А на том берегу...

Людмила Дудка
               
      Он шел по берегу, загребая ступнями ног песок, ощущая его утреннюю влажность и даже некоторую прохладу, чувствуя, как иголочками покалывают пальцы ног. Глаза неспешно шарили по пустому песчаному берегу; воздух, бодрящий и влажный, ласково обдувал лицо. Старик шел неспешно, наслаждаясь одиночеством и нахлынувшими воспоминаниями. Песок массировал ноги, а обветренная кожа лица пропитывалась нежной влагой, даже потрескавшиеся губы стали мягкими…

        Дышать стало легче, старик набирал в легкие как можно больше воздуха, заглатывал его, жмурясь от переполнявшего чувства обновления. Мучившая в последнее время одышка куда-то пропала, в груди что-то клокотало, он ощущал толчки сердца так явственно, что боялся: может умереть прямо здесь, на берегу, умереть от переизбытка чувств, от какого-то волнительного обновления и, конечно, от воспоминаний, от которых даже слегка кружилась голова.

На этом берегу он познакомился с ней. Старик сел на песок, расслабился, загреб в пригоршню желтые песчинки и стал пересыпать их из одной ладони в другую. Морщинистые, натруженные руки слегка подрагивали… Он тогда обратил внимание сначала на ее руки, вернее на пальцы, тонкие, изящные и необычно длинные. Еще подумал, что она, наверно, играет на пианино. Угадал! Она была профессиональной пианисткой. И песок в ее руках играл! Как будто это был не песок вовсе, а клавиши инструмента. Девушка даже что-то напевала в это время и сосредоточенно переливала песок из одной ладони в другую… Наверно, он полюбил ее именно за эти руки с узкими кистями и длинными пальцами. В минуты особой, близкой нежности он целовал каждый пальчик ее рук, согревая своим дыханием и жадно вдыхая их  терпкий аромат. Он спросил ее:
- Откуда такая красота взялась?
- А…с той стороны, - она махнула в сторону моря. - Я живу на том берегу.

        С этой встречи на пляже и начался их роман длиною в целую жизнь. Счастье прервалось войной. Он ушел добровольцем; через год его Танечка закончила курсы медсестер и тоже -  на фронт. Сергей Победу встретил в госпитале после контузии, а Танечка… Танечка уже ждала его дома. Он до мельчайших подробностей помнил эту встречу. Войну стал забывать, а вот эту долгожданную и памятную встречу потерять из своей памяти не мог. С годами пришла немощность, болячки одолевали одна за другой, память стала подводить, но встречу с женщиной, которую любил, забыть не смог.

      Она стояла перед ним такая же хрупкая, как и до войны, такие же худенькие плечи, широко распахнутые глаза, пушистые ресницы… нет, нет, изменения в лице были, это он сразу про себя отметил: залегли  морщинки  у губ, волосы  стянуты в тугой узел; до войны они были черными, роскошно прикрывающими плечи, а теперь их проредила проседь. А руки Таня почему-то прятала за спину и стояла вся  словно виноватая в чем-то, какая-то поникшая. Сергей рванулся к ней, чтобы обнять, зацеловать… А Таня отодвинулась и упорно прятала руки за спину. Сергей дернул ее за правую руку – Таня заплакала; вздрагивали в судорожном всхлипывании ее  остренькие плечи, слезы крупными горошинами бороздили щеки…

   А Сергей держал в своей руке ее ладошку, на которой  не было пальчиков. Вместо длинных пальцев пианистки он видел культи с темными рубцами. Таня протянула вперед другую руку, на ней было два пальца, но и они были покорежены.   
   
  - Обморозила! Выносила раненого с поля боя. Мороз  был жуткий. Саму тоже ранило. Когда в себя пришла, вижу: солдатик уже мертвый… А дальше госпиталь и… Домой сразу не поехала, у тетки остановилась в деревне. А потом дом стал сниться и мамка, которая умерла… Вот я и вернулась. Ты не переживай: кушать я готовлю, научилась управляться по дому. Но ты смотри, если я тебе обуза, то неволить не стану: детей у нас с тобой до войны не было, так что тебя ничего и не привязывает здесь.

       Она говорила, а Сергей не сводил с нее глаз: такое родное лицо, такой родной голос!

- Давай я тебя борщом накормлю. Он хоть без мяса, но вкусный, с соленой капустой, как ты любил. И решай, что делать будешь. Детей я нянчить не смогу: какая из меня нянька!

       Детей у Сергея с Татьяной народилось трое. Все мальчишки! Сергей шоферил, потом курсы, дальше - техникум. Вскоре стал инженером на заводе, а Танечка дома с детьми. Нелегко ей было, но соседи искренне завидовали ей: муж вернулся с войны, дома слышны детские голоса. Таня духом не пала.  А пианино не продали, так оно и простояло много лет в зале, пока один из внуков ни попросил записать его в музыкальную школу. Слух у мальчишки отличный. А как виртуозно он играет на скрипке и пианино!

     Нянька из Татьяны получилась хорошая; уж как она управлялась изуродованными кистями рук – Сергей сам дивился! Ночью, бывало, уйдет в кухню, сядет на табуретку и разминает ладони, разминает их до боли. Так она возвращала рукам чувствительность. Сколько раз видел Сергей, что после таких упражнений она слезами заливается, но утром виду не подает: на стол к завтраку  поставит тарелку блинов, чтоб, значит, мужиков своих вкусненьким угостить. А мужиков-то за столом четверо – несколько десятков блинов в лет идут!

    Но был на Сергее  большой грех  перед Татьяной. Скрестились стежки-дорожки сорокалетнего мужчины и молодухи-соседки. Шила в мешке не утаишь, а по-соседски тем более. Год терпела Татьяны мужнины похождения, а однажды утром сказала напрямик:
- Уходи! Сердце не рви ни мне, ни себе. Не держу! Дети-подростки поймут, уже не маленькие!

     Ушел тогда Сергей, вот так собрал какие-никакие вещички, детям кивнул головой и через дорогу – к милашке. Дети продолжали с отцом общаться, потому что Татьяна их не отвернула от отца… Да только не сложилась у него жизнь с соседкой: затосковал он через полгода, затосковал сильно, запил страшно… Вся жизнь наперекосяк пошла, с работы чуть не  уволили… Татьяна тоже переживала: от горя и обиды осунулась вся, похудела.

        А однажды утром, когда она проводила детей в школу, пришел Сергей с повинной. Но ни в чем не упрекнула его Татьяна, только тихонечко так заплакала, а он, глядя на ее такие родные худенькие плечи, на израненные руки, вдруг такую сердечную боль ощутил, что дыхание перехватило… И пошла жизнь своим чередом: с радостями и печалями.

Жена занималась  детьми, содержала дом, потом пошли внуки и внучки – и тут бабушка была кстати. А Сергей стал директором завода, депутатом райсовета. И так ладно жизнь-то складывалась! Годы летели, внуки выросли, и правнуки уже пошли. А Сергей с Татьяной  рядышком, она так и присматривает за ним: положил куда-то очки и забыл – так вот же они, на столе! Закашлялся дед – чайку с липовым медком предложит.

Беда подкралась исподтишка:  заболела его Танюшка неожиданно, да что там неожиданно…Видно, давно неважно себя чувствовала, но о себе никогда не заботилась – вот и пропустила тот момент, когда еще можно было операцию сделать… Сгорела от рака в два месяца. Ушла и оставила старика одного. Дети, внуки, правнуки рядом живут, а он все равно одинок, потому что нет рядом его Танечки, нет его няньки, как он ласково называл ее в последние годы.

        А похоронили ее на том берегу, как и просила перед смертью, потому что она там родилась, там похоронены ее родители. Но перед тем, как уйти от него навсегда, просила слезно, чтобы он за ней не спешил на тот берег, заклинала, чтобы еще пожил, порадовался, глядя на детей, внуков и правнуков.

        И стоял дед, глядя туда, на ту строну, слезились глаза от напряжения, и все-то мысли сводились к одному: пора уже и ему на покой, потому как давно за 90 перешагнул – пора, как говорится, и честь знать. Из друзей-товарищей никого не осталось, а он задержался.

        Песок уже не был влажным, его подсушивал набиравший силу ветерок. Ступни ног мягко проваливались в песчаную сыпучесть. Старик остановился и надолго замер, всматриваясь в даль не видимого отсюда берега – берега той стороны, откуда  он забрал в свое время красавицу Татьяну. Все! Жизнь пошла на убыль, и поэтому его тянуло, как магнитом, именно на это место, где впервые встретился со своей Татьяной.

Завибрировал телефон. Это младший внук Сергей:
- Дед, ты долго будешь бродить по берегу? Мы ждем тебя, без тебя не садимся завтракать.

Старик прервал связь…. А день, действительно, особый  – день Победы! Он  шел, улыбаясь своим мыслям и воспоминаниям. Вот ведь как устроена жизнь: казалось бы, уже все, почти финал жизни, силы не те, одышка замучила, сердечный моторчик давно работает надрывно, а жить… жить хочется! Он остановился, передохнул, а потом осторожно опустился на песок, лег, раскинул руки и загляделся на светлую  голубую высь.

           Вот маленькое облачко, похожее на ангелочка. Небо манит таинственностью голубизны с переливами перламутра, манит своей непостижимой отдаленностью и тайной. И уж сколько тысячелетий человечество пытается познать небо, но так и не продвинулось в решении самой главной разгадки – что там: пустота или тоже жизнь? Вспомнил, как в далекой  молодости мечтал о том, что вот скоро на всей Земле установится мир, не будет вражды, потому что человечество день ото дня умнеет: изобрело роботов, полетело на Луну, но страшное оружие уничтожения – тоже изобретение человечества. А как продлить жизнь человека, как избавить его от болезней и страданий, как сделать его счастливым  – такое изобретение человечеству пока не под  силу…

Опять напомнил о себе телефон. Старик  включил связь:
- Что там еще? Сказал же, что хочу напоследок насмотреться на море, на даль, на небо…
- Какое небо, дед? Тут такие новости! У тебя праправнук  родился! Не поверишь: Сергей Сергеевич!  В пятом поколении Сергей родился!

Старик растерялся, уронил телефон, в горле у него запершило, а лоб покрылся мелкой испариной. Идут по роду десятилетие за десятилетием Сергеи. А он тут разнюнился, расслабился, на тот свет уж собрался… Внуки, наверно, уже и стол накрыли, по стопочке сейчас выпьют – святое дело за появление на свет нового человека.

Мужчина, мелко перебирая ногами, затрусил по стежке, молодцевато так  затрусил, бодро; плечи распрямил, приосанился, а грудь так и распирало от волнения:  как же… праправнучек родился, желанный, дорогой! В роду Петровых дети появляются на свет здоровенькими, крепкими. Он представил себе, как  малыш будет гугукать, пускать пузыри, представил первую улыбку карапуза, и … как-то полегчали мысли, просветлело в голове, и такая благодать сошла, что хоть песни пой!