I
Штернбальд хорошо помнил слова своего наставника. Он осознавал, на что идёт. Его не пугали грязь, голод, насекомые, тесные и скверные жилища. По крайней мере, сейчас он готов был поклясться, что они его не испугают. Тот, кто решил посвятить свою жизнь делу народного просвещения, должен быть готов к трудностям. Ведь трудности это только для нас, а для народа – повседневное бытие, говорил учитель Сидениус. Поэтому мы не должны показывать, что брезгуем теми условиями, в которых живут простые труженики. Но мы обязаны показать им, что кроме этих жалких условий в мире есть нечто большее, нечто прекрасное, мы должны духовно обогатить их – и тогда они почувствуют стимул расти над собой и над своим окружением. Знание, говорил Сидениус, - это единственное, что мы можем без остатка отдавать другим так, что наш собственный запас при этом не оскудеет…
Пока Штернбальд месил грязь в болотине, изнемогая под тяжестью чемодана и отодвигая от лица мокрую льнущую листву, в его воображении разгоралась заря. Он видел перед своим внутренним взором страницу книги, освещённую лучами, падающими из окошка с шестерным переплётом; благоговейные лица строгих, вечно усталых, женщин; сияющие глаза ребятишек. Ему льстила его роль – роль открывателя новых миров для всех этих людей! Они узнают от него про Гомера, Шиллера, Достоевского, сами начнут читать, их жизнь превратится в бесконечное стремление к прекрасному…
II
Промокшие стебли полыни обрамляли серое крыльцо. Штернбальд поставил забрызганный чемодан на доски, постучал…
Деревенский староста был давним выпускником какого-то училища, развитым и отзывчивым человеком.
Штернбальд, отогреваясь чаем в его хибаре, мало-помалу всё больше укреплялся во мнении, что хотя его миссия и будет сопряжена с бытовыми неудобствами, общий язык с деревенскими он найдёт быстро. Он вынимал и раскладывал стопками свои книги…
Хозяин с чайником в очередной раз прошелестел мимо его раскрытого чемодана стариковскими туфлями:
- Э-ммм, молодой человек, - прогнусавил он за плечом у гостя, - а Вы нашего Тонни видели?
Только что пришедший в деревню Штернбальд не мог знать никакого Тонни.
- Так вот, прежде чем разглагольствовать о пользе книг, посмотрели бы вы сперва на нашего Тонни, - продолжил хозяин.
- Некогда мне смотреть – дело ждёт! – ни скверная погода, ни усталость не были помехой молодому просветителю; он рвался в бой. – Велите завтра же скликать деревенский сход.
III
Тесная комната – и в полумраке лица, глаза – но что это за лица! Половина из них украсила бы иллюстрации к учебнику прикладной психиатрии, другая половина – стенд «Их разыскивает…». На передней скамье женщина в платке с лицом экзаменатора, которому предстоит выслушать очередного за день двоечника. У дверей компания молодых шалопаев грызёт яблоки и жестикулирует. В дальнем углу у стены – те, кто пришёл на это мероприятие в надежде отдохнуть: двое дремлют в напряжённых позах с полуоткрытыми глазами, третий в открытую похрапывает. Детей не видно, лишь у одной молодухи на руках младенец. Народу хочется домой, к отдыху, к ужину – а тут приходится слушать заезжего краснобая… Впрочем, у двух девиц на передней угловой лавке в глазах наблюдается внимание, но их интересует сама личность чуднОго горожанина, а не книжка, которую он читает вслух, сидя на столе.
Штернбальд быстро почувствовал, что в выборе книги он ошибся очень сильно. Там, в городе, Жюль Верн казался ему идеальным решением: во-первых, приключения всегда интересны всем, а во-вторых, воспевание безграничных возможностей человеческого разума как нельзя лучше соответствовало его задачам. Но все эти подводные лодки, дирижабли и острова были так не к месту среди коровников и стогов!
Штернбальд кое-как закончил чтение, скомкав конец. Публика бойко загрохотала скамьями и молча двинулась на улицу.
Штернбальд мечтал щедро делиться своими знаниями с народом. Сейчас он чувствовал себя так, словно его обокрали.
IV
- Нет, так не пойдёт… Другую книгу надо, другую бы… А какую? Стихи про деревню – это им понятнее… научно-популярное что-нибудь про окружающий мир – это им полезно… - И задёрганный обносившийся горожанин вновь и вновь перебирал содержимое чемодана с книгами, ища материал на следующий вечер.
Но деревенские не интересовались стихами, а всё, что авторы научно-популярных брошюр могли бы сказать о растениях, птицах, погоде и земледелии, любой крестьянин прекрасно знает и без них.
На чтения к концу месяца уже почти никто не ходил, только компания шалопаев, которые зубоскалили, словно у вольера с обезьянами (Штернбальду пришлось научиться строго призывать к порядку), и те две девчонки, очевидно, влюблённые в приезжего. Иногда приходила медлительная малорослая женщина с вязанием и усаживалась у печи: ей хотелось покоя, а у её мужа вечерами бывали шумные застолья…
Молодой просветитель часто говорил себе:
- Пусть хочется выть волком – надо продолжать начатое! Только упорство, говорил наш наставник… Только не терять надежду… Я уже добился немалого: они привыкли ко мне. А если выбрать то, что их по-настоящему бы заинтересовало…
На вечер, для которого Штернбальд составил самую увлекательную, по его мнению, программу, не пришёл вообще никто. Молодёжь – и та унеслась в соседнее село за новыми развлечениями…
Староста помог незадачливому лектору расставить по местам бесполезные скамьи и табуретки.
- Что ж Вы, мил человек, так надрываетесь? Ясно же: лбом-то стены не прошибёшь!
- Я должен, должен найти к ним подход! Я недостаточно хорошо стараюсь!
- Наш-то Тинни Блаженный, молодой человек, тоже думал, что он плохо старался: поливал-поливал железный прут, а тот побегов не дал! А он-то, бедолага, чуть в лепёшку не разбился: и землю под него лучшую натаскал, и удобрения…
- Но я верю, что ваши односельчане – не тупые железяки! Наверняка у них есть запросы… Я хочу подарить им дорогу в мир прекрасного!
- Подарить-то подарите, - лицо старика приняло ироничное выражение, - а что же они будут делать с Вашим подарком? Вот то-то! Читаете Вы – просто заслушаешься: и с чувством, и с выражением, так что старание у Вас очень даже и присутствует. Но подумайте вот о чём: не окажется ли этот Ваш, как Вы выражаетесь, подарок, так сказать, конём… ну как его… из которого войско-то вышло?
- Троянским?
- Да хоть бы и троянским. Покумекайте, задайте себе вопрос: что Вы хотите развить в наших мужиках? К чему их призываете?
- Духовные потребности… - пролепетал Штернбальд. Слово из уроков наставника стало плоским, остывшим.
- Потребности, говорите? - старик обрадовался такому ответу как охотник – дичи. – А зачем им, скажите, новые потребности, если они всё равно не смогут их удо-вле-творить? А Вы им о дальних странах читали, о тропиках всяких да полюсах. А они же всю жизнь проторчат здесь, среди полей и болот, на что им тропики! Ну, или о любви у Вас тоже один рассказ был. А у наших женщин – известное дело, быт какой: вода – дрова – помои; скотина; дети чумазые… Так-то они ещё вертятся, но если они будут мечтать о какой-то неземной любви, им будет в несколько раз тяжелее. Не жаль их Вам, что Вы им привьёте такую несбыточную надежду? Или стихи ещё… красивая штука – стихи! А куда их здесь?
- Но эстетические потребности есть у всех, - вспомнил уроки своего наставника Штернбальд. – Ведь вы же поёте песни по праздникам…
- Ну, песни – это другое! Не нами началось, не нами и кончится. А стихи – это новое, непривычное. Пока поймёшь, есть ли от них польза… А в деревне долго разбирать некогда; у нас работа; весь календарь расписан…
- Но Вы сами жили в городе, - нашёл аргумент порядком деморализованный Штернбальд. – А значит, Вы сами неизбежно должны были расширить свой кругозор. Почему Вы отказываете в этом счастье Вашим же односельчанам?
- Какой же Вы, мил человек, наивный! - поморщился староста. – С чего Вы взяли, что расширение, извините, кругозора – это счастье? Даже пророк Экклезиаст – и тот сказал: «Познание, мол, умножает скорби», А против Экклезиаста не попрёшь! Я тоже, пока в городе жил, думал: «Выучусь, приеду, и всё у меня будет по-новому!» Выучился, приехал. А здесь только коровы, пахота, и всё. И никому этот мой кругозор даром не нужен! И мне самому, как оказалось, не нужен. Душа, понимаешь, хочет чего-нибудь эдакого, несбыточного – а тут, к примеру, надо идти навоз вывозить… Так-то все эти мечты о несбыточном и разбиваются… о навозную кучу. А мог ли я, скажем, с моими мечтами да амбициями остаться в городе? Тоже не мог. У меня же здесь семья, меня же ждут…
- Вы просто разочарованный человек! - захлёбывающимся голосом выкрикнул Штернбальд.
Затем возникла резкая пауза. Какой-то эта фраза была слишком театральной, неуместной как лорнет в свинарнике.
Старик деликатно отвернулся, чтоб не смотреть на заплаканное лицо собеседника, просеменил к печке, нашарил старомодный сосуд толстого мутного стекла.
По комнате поплыл кисловатый дрожжевой запах, в кружку Штернбальда полилась розовая струя и ухнула измочаленная вишенка с выглядывающим из бока белым червяком.
- И всё-таки, заметил староста, когда гость заметно раскраснелся и повеселел, - надо мне было вас познакомить с Тонни…
V
В дальней части деревни, за прудом, некрашеные дома угрюмо скалились. Иные из них были пустыми; окна, закрытые бумагой, казались бельмами грозных великанов-слепцов. Кое-где из кудрявых зарослей виднелись чёрные обрушенные кровли как хребты павшей скотины. Полевые цветы здесь казались помойными, а небо – всегда пасмурным. С пруда веяло запахом тины и гниющих мёртвых улиток.
Старик указал Штернбальду на одну относительно опрятную хибарку:
- Вроде, должен быть дома.
На деликатный стук у крыльца никто не ответил, но дверь оказалась не заперта. Пришедшие поднялись по расхлябанным ступенькам и нырнули в темноту, пронизанную тоскливым запахом плесневеющего картона. Открылась дальняя дверь, и в коридор пошёл дневной свет. Немолодая, а может, просто по-старушечьи одетая женщина с осунувшимся лицом и круглыми глазами, выглянув из дверей, принялась шуметь, но старик успокоил её. Она провела внезапных гостей в комнату.
Стена над столом была завешена вылинявшей узорчатой тряпкой – скорее всего, наволочкой, а за столом сидел широкоплечий одутловатый юноша с отросшими ниже плеч светло-русыми волосами и небольшой нечесаной бородёнкой. Глаза у него были круглые, как и у женщины, взгляд скользящий.
- День добрый, день добрый, - затараторил юноша, выбегая из-за стола. – Так ты, стал-быть, и есть тот самый грамотей из столицы? Я-то прийти не смог, не, я хворал, ага.
- Вы любите чтение? – осведомился Штернбальд.
Осунувшаяся женщина за спиной истерично подавала гостям какие-то знаки.
- Люблю, ага. Уж как, бывало, сядешь да книжку откроешь – а там от страниц ещё такой запах!
Юноша ещё некоторое время клялся гостям в своей пламенной любви к книгам, а женщина (очевидно, мать) хмурилась и жестикулировала, но в разговор не вступала.
Штернбальд уже готов был напуститься на деревенского старосту с упрёками: отчего тот никогда не приглашал на чтения единственного явно заинтересованного односельчанина! Он уже стал прикидывать, в каких именно словах выразит эти упрёки – но юноша вдруг спросил:
- А ты взаправду из столицы, не?
Штернбальд кивнул.
- А ты мне поможешь, не? Мне тут надо жалобу подать на одного. Он написал, что есть камень на полянке у реки, и что этот камень исполняет желания. А и местность, и река описаны – точь-в-точь как у нас в соседнем селе. Ну, я туда поехал, ага. И действительно: стоит камень. Я его потёр, как в книжке-то велено, три раза обошёл… А моё желание не сбылось! Не сбылось, ага. Я вновь туда поехал, загадал другое желание. И оно не сбылось. Я думал, может, я чего делаю не так, решил перечитать, смотрю, а там значится: камень-то гранитный, а у нас-то стоит самый обыкновенный булыжник! Ну, сочинитель этот, думаю, хорош гусь! Камень подменил, чтоб простому народу пользы с него не было!
Не успел Штернбальд прийти в себя после этой тирады, как юноша уже задал новый вопрос:
- А, ну ещё вот чего: коли ты из столицы, то помоги мне письмо составить. К Нату Пинкертонскому. Это сыщик такой. У матери давеча иголка протопталась, нам своими силами не сыскать, ага. Тут спецалист нужен! Только он, вродь, в загранице живёт, ага. Ну, у вас там есть особый почтовый ящик с надписью «Заграница»?
Мать продолжала делать отчаянные знаки…
VI
- А откуда, собственно, взялся этот Тонни? - тихим голосом спросил Штернбальд старика на обратном пути.
- Наш, местный. Его отец в детстве научил грамоте и книжонок кой-каких дал. Вот с этих пор парень не в себе.
- Он принимает всё, что написано, за чистую монету!
- А вот мать его и не пустила на Ваши чтения. Ещё бы каких завиральных идей домой принёс…
- Зачем Вы меня к нему приводили?!!
- Хоте показать: вот что может случиться с нашим земляком, если неосторожно раздвинуть ему кругозор. Без книжек бы Тонни жил да радовался, поле пахал, матери пособлял – а вон что вышло! И ведь молодой здоровый парень… ну, в смысле, кроме головы везде здоровый… а если кому постарше книжки дать да кругозор расширить – он только в тоску впадёт: оказывается, вон сколько в жизни интересного, а он всё пропустил, а потом уже поздно будет. Ну и сгинет от хандры… Вы там у себя, может, и считаете, что какие-то вещи – во всех отношениях хорошие, а на самом деле нашему земляку от них только вред… Вздыхаете? Я сам огорчился, когда это понял, но потом увидел: иначе и не будет никак…
Штернбальд молчал.
Небо было пасмурным.
VII
На болоте невысокие берёзки – словно нагие девушки, одежда с которых сорвана тощими руками мародёров. Небо тянется над сухостоем и над водицей, но простора в нём нет. И мелкие дробные цветы – как улыбки усталых духов во мху.
У белёсой, как бы обглоданной, сухой ели с отломленной верхушкой журчит под берегом вода. В солнечную погоду лучи освещают неглубокое мягкое дно и обросшие тиной коряги в желтоватых волнах. Но тот, кто ступит на это обманчиво-ласковое дно, провалится в тягучий ил, а насколько он простирается в глубину – неведомо. Туда уходили с головой и люди, и лошади…
Деревенские зовут это нехорошее место коротко и ясно: «Текучка».
В сумерках по берегу Текучки бродил с потерянным видом Штернбальд.
Он внимательно всматривался в буроватую поверхность воды, словно пытался поймать в зыбком болотном зеркале какой-то важный знак…
VIII
- Вот я дуралей! - сокрушался деревенский староста. – Ну зачем я его туда сводил! И так парень огорчённый был – так надо обязательно его добивать! Он бы вскорости и сам смекнул что затея его пустая, глядишь, чем-нибудь другим занялся. Наших-то охламонов книжками не проймёшь, а вот больничку сорганизовать или машину какую наладить – это бы они поняли… У-у, старый дурак, нет чтобы подсказать вовремя идею, а ты всё туда же! В плане, так сказать, упадка! Речь вон какую цицеронистую завернул – про то, что «расширение кругозора» для деревенских вообще вредно! Как будто бес какой меня за язык тянул, ей-богу! Как будто я сам не есть ходячая отповедь на такие речи! Уж сколько я в городе-то жил! И народ тамошний понимаю! Городские – они чувствительные! Их нельзя добивать! На парнишке лица не было, когда мы пришли… А сейчас, видите ли, прогуляться вышел на ночь глядя, в лес его понесло… Мама родная, да как бы он рук на себя не наложил! –
- и старик торопливо натянул сапоги, надорвав шов на голенище, схватил в охапку пиджак и опрометью понёсся в ту сторону, где за деревенскими крышами чернела стена еловых стволов…
IX
Деревенский староста клянётся, что в тот день не притрагивался к своему домашнему вишнёвому вину. Но его рассказу не желают верить ни односельчане, ни представители власти.
Он уверяет, что когда он подбежал к Текучке, столичный юноша, бывший у него на постое, действительно ходил по берегу, заламывал руки и смотрел то на воду, то на небо. А потом будто бы раздался всплеск, и из-под тины и ряски показалась подводная лодка. Старику почудилось, что она была сделана из досок, а может, из бумажных полос; к тому времени уже почти стемнело, и не вполне можно было различить. В лодке открылся люк, зажёгся свет. На берег протянулись сходни – тоже то ли деревянные, то ли бумажные. Раздалась музыка. Городской парень сперва опешил, а потом радостно пошёл по сходням. Люк за ним захлопнулся, машина загудела – и, разбрызгивая ил и раздвигая сухие стволы, медленно поднялась в небо. Только румпель мелькнул над лесом среди первых звёзд. А трясина опять сомкнулась, словно ничего и не было.
Чемодан с книгами изъяли и передали родне Штернбальда – это было единственное, что от него осталось.
Тонни с некоторых пор стал утверждать, что тоже видел над своим домом какую-то машину вроде подводной лодки.
Родня Штернбальда скандалит, будто в чемодане не хватает одной книги, какой-то важной. Но доказать ничего нельзя, потому что реестра книг никто никогда не вёл.
А деревенской молодёжи с того года стали сниться яркие необычные сны – и теперь на посиделках они с энтузиазмом обсуждают и толкуют приснившееся.
12 августа 2016, Москва