Рассказ (8+) о Первой любви и перевороте в сознании.
* * * * *
Восемь часов в машине вдвоём. Поля, перелески… и вновь – поля, перелески, круговерть городков и посёлков… Едем к родителям – знакомиться… Свадьба через три месяца. Всё хорошо и красиво, но в голове неотвязно звенит: «Может быть поторопилась?..».
Первая остановка. Удивительный городок! Сразу видно, что здесь живут «колокольных дел мастера», даже у кемпинга «вызов» – то ли рында, то ли церковный колокол…
Как все женихи, он внимателен и ласков:
– Оформляй документы, Голубка, а я – на заправку.
Машу рукой вслед удаляющимся красным огонькам. Так приятно размять затёкшие ноги!.. Синие сумерки, прохладная сырость вечера, наползающий туман глушит пьянящий запах цветущей липы, вновь звон «церковного» колокола… Дежавю!..
* * * * *
В те, относительно недалёкие годы, где-то в «высоких» кабинетах решили, что «верующие» исчезли сами собой, а их дети прекрасно растут в безверии…
Ухоженное здание церковно-приходской школы прочили городской библиотеке, но библиотекари взбунтовались, дескать – тесно! Дубовые парты с откидными крышками и аспидные (чёрные) доски тоже оказались – против выселения. Наверное, они родились прямо в крошечных «кельях», и пролезть в узкие двери или зарешётчатые окна физически не могли. «Наверху» приняли оригинальное решение: отдать здание – начальной школе!
Церковный двор, приходская школа своего двора не имела, разделили высокой дощатой изгородью, приколотив её прямо к стволам вековых лип, несколько деревьев спилили, а землю между пнями и мраморными плитами засыпали смесью гравия и песка. В интерьере здания ничего не изменили. Портреты благообразных старцев остались в кабинетах директора и завуча, аленькие цветочки «ваньки-мокрого» – в позеленелых горшках на подоконниках, а мебель – на своих местах: кожаные диваны и резные стулья у дубовых столов – для взрослых, добротные парты, расставленные в классах с учётом роста учеников – для детей. Мне повезло дважды: я жила – рядом со школой, и мой рост соответствовал требованиям старинной мебели.
Я сразу полюбила уютный дом с метровыми стенами, низкими сводчатыми потолками и арочными окнами, мне он казался – сказочным! А вот бабушка была недовольна, особенно устройством школьного двора. Её ворчанье мне казалось понятным: «церковная» часть, поросшая мохнатой травкой и украшенная ухоженными клумбами, и мне нравилась больше, чем наш пыльный бугристый двор, где любой росток был обречён на затаптывание сотней детских ног…
Наступило долгожданное Первое сентября, и школьный двор разукрасился букетами белых лилий и лиловых астр, розовыми гладиолусами и пёстрыми георгинами! Пышные банты, белоснежные крылышки парадных фартуков! Взволнованные взрослые и дети! Звон церковного колокола, самого маленького, снятого с немой колокольни и подвешенного под резным навесом крыльца, заставил сердца биться чаще... Я вцепилась в руку мальчика, поставленного в пару со мной, и вступила в двери школы, как в новую жизнь!
…Жизнь и впрямь оказалась совершенно новой, незнакомой. Удивительнее всего было требование – молчать! Молчать весь урок, если тебя не спрашивают, даже если ты знаешь ответ, а я его знала – всегда! Таким всезнайкой, кроме меня, был ещё только один ученик – Серёжа! Тот самый мальчик, что с первой минуты в школе, был поставлен рядом, а в классе посажен за одну парту со мной. Серёжа читал так же бойко, как и я; видимо и стихи, ещё до школы, мы заучивали по одним и тем же книгам; а потому, весело переглядываясь, хвастали на уроках своим знанием хором и попеременно, вызывая восторг учителя и зависть одноклассников. Сначала мы писали карандашами, и я делилась своими остро отточенными с Серёжей. Потом, когда стали писать чернилами, – промокашкой для чистки железных пёрышек. На уроках каллиграфии иногда я писала в его тетради; и Серёжа, в благодарность за хорошую оценку, срывал цветы «золотого шара», что рос на церковной территории, и тайком клал их в мой букварь. Чей подарок, я догадывалась по ободранным пальцам: чтобы сорвать цветок, надо было далеко просунуть руку в щель между неоструганных досок. Марья Ивановна, наша учительница, водила Серёжу в кабинет директора, мазала царапины зелёнкой, и он опять не мог писать в тетради…
Первые дни на перемене бегать было запрещено, и, ещё робкие, дети ходили чинными парами, я – с Серёжой. Достаточно быстро дети освоились, «потеряли стыд и страх!», как говорил сторож Тихон Петрович, стали бегать по двору в догонялки, скакать по плитам, рвать с церковной стороны всё, до чего могли дотянуться, и дразнить нищих на паперти (на церковном крыльце), высовывая языки и оттопыривая уши.
Я не участвовала в дразнилках «гномов», что сидели целыми днями на холодных ступенях в надежде получить от сердобольных бабуль кусок булки или мелкую монетку; не совала рук в щели «заколдованной» ограды и обходила стороной узорные мраморные плиты, ровными рядами выступающие из-под осевшего гравия; несомненно, бабушка имела на меня большое влияние. Перемены коротала со скакалкою в руках! Прыгала я замечательно: скакалкой вперёд и назад, руки крестом и ноги вместе, не сходя с места и передвигаясь в любом направлении… Но больше всего нравилось, прыгать через скакалку, которую крутят двое, особенно если один из них – Серёжа, смотрящий на меня восторженными глазами!..
А ещё мне нравилось, когда Серёжа тянул мой бант… Два банта стягивали локоны «хвостов» чуть выше моих ушей. Серёжа потихоньку тянул тот, что был с его стороны. Я делала вид, что не замечаю, а сама замирала от мурашек, волной растекавшихся по голове и шее. Марье Ивановне приходилось бант вновь завязывать, а когда так развлекаться стал почти весь класс, она рассердилась и зачинщика на всю перемену поставила в угол. Мне стало жаль мальчика, и я тоже не пошла во двор, а встала рядом, с яблоком в руках. И мы схрумкали его, откусывая по очереди до самого огрызка, даже огрызок поделили пополам, и показался он мне самым вкусным из того, что я когда-либо ела… Ах, как мне нравился Серёжа!
* * * * *
Для завтрака дети приносили из дома яблоки и бутерброды. Друзья делились между собой, что позволяло легко определить взаимные симпатии. В дождь завтракали в классе, в хорошую погоду – во дворе. Скоро о лакомствах пронюхали кошки, что во множестве шныряли вокруг церкви, стали пролезать в щели забора, клянчить кусочки хлеба и домашней колбасы. За хлебными крошками стали прилетать и птицы: юркие воробьи и сизые голуби. Голодные кошки старались поймать пичуг, и некоторым это удавалось; в такой день вся школа была не в состоянии учиться, взрослые и дети обсуждали, какая кошка и как поймала птицу, что с ней сделала, и как этого можно было избежать…
Особенно зверствовал огромный одноглазый, вечно до крови ободранный в кошачьих и собачьих драках, бурый кот. Его охота стала так регулярна и удачна, что дворник Тихон Петрович стал гонять его метлой, а сердобольные девочки бросали в кота камни! Но злодей, сидя где-нибудь на дереве, словно дразня возмущённых обитателей школьного двора, спокойно дожидался урока и, на свободе, утаскивал очередную жертву под кусты «золотого шара»; а сытый, неспеша расхаживал с задранным хвостом, уже позволяя себя гладить и даже брать на руки.
Никто не мог сладить с котом, был лишь один способ – пристроить его куда-нибудь в семью; а пока мы наперебой, сбиваясь и начиная сначала, пересчитывали птиц в конце перемены и в начале новой. Особенно вся школа волновалась за белую «домашнюю» голубку, что откуда-то появилась в стае диких сизарей. Она была так чиста, изящна и грациозна, что казалась существом другого, более возвышенного мира! Даже кот лишь издали жадными глазами следил за нею, не пытаясь напасть, или восхищаясь, по словам Тихона Петровича, её «неземной красотой»… Именно этой голубке было суждено перевернуть всю мою жизнь…
Первоначально смешанная детвора, постепенно сама собою, стала разбиваться на группки по интересам: девочки расхаживали парами или маленькими стайками, мальчики возились друг с другом или задевали девчонок. Вдруг стали подтрунивать над дружбой, и зазвучали дразнилки «Тили-тили-тесто, жених и невеста»… В первую очередь досталось – нам с Серёжей! Мне такая дразнилка была лестна – далеко не у каждой девочки был мальчик-друг, а Серёже?..
На переменах он стал сторониться меня… Я не обращала на это внимание, или делала вид, что не обращаю, ведь на уроках он был – мой, и был – прежний! Всё также брал мои всегда заточенные карандаши, списывал из моей тетради готовые ответы, внимательно слушал мои подсказки и ел, принесённые мной, бабушкины пирожки... Но на переменах мальчик стал делать вид, что не замечает меня; старался, как бы нечаянно, задеть плечом или бросить в мою сторону камешек, что веселило его товарищей. Теперь у него в товарищах – были только мальчики, и он явно старался им понравиться. И вот однажды…
Любимица всей школы, белая голубка, слетела с ветки пожелтевшей липы; затрепетав крыльями опустилась на узор мраморной плиты, усыпанной золотыми сердечками листьев, и стала клевать рассыпанные мною крошки... Казалось, ещё немного и она вспорхнёт мне на руку!.. И я замерла в надежде на удовольствие от её доверия... Плечом или краем глаза я не увидела, а скорее почувствовала, что Серёжа крадётся к нам с чем-то большим и мохнатым в руках... Предчувствие страшное и холодное сжало моё сердце! И случилось то, что и представить никто не мог: Сергей бросил! на голубку страшного кота...
Голубка взметнулась!!! в противоположную от опасности сторону и ударилась о мою грудь! Словно маленький ангел, захлопала белоснежными крыльями мне по лицу! От неожиданности, я отступила назад, зацепилась за что-то и упала навзничь, ударившись затылком о камень. Никого не было рядом со мною, никто не успел, да и не смог бы, подхватить меня... На несколько минут я потеряла сознание, а когда очнулась, увидела над собой озабоченное лицо Марьи Ивановны и любопытные глаза девочек. А за могильной плитой стоял Сергей и глупо улыбался…
Мне помогли подняться и повели в школу. Я смотрела вокруг, не узнавая места: ряды могильных плит засыпаны гнилой листвой, чумазые дети скачут по ним, как по пригоркам, жёлтые шары «вестников разлуки» свисают сквозь щели забора из нешкуренного горбыля, за которым ободранные нищие матерятся из-за подачек… И над всем эти ужасом плывёт звон церковного колокола…
* * * * *
Мои родители не стали жаловаться – бабушка сказала, что это Ангел уберёг меня от какого-то зла; если любовь к Сергею была злом, то бабушка оказалась права. На всё, и на мир вокруг и на дружбу, я стала смотреть другими, наверное взрослыми, глазами.
Серёжу, в наказание, Марья Ивановна пересадила на последнюю парту, а ко мне посадила Олю, которую пришлось взять «на буксир» (помогать в учёбе), но «дружить» я уже не стремилась.
Как отнёсся Сергей к нашей разлуке? Не знаю, мне это было не интересно, он как-то вдруг выпал из моей жизни. Через несколько лет, он захотел понести мой портфель, но я дёрнула сумку из его рук, с брезгливостью вспомнив ту глупую улыбку.
И ещё. На всю жизнь запомнила слова бабушки «Не торопись дружить, не торопись любить. Мир не такой как нам в дурмане – кажется»!..