Рассказ-быль для детей(6+) и взрослых, под девизом "Не ищи виноватых – думай, что делать!".
* * * * *
Наконец-то вылезли из автобуса… Пыль, вонь и визгливые вскрики товарок остались позади! Толстые потные тётки, сухопарые пахнущие махоркой и равнодушные ко всему старики, дети, пинающие друг друга для развлечения, молчаливые гуси в корзинках, встрёпанные куры в связках, совершенно очумелые цыплята в картонных коробках – все вывалились на дорогу и, осоловелые от жары, растворились в пыльном мареве конечной остановки.
Раскалённый почти докрасна крошечный автобус, медленно переваливаясь с боку на бок, неохотно развернулся и пополз в обратную сторону на взгорок. А мы с бабушкой «покатились» под горку: бабушка – медленно перебирая опухшими от жары ногами, а я – вприпрыжку и размахивая белой панамкой... Липкий, как жвачка, асфальт закончился почти сразу, и дорога заискрилась гравием, на солнце он казался кусочками сахара, а в тени – голубым лунным грунтом.
Я быстро доскакала до родника и присела в траву среди ивовых плетей.
Несколько столетних ив, словно сёстры, переплели корявые ветви-руки, до самой земли опустили свои серебристые «косы», и пауки притянули их длинные листочки к цветущим шишкам репейника и колокольчикам вьюнка, к пахучим метёлкам лебеды и бледным листьям глухой крапивы. Этот шуршащий полог почти скрыл родник, и, если бы не мелодичное журчание воды, не запах прохладной свежести и подгнившего дерева, сторонний прохожий прошёл бы мимо, изнывая от жажды и нетерпеливо поглядывая на реку под горой...
Встав коленями на жирные листья подорожника, я ладошками и локтями оперлась на щербатый край кадушки, почти до самого верха врытой в песок, опустила лицо в воду и широко раскрыла, зажмуренные было, глаза. Казалось, что вокруг – нет воды, так она была прозрачна! Я чётко видела каждую песчинку, мерно подпрыгивающую на золотистом дне. Оно казалось то ли живым, то ли кипящим, завораживало и звало окунуть и уши, и плечи, и… Интересно, смогла бы я полностью влезть в эту кипящую прохладу?..
«Совсем очумела?! – это бабуля выдернула меня за плечи и помешала получить ответ, – Здесь уже трое детей утонуло!» – соврала она. Хотя… утонуть, говорят, можно и в стакане.
Я сделала вид, что обиделась. Молча, подобрала брошенную в траву панамку и, не вытирая мокрого лица, уселась поудобнее возле бабушкиной сумки…
…Пара леденцов, прилипших к фантикам, кислое, с ещё белыми косточками, яблоко и кусок булки, с румяной корочкой, помирили нас.
Впереди была дорога по солнцепёку, и, взмокшая от духоты автобуса, бабуля уселась в траву и, прильнув плечом к шершавому стволу ивы, задремала...
Хрумкая яблоком, я сквозь ивовые ветви-жалюзи смотрела на простор под слепящим куполом неба: на пёстрый косогор волнующихся под лёгким ветерком полей, на сочно-зелёные строчки лесозащитных полос, вдали переходящих в аквамарин, на бурую змейку дороги, ниточкой уползающую за горизонт, и на блистающую миллиардами солнечных бликов ультрамариновую реку…
Вдали, у самого изгиба реки, на мелководье кто-то постановил телегу, не выпрягая лошадь. Ватага мальчишек, визжа и толкаясь, взбиралась на телегу и разом прыгала в воду, вздымая фонтаны брызг и разгоняя до самого берега, золотистую на солнце, волну!
Лошади тоже хотелось купаться, и она, стоя в воде по колено, нетерпеливо била ногой, трясла головой и старалась втянуть мягкими губами водяную пыль. От воды грива и хвост отяжелели, рыжие бока залоснились, и с ушей летели искры капель. Если бы не оглобли, бросилась бы она в прохладную волну и поплыла!..
Сквозь колеблющиеся ветви я с завистью наблюдала за радостной вознёй на излучине и готова была заныть – прервать сладкое посапывание моей наперсницы, но тут она сама сонно всхлипнула и открыла глаза… Этого было достаточно! Сама того не ожидая, я стрелой выскочила на дорогу и полетела вниз по склону!..
Ноги, грозя потерять сандали, почти не касались дороги! Волосы, завязанные в длинный хвост, перестали щекотать шею и бить по спине! Руки раскинулись, словно крылья птицы! Казалось, ещё чуть – и я взлечу над пыльной дорогой! Проскользну над лугом, пропахшим гусиным помётом, распугаю стайку пескарей в тени осоки, и, не коснувшись рукой-крылом прохлады воды, как ласточка, взмою ввысь! Туда, где звенит невидимый жаворонок, откуда кукурузное поле кажется зелёной шалью, а дачный посёлок – лоскутным одеялом! Но… дорога закончилась.
Я оглянулась – бабушка осталась далеко позади. Торопливо, по-утиному ковыляет, поднимая облачка белёсой пыли, машет моей панамкой и что-то кричит!.. Разгорячённая «полётом», я не слышу и ничуть об этом не сожалею, но подождать надо: ключи от калитки – у неё.
Чтобы отдышаться, я присела на обочину, прямо в душно пахнущую полынь под куст шиповника; бабуля утверждает, что это не шиповник, а «морщино-листая» роза. Листья и вправду морщинистые, как бабулины щёчки, а цветы очень крупные, почти с мою ладонь, с нежно-брусничными лепестками вокруг мохнатого венчика жёлтых тычинок, и в каждом цветке – по шмелю!
Я приподнялась и тоже сунула нос в свободный цветок, втянула в себя пьянящий аромат. Лепестки прилипли к щекам, и хотелось, чтоб они не отлипали никогда! «Вынюхав» весь цветок, наклонила другой, третий… Пока бабушка «спешила», я перенюхала все доступные мне цветы, и, наверное, сама стала пахнуть как эта «роза», но без морщин...
Наконец-то бабуля доковыляла! Сердито нахлобучила мне на затылок ненавистную панамку и стала выговаривать за то, чего не случилось: за свёрнутую шею, за разбитый нос, за ободранные коленки… Но мне было интереснее то, что говорила, а вернее каркала, ворона над головой.
Это была «наша» ворона!
Она жила, видимо, где-то неподалёку. И место, для наблюдения за своими владениями, облюбовала на макушке фонарного столба возле нашего дома. Её навязчивое карканье всем досаждало! Но более того, досаждал её «рацион», как говорил дедушка.
Ворона, если не каркала, то клевала! Клевала вишню, груши, яблоки… Не ела, а пробовала на вкус – спелый плод или прилететь завтра? Но «завтра» она пробовала на спелость уже другой плод и так обклевала почти половину будущего урожая. Больше всего досталось «китайским» яблочкам, крошечным, величиной с орех, ещё зелёным с чуть побуревшим бочком. Когда поспеют, они станут медово-жёлтыми с румяными щёчками. Из них мы сварим чудесное варенье: целые яблочки, прямо с палочками, в густом сладком сиропе!..
А ворона! Она даже не клевала «китайки», а просто обламывала цветоножки, и неплотный ковёр из загубленных плодов уже укрыл траву под деревом.
Бабуля на ворону – кричала!
Дед – махал рубашкой, за рукав привязанной к длинной палке!
А я – бросала вверх сандалю, и дедушке пришлось… лезть за нею на дерево.
Но всё без толку: серая ворона косила на нас угольком глаза, перебирала по макушке столба тощими лапками, но перелетать, хотя бы в соседний сад, не хотела. И мы смирились: по-своему полюбили свою разорительницу, даже стали с нею разговаривать, а она – с нами.
И вот сейчас, мы с бабушкой разинули рты от удивления: наша ворона истошно каркала, судорожно хлопала крыльями и, скользя коготками по верхушке столба, рисковала с него свалиться…
Две ласточки, словно чёрно-белые молнии, пикировали на неё со стороны солнца, что их сразу и не увидишь! Старались клюнуть великаншу, по сравнению с их размером, и уходили на новый разворот, опять в сторону солнца... Мы с бабушкой остолбенели и забыли куда шли!
Удивительно, но эти две крохатульки, столкнули-таки ворону со столба и погнали куда-то в бок, за реку…
Больше ворона к нам не прилетала, и к соседям – тоже; сожаления о её «пропаже» нас совершенно не мучили; а ласточки, семейная пара, решили поселиться у нас! На лоджии, что над верандой, под козырьком крыши они стали лепить свой незатейливый домик.
«Слишком поздно для новых гнёзд. Да и ласточек в посёлке никогда не было…» – качал головой дедушка.
. . . . . . . . . . .
Для послеобеденного сна бабуля укладывалась на веранде; дед, посвистывая носом, задрёмывал в гамаке; а у меня был выбор – спать в жаркой комнате, вернее считать минуты на раскалённых простынях, или читать на сквознячке под узорной тенью дикого винограда, что дополз до самого конька крыши. С книгой на коленях, я усаживалась в плетеное кресло на лоджии и сидела тихо-тихо...
И ласточки вскоре привыкли ко мне: чиркая крыльями почти по моему затылку, неустанно носились взад-вперёд, принося в клювиках малюсенькие комочки ила, что склевывали с высокого речного берега под кукурузным полем. Как только было слеплено донышко будущего гнезда, самочка стала укрывать его белоснежными пушинками, что выщипывала у себя из-под крылышек, и вскоре перестала летать. Её остренький носик торчал в полукруглое окошко новостройки, а самец, зависая словно колибри, засовывал в него мошек, не забывая и достраивать стены. Так и носился он целыми днями: мошка для жены – пара комочков ила для домика, вкусняшка – стройматериалы, вкусняшка – стройматериалы…
Домик был так мал, а «ласточк» так любил свою подругу, что, стараясь не стеснять её, отдыхал на проводе возле крыши, покачиваясь и встряхивая усталыми крылышками. Лишь в сумерки вспархивал он в свою обитель, попискивал и, угнездившись, высовывал из окошечка свой клювик рядом с клювиком Любимой.
Наконец-то гнездо было полностью готово, и вскоре наступил долгожданный, для ласточек, день! И они не впустили меня на «мою» лоджию… Я лишь приоткрыла дверь и даже не ступила на прогретые утренним солнцем доски, как ОБЕ ласточки, хлопая крыльями, ринулись на меня, словно я – ворона! Казалось, что они решили остренькими коготками своих крошечных лапок разорвать меня на мелкие пушинки для своего гнезда! Я попятилась и чуть не свалилась с лестницы… Такого писка, каким агрессоры провозгласили свою победу, я ещё не слышала: казалось, что пищит целая стая!
Спустившись вниз, и, нажаловавшись бабушке на «злых» квартирантов, я потащила её вокруг дома, посмотреть снизу, что творится на «моей!» территории. Игрушки, книжки, цветы и травы для гербария, купальник и соломенная шляпа – всё хранилось там, на лоджии. Я мирилась с помётом под гнездом, с необходимостью вести себя тихо и сдержанно – не прыгать, не махать руками, двигаться плавно, как на уроках танца – и справедливо рассчитывала на уважение со стороны незваных соседей!.. Но мои злые слёзы лишь рассмешили! бабушку.
Оказалось, что действительно пищала… целая стая! Вернее, стайка из пяти птенчиков! Их жёлтые клювики, словно реснички, обрамляли тёмный глазок гнёздышка.
Вскоре молодые родители успокоились и вновь примирились с моим присутствием, да и некогда им было воевать! Целыми днями без отдыха они носились над нашей дачей: утром и днём – высоко в небе, вечером – почти касаясь макушек сада. С пронзительным писком огибали соседские крыши, и, стремглав, рискуя столкнуться лбами, ныряли под виноградные листья к своим вечно голодным детям. И ныряли так часто, что писк «Дай мне! И мне! Нет мне!» звенел не смолкая. Мы привыкли к нему и перестали замечать. Но однажды…
. . . . . . . . . . .
Обычно, усталое солнышко плавно погружалось в золотистую пыльцу кукурузного поля, и ночь приходила медленно, с прозрачными сумерками, с сочным тёмно-синим небом и богатой россыпью подмигивающих звёзд, с лунной дорожкой поперёк реки и серебряными пятнами в саду и на подушках моей кровати… Но в тот вечер, солнце тревожно зависло над березняком лесопосадки, пропахшей ранними грибами, долго не решалось окунуться в пунцовое марево, что неуклонно растекалось по горизонту, и, лишь когда серо-седые тучи с востока доползли до середины неба, вдруг нырнуло в уже багровые крылья заката.
Быстро стемнело… Редкие всполохи тускло освещали лиловый горизонт, там что-то низко урчало, и сады, прислушиваясь к этому урчанию, непривычно притихли. Листья на деревьях обмякли. Цветы зажмурились и поникли. Душный воздух стал липнуть к коже.
Бабушка торопливо захлопотала вокруг дома в ожидании дождя: что могло размокнуть – было убрано, что нуждалось в сырости – расставлено и развешано. Но гроза шла стороной! Потеряв надежду на прохладу дождя, бабушка распахнула в доме все окна и двери; лишь тогда, лёгкий сквозняк помог мне провалиться в тревожный сон; и уже в забытьи, я слышала сонное ворчание деда, быстрый топот босых ног и хлопанье оконных рам...
Грозовой фронт! прошёл по макушкам деревьев. По стеклам зашлёпали! оборванные листья. Крупные горошины застучали по крыше и стенам… Что-то вдруг грохнуло! над самой головой, и дом вздрогнул… Но было не страшно – я уже спала.
Утро… Серое и печальное. Ночная гроза ушла, оставив после себя растерзанные клумбы, мутные лужи и моросящий дождь. Все звуки стали глухи, словно на уши натянули меховую шапку, запахи куда-то исчезли, за пеленой дождя не было видно уже соседних крыш...
Удивительно – пара ласточек мокла на проводе! Сидели молча, прижавшись друг к другу, и крупные капли, словно слёзы, падали с вилочек хвостов.
На месте гнезда – лишь серый ободок!..
. . . . . . . . . . .
«Хватит реветь! Не ищи виноватых, а думай, что делать!» – слова деда меня встряхнули.
Всё ещё задыхаясь и всхлипывая, я пошла умываться и в зеркале увидела незнакомое лицо: щёлочки опухших глаз с колючками мокрых ресниц и «раскисший» красный нос над кривым ртом…
Кто и чем виноват?!
Бабушка, что распахнула дом навстречу грозе? Гроза, что не обошла нас стороной? Дедушка, что не закрыл дверь лоджии? Дверь, что хлопнула от сквозняка? Ласточки, что слабо приклеили гнездышко над нею? Я?..
И я… Что маленькая и не уследила за всем!
Что же теперь делать?
И мы все стали – делать.
Дедушка, кряхтя и задыхаясь, прикрутил крюк-стопор, чтобы дверь лоджии больше не хлопала.
Бабушка прибрала на месте упавшего гнезда и вымыла пол.
Я освободила коробку из-под лент и распотрошила свою «думочку» – надёргала из неё пушинок и пёрышек. Они легли на дно коробки и стали гнездышком для пяти крошечных птенчиков. Их голые тельца укрыла цветами, что нащипала из шапок белых и розовых флоксов. Самой красивой лентой перевязала коробку, и бабушка, надев дождевик и резиновые сапоги, унесла её хоронить.
Ласточки всё также сидели под дождём, а вечером пропали…
Дождь шёл три дня.
Три дня ласточек не было, и мы решили, что они уже не вернутся.
. . . . . . . . . . .
Как сказала бабушка, «ни что не вечно, и горе имеет свой срок»!
Дождь кончился вдруг, словно кто-то Разумный закрыл «небесный кран».
Я проснулась от запаха блинчиков, щекотавшего нос, солнечных зайчиков, прыгавших по подушке, и… писка ласточек!..
Опять – целый хор!
Босиком, лишь в короткой сорочке, я выскочила на улицу и увидела на проводе, от столба к нашей крыше, целую птичью стаю!
Ласточки громко щебетали, словно спорили или обсуждали что-то! Поодиночке и по две-три вспархивали на лоджию, зависали под коньком крыши, вертели головками, возвращались на провод, и на их место вспархивали другие!
Зрелище было невиданное!
Так прошло всё утро…
Я не могла есть и отмахивалась от бабули, что ходила за мной с чашкой и ложкой. Дедушка хмыкал в усы и называл слёт ласточек «консилиумом».
А когда солнышко перевалило через зенит, случилось и совсем небывалое!..
Вся стая, наперегонки и чуть не сшибая друг друга крыльями, стала носить комочки глины и ила. Казалось, что в воздухе «протоптана» дорога от речного берега к нашему дому и обратно!
Наверное, весь день ласточки не ели и не пили! И второй день тоже, от рассвета до темноты. Даже в потёмках носились туда-обратно, оповещая друг друга писком «Посторонись! Я подлетаю-вылетаю!». И третий день так же, а на четвертый гнездо было готово!..
«Развалится, слишком быстро построили», – покачал головой дедушка.
Ласточки, словно услышали его: несколько дней лишь кружили над домом, не влетая под крышу и отдыхая на проводе, а вечером вновь пропадали до утра.
Я больше не ходила на лоджию, боясь побеспокоить новосёлов, и терпение моё было вознаграждено: домик оказался слеплен «на славу!», ласточки, на удивление дедушки, не только отложили яички, но и вырастили птенцов, переловив всех! комаров и мух вокруг нашего дома.
. . . . . . . . . . .
К осени вместе с родителями на крыло «встали» три птенца! И маленькая стайка без устали кружила над нашим садом, вызывая откровенную зависть соседей.
И вот однажды… Прозрачным вечером, когда в пожухлом кукурузным поле за рекой умолкли навязчиво тарахтевшие комбайны, и запах солярки в сыром воздухе смешался с ароматом кострищ с огородов, где жгли картофельную и помидорную ботву, наши ласточки, плотным «звеном» и беспокойно пища, закружили над домом... Неведомо откуда стали слетаться золотистые в закатном солнце маленькие и чуть побольше стайки птиц – словно живые капли стремились в один мощный водоворот! Он становился всё больше и плотнее, а его круги над садами – всё шире и выше!.. Люди останавливались и запрокидывали головы, роняя шапки или поправляя съехавшие на затылок платки, пристально смотрели в звенящее писком небо…
– Это Лето прощается с нами, – грустно сказал дедушка.
– Оно вернётся? – я тряхнула головой и поправилась, – Они вернутся?..
– Лето уже нет, будет «новое», – усмехнулся деда, – а ласточки… Кто ж его знает!
Я запрыгала и замахала руками, казалось ещё чуть!.. И я взлечу вслед за птицами в бездонное, уже розовеющее небо с серебром летящих паутинок, и не заметила… в какой стороне исчезла уже слабо видимая стая. Запыхавшись, стала вертеть головой – прислушиваться к прощальному писку… И он ещё какое-то время грустно звенел то ли в воздухе, то ли в моих ушах, то ли в сердце…