юнгером, дружил с Хаксли, спорил с Лири…
Интересна его ремарка на телефильм «Пилат перед молчащим Христом», снятый его знакомым, д-ром Вальтером Фогтом. Он видит в этом «…представление основного взаимоотношения человек – Бог: человек, приходящий к Богу с самыми тяжелыми своими вопросами, на которые, в конце концов, ему приходится отвечать самому, потому что Бог молчит. Он не отвечает ему словами. Ответы заключаются в его книге творения (к которой принадлежит и сам спрашивающий человек)…»
Вечером спор с Сентябрем о «страхе вечности», якобы присущем европейскому человеку благодаря христианству. Страх ада для Сентября – это тоже страх вечности. Я отрицаю и то, и другое, и третье. Человек не может бояться того, что не понимает и ни разу не испытывал, вроде «вечности». Человек боится своей конечности – вот его настоящий страх. Это он понимает. И христианство тут не при чем.
Ну, а «страх ада», в котором действительно можно обвинить христианство, с точки зрения фрейдизма – это страх ребенка перед наказанием. Страх ребенка, который не уверен в мире и хочет «быть хорошим», чтобы не прогневать отца. Сознание человека изначально невротично, и «ад» – это мир страха внутри человеческой психики, извлекаемый наружу. Ад – это наш внутренний страх. Но это – страх жизни, а не смерти! И уж никак не страх вечности, которая есть чисто умозрительная вещь, вряд ли вообще волнующая значительное число людей.

Маша объявила, что дописала свою (великую!) книгу – и подобрала картинки к ней. Я же дописываю бывшие «Узлы», каждый день (ночь) придумываю новые картины, сцены. Вдруг изменилась часть изначального сюжета. Хочу большей жесткости текста, убрать все длинноты, все случайное и неработающее. Просто вязну в тексте.
Ночью смотрели вчетвером с Сентябрями фильм о Jefferson Airplane. Маша очень благодарила Деда Мороза, подарившего ей его еще два месяца назад. Мое настроение довольно нервное, но благодаря фильму поправляется. А дальше очень вдохновенное чтение Альберта Хофманна. Целиком наш человек! Как и Хаксли. У нас с Хаксли даже одна цитата – из Мейстера Экхарта: про то, что истинный визионер должен отдавать любовью то, что получил созерцанием. И все эти морально-трансцендентные рассуждения так похожи.
Заодно прочел про внутреннего свидетеля у Рам Дасса (Ричарда Альперта) – в статье «Обещания и ловушки духовного пути». Там много всякой догматической муры, вроде «кармического загрязнения», обещаний (!), упований, но есть и крупицы здравых мыслей.

Солнце. Вот, что важно здесь. Нигде я не видел столько солнца! Близость моря смягчает любой холод. Море действует как огромный кондиционер или аккумулятор тепла. В Симферополе, в 70 километрах, может быть -10, тут будет 0. Так же как и в Ялте.
Я всегда любил жить за городом, наблюдать смену времен года, этот мистический процесс умирания и возрождения природы – из-за чего у нас все мифы и вся религия.
Я ценю любую возможность вырваться из Вавилона, где нет погоды, нет климата, где все искусственно, как обряд похорон. Я не хочу умирать в этой барокамере. Я хочу умереть на свежем воздухе, наблюдая незагороженный от меня горизонт и садящееся солнце. Я не хочу делить это с толпами других.
Странно, но глубоко внутри – я не человек города. Человеку города его среда естественна, он не задумается, что все время живет в чужой, искаженной, искусственной среде. При этом я могу понять прелесть города, эту концентрацию сил и информации. Фиг знает, может у меня вдоволь собственных сил и собственной шизы, чтобы не подкачиваться из этого источника? Хотя я все равно много беру из него – и теперь это гораздо проще даже на расстоянии…
Печной запах в ночном воздухе, как в Псебае или в зимнем Батуми. Я никогда не был здесь в феврале, и местные всячески пугали меня этим месяцем. И что: это совершенно весенний месяц, со средней температурой днем +10. Зато все основные ветры, штормы и дожди здесь приходятся на этот месяц. Хотя и дождей было два или три. На 23 февраля тут традиционно высаживают картошку. Культура хорошая, хоть и не конопля. После 10 января здесь ни разу не было днем минусовой температуры.
Вот такая это была зима. День за днем, с небольшими перерывами она прикидывалась весной, да, по сути, и была ею.
Когда-то я мечтал прожит здесь год. Я приезжал сюда в разное время, и в любое время это место нравилось мне. И я был уверен, что все: «не в этой жизни». Однако я стою над морем и смотрю, как Сириус и Орион пересекают ночное небо.

«До сих пор мне было невдомек – для чего мне звездный каталог?..» – были такие стихи у Арсения Тарковского (использованные для известной песни)… Так вот зачем…
Именно здесь я понял, что звездное небо – это универсальный лексикон древних, которые еще не знали письменного языка и не умели запечатлевать свои представления о мире. Пользуясь звездами, как матрицей, они могли впечатать в книгу неба любой текст, любой миф, любое знание, нуждающееся в запоминании. И эти знания висели над головой – в качестве шпаргалки, которая к тому же всегда под рукой и крайне надежна. То есть небо – это Библия древних, которые могли листать ее каждые сутки и каждый месяц, находя нужное место.
Используя образно-символический язык они кодировали свою информацию и развешивали на кнопках звезд, как мы кодируем свою с помощью букв и сдаем ее на хранение в библиотеку.
Лексикон этот разрабатывался так долго и тщательно, что позволил древним египтянам и грекам рассчитать прецессию или Платонов год, то есть цикл вращения Земной оси, равный (по прежним представлениям) 25 200 годам. Именно благодаря ей каждые 2100 лет Земля попадает в новый зодиакальный знак или эру.
Вот теперь мы все на своем межгалактическом звездолете на всех парах входим в Эру Водолея – эру (как уверяют наши калифорнийские учителя) нашей финальной победы.

Сентябрь с Сашей окончательно переехали к нам. Вчера за их вещами съездила Маша. Приехали они не одни, а с девушкой Аней, черноволосой растаманкой, которая «развалила Советский Союз», как выразился один местный житель. Мне даже обидно…
За обедом спорили о современных духовных учителях, о молитве, которую Маша считает способом синхронизации, а я – самогипнозом. Сентябрь рассказывал про какого-то современного учителя дзен из Японии, который, как у них принято, осел в Англии, как другие оседают в Америке. Видел таких на Марше Несогласных. Клоуны, которые сами не понимают себя.
Я – про молчание Бога. Говорили о Чепмене и Мэнсоне, песнях Битлз. Потом смотрели мультфильм Миядзаки.
Я пью коньяк. С Машей разговоры только на общие темы. Мысль в сторону нее не простирается ни на полметра. Поставил стенку. Она больше не жена, она, в лучшем случае, друг. Мы просто вместе живем в одном доме.
Секс захватывает слишком много души, он забираем очень много именно душевной энергии. Без него гораздо лучше.
Очень теплый, тихий день, мелкий дождь, +9. Замечательный воздух. Если бы еще душевный покой и прорыв с романом. И понимание того, что я не могу изменить.

Если распространить понятие Лири «set & setting» на всю жизнь, то получится, что, чтобы иметь хороший жизненный трип, надо настроить свои мозги соответствующим образом и создать соответствующую среду. Это сложнее, чем создать все это на 12 часов. Жизненный трип гораздо длиннее. Хуже того, все эти вещи приходится делать по ходу трипа, вроде как латать крышу во время дождя.
Труднее всего, впрочем, осознать свой трип – а потом уже все проще. Ты – волшебное существо из бесконечности, принявшее ради этого мира образ человека – согласно неизреченным законам самсары (иронически). Изо всех сил старающееся осуществить свою магию. Но все, что тебе доступно, это маленькое волшебное кино, снятое ради того, чтобы всем было хорошо. Поэтому многие из нас – полинаркоманы творчества.

Сентябри сделали отличный setting, то есть превратили большую комнату в подобие шатра мага на средневековой ярмарке. Флюоресцирующие нитки от стены до стены, как паутина, картинки, освещенные фиолетовой лампой, свечки, благовония, ковры, подушки на полу… Особое место для ноутбука, вроде алтаря.
Целый день у всех пост, лишь немного шоколада перед сакраментальным моментом.
Вероятно, 30 или 40 микрограмм псилоцибина на основе Strophana cubenis. (Потом Маша призналась, что мне дали ударную дозу, чтобы пробить мое сознание. И правильно сделали.)
Действие началось минут через тридцать. Никаких визуальных или акустических эффектов. Только физические: легкие судороги, которые скоро прошли, галоперидольная неуемность: то лягу, то сяду… Незаметно начались чисто психоделические эффекты, погружение в старые картинки, в комикс (мультфильм) про таракана Арчи из журнала «Америка» 70-го или 71-го года, в этот очень симпатичный мне город, по попаданию куда я сразу определяю, что трип пошел. При этом я все время присутствовал в комнате и мог участвовать в разговорах, стоило открыть глаза. С калипсолом такое не проканало бы.
Вдруг я очутился в комнате Тери в 85 году, в момент своего первого калипсольного трипа. Этот опыт был очень важным для меня, и я вспомнил все в деталях. Времени больше не было, точнее я был в двух временах сразу. Жалко, что я мог видеть лишь в прошлое. С другой стороны: что брать за точку отсчета? Если считать за настоящее – то время и квартиру Тери, то теперь я был в будущем. И я мог бы рассказать Тере, что будет дальше, что с ним случится… Но я понял, что он и так это знает. Более того, все теперь и есть Теря, весь мир, и я, как его часть. Это он породил его из себя. И я видел, как это делается. Потом я понял, что я и Теря – это одно и тоже. А так же Маша и все, кто участвует в трипе.
Поэтому я со всем основанием утверждал, что это я сочинил Машу и все ее реплики. И что понятно, что она будет возражать, доказывая, что она сама по себе, а не часть моего трипа или моей фантазии. Но это опять же в рамках придуманной мной игры. Такую я придумал ей роль. Она была чем-то темным и непонятном в глобальном свете моего трипа – и я углубился в это темное, чтобы понять его – и породил мир. Хотя и это темное, скорее всего, породил тоже я, только забыл когда и зачем? Из мазохизма что ли?
Так мы с ней и играли весь трип. То я ее порожу, то она меня.
Я увидел, как я рождаюсь, а до этого увидел всех нас в какой-то «матке», когда мы принимали решения: рождаться или нет? Увидел себя в три года, когда я впервые осознал мир вокруг, то есть появилось мое «я» и сразу «появилась» память. И увидел, как я его увидел… Очень хороший, кстати, был мир.
А потом наступило полное просветление. Даже в кавычки не буду брать. Но рассказать это нельзя, потому что все слова и понятия существуют лишь для этого мира, придуманы им для объяснения и выражения самого себя.
Все эти сравнения: опыт смерти, рождения, встреча с Богом «face to face» или даже ощущение себя Богом – все это не то… Смерть есть в этом мире и в этом мире она загадка. Вообще же – нет никаких загадок. Просто надо понять, что это все – мы придумали, и не важно, что находится, скажем, в атоме или во Вселенной. Мы можем дробить и искать сколько захотим, а можем и остановиться. Это же просто наша игра: в атомы, в загадки, в самих себя…
Поэтому все правильно: «ложки нет» (как сказано в известном фильме). Но проблема в том, что нет и ничего остального. Нет и того, кого волнует ложка или ее иллюзорность. Когда ты задаешь этот вопрос – то уже ясно, что ложка есть. Поэтому в данном мире некорректно говорить про ложку или, например, про способность летать – и тем более не стоит эту способность демонстрировать. В этом мире ты летать не можешь. Но ты можешь выдумать другой, где люди летают. Или не люди, а вообще неизвестно кто. Да и нет там таких проблем: летать – не летать, потому что опять же летать – это важно в нашем мире, где есть гравитация, есть понятия выше, ниже.
Я предвижу сакраментальный вопрос «зачем?», зачем кто-то, может, ты сам, все это выдумал, этот мир, самого себя?.. Но этот вопрос нельзя задавать: он бессмыслен. Это только в этом мире есть понятие «зачем». Потому что есть начало, конец, есть сроки, цели, стремления, осуществления… Здесь все конечно, и потому разумен вопрос о цели усилий.
А если есть бесконечное количество времени, которого нет (ибо время есть лишь там, где есть границы), и есть бесконечное количество сил, потому что можешь выдумать их себе сколько хочешь, как в компьютерной игре… Выдумать эту игру, этот мир, поиграть в нее, то есть пожить вот так. За одну условную секунду ты создаешь этих миров столько, что лень считать. Но нет никаких секунд, а мир – это моментальный снимок твоего бесконечного трипа. Открываешь глаза – и вот он, этот мир готов. С прошлым, будущем, твоим личным, планеты, Вселенной… Закрываешь глаза – и как мировой сновидец Вишну ты снова в трипе. И в нем ты выдумываешь, скажем, Америку и 67-й год, и психоделики, с помощью которых ты понял, как надо задавать вопросы о смысле жизни.
И ведь нельзя сказать, что нет мужчин, женщин, мира – ты же сам их породил, сделал этот стоп-кадр своего бесконечного трипа. И в этом, тоже по-своему бесконечном стоп-кадре, мы живем, умираем, у нас есть проблемы с детьми, работой… Он просто не плоский этот кадр, а трехмерный и еще подвижный. Потому что тут есть понятие движения, смены места. В трипе, впрочем, тоже есть смена места, и все эти места ты предварительно творишь. Это путешествие и творение сразу. На сколько ты врубишься в какую-нибудь деталь своего творения, на столько ты будешь ее углублять, выстраивать в подробностях, сочинять так или этак. И если ты уж очень заморочишься, то дойдешь и до атомов и – глядь, а наш мир уже существует! Ну, у тебя же бесконечное время, ты можешь этот мир продумать очень тщательно, как дорогую машину, до последнего винтика.
А когда существа из этого мира начнут задавать вопросы: как да зачем? – ты им в конце концов придумаешь психоделики – и они все поймут…
И теперь было бессмысленного сравнивать прежние мои сверхтрипы и этот, как вообще было бессмысленно говорить о моем возрасте, мне самом, потому что, как назовешь, так оно и будет. Ты сам выдумал все характеристики, выдумал прошлое и будущее, мужское, женское, добро, зло… Точнее они сами вырастают из условий придуманного тобой мира.
Маша руководила игрой актеров, как в театре: «это не твоя реплика», напоминала она. Реплики доносились, впрочем, не очень вразумительные: «что?» да «как?». Иногда междометия «а-а-а!», – выражавшие полноту истины… Как и обещала: с ней было очень весело. И она все интересовалась, откуда берется добро и зло? А я объяснял, что есть просто две стороны как бы тарелки. На какой стороне находимся мы – ту и считаем за добро, а противоположную – за зло.
Но зачем мы выдумали две стороны тарелки? Ну, это опять пресловутое «зачем?»
Несколько раз Маша просила меня пощупать батарею: все, вроде, мерзли. Но я ничего не чувствовал, словно находился в глубокой анестезии.
– Нет никакой температуры, – говорил я. – Да и откуда ей взяться, если ты сам ее еще не выдумал? С другой стороны, если есть слово, то можно выдумать к нему и явление. Можно выдумать холод, потом можно выдумать печь и огонь, и даже дрова. Можно поиграть в эту игру. Потом по ходу дела можно создать рассвет, Крым, зиму и пр. Поглядеть и остаться довольным.
Но по законам игры ты ни за что не должен догадаться, как ты все это придумал? Ты должен считать все это за несомненную и единственную реальность. Даже стучать по стене и говорить: вот же – она твердая, она существует! Но и эту реплику придумал ты, и это восприятие. А на самом деле твоя комната и есть весь мир, и над ней восходит картонное солнце…
Никакого отвращения при возвращении, как от калипсола. Там тебя загоняют в реальность слишком быстро, со всей этой истиной – и в такие тесные рамки! И поэтому боль и отвращение. А тут возвращение делится на много стадий, происходит тихо и постепенно, ты опять как бы в двух местах сразу. Хотя это весьма шизофреническое ощущение. Вот так и сходят с ума, подумалось мне, когда осознают, что все – условно: эта стена, этот вид за окном, ты сам. Зачем жить, если жизнь – это моя фантазия? Если на любой довод и возражение я могу ответить: эту мысль придумал тоже я… А, может, так и умирают, от мысли: зачем дышать, ведь дыхание тоже придумал ты и можно без него…
После трипа – ощущение мира, покоя, буддийской «непривязанности» к вещам, всепримиренности какой-то. Переживания «я» кажутся очень мелкими, не хочется думать о пустяках. И сам я кажусь себе пустым и созвучным миру. Я нахожусь здесь и сейчас – и мне это нравится. Потому что я не отравляю себя мыслями и оценками, не думаю о прошлом и будущем, не хочу чего-то достичь или изменить.
А едва заснул (в четвертом часу дня), позвонила Умка и сказала, что умер Баптист. И что она сама едва не погибла. Но это уже не имело отношения к трипу.

(– Так Что есть «Истина»? – спросил меня Саша И., прочитав мой отчет в ЖЖ.
– Хороший и своевременный вопрос. Отвечаю так же честно и в лоб. Истина есть все, наш мир есть истина, его существование, его факт, – он есть главная форма воплощения истины. Всякое существование есть истина. Существование = истина. Так, в общем, в двух словах.
– Что ж эта «истина» (существование) такая ущербная? Или такова се ля ви?
– Она не ущербная, ущербно твое ее восприятие. Ты видишь один сегмент картинки, и считаешь, что видишь всю. Мы не свободны от запланированных ошибок. Мы детерминированы прошлым, обидами, страхами, комплексами, зацикливанием на себе и пр., все это искажает наше видение. И как раз трип (экстаз, откровение…) помогает вдруг выскочить из этой дурной парадигмы восприятия, взглянуть на всю картинку сверху, издали, откуда-нибудь еще, в общем, иначе, независимо от самого себя и своих предпочтений.)

Умка в Севастополе. У нее тоже все не очень: получила зеркалом машины по голове, сотряс. Ждет нас через два дня.
Чтобы развлечь Кота поехали с ним в «Челентано». Первый раз вижу тут такую пустоту. Съели по пицце, взяли две на вынос. На улице встретили Сентября, который провожал Сашу в Донецк.
Впрочем, Кот ничего не ценит: он хочет играть в интернет-игру «Ботва», на которую подсадил его в январе Нильс. А я хочу работать, писать «Узлы»… (Интернет есть только в моем компе.)
1 марта. Началась календарная весна. Ужасная ночь без сна, вторая подряд, нервное, ипохондрическое состояние. Да и не тепло. Все последние две недели температура днем резко приближается к +7, потом падает, и ночью доходит до нуля или даже -2.
Я устал от того, что так завишу от своего тела. Хочу быть свободным. Я принял решение и держусь его, но это тяжело дается. Как у переламывающегося наркомана – нервы на пределе.
Были у Умки и Бори. Умка специально попросила не приводить Сентября, под предлогом того, что начнется «щебетанье». Очень, впрочем, извинялась и говорила, как его любит, но сейчас не в том состоянии.
В доме человек Лёша, играющий роль оператора и секретаря, и Чижик (Наташа). Боря скоро ушел. Умка с забинтованной по-комиссарски головой. Перевязки ей делает жена Фурмана, ветеринар. После сотряса зрение до конца не фиксируется. Маша учит ее, что ей надо делать или не делать: не читать, не смотреть в экран, больше гулять и пр. Про аварию Умка рассказала очень коротко: выбежала, не глядя, из-за автобуса, попала под зеркало машины, причем воитель сделал все возможное… Мы рассказали несколько аналогичных историй, с более стремным концом. Умка тоже, но более забавных.
Про американское путешествие тоже рассказала очень кратко, зато принесла журнал Playboy, 68 года, который приобрела в Сан-Франциско. Я открыл его и первое, что увидел: обнаженное женское тело на разворот с надписью кремом: «Turn Left At Mata Hari». А так же кадры из «The Trip», рассказы из «Русских заветных сказок» Синявского. Ничего этого Умка не видела. Она снова собирается в Штаты, в Лос-Анджелесе ей обещают бесплатно записать альбом.
После смерти Егора Радова, ее первого мужа, у ее сына Алексея должна образоваться квартира, тогда она сможет въехать в свою исконную, трехкомнатную, где он сейчас живет с женой. Но она думает переехать сюда. Удивилась, что Маша хочет возвращаться в Москву: «Ты не права!»
Я не принимаю участия, это слишком болезненный пункт. Собственно, это одна из причин моей бессонницы, хоть я и велю себе не думать об этом.
Умка сказала, что мы развлекли ее, у нее улучшилось настроение. Не хочет отпускать. По ее просьбе я снял ее в бинте, с Машей и журналом, где разворот с Мата Хари… Две валькирии контркультуры… У меня тоже, неожиданно, улучшилось настроение, хотя я приехал совсем убитый.
Ночью писал про душу и тело, про концепцию истории у Платона, вывешивал фото…

И снова бессонная ночь. Еще не было семи, когда я встал. Сентябрь тоже не спит, сидит за компом. И Маша не спит. Бред какой-то!
Земля покрыта снежной крошкой. Счищаю ее со стекла авто и везу Кота. Второй раз не знаю, поднимусь ли на все горки по дороге к Пятому? Но все обошлось. На Пятом нехилая авария. Люди явно не имеют опыта ездить в таких условиях.
Как я и ждал, днем все растаяло, хотя всего +2. Зато солнце. Солнце тут появляется каждый день, утром или к вечеру над морем.
Но настроение довольно паршивое. Я уже едва ли не справился со всеми своими комплексами, но я еще не научился справляться со своим телом. Я предвижу тоску, одиночество, эмоциональный вакуум. Мне надо стать очень могучим, чтобы все это выдержать. Найти здесь вдохновение. Хотя я предвижу, что это тоже будет вариант смерти и инициации.

Переписал «Узлы» («Там вдали за рекой» – новое название). 12 лет назад я считал, что написал очень зрелое произведение, отвечающее моей тогдашней «зрелости». Теперь вижу, как оно несовершенно, как мало в нем даже литературной зрелости. И правильно, что его отвергли в «Знамени». Но и то, что я сделал теперь, еще явно не полная «зрелость». Его можно глобально улучшить, но я пока не вижу как? Поэтому не спешу ставить точку.

Психика играет со мной в игры. Когда считаешь севастопольские туннели, их оказывается шесть. Когда не считаешь, а как бы фиксируешь краем глаза – то семь или даже восемь… Я опять еду в Москву. Дозволенное время вышло.
…И приехал я сюда, оказывается, как мистер Вульф – решать проблемы. Едва я вошел в квартиру, еле дотащив тяжелый рюкзак от вокзала, Данила огорошил меня, что «эта Лена», герла, снимающая машину квартиру на Масловке, собирается съезжать. Кроме того, она еще хочет 15 тысяч залога, выплаченного ею в первый месяц.
– Ну, это она хрен получит! – бросил я.
Главное, что мы остались без денег, ибо она платила вперед и за февраль уже заплатила. Я в легком шоке. Ибо надо срочно искать жильцов, причем искать их максимум на шесть месяцев, до конца лета, когда «все» снова вернутся в свои квартиры. Да еще в момент кризиса, когда предложение, как все меня уверяют, превышает спрос, и цены страшно упали. А мы и при старых еле сводили концы с концами.
Данла готовит баклажаны с помидорами и сыром. Я позвонил Маше Львовой. Она на Маросейке, в своей новой мастерской, куда она меня пригласила. Забавно, что это тот же самый дом, где жил Жека Кемеровский и Филипп Кусакин. То есть тот, откуда «ушли и не вернулись». Оказывается, она выкупила здесь подвал – вместе с Пашей Пеперштейном и Алексеем Сафроновым (галеристом и художником). Алексей, мэн за 50-ть, лицо знакомое, но откуда – не помню. Пьют чай. Я рассказал про сквот Мафи по соседству, про кризис. Они считают, что кризис есть только в головах людей. Через пару дней Маша Львова едет к «нам» в Крым, рисовать и наслаждаться весной…
Поведал про свою беду с квартирой, и Маша решила тут же мне помочь. Витя Мбо расстался с Тиной, нашел новую девушку Олю, сестру Цирилла, – и ищет квартиру. Мы договорились с Витей на завтра идти смотреть. Зашли с Машей Львовой к нам, предварительно купив бутылку аргентинского вина.
По скайпу позвонила моя Маша. Я решил просить за квартиру 25 тысяч, хотя Маша мечтает о хотя бы 20-ти, дотерпеть до лета. Видно, на каких она нервах. Стала ругаться с Данилой из-за квартиры.
– Хотя бы вы не ссорьтесь! – просит Маша Львова.
Мол, ей хватает и других. Ей не понятно, как Маша вернется, а я останусь? Что это значит, как мы будем рулить с деньгами? Мне и самому все это не ясно, но я решил оставить все до лета. До него еще дожить надо. И надо умудриться сдать квартиру.
Ночью смотрел глупые американские фильмы. Сколько я сохранил в Крыму времени и мозгов без всего этого! И все равно не могу заснуть, мозг работает как пулемет.

С трудом встал в 12-ть. Около двух встретился с Мбо, Цириллом и Олей на Савеловской. Одессита Витю интересует, что я делаю в Крыму? Что вообще там делать?..
Лена, «жиличка», встретила нас как всегда в халате. Кажется, это ее единственная домашняя одежда. Смотрит нагло, ни тени извинения или смущения… Оказывается, она переезжает к хахалю из этого же подъезда, два этажа выше. Квартира ей больше не нужна. 
Цирилл тоже интересуется, что я делаю в Крыму? За это время Витя и Оля осмотрели квартиру и решили, что она им не подходит, слишком маленькая. Мол, у них много людей остается ночевать…
После показа – поехал в Жаворонки. Смотрел в окно электрички на белые поля – и думал, что жизнь щедра на подставы. Я почти не сомневаюсь, что как-то это разрулится, но не знаю точно как? Отец ходит, но все время стонет. Наверное, к этому можно привыкнуть, но не сразу. Во дворе стоит «Пежо-308», как у Ромы. Купили по блату почти новое с большой скидкой.
Позвонил Лёше DVD, потом Пуделю. Пудель посоветовал позвонить Серой. А Серая сказала, что искала съемщиков через интернет. И весь вечер я просидел в интернете, развешивал объявы на специальных сайтах. Странно, звонить стали почти сразу…
Ночью в «нашей» комнате я вспоминал, как много и как изощренно мы занимались здесь любовью. И как давно у меня этого не было. И даже не понятно – будет ли? Конечно, были и раньше такие периоды, но теперь мне чудится здесь что-то новое, окончательное.

Днем поехал на Масловку, встречаться с потенциальными клиентами. На Савеловском рынке купил новую личинку для замка.
В квартире я застал риэлтера: молодого парня лет двадцати, Лену в обычном халате, Данилу – и неизвестного чувака, как оказалось – нового лавера Лены. Это был тот же борзый тип с верхнего этажа, что наезжал на нас во время ремонта. И все было ничего, Лена даже стала «нанимать» Данилу в качестве художника по росписи стен, пока вопрос не зашел о 15 тысячах залога. Я заявил, что об этом не может быть и речи, а Данила принес свою копию договора и зачитал пункт, что съемщик обязуется предупредить хозяев, то есть нас, о преждевременном прекращении договора (договор у нас был на год) – за месяц до своего выезда. В случае нарушения им любого пункта договора, залог удерживается в нашу пользу. Лена это подписала… Это был для них, типа, сюрприз (который я приберегал до времени)… Им вдруг открылось, что мы не только не хотим платить, что естественно, но серьезно настроены этого не делать!
Но наглости им было не занимать. Мэн в угрожающем тоне сообщил мне, что с соседями лучше не ссориться («Вот и не ссорьтесь!»)…
– Да мы отсюда вообще тогда не уйдем и никого сюда не пустим! – закричала Лена.
– По какому праву?
– А вот по такому!.. По какому вы не отдаете деньги!..
Мол, мы «крадем ее деньги», и что договор не имеет печати и пр. Я пригрозил милицией.
– Вызывай, вызывай! – крикнул мне «сосед». – А я заявлю, что ты не платишь налоги!
Это худший способ разговаривать со мной. Я позвонил Леше Б., «нашему адвокату», и спросил, что мне делать в этой ситуации? Он предложил блефовать: мол, приедут некие люди и их отсюда вышвырнут. Я отказался это делать. Тогда он попросил передать трубку Лене – и сказал ей, видимо, примерно это же. После чего она стала кричать, что ей угрожают, а ее мэн стал прыгать и грозить в ответ мне. И все это при пришедших клиентах.
Лена устроила для них концерт: «Вот, смотрите, у кого вы снимаете! Они не возвращают мне деньги!» И грозила, что распугает всех потенциальных жильцов. Потом стала сама звонить ментам. Позвонил Лёша Б. и предложил вызвать участкового. Но оказалось, что он и сам, вроде, пошел к нам – после звонка Лены.
А эти двое не унимаются. Хахаль все ходил вокруг меня и говорил, что мы все равно отдадим 15 тысяч, чтоб мы даже не надеялись! Я попросил его замолчать, от повторов ничего не изменится. Потом и Лена заявила, что она сама разводила людей на деньги, но ее – никогда! Они тоже грозили мне какими-то связями, кому-то звонили, с кем-то советовались. «Я не из Хохляндии!» – кричала Лена с пафосом. – «Я не дам себя обмануть!» И в том же духе. Удивительной глупости оказалась женщина. Но кому-то нравятся и такие.
Данила под этим прессингом начал сдаваться и намекать мне, что давай, мол, отдадим, и черт с ними, вони меньше. Но я стоял насмерть. А пока менял личинку в замке. Периодически заходили люди, кто-то хотел сбавить, кого-то не устраивал срок… Срок – это была главная засада. И все по вине той же Лены! И я имел строгое указание от Маши – только до конца августа.
Пришел риэлтер с армянином Арсеном. Посмотрели и ушли. Мне уже было как-то все равно. Главное, дождаться участкового и все решить. Не знаю, на что рассчитывали эти уроды, что я струшу, что ли? Жадность лишила их последних мозгов. Они были не в курсе, что участковый всегда будет на стороне хозяев.
Это был, кстати, тот самый Самоделкин, над фамилией которого мы когда-то потешались. И он узнал Данилу и даже вспомнил его имя. Хорошо, что не вспомнил, в связи с чем он его знает.
Я изложил ему ситуацию, показал документы. И вдруг Лена запричитала, что предупреждала нас, как положено, за тридцать дней – и вот свидетель: ее хахаль, развалившийся на диване. Данила резонно заметил, что в таком случае она не платила бы в последний раз всю сумму, а заплатила бы на 15 меньше, как делают все…
Какие гнусные, лживые скоты! Как они живут с такой душой?
Участковый спросил, чего я хочу?
– Чтобы эти люди покинули квартиру.
Мент повторил это парочке.
– А если вы не довольны, то можете обратиться в суд.
С чем я их и поздравляю! И они послушно слиняли, пообещав встретиться в суде. Участковый даже дал мне свою карточку – на случай подобных ситуаций.
И тут возвращается армянин со своим риэлтером – и «наш» риэлтер, молодой парень, который приводил сюда за день уже человек десять. Они согласны. Составили договор. Мы получили 25 тысяч и 10 тысяч залога. Даже увидел девушку армянина, подмосковную, очень простую, хотя и смазливую, на все согласную. Наши интересы совпали: ему, вероятно, никто не хотел сдавать, а у меня условия – всего на шесть месяцев, что мало кого интересует.
По дороге домой купили с Данилой бутылку водки. У обоих нервное переутомление, почти стресс.
В девять зашел Мафи. Говорили о смерти Баптиста, а, главное, о проекте его дома. Я попросил за проект 1000 гринов, хотя весь объем таков, что стоит не меньше 10 тысяч.

Подумал в метро, что Москва кажется мне такой, какой бывает по укурке. Вроде и знакомая, а вроде и нет. Своя и не своя. И от этого я не воспринимаю ее буквально, как единственную реальность. И от этого она даже по-своему приятна. Довольно тепло, днем +2. Снега, впрочем, полно. И я хожу по ней в своих рваных кроссовках и восточной шапочке, так же, как и в Крыму…
Раз за разом я решаю все встающие проблемы. Может быть, потому, что все они бледнеют по сравнению с моей главной проблемой, которую я не могу решить. Даже всей моей приобретенной закалки и воли не хватает, чтобы что-нибудь тут изменить. Это безнадежно. Это холодное отчаяние как всегда делает сильнее во всех прочих делах. Я, как Мидас, съел этой отравленной пищи такое количество, что меня уже ничто не берет! С этим легче жить. Но и очарования бытия ты уже не испытаешь, надежд… Мне виден естественный предел возможного. И что чудес не бывает. Хотя мелкие все время случаются. И не там, где ждешь. Ничего нельзя планировать и предвидеть. Можно только быть готовым.

К Пуделю я пришел после Масловки, где менял замок и чинил бачок унитаза. Здесь уже сидели И-вы и Варя. Пудель сделал рагу из овощей. По рукам ходили две книжки: «Сумерки Сайгона», которые привезла из Питера Настя. Обе для меня, как автора одной из публикаций.
Естественно, меня спросили о жизни в Крыму, и я пустился в длинный рассказ, в который вплелись и книжки Хофманна и Лири, психоделические вещества, курандеро и пр. Болтал без умолку, как Сентябрь. Само собой, рассказал вчерашнюю историю, особенно интересную для Саши И., как профессионального квартиросдатчика.
И, наконец, старый длинный спор о том, есть ли Бог, имеет ли трип какое-то касательство к проблеме добра и зла?.. Нина вопрошает: не ошибаюсь ли я никогда, делаю ли всегда добро? Мол, трудно понять, где зло, а где добро…
Я считаю, что проблема зла и добра очевидна для любого. Всякий человек в нормальном состоянии воспринимает свою смерть, как максимальное зло, и всячески избегает этого. Можно сказать, что всякое зло – есть формы и стадии убийства. Делая зло, ты приближаешь смерть…
Все друзья удивляются, почему Маша не хочет остаться в Крыму? Саша И. по дороге к метро, сказал, что остался бы там на много лет.
– Издали все кажется значительно лучше, чем на месте, – возразил я.
– Но чем ей там хуже, чем в Москве? – спросил он.
– Отсутствием общества, общения. А, главное, видимо, ненадежностью быта. Страх холода, необходимость топить печь…
И все спрашивают, что же я буду делать? Как мы будем жить? Действительно, как? И кого винить, кроме себя?..

Майя Михайловна, у которой я был в субботу, говорит, что за всю зиму было едва три солнечных дня. Я почувствовал, как можно отвыкнуть от солнца.
Она выглядит хорошо, бодро. На умирающую не похожа. Угостила чаем и пирогом. Рассказала про симптомы болезни и ругала врачей, которые, как говорил Черт в «Карамазовых», такие стали специалистами, что лечат лишь одну ноздрю… Больше я ни у кого не был, собирал вещи…
Утром мама специально приехала на новом «Пежо», чтобы отвезти меня на Курский вокзал. Я первый раз вел его через вновь заснеженную Москву. Я ее не просил, напротив, но это было удобно: не тащить тяжеленный рюкзак. Да еще в дырявом кроссовке.
Ночью в поезде хорошо поговорил с Машей. Она гуляет со Спу и Машей Львовой. Тепло, распустились нарциссы.

Новое утро – и снова Крым! Я как увидел это солнце, эти серо-зеленые горячие холмы, переходящие в горы – так прямо стал счастливым!
Маша отвезла детей Дениса на Пятый. Они жили у нас два дня – и утомили ее.
Очень нежные отношения. Кажется, Маша Львова хорошо поработала тут моим адвокатом. Выпили с ней за завтраком, я коньяка, Маша – мартини, что подарила мама. Она ушла на море, а мы стали говорить о квартире и будущем. И тут выяснилось, что я «ничего не хочу оставить Коту»! И что я «выгоняю» летом всех на дачу, чтобы сделать ремонт на Потаповском. Потом Данила может переехать на Масловку, а Маша и Кот – куда захотят. Я формулировал иначе: сдать за хорошие деньги отремонтированный Потаповский. Меньшая часть этих денег пойдет мне для жизни здесь, большая – им с Котом. На эти деньги они смогут снять что-то хорошее в Москве. Этот план ей не нравится. Она хочет разменять квартиру.
Все же удержались от ссоры – и даже съездили на Пятый, купили продуктов, заправились, в том числе и газом, съездили на родник над руинами, ибо бассейн пуст, бак почти пуст, а до первой подачи воды еще месяц. Ходили втроем по Камышовой, недалеко от школы Кота, и фотографировали распустившиеся миндальные деревья под ярким солнцем. Маша Львова счастлива!
На закате пошли с ней рисовать этюды на мыс – с той стороны, где Георгиевская бухта и вид на Айя. Скоро густой розовый в лучах солнца туман скрыл и горизонт, и Айя, и бухту, и вообще почти всю видимость.
Маша пошла за компанию, но быстро нас бросила: она все время мерзнет, хотя +10. Дома, однако, ей тоже холодно.
– Я хочу на север! – восклицает она в экспрессии. – Мне там хорошо и тепло! Я ненавижу юг, где мне холодно!
– Ну, что я могу сказать?! – смеется в ответ Маша Львова. – Люди и на севере живут! Мне тебя там не хватает!..
Скоро она получит свой север, осталось немного ждать! Но ей этого мало: ей нужна своя квартира. И еще она помнит, что я сказал, что, в случае нашего развода, передам красноармейскую дачу Даниле. А раз сказал, я это сделаю. Хотя я не помню, чтобы я это говорил. Странно, во всех прочих случаях она не проявляет никаких усилий получить что-нибудь из наследства, от Фагота ли, от отца.

Теплый солнечный день, хотя и ветер. Купил на Пятом два кипариса, тую, сосну и розу – и по всем правилам воткнул их в землю. Потом чинил бампер, который в очередной раз погнула Маша, въезжая в ворота. Довершал уже при гостях, Расте и Неме, жене Саши Зу, что живут в с/т «Муссон» – дальше по шоссе, недалеко от Автобата. Они из Кемерово, восемь лет жили в Москве. Потом купили дом здесь. Он музыкант и телевизионщик, она поёт – а работает в основном в Москве.
Вечер очень тихий и приятный. Пошел гулять со Спу, пока женщины болтали. Поехали к Зу, отвозить девушек, а заодно посмотреть дом. Пили чай на полу за низким столиком. Зу болеет и не спустился к нам. Дом прикольной, с небанальным интерьером и с несколько шизовой планировкой, но это даже плюс.
Раста увлеклась новой идеей: купить дом, в котором жили Сентябри в Голландии. А раз решила, то он все равно, что куплен…

Узнал, что могу получить документы на аренду в Балаклавском совете. Поехал туда с Машей Львовой. Солнце, почти летняя жара, хоть и ветер. В тени, впрочем, меньше 10-ти. В совете очередь, не протолкнуться. Занял – и мы пошли гулять по Балаклаве. Ее планомерно разрушают: срубили аллею старых тополей, снесли несколько домов. Состояние других – вызывает сожаления. На одном из полуразрушенных остатки лепной надписи «…егодня», на другом: «Родина». Такая вот сегодня родина. Очередь так и не рассосалась – и мы поехали назад. По пути остановились разведать озеро в карьере. Сияет под ярким солнцем, но берега круты, пляжей или заходов нет.
Встретили Кота на Пятом, довез Машу до Георгиевского монастыря. Дома снова чинил бампер, потом насос. Вечером спор о современной литературе, Пеперштейне, постмодернизме. Я рассказал историю из ЖЖ – о якобы убийце Георгии Адамовиче. И, как всегда, ночное кино.

Сегодня дождь и не тепло. Хотя дождь полезен для моих растений. На прощание съездили с Машей Львовой в Херсонес. Бушующее море – под ветром и мелким дождем. Маша все мерзнет, март ей не нравится – в чем она обвиняет меня. Мол, я обещал ей другое! Притом все цветет, все так красиво! Маша Львова в восторге, мои ЖЖ-френды, видя мои фото, шлют мне завистливые послания. Но ее ничем не проймешь.
Отвезли Машу Львову на вокзал, поехали за Котом.

Кстати, о понятии «Украина», где я теперь как бы существую. «Украина» в XV-XVI вв. начиналась за Окой. Князь Московский во всех дипломатических документах именовался «великий князь украины» (с маленькой буквы). Существовала Казанская украина, Мещерская украина, Крымская украина и т.д. И все эти «украины» были связаны с войной и обороной. Слишком хреновые нам достались соседи.

Маша с утра не в себе, слезы, крики. Все из-за Кота. Говорит, что что-то в атмосфере.
С утра было тепло, днем +13. Но потом опять наползли тучи, стало прохладно.
Севастопольский «Муссон» – центр развлечения всего города. Даже нет места припарковать машину. Я решил поехать туда за матрацем для новой лежанки, слишком жесткой для Маши, Кот – покататься на коньках, Маша – что-то купить из продуктов. Внутри не протолкнуться! Куча аттракционов, есть даже небольшой пруд для надувных лодок. Кафе, магазины… Уйма детей всех возрастов. Кот покатался, Маша что-то купила… а матрацев тут нет. Зато купили три пиццы на вынос.
Второй день топим лишь рефлекторами. Маша, однако, все ругается на холод и на меня.

Возвращались сегодня от Дениса. Она была весела, бойко рулила по пустому городу. Кот рассуждал очень умно и по-взрослому. Мол, Денис находится в тюрьме, которой сам руководит. Но из которой не может выйти. Он кажется ему одиноким, хотя вокруг полно людей. Он же, Кот, одинок в пустыне, где нет людей (мы – не в счет). Поэтому не может быть счастливым.
– Надо настроиться на то, что ты счастлив – и будешь счастливым, – советует Маша.
– Как я могу быть счастливым, если мои родители разводятся?
Повисла пауза.
– Это ты сам догадался, или тебе мама сказала? – спросил я.
– Не разводитесь, но будете жить в разных местах, – поправился он.
Всю остальную дорогу проделали молча. Дома я задал этот вопрос Маше: она ли сказала ему про развод?
– Нет, я, конечно, не говорила! – ответила в досаде. – Но тут догадаться не сложно: милый мой живет в Казани, я же на Москве-реке… Ребенок не слепой, он все видит!
Неужели?.. Вообще, все видят, даже дети, и лишь один я не в курсе! Каким холодом повеяло от этих слов! А ведь все дни с моего приезда были относительно спокойными и почти сердечными. И я как-то расслабился.
Или все неправда – и она настраивает его? Или Кот своим детским чутьем угадал то, что нас ждет, как бы мы ни трепыхались, подыскивая эвфемизмы и самые безболезненные варианты?
Я уже не думал о провале «эксперимента»! Я понял, что, как ни тормозил этот камень, его движение необратимо. Для меня это был ключевой день. Мне надо было пережить крушение иллюзий и готовиться к приближению рокового события. Весна старалась, смеялась, но не радовала.

Соседка рассказала Маше о большой черной собаке, что живет у первого дома при выезде из товарищества. Хозяева продали дом, а собаку оставили. Но новым хозяевам она не нужна. Вот и живет она рядом со своим старым домом, уже год. Соседи подкармливают ее. А ведь она, небось, ждет своих свиней-хозяев!
Судьба собаки трогает Машу. Она вообще-то добрая и сентиментальная, но лишь в одну сторону.

Вдохновение обреченных (на одиночество). Я на это рассчитывал. В конце недели они уедут, Маша взяла билеты. Минимум дней на десять, на все каникулы.
В этот день приехал Лёша DVD. Накануне было солнце, но теперь опять пасмурно, иногда с дождем. Каждый день тут все меняется, как всегда в марте. Топим лишь иногда, в основном греемся обогревателями. Это экономит силы.
Подхватил Лёшу и Дениса у ЦУМа, взял Кота из школы, довез ребят до Автобата. Лёша интересуется, почему Маша хочет возвращаться в Москву, она же сама агитировала всех жить здесь!
– Но никто же не поехал, – ответил я в качестве оправдания.
– Ну, не сразу же. Вот мы почти созрели, дети подросли, могут уже одни… А ты тоже вернешься?
– Не знаю? Возможно, буду ездить туда-сюда.
– Может, и правильно. Мы с Морковью теперь тоже все время разъезжаемся, вместе можем жить не больше месяца.
Вечером вдвоем с Машей поехали к нему. «Ветерком» слегка согрета одна комната. Много вина уже выпито, много осталось. Смотрели фильм «США против Джона Леннона», который привез Лёша. По окончанию фильма Маша стала торопить домой. Мол, собака не гуляла. А мы только разговорились. Напомнил, что утром Спу терпит до трех часов, пока она спит – и ничего, а вот теперь потерпеть не может?
Оказывается, она не любит пьяный треп. Это было удивительно, потому что мы говорили о государстве, революции, анархизме, Герцене и пр. После спора с ней нет никакого желания продолжать разговор. Я одеваюсь и иду к машине. Она предложила заехать позже, но я считаю, что все уже испорчено.
Дома я ложусь на диван и начинаю читать «Ulysses». Она поднялась и сказала, что я самый странный человек, которого она знает. Никто, уверена она, не стал бы пьяным читать «Улисса» на английском. Но когда я чувствую, что моя жизнь давится, я хочу восстановить в ней прежнюю гордость.

Утром неожиданно пошел град, вся земля белая, словно в снегу. Взял Кота из школы, встретился с Лёшей на Пятом, набрал воды в роднике под начавшимся дождем. Дома Лёша восхитился видом из окна в комнате Кота.
– И чего Маша рвется в Москву от такой красоты?!
Я не стал возражать. Ели и выпивали под разговоры. Маша пожарила неожиданно выросшие в марте мышата. В темноте под дождем пошли с Лёшей и Спу гулять на море. Ветер, мелкий дождь, но очень хороший воздух. О нем как-то быстро забываешь, живя тут.
Ночью отвезли Лёшу, воду и еще поболтали: об индоевропейцах, романских и германских языках. Маша довольно мила, и мне хочется сделать ей что-то приятное. Но она заговорила о машине, которую хочет купить в Москве и приехать на ней сюда, чтобы забрать вещи, Спу, велосипед. Привезти мне книжки.
– Глупо ехать на непроверенной подержанной машине, еще и одной! – возражаю я.
– С Котом.
– Еще хуже!.. Ты добиваешься, чтобы я пообещал приехать летом на машине?
– Нет. Но книги-то тебе нужно привезти? Какие, кстати, книги, ты хочешь мне оставить?
– Это волнует тебя больше всего? – спросил я.
Настроение убито. Потом смотрели «Проклятие нефритового скорпиона» Вуди Аллена. Хороший фильм, но ничего после него не изменилось. Я ушел один читать, а потом спать.

Появившийся Сентябрь рассказал, как они с Сашей употребили в Донецке синюю и красную пилюли («те самые, из фильма!»), какие-то психотропные стимуляторы нового поколения. Отчего у него возникло ощущение, что он читает мысли. Собственные крутились с необычайной силой. Потом они поехали на транс под Терновкой, который в последний момент переместился в Бахчисарай. И там уже употребляли все подряд, в том числе «Шульгинскую шнягу», траву и вновь какие-то психостимуляторы. И хотя он считал, что мешать вещества – неправильно, остался доволен. (Главное – жив.)
Они спали до вечера, когда я привез с Пятого Никиту с Ритой, там случайно встреченных. Новые рассказы о трансе и психоделии. По мне такие марафонские забеги ни к чему. Психика убивается, «достижения» же – иллюзорны. Это хорошо, когда редко, как терапия, перенастройка, работа с новым психическим материалом. А подряд – бессмысленно, если не хуже.

В субботу ездили втроем с Лёшей в Ушакову балку. Он срочно уезжает: Морковь должна делать роспись, а никто, кроме него, якобы, не может купить и доставить краски. Успел он немного, например, купил и посадил какое-то количество растений.
Погода, наконец, ничего, балка цветет, хотя не так, как год назад. Но тут цветет даже слива или вишня, чего у нас еще нет. Пьем вино на берегу бухты, спорим как всегда: о Рыбакове, славянах, теориях их появления и расселения, Перуне, о том, что было до него. Лёше очень понравилась идея, вычитанная, якобы, из Рыбакова, что все прежние религии были монотеистические. Вот и славяне имели Бога-отца – Рода. А прочее язычество – это суеверия…
Маша как всегда мерзнет, и я отдал ей мою куртку. Но теперь она торопит домой. Мы заезжаем за пиццей на Большую Морскую – и рулим дальше, продолжая спор: про магические вещи в христианстве – евхаристию, крещение, причастие, отпевание и пр. У христиан это – нормально, а у язычников – «суеверие». А ведь вера в подобную магию – вся суть религии или ее основа. И никакого монотеизма в древности не было, а была вера в духов-предков, чуринги, культурных героев, творивших мир – и ничего больше. Христианство не изобрело ничего нового, что отличало бы его от другой религии. И монотеизм его сомнителен, да и, опять же, не им придуман…
Прогулялся с Лёшей и Спу до моря под удивительно чистым ночным небом. Показал ему Трех Царей (Волхвов) и Сириус, ту самую Звезду, грядущую с Востока. Он не может понять, как Маша все это может не любить и хочет уехать?
Я опять молчу. Ни осуждать ее не хочу, ни оправдывать. Мы ведь действительно хотели переехать – и вдруг с ее стороны такая перемена! Я знаю, что ее отвратило от этой идеи: это «мой дом», я всем здесь распоряжаюсь… И вообще за последний год стало ясно, как мы во всем расходимся, как нам трудно друг с другом. Собственно, она уезжает не из Крыма, а от меня. Может, это временная тенденция. Ведь буквально два дня назад у нас снова была любовь…

Отвез Кота на Пятый, и он поехал на автобусе к детям Дениса. Купил и посадил еще три туи, четыре самшита, гибискус. Сад все больше наполняется растениями. Маше это тоже не нравится, но она терпит. Ей же все равно уезжать.
У Лёши продолжили спор о религии. Теперь о католичестве. Он обвиняет его в том, что оно, мол, абсолютно исказило религию и церковь. Я защищаю: в Средневековой Европе католичество было вторым центром власти и права, к которому мог апеллировать человек. Католическая церковь была наднациональной и надгосударственной, поэтому более независимой. Она была как бы такой третейский судья – чего не было в православных странах, где церковь всегда была под пятой государства, его верной, трусливой служанкой. Отсюда, возможно, и развитие прав человека на Западе, и неразвитие у нас.
Из католической церкви вышли все великие миссионеры, а потом пацифисты. Из православной никто не вышел, кроме монстров-фанатиков, что свели с ума Гоголя…
Маша поехала на Пятый за Котом, а потом за мной. Херсонские «режиссеры», соседи по улице, похожие на братков, пьют у остова недостроенного дома.

Вчера проводил на вокзал Машу и Кота. Уже распускаются кусты сирени, днем все время больше 10, то солнце, то облака, даже мелкий дождь. Но это настоящая весна.
Она взяла кучу вещей, даже швейную машинку. Ибо потом будет еще больше вещей. Мы же так старательно сюда заезжали! Теплое прощание на платформе.
Ночью пью, читаю Воннегута, чищу комп. Снова черствый хлеб разлуки.

С утра Сентябрь затеял уборку первого этажа. Солнце, теплый день, не то 13, не то 16 градусов, смотря какому термометру верить. Странно: пока не испытываю тоски. Полон всяких планов: писать, рисовать, сделать новый достархан. Ее отсутствие всегда стимулирует меня на подвиги.

…Взаимоотношения не предполагают «естественных» реакций человека, вроде эгоизма, жадности, невоздержанности и пр. Только в ходе долгой муштры совместной жизни человек искажает свою природу настолько, что перестает хотеть чего-либо, что противоречит интересам семьи или напарника. Даже хотеть – не говоря о делать!
Я прошел эту муштру, словно курс в институте. У меня было много времени. И при этом наши взаимоотношения переживают серьезный кризис. Отчего?
Когда-то, еще совсем недавно, она очень нуждалась во мне. Теперь, став «любимым преподавателем» в Универе, автором двух книжек – и это в добавление к ее прежним регалиям известного критика – она хочет свободы. Она хочет полной автономности: со своей личной машиной, квартирой, судьбой.
Мы долго шли вместе, скорее откуда-то, чем куда-то. Потому что это «куда-то» могло быть у каждого своим. Это и произошло. То есть мы дошли до места, которое кажется каждому объективно ему подходящим. Но это разные места.
Такое ощущение, что в ее неприятии «моего места» появилась какая-то намеренность. Ей не нравится все, даже то, что деревья цветут, а листьев нет. Это неправильно, потому что непривычно. А что, хорошо лишь то, что привычно?
Разве я не старался, чтобы ей было здесь хорошо?.. Но все бесполезно. И я понимаю, что это непоправимо. Психологически она настроила себя на отъезд и не хочет иметь никаких сожалений. А для этого надо ничего не любить. Сад, тепло, солнце, море, меня...
И теперь мне очевидно, что больше всего ей нужен разрыв со мной, а не отъезд в «любимое место». Ей хочется независимости. Слишком по-разному мы стали на все смотреть, хотя и это, скорее, следствие, чем причина. Причина, что каждый как-то определился в жизни, перерос старый союз – и хочет идти своим путем. 
Важнее ли этот путь – братства двоих? Не так давно я бы ответил – нет. Да и теперь я не настаиваю на нем. Но меня словно выталкивают на него! Если больше нет братства – то, что остается? Только этот «путь».
Чего добьется она своей свободой? Полноценной жизни в Москве? Тут такая ей точно не светит. Тут слишком «провинциально», тут нет созвучного круга и возможностей. А я уже не способен жить в Москве, мне нужен перерыв. И он длиннее, чем год, который она готова была пожертвовать. Теперь, как девочка из сказки, она имеет право вернуться домой. Ну, хорошо, а чудовище пусть плачет.

Весь март мотыльки бьются в окно. Несколько ночей подряд на улице +7-8 – против прежних +2-4. Много дней не топим. Ночью такой ветер и шторм, что слышно даже на нашей улице.
…Гордая женщина, как и мужчина, не может любить. Мужчина может влюбляться, безумствовать, ощущая святость каждого пупырышка на коже, каждого волоска на теле, ревновать, – но любить не может. В лучшем случае, он может любить своего ребенка, но не свою женщину. Он ждет любви от нее. Для него любовь – это главенство, покорение. Лишь смиренную женщину, словно ребенка, он может любить. Несмиренный человек – это противник, как можно его любить? 
Современная женщина сплошь и рядом относится к мужчине как к своему историческому врагу. Она подозревает его в готовности к господству, неверности, ненадежности. А современный мужчина подозревает женщину в той же неверности, стервозности, склонности к дрессировке.
Посмотрите, как современная эмансипированная женщина пилит своего мужчину, если ей по милости небес достался экземпляр покорный и трудолюбивый: она оттянется на нем по полной программе, за все века угнетения женского племени! Или за то, что возится с таким ничтожеством, вместо того, чтобы стать женой принца, на что, по своим несомненным достоинствам, могла бы рассчитывать.
Какая уж тут любовь!
Когда проходят опьяненность и иллюзии влюбленности, мы находим просто человека, в чем-то непонятного, в чем-то подозрительного, едва не опасного, недовольного тобой и всем на свете. Не разрешившего ни одной твоей проблемы, но навешавшего на тебя кучу новых, по сравнению с которыми твои прежние кажутся полной чепухой. Какая уж тут любовь!

Погода словно застыла. Весь март +8-10 – и не больше. Солнца тоже мало. Хочется мощных, ярких, теплых дней, а их все нет. Какая-то такая неопределенная серость, которая мне и в Москве надоела.
…Теперешний эксперимент в Крыму – это попытка пожить в свободе. Попытка узнать, что я могу сделать, не ограниченный внешним давлением в виде работы, города, плохой погоды. Попытка понять – чего я столько лет лишал себя, что мог бы сделать, но не сделал?
Пока результат очень скромный. Хотя я и не ждал немедленного прорыва. Я еще только вживаюсь, вырабатываю стиль жизни, привычки. Я все еще во власти своих негативных настроений, а в таком состоянии я не могу работать.
Но все же что-то пишу…
Позвонила по скайпу Маша, можно сказать – вынужденная моей мамой, удивленной, что мы вообще никак не связывались. Ей там снова все нравится, включая погоду. Поэтому она не хочет спешить назад.

Она не звонит по скайпу, не шлет эсемесок, хоть обещала, если будет время. Времени, видно, нет.
А сегодня я был на «отчетно-перевыборном собрании» нашего товарищества – на территории российской военной автобазы, которой за неуплату отключили свет.
Знал, что увижу – и увидел. Точная копия всех собраний на Воре, даже удивительно. Только размах побольше. Все орали друг на друга, обвиняли, рвались выступить и сказать неконструктивную чушь. Предложения и решения отдают идиотизмом. Казалось, что нахожусь в палате дурдома!..
За поздним обедом Джим, еще один парень из Донецка, что тоже теперь у нас живет, захотел узнать, как перевести «смакуйте», написанное на упаковке кетчупа (чему их учат в украинской школе?). Мне была неочевидна необходимость перевода, но я «перевел»: скипайте с маками, предварительно накоцанными, разумеется! О маках напоминает красный цвет помидоров, которые использованы здесь для маскировки…
Я тут и домашний шут, и повар, и электрик, и водопроводчик, и садовник – и киношный культуртрегер: врубаю пипл в «Волшебного стрелка» и Марселя Карне… Вот только картины опять не пишутся. Не хватает какого-то толчка.
Видимо, интерес к живописи у меня возникает одновременно с эротическим возбуждением, как компенсация или сублимация. А теперь его нет. А это все равно, как пароход без угля. А вот писать это совсем не мешает.
Вчера после «Стрелка» словно прорвался нарыв, образовавшийся после их отъезда. Я пришел в себя. Неделю приходил, все валилось из рук. Настроение было, хоть плачь. Даже не от отъезда как такового, а от перспективы разрыва, одиночества здесь, в этом доме, который сразу стал напоминать тюрьму. 
Мама по скайпу спрашивает о наших отношениях. А что я могу сказать? Силюсь изобразить невозмутимость. Она сказала, что умерла Света Милявская, вторая и последняя ее школьная подруга.
Но теперь чуть-чуть отлегло. Есть же и у меня что-то, что не отнимется с уходом людей?..

Удивительно теплый день. +15 и солнце. Увидел первых бабочек. Поехал в город в летней куртке: отдавать документы на оценку земли. Заплатил за интернет и купил доски для нового достархана.
Долго сидел в саду со Спу на старом достархане, пил вино. Вдруг Маша присылает эсемеску, чтобы я вышел в сеть. Связалась со мной она по скайпу Пуделя, у которого была в гостях. Пудель один с Егором, Настя уехала в Питер хоронить мачеху (50 лет!).
Разговор прерывался раз пятнадцать, отвратительная связь, словно в XIX веке! Но главное я выяснил. Что она покупает-таки машину, взяв деньги у Майи Михайловны. Зачем такая спешка, почему нельзя купить летом? Она обижена:
– Все меня хвалят, ты один недоволен! 
– Но почему я не могу иметь своего мнения? К тому же деньги можно было бы истратить на ремонт квартиры.
– Не понимаю, почему на это должны идти мои деньги?!
– Действительно… Ты, впрочем, свободный человек, и вправе делать, что заблагорассудится!
Еще она сообщила, что поедет назад не раньше воскресенья, то есть аж пятого апреля! А завтра пойдет на День защиты дурака на Гоголя. Первый раз с 2005-го я не пойду. Собственно, делать там нечего. Но, живя в Москве… да, отчего ж не тусануться?..

Прекрасный теплый безветренный день. +18, на солнце все 30. Ощущение лета. Совсем новый запах. В комнате +20, хотя я два дня не включаю обогреватель (про печь давно и речи нет).
12 лет назад мы с Лёней в этот день «открыли» это место, где я теперь живу. И символически искупались в еще холодном море (есть видео этого героического действия). Я решил устроить из этого ритуал. Сентябрь с утра, то есть в час, поехал на стрелку. Я погулял с собакой и понял, что созрел, чтобы совершить что-то этакое, вдохновленный двойным поводом. К тому же видел сверху на пляже загорающих герлов.
Дома я объявил, что иду купаться, и Александра с Джимом, не дрогнув, пошли со мной. Я взял полотенце, коньяк и остатки вина. На теплом обрыве цветут дикие ирисы и крокусы. Долго лежал на жарком солнце, готовился. Ветра тут, за скалой Львенок, почти нет, волн тоже. Лучше условий не бывает.
Вода откровенно ледяная – и я проклинал свой фанатизм. Но все же первое «купание» в этом году. Через минуту уже никакого холода. Зато – забытый вкус морской воды!..
Рассказал Александре и Джиму легенды этого места и историю своего появления здесь (в сжатом виде). А потом появился Сентябрь с «тютюном» из Херсона. (То, что теперь в украинском называется тютюном, то бишь табаком, – было просто смесью местных трав, которую курили казаки, как авторитетно заявил Сентябрь.)
– Ваш тютюн зело дергуч! – сказал я.
Но зато он и вставил хорошо – на коньяк. Я лежал на камне под шум моря и родника. Джим поставил «The End» на своем телефоне – и стало еще улетнее. Сентябрь последовал моему примеру и тоже искупался. И даже пьет вино. Положительно, мы оттягвались здесь не хуже, чем пипл на Гоголях, где эпоним отмечает свое 200-летие. Думаю – лучше.
Ощущения были очень странные. Мы лежали на пляже – и одновременно мы были героями романа, который читает кто-то лет через пятьдесят, и воображает, как мы должны быть счастливы: три парня и девушка на залитом солнцем пляже. Я чувствовал холод и жару сразу, легкий ветер касался так остро, что от него трясло. Но главное состояние располагалось в голове: очень дружеское ко всем, кто был здесь со мной!
Я понял, что быть счастливым – это видеть мир стереоскопически. То есть своими глазами и глазами возможного наблюдателя, тебя самого, глядящего сюда из будущего, твоего приятеля, какого-нибудь читателя твоих или чужих мемуаров. Он, это отдаленный гипотетический зритель, смотрит на нас теперешних, пьющих вино на залитом солнцем берегу южного моря, будто бы в Калифорнии на пляже, словно героев фильма или романа, который о нас напишет какой-нибудь будущий Фитцджеральд, и завидует нам! И правильно!
Я, кстати, неоднократно сидел в Калифорнии на пляже – и никакого счастья не испытывал… Вот об этом и речь.
Мы смотрим на мир одним глазом. И этот глаз видит жизнь опасной, подозрительной, ждет подвоха, он всегда на боевом посту. Он весь сосредоточен в твоем теперь, что с тобой в данную минуту происходит, поэтому ты не можешь расслабиться и быть счастлив, но в лучшем случае убежден в надежности тылов. У тебя нет дистанции, нет объема, нет подлинной информации о мире.
Но если есть второй наблюдатель, который наблюдает наблюдателя и его жизнь, он видит, как все есть на самом деле. И что на самом деле – все хорошо, и твое положение, какие ни были бы у тебя дырявые тылы, просто отлично – поэтому есть все основания быть счастливым!
Появлению такого наблюдателя, хитрости увидеть свою жизнь в виде возможного романа или кино – способствуют разные вещи, даже хорошая прогулка. Или умеренные дозы алкоголя. Но лучше всего, конечно, ядреный хиппийский тютюн.
Подъема по лестнице вверх почти не заметил. Тело в состоянии анестезии, никакой усталости. Дома Александра относится ко мне очень нежно, сняла с меня куртку, я даже теряюсь. Лег у себя в комнате и стал грезить, постепенно утепляясь. Я боялся заболеть: все же я очень долго сидел голый и мокрый на берегу под ветром.
Ночью на улице больше 10-ти, красота...

«Тут все дышит проповедью» – сказал Сентябрь на Георгиевской лестнице.
Распустились гиацинты. Снова теплый день, хотя более ветреный. Я предложил ребятам сходить на Георгиевский пляж, где они не были, раз они все равно собрались гулять. Очень люблю эту лестницу весной. 12 лет назад, почти день в день, мы спустились по ней с Лёней. И погода похожая. Жарко, и все в зеленом плюще. Поэтому кажется, что лето. Но вид иной, чем летом, потому что некоторые ракурсы не теряются в листве.
Я рассказал местные легенды, в том числе про Андрея Первозванного – и показал его пещеру. После чего образ Андрея и его жизнь здесь превратились для Сентября в неподвижную идею. Он мог говорить только о нем.
На пляже всего несколько человек. Какая-то смелая купальщица, мимо которой мы проходили, бросилась в воду. Это вдохновляет мою компанию. К тому же я взял полотенце. С удовольствием смотрел, как ребята, включая Александру, кинулись в восьмиградусное море. Лежали под скалой Крест и пили вино. Возвращалось вчерашнее настроение. Я рассказал про концерты великих, на которых побывал, про Пушкина на Фиоленте, про Францию, еще что-то… Я тут распрягаюсь. Никто не ограничивает меня, не гонит, не говорит, что замерз, устал, болит голова и пр. В эти моменты я всегда расцветаю. Я сам кажусь себе другим человеком, не задавленным долгом, оглядкой, обидой…
Так чего же я сопротивляюсь?! Зачем вспоминаю то хорошее, чего давно нет? Жалкое подобие никому, кроме Кота, не нужного союза…
Джим идет вверх и считает ступеньки, как я его научил. «Каждая ступенька – молитва», – говорю я. Тут Сентябрь и выдал свое бонмо.
На обратном пути к дому Сентябрь вдруг сказал совершенно то же, что я почувствовал вчера на берегу: что он сейчас ощущает себя и нас словно героев фильма. И я изложил ему свою новую теорию стереоскопического видения жизни, когда помимо одного наблюдателя присутствует другой, который наблюдает наблюдателя и его жизнь. Ты видишь жизнь сквозь два окуляра, словно в бинокль – и именно такое зрение дает ощущение объема. Потому что этот второй наблюдатель видит то, что есть на самом деле. Что, на самом деле, все хорошо! А разве не так?
Сентябрь восхищен моим умение сходу формулировать. Ну, это не совсем сходу, но я не стал его разубеждать.
Чувствую, что теперь, в апреле, я стал жить настоящей жизнью. Я полон сил, и если не счастлив, то вполне удовлетворен. Прежние дни здесь видятся каким-то мрачным сном. А ведь этот сон – вся моя жизнь! Хотя, конечно, были и в этом сне светлые серии.
Нет, я не жалею, я стал в десять крат богаче. Это был мучительный и долгий университет. Теперь хочется немного каникул.

Как-то нелепо уезжать из места, где я был несколько раз счастлив, из единственного места на земле, где я был счастлив…
Гулял со Спу вечером вдоль обрыва, смотрел на море. Я хотел купить здесь дом – и купил. Я хотел жить здесь – и живу. Как ни странно, все желания осуществились. Всю зиму я ездил на авто с российскими номерами, один в городе, не считая машин российской армии. Теперь стали появляться и другие. Я почти прожил этот год в Крыму, как и мечтал когда-то.
Вчера я достроил достархан, один, потому что Сентябрь вместе с Джимом уехали в город, не предупредив меня. Сделал к нему и столик. Материала вышло как раз, сколько надо.
Позвонила из Москвы Маша и сообщила, что купила «Оку», за 40 тысяч. В осмотре принимал участие Нильс, который ее (машину) одобрил. 2003 года, 15 тысяч пробега. В общем, она очень довольна. Нильс будет доводить машину по мелочам.
– В народе ее называют «капсула смерти»… 
Она не знала, усмехнулась…
– Ну, значит, быстро уйду в лучший мир, как и положено…
Выезжает аж в понедельник! Слава Богу, не на капсуле, на поезде!
Говорили 20 минут, вполне мирно и даже сердечно.

Слил текущий «Галан» из батарей, помыл машину, познакомился с фотохудожником Юрой с пятой линии. Его жена Лиза работает в правлении, где я платил за электричество, – и она пригласила меня в гости. Юре примерно 55, седая борода, слегка оброс и не похож на местных. Он провел по дому, и я опять удивлялся изобретательности (талантливости) не-архитекторов. Он угостил кофе, показал свои фотографии. Жил то здесь, то в Питере, там и выставлялся. Поговорили о хозяйстве, отоплении, архитектуре. О России – он оказался русофилом-патриотом. Тут это не новость. Считает, что Севастополь обязательно будет российским, хохлы его, в конце концов, продадут…
В общем, хорошо пообщались. И погода просто офигеть! Почти безветренно, ни облачка. И так уже неделю.

Сегодня просто летний день. Повел Сентябрей на Индейский пляж, ибо грех в такой день работать! Александра, оказывается, боится спусков и обрывов – и спускалась сюда не без нервов. Но вообще ходит и поднимается отлично (мне есть, с чем сравнивать). Они здесь не были, как и вообще нигде на Фиоленте, а я очень люблю это место. Здесь тоже есть родник, поэтому летом на пляже образуется целый палаточный лагерь.
На Индейском несколько пар, в том числе нагишом. Ребята смело лезут в воду. Я не хотел купаться, хотя взял на всякий случай коньяк и полотенце. Но тут невозможно устоять!
У них оказались с собой образцы их вчерашних экспериментов у Ани СССР (как я ее прозвал): смесь экстраординарной травы, зохая, сальвии, кротона. После чего провел восхитительные два часа, загорая на весеннем солнце. Оно стояло прямо надо мной, золотясь в море. Плеск волн и шум родника сквозь тишину.
Вернулись около семи, вместе сделали обед, под всякие речи Сентября. Все же он очень много говорит, и все задает вопросы, иногда наивные.
Ночью, когда гулял с собакой, обнаружил, что вылетели сотни майских жуков, ими усыпана вся дорога, страшно идти! Очень теплый вечер. Снял текущий водонагреватель «Галан». Это удалось сделать лишь с помощью болгарки. Умаялся. Ночью смотрели «Сломанные цветы».
Завтра приезжает Маша, и лафа кончится. Так подростки ждут возвращения строгих родителей.

Почти 20 градусов, зацвели персик и груша. Персик – ярко-розов до удивления. Весь сад цветет и пахнет. Погода напоминает московскую в конце мая. Даже Маше нравится: в Москве все время шел снег с дождем. Ночь тоже была по-своему прекрасна …
Днем, как все последние дни, занимался трубами. В Камышовой на рынке, недалеко от школы меня окликнул человек:
– Вы не музыкант?
– Нет.
– Ну, не важно, хиппи видно издалека! – сказал он, смеясь.
Это был довольно немолодой уже молодой человек с хвостом черных волос, лицо несло на себе печать долгой бурной жизни. У него здесь рядом звукозаписывающая студия, куда он пригласил меня. Кот задерживается, и я пошел. Студия и правда оказалась буквально в пятидесяти метрах от школы, на втором этаже постройки, которую я принимал за бойлерную.
Его зовут Юра Аура. Студия, которой он был «директор», занимала большую комнату, практически весь этаж, метров тридцать. Тут всего полно: мощные по виду колонки, полноценная ударная установка, пульт, микрофоны и пр. Юра сразу поставил мне нечто им самим сыгранное и записанное, тяжеляк с английским текстом. Он поет «скэт», то есть набор как бы английских звуков, в стиле Армстронга, как он пояснил мне, ибо считает, что лишь английский язык ложится на рок (кто бы спорил!). Кроме того, Deep Purple все равно не переплюнуть! Он слушает его с 14-летнего возраста, ловил по «Свободе». Он оказался 56 года, хорошо знает Яшу Севастопольского. Про Умку слышал, но никогда не был на ее концертах.
Потом стали приходить музыканты, молодые ребята, играющие «металл»: хайрастый Ваня, ударник, гитарист с татарским именем и внешностью, еще два гитариста, немолодой мужик с там-тамами. Соляки татарина были неожиданно великолепны. Пришел и Кот, но как-то все жался и не хотел входить. Ругался, что я не ждал его в условленном месте, а у него кончились деньги на мобильнике.
Сентябри уехали в город на несколько дней. Ночью спорил с Машей о творчестве. Она перепечатывает рукопись Пеперштейна (наш приятель Паша не владеет компом и клавиатурой).
– Это все равно, как Достоевский стал бы перепечатывать тексты Кукольника, – смеюсь я...
– Но мне нужны деньги! – оправдывается Маша (отдавать маме за авто).
Маша считает, что в творчестве художника очень важно его мировоззрение. А у Пеперштейна его вообще нет. Это она не понимает и это ее злит. Я возражаю, что мировоззрение часто лишь мешает художнику. Где много мировоззрения, там мало стихийного откровения, вдохновения, там слишком много рацио, из которого автор не может выпрыгнуть. Поэтому там нет открытий. Я хотел бы уйти от своего рацио, чтобы творить, как природа, бессознательно и глубоко. Именно такое произведение открыто для интерпретации, которая в основном зависит не от самого произведения, а от взглядов читателя или критика.
– Какое мировоззрение приличествует писателю? – спросил я.
– Ну, например, что Пушкин – это высшая гармония! – припечатывает моя ненаглядная.
Но по мне такие определения – голая декларация, ничего не говорящие ни о Пушкине, ни о творчестве…
Спор жаркий, с криком, как всегда!
Так проходят наши длинные вечера-ночи: я у своего компа в комнате, она у своего, за столиком у камина: играет в пасьянс, расшифровывает и перепечатывает Пеперштейна. Это утомляет ее. Я не фанат его текстов, но рисунки на рукописи очень занятные. Хорошая рука (он сын художника Пивоварова).

Сперва трубы, потом прогулка с Машей в сосны за мышатами. День прохладнее, чем вчера, +13, но все же солнце. Дождей не было больше двух недель, мышат, естественно нет. Зато огромное количество сухопутных улиток. Все равно прогулка не была напрасной.
Сидел на балконе с вином и смотрел на море, куда садилось солнце. Затопил камин. Новый спор: теперь Маша утверждает, что нельзя ничего предвидеть, что сделает другой человек. Она убедилась, что жизнь непредсказуема. Я попросил примеры. Смерть Тери, роман Лёни, исчезновение Ирки Мадонны и т.д. Сдается мне, что она имеет в виду другие примеры, касающиеся нас с нею, но не хочет обострять. Однако намек брошен. На мой взгляд, во всех представленных примерах все как раз логично и предсказуемо. Нам мешает предвидеть лишь недостаток информации, того, во что человек нас не посвящает.
– Но ты сам совсем разный с разными людьми! – заявила она. – И можешь вести себя совершенно непредсказуемо!   
Предсказуемая реплика. Я-то считал, что стараюсь вести себя так, чтобы все мои поступки были предсказуемы, в том числе для меня самого, пусть это скучно. Зато спасает от разочарований.
– Но тебе же тоже свойственно обольщаться! – настаивает она.
Я снова прошу примеров. Она ссылается на одного Сеню П., как я был им очарован, какая у нас была дружба… Но я-то считаю, что не обольщался, он и был таким, какого я любил. А потом стал другим. Вероятно, в нем все это было, то, что потом нас рассорило, но он давил это в себе. А потом «природа восторжествовала». И нельзя сказать, что он, так или иначе, меня не предупреждал. Начались 90-е, и тут мало кто сумел устоять.
А Маша все готова обольщаться, на нее действуют такие «трикстеры» или лгуны, как Длинный, Мадонна или Льюис, друг Данилы. По-моему, она ловится на их очарованность ею. Либо на то, что ее захватывает их безрассудность, которой у нее нет, но о которой она мечтает. Вероятно, в качестве компенсации. На какие-то вещи рассудочные люди могут решиться, лишь завлеченные чужим безрассудством. Она согласилась.
А я не хочу разочаровываться, поэтому вообще не пускаю людей глубоко в себя. Наверное, это мой дефект. Я совсем не доверяю людям – что же делать! Это мой опыт.
– Чего бы ты теперь хотела? – спросил я.
Оказывается, ей теперь совсем хорошо, лишь надо уложить Кота спать или, хотя бы, отогнать от компа. Между нами снова теплые отношения, отчасти вызванные прелестной погодой.
Мне тоже хорошо. Смог бы я с кем-нибудь вести подобные беседы? Мы давно знаем друг друга. К тому же у нее есть такое редкое качество, как хороший ум. Во всяком случае, хороший для меня.

Волосатая свадьба в Севастополе. Это была самая симпатичная свадьба, на которой мне довелось побывать, кроме моей собственной, которой вообще не было. Женились Никита Май из Славутича и Рита Хортица из Запорожья. Свадьба, которой, собственно, тоже не было, проходила в Нахимовском районном совете, недалеко от Дениса, отчего он решил поучаствовать в массовке. Как все последние дни – солнце, хотя ветер не то чтобы совсем южный.
Убогий советский совет, отталкивающие розовые обои, зеркала в форме сердец. В комнате предварительного сбора брачующиеся хиппи и их френды сидят на полу. Надеюсь, подобного этот зал еще не видел. Маша нарвала белых и желтых нарциссов. Жених и невеста в хипповых прикидах. Тут же Сентябри, Паша и Поля, Дима Костенко из Донецка, особый друг Сентября, Аня СССР, еще несколько человек. Девушка Минерва пригласила в большой зал. Пожилой человек на электрооргане играет Мендельсона. Молодые встали на овальный коврик, тот, что посреди красной дорожки, тянущейся через весь зал прямиком к столу Минервы… Минерва читает стандартный текст и поздравляет молодых.
Все последующее действо происходило на траве среди бывших батарей Малахова кургана, разительно напоминая цитату из «Hair». Никаких столов с водкой и салатами, никаких родителей и прочих родственников, никакого тамады, никаких «горько» и пошлых тостов, никаких пьяных танцев и пьяных драк… Бутылка сухого вина, два апельсина, связка бананов, пирог, какая-то курительная смесь, от которой я отказался. Веселые разговоры среди цветущих деревьев.
Замечательно и то, что среди брачующихся и их гостей была лишь одна герла, этническая севастополька. Все остальные понаехали в местный приморский городок из всевозможных штатов и местечек бывшего Совка.
Глядя на них, я подумал, что эти молодые хиппи, что окружают меня тут, вероятно, больше похожи на настоящих калифорнийский, чем, например, мы. У них нет тяжелого советского бэкграунда, они легче, веселее нас.
Мы были полуподпольщиками-полуюродивыми, хиппизм протекал в нас надрывно и жертвенно, каждый день грозя обернуться винтиловым или мордобоем. Цветочные люди росли экзотическими растениями на безжалостной сцене промозглых голых городов.
Возможно, это и объясняет пристрастие к самым тяжелым наркотикам и перманентному бухлу: забыть, забить в себе то, что окружает снаружи! Плохо было с информацией, музыкой, зато и ценилось это на вес золота, словно святыни для первых христиан. Хиппизм и был едва ли не формой религиозной веры, пропаганды и мученичества, став для многих неплохой подготовкой для выбора, в конце концов, «официальной религии». Всякое положительное движение требовало боли и труда, выход любого креатива из надорванной души, загнанной в жесткие рамки – был минимальным.
Заточенные под праздник, мы устраивали его в тюрьме, вопреки воле администрации и при полном непонимании остальных зеков. Порой нам было хорошо. В любом случае, это было единственной понятной для нас формой существования в ней.
Бывает, что и теперешних молодых хиппей напрягают на улице, но в основном отношение совершенно другое. Один неволосатый показывает рогатку, другой объясняет приятелю, что хиппи – они за мир. Уже никого не волнуют до судорог мои волосы и внешний вид. Можно сказать, что они перестали работать. Это победа, но – и конец борьбы. Ушел кайф подпольщины и нелегальщины.
Да, если считать борьбу – целью всей жизни. А можно просто жить, врубаясь в собственные приколы, естественно и ненапряжно, как живут они, лишь изредка одаривая любопытных мыслями о религии и свободе. Поэтому и драги теперь – это в основном трава и психоделики.
Не исключено, что и Севаст скоро станет смахивать на Фриско раннего периода своей славы.
 
Вчера уехала Саша, зато приехали Никита с Ритой и Дима Костенко. Сентябрь, Дима и Маша стали спорить о прогрессе. Дима и Маша его отрицают. Маша вспомнила фильм о Древнем Египте, где утверждалось, что плиту для надгробия фараона мастера шлифовали несколько поколений. (Ну, это ученые исходят из ее гладкости и своих знаний об инструментах древних египтян.) Мол, вот какой ужас: ты всю жизнь работаешь, твои дети с рождения и до смерти, их дети!..
Я, напротив, вижу в этом очень удобную для человека позицию: с рождения и до смерти цель жизни совершенно определена. И не тем же ли самым занимаемся мы все? Если какой-нибудь четырехмерный наблюдатель взглянет на нас, возможно, он увидит, что мы всю жизнь шлифуем какую-то подобную плиту, сами того не понимая.
Мы с Сентябрем заговорили об этой невидимой плите, очень расстроившей Машу, эволюции, социальном прогрессе…

Сегодня почти +20, причем и солнца особого нет. Первый раз пообедали на новом достархане.
Маша рассказала историю, которую ей рассказала Кравченко – про их приемную собаку в Солнечной Долине, Волчка. Как он, после того, как понял, что его как бы «приручили» и это его новый дом, принес свои игрушки: куклу без голову и колесики от детской коляски. И Кравченко, когда увидела это, расплакалась.
У меня тоже навернулись слезы. Он совсем юный был и играл, как ребенок. Так со своими игрушками и пришел, сирота…
Никита с Ритой уехали. Гуляли с Сентябрем до руин у родника и боковыми тропами – до Георгиевского монастыря. В ветвях все ярче горит Сириус.

В довершение всего я вновь стал живописать. Понял, что надо исправить на долго стоявшей на этюднике картине. А за ней еще одну, и еще… До этих вещей надо созреть, иначе, сколько ни мучь себя, ничего не получится.
Начали цвести черешни.

Рома Фурман, «умкинский» и просто художник, живет в двухэтажном доме рядом с матросом Кошкой. И по дороге к Денису я каждый раз проезжаю мимо. Он обхайрался, как-то постарел, стал не похож на себя. Квартира очень запущенная, хотя за госсчет здесь сделали ремонт средств отопления. Нет ванны, еще недавно отопление и горячая вода добывались с помощью железной печи в дабле.
Раиса, его девушка, мрачна и сурова. Работает ветеринаром, поэтому в квартире большая овчарка и четыре кошки, у одной к тому же котята. Всего одна комната, полная погрызенной мебели и плакатов на старых обоях. Открытая дверь на балкон, увитый виноградом. 
Оба пьют пиво, словно поправляются с бодуна. Зашел человек Женя, фурмановский коллега по какой-то работе. Раиса настойчиво требует поставить ей фильм «Water», со-продюсер которого – Джордж Харрисон. И Фурман, наконец, ставит. Фильм про некий карибский остров под английским управлением, где все курят траву. Очень смешной. Они смотрят его на английском, что вызывает уважение.
Мы захотели записать этот фильм, чтобы потом нормально посмотреть, но Рома стал записывать его в стиле героев фильма, поэтому скоро мы предпочли просто поехать домой.
Ночью у камина втроем «отмечали» Пасху. Споры о сексуальности женщин, о гомосексуализме. Было и что покурить. Потом смотрели «Лавровый каньон».

Погоды весь месяц стоят отличные, прямо лето. В апреле не было ни одного дождя и, кажется, вообще ни одного пасмурного дня. Но жара пока не убивает и народу мало. Сегодня +16, потом узнал из новостей, что в Москве выпал снег.
Поэтому пошли с Сентябрем и Спу на «разведку местности». Глубокие зеленые балки, темные острова соснового леса – и всюду сверкающее под солнцем море на полгоризонта. Иногда шли совсем без дороги. Поднялись к белому обелиску, который я столько лет созерцал по дороге к Ялтинскому кольцу. Называется: высота «Горная». Посвящен обелиск, разумеется, павшим воинам, бравшим эту высоту. Кроме сосен вокруг обелиска – это совсем голое место, с которого видна Балаклава и мыс Айя. Среди ровных зеленых склонов пасутся коровы. Местными кривыми дорожками дошли до балки Бермана, а оттуда по удивительно красивому проселку лицом к солнцу – к «Большому Севастопольскому магендовиду». Ходили четыре часа, в общей сложности км 20 по пересеченной местности. Как раз село солнце.
Прелесть Крыма – в соразмерности. В нечрезмерности его красоты. Здесь есть море, горы, обрывы, сосновые леса, волнистые долины, глубокие балки, дикость и урбанизм. Тут все разное, контрастирующее друг с другом и с человеком. И при этом достижимо для него. Тут нет бесчеловечного величия Кавказа или других прославленных мест, во льдах и снеге – холодного величия, дошедшего до крайности. Тут даже на вершинах тепло.

Ощущение жизни надо постоянно взбадривать в себе: искусством, водкой, любовью. Создавать это неестественное возбуждение, когда из тебя прут мысли, эмоции, смелость. Ты словно добавляешь топлива своим чувствам, нервным клеткам – и паровоз летит, сломя голову, в хрен знает какую Каховку, сметая все на своем пути.
Ты уверен в своей правде, в своей эйфории, когда ты словно держишь истину за руку. Иногда это и правда так, какой бы силы ни было похмелье, как бы жестоко ни пришлось платить. Надо честно сказать: все великое – из разряда самоубийств. Даром не дается ничего.

Сколько живу здесь, все думаю, что мы расходимся, что это последняя осень вместе, последняя зима, последняя весна… Прежняя жизнь кончается – и это угнетает, отравляет всю радость. Как отравляет и то, что ей тут все не нравится.
Идеальной жизни не бывает. Не одно, так другое. Но зачем были все эти «пробы» (как у Раскольникова) в прошлом январе, все разговоры о компактном поселении в Крыму, агитация, уговоры друзей? Ах, эти женщины: какими они делают нас зависимыми и слабыми! И заставляют падать на ровном месте…

Я никогда не видел своего сада в цветении. От цветущей черешни в комнате светло. Она напоминает хлопок, вообще, весь сад – словно хлопковое поле в Азии. А срываемые ветром лепестки ложатся метелью на землю. 
Вода кончилась совсем, пришлось заказать машину.
Несколько дней делаем с Сентябрем ограду из тростника, срезая его над Индейским пляжем. За день получается метра два, два с половиной. Но зато полностью бесплатно. А это теперь очень важно.

Резали с Сентябрем тростник. Третья, самая большая партия. Мы живем совсем не так, как прежняя интеллигенция, но мы и свободнее, потому что все можем делать сами. Но – устал. Полное бессилие весь день.
Поехали к Денису за Котом. Лена с Денисом живут хуже, чем негры в Америке. И никаких надежд на жилье. Лена все время в движении: накормить одного ребенка, вытереть попу другому, утешить третьего…Причем не снимая с руки четвертого, самого младшего. Присесть на стул – как большая милость судьбы. И никаких жалоб, все время радушие, хорошее настроение. Думаю, она святая…
И из этого «жилья» ее племянник Андрей хочет их выгнать. Мало ему здорового родительского дома, мало ему времянки, которую он сдает. И этот жилой сарай он хочет отобрать. Хорошо, что тут прописаны все дети.

Приехал Лёша и не один, а с Морковью и младшим сыном Глебом – и вечером мы были у них. В доме уже порядок, все переставлено, вымыто, подметено… Застали одну Морковь: Лёша с Глебов ушли провожать Дениса, который помогал реанимировать дом. Она рассказал, что один из детей Пети Флоренского прострелил их сыну Васе ногу из духового ружья, найденного на даче. Операция, объяснение с ментами… 
Выпивали вчетвером у печки. Заспорили с Машей о моде. Она очень агрессивна. Потом с той же агрессией она спорила со мной о тяготах крестьянской жизни на Руси. Я видел эти тяготы не так однозначно, как она и Лёша.
Но ночью – словно ничего не было. Я все же рад, что у меня есть человек, которого я могу обнять. Это многого стоит.

Снова резали тростник. Четвертый заход, самый большой. Но и сил отнимает немерено. Пишу и дописываю картинки, вывешиваю «Круг неподвижных звезд» в новой версии, который вдруг стала комментировать израильская Немийя (Мангуста), бывшая жена Перчика. Конкретно – про «предел свободы».
Ночью доставлял себе наслаждение, засовывая часть себя в часть нее. Это реально хорошо, когда есть полное доверие, полное знание друг друга, братство, почти единство.

Подул северный ветер, ночью пролился первый за месяц дождь. Но на солнце все равно тепло. Сделали с Машей и Спу большую прогулку по моему декабрьскому маршруту. Уже цветет сирень, черемуха и розовый тамариск. На миндале молодые плоды.

Внезапно наступил май. Последний месяц, за который можно было быть спокойным…
Сейчас отчетливо видно, что, чтобы понять жизнь, жизни не хватит. Поэтому очень странна претензия кого-то учить – в романах ли, в философских статьях, даже в проповедях в церкви, где ты как бы говоришь не от своего имени.
Перечитывая себя прежнего, думаю: у человека было ощущение зрелости и своей правды. Он исходил из своего опыта, он что-то испытал, что-то искал – и нашел… И вот вроде как «учит»… Что-то я сам забыл из того, что знал, чего-то не знал. Он, тот прежний «я», может быть, был более ярок, дерзок, жив, чем я теперь. Но теперешний «я» собрал еще больше фактов жизни, еще меньше боится ее или обольщается. Но ведь и через десять лет, если еще буду жив, я так же увижу, как я мало знал, как ограничен был мой опыт. Исчерпать существование нельзя. А лишь тогда, очевидно, можно постичь его – выпив всю эту соленую воду.

В воскресенье оказался с Лёшей в Парке Победы, где он ни разу еще не был. Два дня тучи, иногда что-то как бы сыпется с неба. Но на море штиль – и почти без ветра. Сидели у моря и говорили о бытовых и юридических вещах. Что везде, вроде, кризис, а в Севасте все строится со страшной силой. Даже нашлись деньги на ремонт этого самого Парка Победы. Вероятно, это оттого, что Севаст, по некоторым сведениям, самый крутой в Украине по темпам всякого там роста. Вот куда угораздило попасть. А недавно был в полной жопе и депресняке.
Но в целом – это совершенно девственная земля. Тут есть лишь море, руины и некоторое количество сидящих на них симпатичных рож, обдуваемых ветром. С одной мыслью на челе: чем бы заняться и куда бы тусануть? Потому что тут нет ничего: ни нормальных клубов, ни приличного радио, не говоря про телевидение, газет, журналов… Пара неплохих художников, чуть больше музыкантов, которым негде выставляться и играть. Огромные возможности для любой инициативы. Был бы помоложе и понаивнее – сделал бы тут революцию! Но, ладно, и так сойдет. 
Нашли руины греческого дома или храма (обычное тут дело), подумали о поездке в Никитский Батсад. Но, боюсь, машина не выдержит: она снова ездит черте как.
На следующий день поехали туда же с Машей и Котом. Как раз вышло солнце. Цветет голубой розмарин и розовый церцис. Гуляли по боковым дорожкам, вокруг парка и «Зурбагана» – и новой стройки… Сам парк тоже весь в ремонте. Ели в кафе на набережной: через месяц здесь будет лом народа, орать музыка. Она, впрочем, и сейчас есть, и это единственное, что портит кайф.

К недоумению по поводу желания Маши жить в Москве присоединяются все новые люди. На расспросы Лёши, она отвечает резко: не хочу об этом говорить!
Сама она уверена, что лишь там может реализоваться, иметь «непровинциальную» публику в нужном количестве, какой-то жизненный или творческий тонус. Мое общество стало значить для нее гораздо меньше, чем это. Очевидно, она хочет жить одна и лишь для себя. Вокруг все равно будут друзья и дети – одна она не останется. И она расширяет трещину между нами, между собой и Крымом. (Ее последнее обвинение этого места: она не слышит здесь певчих птиц!)
Вот откуда это желание Москвы: ведь меня там не будет! Это будет ее новый жизненный проект. Крым был попыткой что-то спасти и изменить, и он себя не оправдал. Она лишь укрепилась в том, что мы слишком разные – и, следовательно, должны идти разными дорогами.
Не иллюзия ли это? Это тоже надо проверить. Прожить год порознь: я тут, она там – и посмотреть, что выйдет? Может, действительно, всем будет очень хорошо.

Читал посты Ромы в ЖЖ. Не думал, что у нас было такое богатое религиозное подполье! Наши общие православные друзья, помню, ерничали по поводу Ромы, когда узнали, что он покинул матер-кирху… Мол, он так и не смог изжить в себе хиппи, не сумел смириться – и ищет церковь полегче.
Ну, не знаю: полегче! С одной явки на другую, из катакомбы в катакомбу. Куда было бы проще затаиться, как все, в лоне РПЦ, найти малоконфликтный вариант (приход) и сидеть в нем тихо-мирно до старости, растить пузо. А его мечет чего-то.
Что? Поиски истинной религиозной жизни? Такие вещи могут и до беды довести. А довели до Англии, а потом до Греции. И много лет казалось, что он нашел искомую форму. А теперь его опять что-то гложет. И он признается, что в кризисе. Как и я. Он – оттого, что принял монашество.  Я – что не принял.

Поливы возобновились. Утром залил не только бак, но и бассейн. Денис с семьей переселился к Бубнову. Пили у него в саду.
Лёша, глядя на Глеба, игравшего у бубновского бассейна, сказал, что, вот, все делают генетический анализ плода – и это плохо, потому что люди избавляются от «дефектных» зародышей. (Они же не сделали, как истинные православные.) Но такие больные люди нужны человечеству, оно учится с их помощью доброте. Но только – в «нормальных странах», не у нас, где государство никак не помогает, не берет на себя значительную часть забот. И что, вот, в традиционных обществах таких ценили.
Возразил, что в традиционном обществе понятие личности было совсем другим, никто не говорил о ее счастье, но лишь о выполнении долга. Поэтому жертвовать собой было в порядке вещей. И там никто не кивает на государство, помогает оно или нет… В традиционном обществе помогает община, семья, не государство… «А у нас ни того, ни другого», – подытоживает мрачный Лёша…
Сдается мне, что, по понятиям традиционного общества, он живет совсем неплохо. Но никому не запрещено, разумеется, кивать на примеры лучшей и, главное, более легкой жизни…
Этой же ночью мне показалось, что запели цикады. Днем по официальным данным было +21. Смотрели с Котом сериал про Вторую Мировую войну «День за днем», Правдюка. Очень неплохой и объективный фильм. Естественно, и Севасту там посвящено много. А тут еще 65 лет его освобождения, совпавшее с 9 мая. У ларька трое солдат с вещмешками и сержант с пистолетом, словно прилетевшие на машине времени. Вечером на площади Нахимова играла «Алиса», на которую ради халявы поехал Лёша. 
Впрочем, день был отмечен и другим событием: Маша стала размораживать холодильник – и пробила ножом стенку морозильника. И оттуда вышел весь фреон. Зачем ножом? Ну, чтоб быстрее, это ее обычный способ. Поэтому мы помчались на «Чайку». Но там по поводу праздника уже все закрыто. «Муссон» работает, но там самый дешевый холодильник 2450 гривен. Купил у ЦУМа газету бесплатных объявлений, и Маша нашла в ней вариант поддержанного холодильника за 350. Она полна чувства вины и очень смиренна. Поехали на улицу Будищева, недалеко от Дениса. Двухэтажный, кажется, еще довоенный дом. Холодильник старый, 93 года, но в хорошем состоянии. Хотя с самодельной дверцей морозильника, это единственный дефект. Хозяйка, женщина лет 55-ти, стала жаловаться и набивать цену, но потом даже согласилась взять евро, которые сегодня тоже проблема поменять, и дала сдачу. За 50 гривен нашли во дворе мужика, который помог спустить холодильник во двор и погрузить на багажник нашего авто. Дома его помогали сгрузить Денис с Лёшей.

Утром Маша спросила: был ли я в Каче? «Не был, а что?» – «Почему бы не съездить?» Она редко такое предлагает, да и день отличный, больше 20, яркое солнце. Главное, что там низкий берег, как ей объяснили друзья из Голландии. Она позвонила Лёше. Они тоже готовы, даже очень, с Глебом, само собой. Перед выездом Маша поругалась с Котом – и он не поехал: пошел на море с Денисом и семьей. Он от них не вылазит.
Кача – военный город со знаменитым летным училищем. Довоенные дома с колоннами и львами. Однако городской берег совсем иной: в одну сторону напоминает Италию (лепящиеся друг на друга дома, террасами над морем), в другую – модный курорт (в процессе строительства). Даже с пальмами. Мелкое бирюзовое море, полупесчанный пляж. Рота солдат на берегу. Маше здесь не понравилось – и она погнала нас в более дикое место. И мы его быстро нашли. На самом деле, берег здесь не так уж и низок, метров 30-40, глинисто-песчаный, как в Коктебеле. Людей почти нет. Песок тепл под ногами. Так хорошо, что сразу искупался. Вода на любителя, градусов 14. Потом пиво, слегка вино. Еда и разговоры. Ребята долго готовятся искупаться. Глеб играет с песком. Он напоминает сломанную машину: он плохо ходит, голова висит набок. При этом он сохранил животную гибкость, так что даст фору любому йогу. Он кажется покладистым, но это не всегда так.
И тут из-за обрыва выползает совершенно фантастическая туча – в виде огромного белого указательного пальца. А за ней уже совершенно черное небо. Поспешно собрались и устремились наверх к машине. Лёша как всегда в панике: Глеб медленно ходит! Но успели до дождя. Дождь пошел уже в дороге. Тем не менее, мы заехали в Любимовку, где опять модные отели, пресная заводь-озеро. Еще раз дошли до моря, чтобы искупаться – и здесь нас снова догнал дождь.
Маша села за руль, как того требует наш ритуал дорожного равенства – и вдруг силы стали стремительно меня покидать. Домой приехал совсем разбитый. От хорошего настроения ничего не осталось.
А тут приезжают на авто Раста, Никита с Ритой – и пара людей, которых я принял за олдовых: Андрей и Марина. Андрей с довольно длинными седыми волосами, Марина похожа на иностранку. Оказалось – родители Никиты из Славутича.
А я еле мог разговаривать, тем более терпеть экспрессивный голос Маши, пришедшей в несказанный энтузиазм от свалившегося общения. Несколько раз уходил в свою комнату, отдышаться.
А ночью еще дурацкие сны, в том числе мой самый ненавистный – про то, что я сошел с ума. И знаю это – и ничего не могу поделать, и помочь мне никто не может.
Почему я уверен, что сошел с ума (во сне)? Я вижу, что воспринимаю мир не таким, какой он есть, мрачнее, безнадежнее, прозреваю в нем какие-то роковые сущности. На самом деле, все мое безумие – это отчаяние, беспросветное и абсолютное. Может быть, всего однажды я испытал его в реальности – и никогда не забуду! Когда легко можно покончить с собой, когда, в общем, ничего другого не остается.
А тут еще болит живот, верчусь, просыпаюсь…
Отчего это?

Совершил с Лёшей третий поход на Шулдан, к о. Анатолию, как я его называю, хотя «отец» он еще тот... После моих рассказов Лёша очень хотел посмотреть и на монастырь, и на Анатолия. Лёша не скрыл, что он священник, поэтому Анатолий был менее словоохотлив. Да и утомили его посетители. 9-го мая за утро прошли семьдесят человек, как посчитал его новый послушник Олег (бизнесмен, отдыхающий здесь и «восстанавливающий духовность»). Анатолий вообще сегодня суров: поругал о. Владимира с Мангупа, который и антиминс забрал, и жить в монастыре не может, в Красный Мак спустился. «Я Христу служу, а они – епископу» – это он про о. Владимира и церковное начальство вообще. (Леша потом иронизировал: живут два монаха на двух горах – и ругают друг друга!)
Лёша, вдохновенный услышанным, даже хотел отслужить, но потом не стал. Хотя Анатолий позволяет служить всем, несмотря на то, что это запрещает мангупский «владыка», мол, – иди к нему за разрешением! Пустил нас даже в алтарь.
Единственный храм, в который я хожу. Предел в глубине горы освещен каким-то боковым и неопределенным светом, но очень ясно.
Залезли на башню. С гор идут тучи. Долго шли через лес мимо больших красных пионов, каких я никогда не видел. Лёша говорил про трудности жизни настоящего монаха, что он не смог бы тут жить, как бы ему ни нравилось. Я: это противоречит человеческому инстинкту, ибо человек – стайное животное. И отсюда тяга к семье, а вовсе не к сексу. Хотя к нему тоже. Семья – минимальный коллектив и часто – максимальная надежность. Семья, в общем, – оптимальное жизненное состояние. Поэтому так трудно бывает расстаться…
Леша сказал, что видел просветленных людей, которые постились и спасались, примерно как «этот монах», но не видел просветленных от психоделиков. И в этом разница. Я, естественно, с ним не согласился. Он спросил: дает ли психоделия любовь и свободу? Про какую любовь он говорит? Если про любовь к жизни и к миру – то да. Он спросил: может ли быть любовь без свободы? Нет, лишь если ты свободен от страха этой жизни, от собственных глупых желаний – ты можешь любить эту жизнь. А психоделия как раз и дает понимание, с одной стороны, относительности этой жизни, чтобы уж слишком буквально не относиться ни к страхам, ни к соблазнам ее, а, с другой, – учит ее любить, потому что видишь ее со стороны, как что-то неизвестное, странное, удивительное…
Легли в траву на солнечной поляне, под ярким солнцем, отовсюду пели птицы, на отсутствие которых жаловалась Маша. Пили вино (я с водой) и ели лаваш с плавленым сыром. Сказал, что, в отличие от христиан и попов – меня интересует богословие и теология. Их – ни мало. У них уже все выяснено. Я смог лишь вспомнить Александра Меня, которого это интересовало, а Лёша – о. Павла Адельгейма, растрачивающего свою энергию на склоки с епископом и очень осторожного в богословских вопросах.
И пошли вниз по петляющей мимо сосновых лесов дороге. В Чернореченском осмотрели многогранную турецкую башню, когда-то охранявшую вход в Чернореченский каньон, надо думать.
Ближе к дому меня снова стала охватывать усталость. А дома опять полно людей, вернувшихся с Георгиевского (Яшмового) пляжа, в том числе родители Никиты. Плюс некто Лев с ковшом, «буддист», о котором рассказывал Сентябрь. Довольно странный тип, вроде бы простой, бывший кузнец, без чувства юмора. Теперь тусует по Крыму, аскает, играет на барабанах…
Показал родителям Никиты свои хоромы, поговорил с ними об их будущем саманном доме, дал советы, как, блин, архитектор!..
Сидел с Лёшей и Денисом в саду с вином, потом с одним Денисом с водкой, потом с Денисом, Растой и Лёвой – и Машей, отвезшей Лёшу на Автобат, уже в доме. Пили вино, выкурили косяк (без Расты, разумеется). И, конечно, много говорили.
Растина любимая тема – ее сын. Рассказывала и о бывшем муже. Завтра она получит свидетельство на землю и нервничает. Открыла все окна в комнате – проветрить от сигаретного дыма. И то и дело убегает на улицу подышать, такая трепетная, однако. Зовет Льва в Симеиз, где собирается снимать, а Льву предлагает жить в палатке.
И еще нас позвали в Учкуевку, в дом, который снимают Никита и Рита, и где теперь живут родители Никиты, и куда намерены приехать Сентябрь и Саша, отправившиеся искать место для европейской Радуги.

Утром отвозил Кота на Пятый – и вдруг на дорогу высочил хвостатый фазан. Едва не сбил. Он испуганно застыл, и в зеркало заднего вида я созерцал его неподвижное ошеломление…
Ехал и думал, что надо кончать быть страдающим субъектом обстоятельств, этаким рабом судьбы. Уже пора понять, что ты хочешь – и сосредоточиться на этом. Выбрать место и образ жизни. Чтобы уже я определял тип бытия, а не подлаживался под чужой. Это и есть свобода и зрелость. И теперь мне дается шанс. Какого хрена страдать, словно брошенный ребенок! Надо скорее мобилизоваться ради самого важного, пока еще есть время (если оно есть). Можно до бесконечности передвигать сроки самоосвобождения – но может оказаться поздно. Для него надо созреть, на него надо решиться. Просто жить своей жизнью, а не бессмысленно расходовать имеющееся бытие – под видом работы, тусовок, «сбора информации». Этим можно заниматься вечно, как герой у Хаксли.
Я говорил с Лёшей о свободе и любви. Почему бы не попробовать осуществить это? Не бояться жизни, не переживать о несущественном – и поэтому начать ее любить!
Что если наша самсара – это наша нирвана?! Просто мы не понимаем... А когда поймем – тут же в ней и окажемся, как некий отшельник из буддийской легенды…

Вчера первый раз искупался в бассейне, где дети купались уже дважды. Вода, в общем, на любителя, но все равно хорошо. Особенно загорать после него на пенке.
И поехали в Учкуевку, к Рите и Никите и его родителям. Большой, но нелепый дом, где лишь в одной комнате есть окно. Все остальное – коридоры и проходные помещения. Зато два дабла и большая веранда. Марина загорает топлес во дворе. Очень свободная мама.
Поехали с Андреем и Мариной на их «Матисе» на пляж, до которого можно и дойти. Тут пусто, жарко. Полез купаться (в том виде, как у нас принято). Потом все, кроме Маши, последовали моему примеру.
Сидели, загорали, собирали камни. Андрей спросил: когда и почему я выбрал Крым? Они на редкость свободны, с ними можно говорить обо всем. Андрей строил ядерную станцию в «Персии», то есть, видно, у Садама. Снова говорили об их будущем саманном доме. Будет круглым и, естественно, сверхавангардным. Строить будут, по планам, друзья Никиты (ну, эти настроят!).
Пришли Никита с Ритой и Растой. Сообщили, что приехали Сентябри. Андрей и Марина настойчиво уговаривали Машу искупаться, особенно после того, как искупалась Никита и беременная Рита. Но Маша, выкладывая фигурки из камней, заявила, что ей не столько лет, сколько им. Марина воскликнула, что не хочет слышать про возраст, что они с Машей ровесники – и она не считает себя старой!
Дома у Никиты и Риты ели мороженное под безостановочные рассказы и фото Сентября – об их поездке во Львов, лазание по горе Грофа (!) в Карпатах, поисках в компании трех французов места для европейской Радуги. С ними был Дима Костенко, этих французов и нашедший. На вершине горы они попали в снег, дождь и град, переночевали, чудом остались живы, поехали в объезд, в местном кемпинге встретили словаков, певших свое кантри-КСП, в том числе Высоцкого по-русски. Потом нашли-таки искомую поляну. Ничуть не лучше шипотской. Можно было не мучиться.
Никто так и не понял, зачем они полезли в горы? Словно бес толкал. Хорошо, что с ними была собака одного из французов, которая искала самые теплые и безопасные места. Но больше всего им повезло, что один из французов, пятидесяти лет, десять лет жил на Амазонке и имел хороший опыт выживания. Потому что остальные были довольно беспомощны и настроены панически. Он, кстати, сказал, что знал Леви-Стросса!
На обратном пути Маша призналась, что благодаря сегодняшнему дню изменила отношение к Учкуевке.
– Может, я дождусь, что ты изменишь отношение к Фиоленту?
– Не дождешься!
Раста снова ночует у нас. Поздно вечером зашел Денис с коньяком. По плотности общения вижу, что сезон начался.

Сегодня с утра, наконец, поругались. Стал будить ее: «Киса, Киса, будильник давно прозвонил…» Даже не слышит. Потом стала уверять, что отлично слышит и сейчас встанет. Ждал десять минут – и встал сам. Тут вскочила и она, с криком, что она не обязана вскакивать по команде, что она уже собиралась встать, что не спала, что никто никуда не опаздывает, – что явно не соответствовало действительности. Потом заявила, что я на нее злюсь, что она не встает, что ей это надоело – и еще что-то в этом духе, вместо благодарности. И выскочила из комнаты с издевательским криком: «Вот прям обрыдаюсь, если он опоздает!»
После этого спать я уже не мог. Она вернулась, ходила по дому, потом зашла в комнату и предложила помириться. Согласился, но спать все равно не мог, читал Поппера. Это помогло.
Но настроения весь день никакого. Продолжили разговор днем. Она напомнила, как я ей «нагрубил», когда она сообщила (криком), что я не взял документы, когда мы уезжали с Лёшей на Шулдан. Но, хоть и ходила весь день на взводе, – простила. А я теперь, мол, нет. А я просто не могу перенастроиться. Сказал, что теперь, если через две минуты после будильника она не встанет (в «ее» дни), я вовсе не буду ее будить, а буду вставать сам. Так мне проще, ибо все равно не могу заснуть. Она: «Я не солдат в казарме и не собираюсь выполнять твои приказы!» И выскочила из комнаты со словами, что я могу делать, что хочу!..
И я поехал за тростником на Индейский пляж. Работал два с половиной часа, собрал в три раза меньше, чем всегда. Но это лучше, чем не собрать ничего. Тут жарко, колет дикая ежевика, под тростником вода, голые скользкие камни. Наверху у машины встретил Виталия No Mental Surrender и его жену Катю. Они опять живут на пляже в палатке, где проводят там б;льшую часть года. Он приехал на скутере с пивом и самогонкой. Веселый, без конца балагурит. Поговорили о Саше и Наташе из «Восьмого неба», их друзьях. Катя работает в новом магазине у Маяка.
Дома жадно пил пиво, которое мне нельзя. Тут Раста, они с Машей уже пообедали. Маша слегка другая, замиренная, поэтому рассказал про Виталия. Раста к кому-то поехала, а Маша пошла ее провожать, ибо Раста «боится собак». Такая бесстрашная шаманка, которая ничего не боится в своем ЖЖ: «Я все прошла, я все испытала!»
Снова стал живописать. Приехали Сентябри – и с ними снова появилась трава. Зашел Денис с коньяком. Легли на достархане. Я консультировал по поводу навеса, который собираются строить Сентябрь с Пашей – и забивал косяки. Трава от Ани СССР, уже известная. Состояние она изменила, но настроение не подняла. Всю неделю я в дурняке.
Виталий напомнил про «Восьмое небо», а Рома просил найти жилье для своей питерской подруги Сони. Я позвонил Саше, узнал о комнатах, договорился зайти посмотреть. Пригласил в компанию Машу и Дениса. Божественно цветет сирень и голубая глициния, украшавшие нашу дорогу. 
«Едва-едва добрел я,
Усталый, до ночлега...
И вдруг – глициний цвет!» (Басё)
Нам открыла молодая девушка в индийском платье и представилась Парвати. Позвала Сашу. Он показал все свои нововведения: куполоид, уже обшитый тканью (в нем будут проходить массовые эзотерические практики), капельную поливку растений через проложенный по земле шланг, сушилку и пр. Пригласил пить чай на новый достархан. Достархан сделан, скорее, по-японски, с большим, привычным для него тщанием: струганные лакированные доски, навес-пергола. Познакомился с его женой Наташей. Пришла и Парвати с компом. Потом обе стали носить еду: суп из лебеды, чай, сладости – и кальян…
Суп в пиалах весьма необычный, но вкусный, напополам с крапивой. Наташа рассказала про передачу, где утверждалось, что психиатрию придумали евреи, чтобы изымать деньги. Тема богатая, я сразу включился. Саша рассказал про жизнь, свою и дома. Зиму он провел в Киеве, где Наташа записывает музыку. За этот месяц уже было три эзотерических «семинара», скоро приедет группа тантристов, холотропщиков, еще каких-то арбатских оккультистов «левой руки» – и т.д. С человека берут 13 евро, за комнату – 20. Парвати не переставая курит кальян, пьет чай и работает в сети. Она – новый администратор, освобождающий хозяев от черной работы. Сейчас они ищут повара и помощника по дому. Вижу, что поп-эзотерика очень востребована.
Маша ушла делать уроки с Котом, Саша провел экскурсию по дому для Дениса, я рассказывал девушкам про «Волгу» и еще что-то. Уходили в полной темноте. Хозяева благодарят, что «не забываем их». Ночи опять холодные.
Рядом со столом этюдник, так и работаю на двух станках. Впрочем, от супа ли, пива, еще чего-то живот совсем разболелся. Хотел редактировать текст – и не могу. Падаю на диван, собака, пользуясь слабостью, лезет на лицо.
Несмотря на внешнее примирение – спим в разных местах.

Для людей, проведших весь год в городе (за учебой в колледже, на службе в офисе, банке, фирме, школе, галере той или иной системы, в битве самоосуществления и выживания) Пустые Холмы, Шипот, Радуга, разные «эзотерические» практики и семинары – как возвращение к жизни. Но я-то жил совсем по-другому, у меня и бытие было не-московское, и общение. Я совсем не нуждаюсь в этих допингах. Хотя на 1 июня я собираюсь пойти, не исключено, что в последний раз, хотя, кто знает?
Все это кажется однодневным театром для затворников, которые не решаются убежать. И придумали для себя такую иллюзию свободы и полноты жизни. С моего холма это не впечатляет. Здесь я не вижу ни одного прорыва, но только имитацию. Те или иные красивые ракурсы самообмана, желание ненадолго воскресить в себе идеалиста и в корректных формах сойти с ума – в толпе таких же сообезумивших. Никто из них не покончил с Вавилоном и даже не собирается это делать, потому что вся их жизнь целиком от него зависит. Поэтому такие яркие краски, такое избыточное шоу: обман (хотя бы внешне) должен быть достоин той Утопии, несбыточную мечту о которой он призван утолить, которая никогда не будет построена. О которой приятно пару дней помечтать на той или иной поляне, благо, это нас ни к чему не обязывает…
Суждение, может, несколько резкое, но в нем нет высокомерия. Мне отрадно, что есть хоть такой оттяг, и горько мне, горько, что это лишь допинг…

Вся ночь в «родовых схватках». Но так ничего и не родил. Накануне было не очень, но как-то терпимо – и вдруг ночью приступ, почти такой, как бывает после Шипота. И на всю ночь. Лишь поздно утром удалось чуть-чуть поспать.
И потом весь день корчи и метания. День как назло теплый, +26. Маша ходила со Спу на море, потом болтала с Сентябрями на достархане. Все это – когда меня нет. Ибо когда я есть: спуск ей высок, а достархан неудобен.
Но она заботилась: носила чай, сварила овсяную кашу, от которой я отказался.  О еде было страшно думать. Зачем люди едят?! Как хорошо было бы, если бы люди жили, как растения, фотосинтезом! Без этих ужасных кишечников и желудков! Вообще, хрупкость, ущербность человеческой природы в такие минуты как-то особенно очевидна. Лишь почти ночью я выпил чаю с сахаром, а потом съел каши. Следующая ночь была гораздо спокойнее.

Утром был совсем здоров. Распустились розы и ирисы. На ветках довольно большие инжиры.
Пошел с Машей на море. Она в летней майке и юбке – и в шляпе с полями. Это уже настоящее лето, +25, вода градусов 15, можно плавать, что многие и делают. На «камнях» лишь одна парочка. Я купался два раза, Спу без устали плавает за бутылкой. Тихо, никаких волн и ветра. Вот ради чего мы все это терпели!
Впрочем, Маша не весела и не купается, сидит Аленушкой на берегу, каким-то живым укором. И, кажется, прощается…
Бассейн оккупировали дети, Кот и четверо денисовских. Но еще до обеда я успеваю искупаться и позагорать. С одной стороны орут дети (от Дениса), с другой что-то мастерят соседи, но все равно хорошо.
Днем спорил с Сентябрем и Машей о том, надо ли или не надо планировать свою жизнь – и можно ли, лишь сидя и попивая чай – вдруг получить просветление? И стать, скажем, рок-звездой? Говорили о шимпанзе, генах, о Rolling Stones.
Вечером поехали к Лёше и Моркови. У него цветут георгины, и маленькие персики висят на деревьях. Он гордится, что в комнате при открытой форточке +23.
Пили чай/коньяк. И вот странно: у Лёши играл Rolling Stones, и мы случайно заговорили о планировании жизни и шимпанзе, хотя в связи совсем с другими вещами. Это опять синхронизация, о которой говорили учителя!
Лёша хвалил севастопольцев, которые не брали денег с больного Глеба, катая его на лошади, давая фотографироваться с шимпанзе (тут она и возникла). Лену восхитило, что у шимпанзе нет ногтей. Я предположил, что их просто выдирают, чтобы не царапались – и всех обломал.
Сказал Лёше, что для меня любая религия – пример неправильного понимания бесконечного и очень неудачного поиска истины. Поэтому мне не особо интересны интерпретации тех или иных догматов и казуистика на тему «священного предания». Тем более факты земного существования конкретных церквей или их служителей. И я стараюсь не ввязывать в эти споры, как в споры болельщиков «Спартака» или «Зенита».
Дома курили вчетвером с Денисом и Сентябрем подаренный мне (Сентябрем же) косяк. Смотрели американский фильм об истории борьбы с марихуаной. Сентябрь в депрессии: это, мол, отходняк от трипа, проделанного ради преодоления депрессии, вызванной ссорой с Александрой.

Под утро приснился сон, что некая молодая девушка соблазняла меня заняться с ней любовью – и уже разделась для этого. И я был, в общем, не прочь, но тут я вспомнил, что женат, поэтому «не могу». Я даже попытался объяснить все девушке, чтобы она не обижалась, «как женщине и другу»… И проснулся.
И тут в комнату входит виновница запрета… Дальше все напоминало продолжение сна.
В акте любви с женщиной участвует все тело, а не один этот орган. Поэтому и самоудовлетворение не бывает полноценной заменой.

Не зря, видно, Лёша хвалил севастопольцев: сегодня пятиклассники из ваниной школы нашли во дворе его мобильник и отдали учительнице, а она – Ване. Тоже показатель: уж сотни полторы гривен за него всегда можно было получить.
19 мая. Ездили в Инкерман. Внутри горы, где в древнем карьере добывали камень – голубое озеро с теплой водой, образовавшееся много-много лет назад, а наверху древняя крепость Каламита. По преданию здесь в I-ом веке обитал сосланный императором Траяном римский епископ (папа) Климент, один из первых крестителей Крыма. В VII или VIII веке тут был основан Свято-Климентовском монастырь, кажется, самый первый в Крыму. Теперь тут можно отлично плавать почти в гордом одиночестве. Что мы с Котом и делаем. Даже Маша, наконец, искупалась.
Безоблачное небо, тепло, но еще не жарко. Солнце горит, как перенакаленная лампочка, полуобесцвечивая предметы, на более светлые из которых невозможно смотреть. И этот крымский дух цветущих растений, который я всегда замечал, приезжая сюда в июне.
Разве можно было бы так жить в Москве: после школы ехать на озеро или морской пляж, купаться, мчаться по пустой трассе под жарким солнцем, мимо горящих фиолетово-алых маковых полей, обвиваемым сочным, как вино, теплым ветром?
Выходит, тут гораздо больше степеней свободы. И я чувствую, что от них всех тоже меняюсь, становлюсь веселее.
Как проста и естественна местная жизнь! У этих людей должны быть крепкие нервы и ровное настроение. Они должны быть спокойны и здоровы, не зная всей неврастенической московской суеты. В Москве варится финансовая и интеллектуальная жизнь, и при этом теряется само счастье этой жизни. В этой анонимной искусственной среде, переполненной амбициями и ловушками, целями и задачами, искажены все естественные инстинкты существования. Классы и группы столкнуты тут лбами: художники и бизнесмены, клерки и рабочие, чиновники и студенты, антагонистические непримиримые сословия, отчасти в симбиозе, отчасти в вечной вражде, воодушевленные голыми идеями и придушенные безжалостной государственной мышцей, плодящей еще и клан охранников, враждебный уже вообще всем.
И ты живешь в этом городе с детства, уверенный, что это естественная среда обитания человека, не подозревая, что все на самом деле может быть совсем по-другому!

Маше понравилось в Инкермане, особенно то, что не надо спускаться. В общем, я не там завел дом! Поэтому предложил съездить в Казачку, где тоже не надо спускаться. И тут звонит Лёша – поэтому мы едем все, включая Глеба и Морковь. Сперва за Ваней в школу. В Казачке попали в три разных места, одинаково неудачных из-за ветра или других причин. Доехали и до «секретного» дельфинария, где в 66-ом впервые в СССР стали заниматься дельфинами. Теперь можно поплавать с ними 10 минут за 350 или 400 гривен.
Пытался доехать до другого края полуострова, у Херсонесского маяка, но там навалены камни, перекопан подъезд. Моя капризная команда бунтует. К тому же Глеб не сможет здесь зайти в море. Поэтому решили ехать в Омегу.
В Омеге тоже ветер – и Маше не нравится, она даже не вышла из машины. На городском пляже увидел ребят, которые делали из тростника зонтичные навесы. Договорился купить их тростник, 35 гривен связка в четыре метра длинны. Надо лишь подъехать попозже. Искупались втроем: я, Кот и Лёша, в довольно холодной мелкой воде, которая напомнила мне Прибалтику. Кот может сидеть в холодной воде почти бесконечно, он отличался этим с детства. Впрочем, и я таким был, а сейчас уже не могу.
Хотели поесть в кафе, но Лёше все здесь «дорого», невкусно, он откровенно капризничает. Это в добавление к проблеме накормить Кота… Я предложил поехать в пиццерию в Артбухте, которую Лёша так рекламировал. Но в ней оказалось еще дороже – и сильно дороже, чем в соседнем «Челентано». И не так вкусно. Маша сильно недовольна, приходится ее успокаивать.
Вернулись в Омегу за тростником. Маша считает поездку очень неудачной, в отличие от вчерашней. Зато тростник…
Ночью неожиданный трип под сентябрьским бомбеем плюс травой… Едва я хотел улететь во что-то счастливое и отдаться потоку, как вдруг скомандовал «стоп»! Что такое? А это сработал самоконтроль. Я словно подозреваю, что трип может завести не туда. Но куда? Почему я жду вреда, откуда?
И тут мне все стало ясно: темное, откуда я жду беды и подвоха – это смерть, мой страх смерти. Соответственно, светлое – это жизнь. Моя жизнь – как струящаяся в пространстве веревка из двух ниток, светлой и темной.
Трясло от сверхчувствительности так, что умирал от холода. По всему телу гуляли огненные энергии, пронизывающие каждую клетку. И главные потоки пересекались в паху.

А волшебник, однако, умер…
Утром узнал, что умер Янковский, мой любимый актер.
Ну, и с кем мы остаемся? Только с собой. Теперь нам самим придется быть ими – великими, и держать удар реальности и культуры, определяя смысл и выставляя вехи ценностей.
Теперь мы тут самые старшие и умные после них…

Вчера в доме оказалось пятнадцать человек, два француза, три собаки, заняты оба достархана, крыша, балкон.
Все из-за желания Сентября организовать «пати» на берегу моря, причем в совершенно недоступном месте – за Георгиевским пляжем, куда он слазил несколько дней назад под веществами. Поэтому даже взял отгул. Вызвал сюда Никиту и Риту, приехали Паша и Поля с собакой Броней, Дима Костенко с красивой девушкой Аней Росс из Москвы – и Аней СССР. Долгие сборы, в продолжении которых я ангажировал Пашу порезать тростник. Нас с Машей идея пати не прельстила.
Часть людей спускаться отказалась – и им была предложена моя лодка, плыть по морю от монастыря. Маша готова отвезти туда девушек и лодку. Причем с девушками поехал Паша, который несет лодку, и Дима. Поля же, которая в свое время прыгала в Запорожье с моста, пошла с нами. Ибо я тоже решил пройтись – и посмотреть, что за место нашел Сентябрь?
У монастыря мы встретили Диму. Он каким-то образом «всех потерял»! Вещества дают себя знать. Вместе мы дошли до обрыва за воинской частью, по дороге к Кая-Баш. Хорошо, что я пошел с ними, для них мое мнение было решающим – чтобы не спускаться здесь!
– Один раз Бог пощадил тебя, Сентябрь, второй раз не пощадит!
Ибо это была чистая авантюра, как скоро стало всем понятно. Причем сперва Сентябрь вообще не мог найти спуска. Он ничего не узнавал и метался по обрыву. И все настаивал, что надо спускаться…
Поэтому, в конце концов, спустились обычно: по лестнице на Георгиевский пляж. И там нашли еще одного человека, музыканта Игоря с длинным светлым хаером. Паша подплыл на лодке. Он уже отвез девушек на некий найденный им пляжик. Он забрал двоих, Диму и Полю, и мы остались с Сентябрем, Никитой и Игорем. И Спу. Искупался. Вода даже теплее, чем в Омеге, во всяком случае, приятнее. Дождался возвращения Паши, он остался со мной, поплыли Сентябрь и Никита… Намечается еще одна ходка за Пашей и Игорем. Этого я уже ждать не стал, пошел домой. Скоро должно было зайти солнце, а они только собрались. Все надо было начать часа на четыре раньше.
Дома нашел двух французов, за которыми Маша ездила на Пятый: Ио и Арно. Сентябрь познакомился с ними в Карпатах, ищя место для Радуги – и пригласил сюда. Оба молоды, двадцать с небольшим, Ио со светлым длинным хаером и в восточных штанах, Арно темненький, с небольшой бородкой, в смешной шляпе. С ними их пес Юкка. И еще девушка Марина из Киева, «переводчица». Сидят обедают на достархане. Их английский прост и понятен, труднее говорить мне самому. Французы мечтают здесь пожить и порыбачить. Ио принес гитару и стал играть песни канадской группы. Потом передал ее мне – и я что-то побренчал. Поговорили о Мексике, где недавно был Анри, о бескультурной Европе, где вся культура – только шоу и выставка, особенно в Англии, по их словам. О Шипоте. Они собираются в Румынию, а потом на Радугу. Им, как и нам, не надо виз, но их лимит пребывания тут тоже три месяца. Собаки лают, носятся друг за другом, ломая тростник.
Французы и Марина уходят гулять, начинают возвращаться люди с «пати», голодные и обломанные. Маша приготовила им макароны, салат – и поехала за людьми с лодкой. Аня Росс ей активно не нравится: манерная и капризная девушка, которая, по ее словам, пользуется своей красотой и манипулирует людьми. Дима, привезший ее, тоже боится проблем с нею.
Так и оказалось: едва Маша всех привезла, сделала еды – выяснилось, что Аня собирается возвращаться в Севастополь и хочет, чтобы Дима ее сопровождал. Последовал прозрачный намек, что на Пятый их отвезти должна снова Маша. Я против этого. Но в саду начинаются разборняки, и Маша, только чтобы избавиться от них – соглашается.
Однако люди и сами не знают, чего хотят, едут или нет (ибо Аню активно уговаривают остаться)? Маша нервничает – уже выехав из ворот и сидя в машине. А Аня говорит ей: забей! И тут Маша взрывается!
– Что ты себе позволяешь?! Я тебе девчонка, что ли?! Я тут и так из-за вас на ушах стою! Мне нечем, думаешь, заняться, как кормить вас, возить вас?! Ты тут такая фифа, которой все в рот смотрят, но я на таких насмотрелась!..
Маша в гневе страшна! Аня исчезает. Потом исчезает вторая Аня, которой нагрубил Сентябрь.
Люди решают, что теперь делать? Еще и Ио потерялся: бросил Марину и Анри – пошел назад и заблудился. Сентябрь пытается успокоить Машу. Я учу его жить: мол, он всех сюда привез, он и должен был следить, чтобы этого не произошло. Маша предупреждала, что вот-вот взорвется! Но Сентябрь благодушествовал, мол, все само разрулится. Вот и разрулилось! Он соглашается и предлагает нам покурить. В результате я отполз от компа на кровать и провел на ней несколько часов. В два ночи пришла Маша. Ио нашелся, остальные тоже, все в нормальном состоянии, судя по смеху внизу.
Со сном тяжело вообще, а тут три собаки постоянно лают: Броня с одного достархана, Спу с другого, Юкка с балкона, где спал один из французов.
Так начинается лето.
Впрочем, до календарного лета еще десять дней.
Ночью говорили с ней о том, что любой дом, куда ненадолго впустишь пару хиппов, быстро превращается в стихийную коммуну. Коммуну с элементами детского сада, где мы, хозяева, являемся обслуживающим персоналом. Маша сперва проявляет бесконечное радушие, возит, готовит, обслуживает – и ругает меня, что я советую ей не суетиться: хиппи все равно люди не благодарные и ничем хорошим все ее усилия не кончатся. Ибо главный лозунг хиппи был и остается: не напрягаться, все само собой разрулится, найдется вписка, хавка, терпеливые люди, которым нечего делать, как только возиться с ними… Она долго терпит, а потом взрывается. Это повторялось уже столько раз, что даже не интересно.

Весь день летняя жара, +26. Ездили с Машей на Пятый за продуктами и на секонд, где по настоянию Маши купил черную бархатную рубашку, которая мне как бы очень идет.
Вечером сидели с французами в саду на достархане, под Jethro Tull, неизвестную им группу (!). Они жалуются на бескультурную Европу, а сами не читали ни Бегбедера, ни Уэльбека, и даже не слышали о них. Зато у них есть бомбей и трава. Горят садовые огни, свеча на столе, кричат лягушки и цикады, полное безветрие. Очень тихо, даже комары стали человечнее. И на меня вдруг нахлынуло чувство истины! Я понял, зачем я здесь, зачем все это затеял когда-то. Возникло даже ложное дежавю, что однажды в прошлом я словно бы увидел этот вечер – и взял его за ориентир…
Ушла всякая разница в языке, нации. Я чувствовал себя взрослым и таким опытным, что никто не сможет подвергнуть это сомнению. Так тепло, что сидел в шортах и в майке и лишь потом надел бархатную рубашку, что купил на секонде.

Провел на пляже три с половиной часа, шесть раз купался. Я тут один, не считая катера в море. Вода градусов 16, и к концу я настропалился отплывать довольно далеко. Боюсь сгореть, но не хочется уходить. 
И думаю, что до сих пор не имею здесь стиля жизни. Хотя со стороны может показаться, что он есть. Я живу здесь недолго и урывками, это мое оправдание. Я еще не чувствую себя в этом месте, как рыба в воде. Надо создать свой стиль, один раз разглядеть, почувствовать, на одну минуту – а дальше держать в качестве образца.
Вопрос стиля упирается, прежде всего, в вопрос цельности. Нету, прежде всего, ее, и это главная проблема. Цельность – это отсутствие зависимости от других людей.
Конечно, тут и setting надо устраивать так, чтобы в доме не было ничего лишнего и чужого… Надо изменить слишком много, чтобы я почувствовал удовлетворение. Вижу, что мне предстоит работа на много лет. Будет чем заняться…

По просьбе Ио приехала девушка Маша, из Киева, которая является типа его местной возлюбленной. Притом что почти не понимает по-английски, тем более по-французски. Она фотограф и фаерщица. С панковской прической.
Ближе к вечеру пошли с ними всеми на Индейский пляж. Тут уже полно народу, десяток палаток. Отошли подальше, и мы с Ио искупались голяком. Собаки соревнуются в борьбе за бутылку, летящую в воду. Спу обучил Юкку этой игре и теперь все время остается в дураках – и лает от обиды!
На обратном пути наткнулись на Виталия, надувающего свою лодку. В море у него стоят сети, которые ему нужно осмотреть. Французы, вроде, хотели рыбачить: у них есть шанс…
А едва поднялись – совсем недалеко от берега увидели в море стаю из четырех дельфинов. Их появление вызвало у пляжной публики аплодисменты, будто в цирке.
Французам не повезло: после замечательного вечера на достархане, с вином и бомбеем, песнями Дениса, очень высоко оцененными – они ушли спать на крышу. И тут вдруг ливануло! Они кубарем скатились с крыши, в то время как я метался по саду, собирая промокающие вещи.
Утром французов и Марины с Машей уже не было.

Зато приехал Сентябрь – помогать мне делать забор. После моего поста в ЖЖ про пятнадцать человек (на сундук мертвеца) он боится, что мы его выгоним. Звонит лишь Маше, с ней безопаснее. Она даже едет за ним на Пятый, так бережет. И все ругает меня, мол, у человека один выходной!..
А пока я нарезаю тростник под размер, накручиваю толстую проволоку, укрепляя рабицу, то есть готовлю рабочий процесс. Поэтому огромную охапку тростника из Омеги мы употребили за два часа. А тут как раз позвали к Денису, на отходную Лёши. Лёша готовит мясную солянку, Маша для нас с Сентябрем – альтернативу: рис с соевым мясом и заправку к блинам.
Пьем, спорим об анархизме, я весьма громко: ненавижу эти детские упования у взрослых людей! Был у нас анархизм, в 17-20-ом. А потом в начале 90-х. Ничего хуже нельзя себе представить! Наш анархизм – это всегда бандитизм и ничего другого!
А потом Маша стала упрекать Лёшу, что он не хочет взять в Москву ее сумку с вещами, мол, у нее будет столько всего!.. Мне эти разговоры не нравятся. Не нравятся и упрашивания, и вообще тема отъезда, подаваемая как тотальная эмиграция.
Я прошу ее перестать – или насрать на вещи: сколько можно так о них переживать! Сколько вещей она планирует взять, весь дом? Она обиделась и припомнила, как я сам переживал из-за стола, который выкинул Данила. Требует объяснения – и мы выходим во двор, а потом к нам. Маша заявила, что она уезжает навсегда – поэтому забирает все! Хочется ответить, что тогда я остаюсь навсегда!
Я снова вижу, как все мое любимое умирает рядом с ней.
Наш спор был прерван появлением такси. Прощаюсь с Лёшей на улице у такси и возвращаюсь в дом Бубнова, к Денису и Лене, один. Наверное, заметна разница, какой я один – и какой с ней.
Они спрашивают: когда придет Маша? А я не знаю. И придет ли?
Она все же пришла – с явным желанием примириться. Но я по-прежнему подавлен. Не могу выйти из этого состояния. Нам осталось быть здесь вместе меньше недели. А потом разлука. Навсегда?
Зато у меня будет шанс проверить: смогу ли я сделать здесь свой setting и жить так, как я хочу? Или все опять иллюзии?.. Радуйся, говорю я себя! Ты первый раз выходишь на свободу!
Первый раз человек вырывается на «свободу» – когда расстается с родителями, детством, школой… Находит новых друзей, женится – и меняет одни кандалы на другие. У него нет сил разорвать с прошлым в одиночку. Он все еще не в силах быть один на один с жизнью. Проходит много лет, может, больше, чем длилось детство, чтобы ты созрел до нового настоящего освобождения. Освобождения, в которое ты уходишь совсем один. 
О, как это больно! Вот она, настоящая инициация!

Вчера ночью дунули с Денисом «бомбея», что оставил Никита. Про эту смесь можно говорить разное, например, что она производит очень дозированный эффект, ни больше, ни меньше, улетишь, но недалече… Но я не об этом.
Исходя из концепции двухступенчатой ракеты, мы не оставляли процесса употребления водки с соком. Мне это помогает «поскорее потерять ум», к чему стремится один персонаж у Ф.М. в «Бесах» (для чего сосет «какие-то травы». Знаем мы, что за травы он сосет.).
Не то чтобы мне удалось этим воспользоваться в полной мере, то есть этот несчастный ум потерять, – напротив, вдруг придумал сюжет рассказа в стиле раннего Сэлинджера, но я опять не о том…
В общем, Денис в очередной (и последний) раз разлил водку и развел ее соком. Мне как обычно, а ему досталось совсем чуть-чуть (сока, не водки, последней было до хрена). Я определил это по слуху или по «булькам».
– Да не важно, – бросил Денис в ответ на мои мысли. – Я знаю способ. – И отрезал угол от пакета и что-то там из него еще добыл.
Я удивился и заговорил с ним про телепатию. Он склонен был интерпретировать данный факт в категории внимательности. Мол, он мог уловить мой взгляд. Но я в тот момент на него не смотрел, точняк. Не то, чтобы я верю в телепатию, но меня всегда интересовали примеры ее работы. Внимательность, сверхчувствительность к настроениям окружающих – это, конечно, возможно, но это из разряда рациональных объяснений, слишком простых и очевидных. А мне интересны объяснения «нерациональные». 
И тогда Денис заговорил о дежавю. Мол, один его приятель признался, что часто испытывает дежавю под веществами. А вот Денис испытывал их крайне редко… Мы теперь, конечно, знаем, что это «сбой в Матрице», но вариации сбоя могут быть разные. Что ж, я больше похож на его приятеля: очень часто испытываю дежавю в этих состояниях. Вот и теперь я наблюдал ситуацию даже в некоем двойном дежавю. Я словно смотрел на нее из прошлого, когда уже предвидел, думал о ней. И из будущего, в качестве воспоминания, которое когда-то будет у меня об этом дне. Ну, и, естественно, из настоящего. Такой трехокулярный бинокль. Впрочем, был и четвертый окуляр: кто-то смотрел на меня, этот дом, эту ситуацию со стороны, как мог бы глядеть я, если бы не был в ней, если бы всей последовательностью поступков и событий не очутился в ней и не определил ее. И в этом была чарующая прелесть положения.
И тут Денис вспомнил, как Вася Флоренский в прошлом году имел своеобразное «дежавю» – что зеленая пробка, закрывающая дырку в пластмассовом столе на улице, будет потеряна. Это было вероятно: дети постоянно играли ей. Поэтому Денис вытащил ее и убрал в шкаф. Больше ее никто не видел.
Мне тут же пришли в голову куча античных и сказочных сюжетов на подобную тему, начиная с Эдипа, когда царь получает предсказание, что его сын или внук, рожденный его дочерью, лишит его царства (в сказках, впрочем, момент лишения царства/убийства старого царя, причина его осторожности – зачастую бывает затемнен) – и поэтому велит умертвить младенца или засадить дочь в неприступную башню. В результате он и провоцирует те события, которые хотел избежать. Зеленая пробка теряется.
А потом было совершенно невероятное слушание музыки, путешествие и сон в звуке, когда понимаешь, за счет чего одна музыка гениальна, а другая нет.
Ну, а сегодня обсуждал с Машей, что психоактивные вещества, вероятно, оживляют архаические, «животные» способности нашего организма. То есть этот удивительно тонкий слух, обоняние, осязание, обостренное ощущение цвета, формы и, фиг знает, телепатию… Все это было потеряно в ходе развития рассудка, когда он взял на себя основную функцию нашей безопасности в пространстве. А созданная человеком среда сделала все эти тонкие таланты избыточными, если не травмирующими. Например, когда машина ревет под окном, лучше обладать не тонким слухом, а глухотой. Хотя художники и музыканты, возможно, тем и отличаются от остальных людей, что в большей степени сохранили свои архаические способности.
Не противоречит этому и утверждение Тимоти Лири, что психоделики оживляют 95% «молчащих» областей мозга. Ибо там может храниться как программа нашей будущей эволюции как вида, так и древние навыки выживания.
Ну, в общем, так мы теряли ум, возможно, успешнее, чем мне теперь кажется…

Несмотря на каждодневные поездки в «Бомбей» – все эти дни настроение хуже некуда. Я понимаю, это еще не конец, и если я все делаю правильно – все будет нормально. Но устал. Не чувствую ни жизни, ни природы, ни Крыма, ничего… Просто сломавшийся робот…
Когда-то, еще недавно, она не могла вообразить себе жить одна, без меня. А теперь она рвется к этой жизни изо всех сил. Уверена, что отлично без меня обойдется. «Большевики и без тебя обойдутся…» Возможно, это ее очередное безумие. Хотя, думаю, у нее все будет хорошо, она останется довольна и еще больше уверится в собственной сверхценности.
И еще секс… Произошло то, чего я всегда боялся – что я подсяду на него и дойду до стадии, когда будет практически невозможно соскочить. Я буду сходить с ума – и обманывать себя, что могу обойтись, или, наоборот, что не могу – и не надо… И я предвижу весь этот театр чувств, все эти грани самовнушения, когда надолго остаешься без него. Очень много мне предстоит перенести, проверить этим летом. Серьезное будет время, не менее крутое, чем со всеми этими Шипотами и Холмами.
Ладно, пусть будет у нас и такой эксперимент. А к осени будет видно. Может, и мне здесь надоест. И я побегу стучаться назад – в Вавилон.

У Кота последний день в школе. Больше он никогда ее не увидит. Эту довольно щадящую школу в солнечном городе…

***

Несмотря на тепло, солнце, море, друзей, бомбей – ничто не радовало ее. Она по-прежнему видела лишь «неуютную жидкую лунность», грубых людей, ветер, холод. Ничто не растопило ее сердца.
Она ждала конца мая, как заключенный конца своего срока. Эта дата была давно объявлена, как приговор, от этого решения ее невозможно было отговорить. В каждый свой визит в Москву (каждые три месяца) они отвозила назад что-нибудь из вещей. Она не хотела жить здесь, я не хотел жить там. По сути, она ставила мне ультиматум: если мы будем жить вместе, то на ее условиях, то есть в Москве, нравится мне это или нет. Это будет моей жертвой, доказывающей любовь. Она жертву уже принесла – прожила этот год в Крыму. Прежние слова, что она будет жить там, где будет жить ее любимый человек, были сняты (смяты) реальностью.
И все-таки я надеялся до последнего дня, что она остановится, хоть на последней ступеньке вагона! Я вел пропаганду, рисовал перспективы. Агитировал в том числе через великую книжку про «Контркультуру», встречным бригадам которой не суждено было встретиться. Но она была непреклонна. Так влюбленная женщина рвется к своему возлюбленному, слепо и отрицая все резоны… Если бы у нее был возлюбленный – я лучше мог бы ее понять.   
Кто-то из нас должен был уступить. Уступить, смириться – это было единственным решением… Но ни одна из сторон не воспользовалась им…
И вот она единолично завершила «эксперимент», да так резко, что под раздачу попала и наша с ней любовь. Или все, что от нее осталось.   
А я… Я тоже не смог продолжить эксперимент: в Москве был Кот и тяжело больной отчим. Квартира на Потаповском все же была продана. Вместо нее были куплены две отдельные.
В начале сентября умер Виктор Иванович. Кот рыдал на похоронах… Они правда любили друг друга. И был ремонт двух новоприобретённых квартир. А потом я сам угодил в больницу…
Но вместе мы больше не жили. Кажется, что все долгие годы совместного путешествия мы готовились к тому, чтобы расстаться. Это было непросто, даже когда на руках имелись все козыри. То одно мешало, то другое. Но не в этот раз. После Крыма обоим стало хуже и безнадежнее. Весь год мы словно толкали огромный камень, то изо всех сил, то с ленцой, едва не ставя под него подпорки. А потом толкали снова. И он, наконец, покатился...
Этот год оказался еще одним – важным – экспериментом, – в череде тех, что я устраивал в своей жизни: немного карнавалом, немного подвигом, немного бедой. И неожиданно он же дал ключ к будущему. Оно вызрело, как побег инжира из весенней земли. Потом будут ломки и другие испытания, но эта тяжелая страница была перевернута.
А колокольчики, что разрушили мой брак, больше не звонят.

***

Этот воздух, похожий на выкрик,
Этот запах прильнувших волос,
Этот запад в оранжевом тике,
Этот сад нетрепещущих роз.

Эта память, в заплатах, занозах,
Пятна краски, обломки пружин…
Этот бриз, раздувающий ноздри,
Этот шаг, разрывающий жизнь.


2008-2016