На казённой кровати малороссийского гостиничного номера лежала красивая, средних лет женщина и читала книгу. Она щурила хорошенькие глазки, с трудом разбирая текст под скудным освещением потолочной люстры. Над кроватью висело симпатичное бра с перегоревшей лампочкой, покрытой толстым слоем пыли. Посверкивая пластмассовыми блестяшками, оно походило на причудливый и никому не нужный древесный кап.
Женщина лежала поперёк кровати. Её стройные ноги, как две совершенные формы, вытесанные из мрамора великим Фидием, едва касались пола. Изящный изгиб женского тела упирался одним концом в половицу, крашенную лет сто назад, а другим – в полосу настенных обоев с поблёкшими розмаринами.
Как странно! В случайном пространстве произошла вовсе не случайная встреча. Сошлись «накоротке» житейские ровесники: женщина весьма не молодых лет и зачитанная до дыр книга с несовременной, но очень привлекательной литературой.
Паутинка серебра на каштановых волосах женщины напоминала октябрьскую изморозь в кроне огромного паркового каштана. Возростным особенностям женщины вторила и книга. Потеряв чарующую полиграфическую свежесть, она стала предметом «милой старины» и «путеводителем» по ухабам человеческого бремени. Несколько загнутых внутрь страниц в местах особого читательского внимания, пометки карандашом, напоминающие об одном из обладателей книги, прочие дефекты и мелочи многое могли бы поведать пристрастному литературоведу о долгом жизненном пути этого фрагмента человеческой культуры.
Початая баночка варенья и полупустая фарфоровая чашка чая указывали на то, что женщина уже удовлетворила житейские прихоти тела. В этот тихий командировочный вечер, не имея ни перед кем никаких обязательств, она (в кой-то веки!) устроилась поудобней, и как в розовом детстве, взяла перед сном в руки книгу!..
Давайте через плечо женщины заглянем на страницы книги и почитаем милые тексты о прежней наивной, добропорядочной жизни, в которой, как в озоновой оболочке, развивалась личность автора этих строк и его героини, будущей родовой Евы.
Увы, потом наступили другие времена. Ветвистые стебли добра и радушия, как летние травы, были скошены смертельной косой корыстолюбия. Пьяный "русский" мужик Боря, шатаясь и матерясь, выкашивал, а более вытаптывал, поле человеческого блага.
Странно? Нет, странно другое: как быстро все привыкли к этой новой аморальной действительности. Дети стали ходить на Рождество к родителям в гости и дарить запечённого гуся, не забывая вложить в клюв птицы товарный чек со стоимостью подарка. Молодожёны перед тем, как оформить брачные узы, заключали юридический контракт о долях в совместном и форс-мажорном проживаниях. И многое другое вошло, вползло, прокралось в нашу жизнь под видом разумных демократических ценностей.
Женщина тоже изменилась. Не далее, как вчера, она уволила пьющую работницу с четырьмя малолетками на руках. Не пожалела, не пожертвовала частью себя, но просто выполнила миссию естественного отбора, отстаивая выгоду собственного «я» в окружающей враждебной действительности.
...Она читала книгу, но поверх строк её душевное зрение представляло ту самую уволенную алкоголичку. Выброшенная на улицу горестная мадам в тот же день напилась и пришла домой под утро. Раздвинув детей, она упала на кровать и уснула. А четыре голодных малыша до утра водили вокруг неё хороводы и плакали…
Читающая женщина между строк слышала, как они говорили: "Где-то живёт злая тётя. Эта тётя обидела нашу маму. Ведь мама обещала принести что-нибудь поесть, но тётя кричала на неё. Поэтому наша мама теперь такая…"
Женщина отложила книгу и встала. Отыскав в сумочке мобильник, она, повинуясь первому намерению души, хотела позвонить уволенной за прогулы работнице и объяснить ей, что она как администратор погорячилась, с кем не бывает, что она готова предложить ей прийти в дирекцию завтра, ведь всё можно уладить. Но покрутив с минуту телефон на ладони, поняла, что звонить ей, собственно, некому. Такие люди по телефону недоступны.
Женщина снова взяла книгу в руки. Теперь же благородное чтиво в каждой строке пестрило лишь надменными нравоучениями.
Женщина, раздосадованная неловким воспоминанием, вышла из комнаты в коридор и, преодолев сумрак гостиничного лабиринта, оказалась на улице. Грохот автомобильного движения и предновогодняя иллюминация на фасадах унылых пятиэтажек показались ей отменно столичными. Она вдохнула морозный воздух и улыбнулась: «Да что это я расколбасилась? А закон на что?..»
Подышав этак минут пять, женщина вернулась в номер, разобрала постель и, отложив кожно-оздоровительные процедуры до утра, уснула.
Сон устрицы.
Сначала ей приснился сон устрицы. Её неразвитый геном скучал на песчаной отмели после вечернего отлива. Какие-то членистоногие градиенты, оперируя простейшим постулатом теории Дарвина «съешь его, пока но не съел тебя», отколупывали одну за другой устричные скорлупки и немилосердно чавкали мягкими, ещё не сформировавшимися челюстями, поедая прозрачное устричное содержимое.
«О, Боже, они доберутся и до меня!» - подумала наша персональная устрица. Но что она могла сделать? Ни ходить, тем более бежать, она не умела про своей врождённой примитивности. Однако, один немаловажный фактор отличал её от прочих простейших – это ощущение боли. Острые клыки ненасытных градиентов одним своим видом вызывали в нашей устрице болезненные переживания.
«Это – моя избранница!» - отчётливо прозвучал тихий, как вечерний майский ветерок, голос.
Сразу всё смешалось, закружилось, и… женщина проснулась. Она долго смотрела перед собой, не понимая, отчего песчаная отмель оказалась запертой в четырёх казённых стенах. И где прячутся эти ненасытные градиенты?
Понемногу она успокоилась и уснула. И приснился ей сон человека.
Сон человека.
Она, молодая энергичная женщина, получает увольнительное распоряжение только на том основании, что перестала ходить на работу. А в чём дело, собственно?
Согласитесь, человек встаёт утром, умывается, завтракает и отправляется на службу, потому что так заведено. Мы подчиняем понятию «работа» сам смысл нашего существования. А если я люблю жизнь больше, чем работу? Почему я должна ежедневно приносить личную жертву ради возложенной на меня общественной необходимости? Нет, он этого не понимает! Талдычит, как пономарь: «Есть определённые правила!..»
Ну и пусть гонит! Пусть я на третий день умру от голода, но это мой выбор. И будьте любезны!
Но тут заговорила её человеческая совесть: "Что же это я, как бабка-процентщица, собственный мизинец важнее людского блага полагаю?.."
Женщина открыла глаза. Размышляя о смысле увиденного и пережитого во сне, она встала, накинула на плечи пеньюар и подошла к окну. Над казёнными пятиэтажками брезжил свет, тоненький, как кончик беличьего волоска.
- Господи, помоги найти её сегодня же, сейчас!
Женщина оделась и поспешно вышла на улицу.
- Такси!