Моей маме доктор понравился, а мне нет. Слишком чистенький, отутюженный и гладенький, аж халат скрипит. Не знаю, но мне всегда импонировали врачи со следами практической деятельности на спецодежде. Нет, конечно, не с пятнами мочи и не залитые кровью до самого воротника, это было бы чересчур даже для меня. Но одежда всегда выдаёт действительно работающего человека, она теряет лоск и казенность, становится второй кожей, и даже по легкой помятости и болтающейся на честном слове пуговице можно угадать профессионала. Этот был из разряда болтунов. А может, я ошибалась, и всему виной противная головная боль в левом виске, но тонкие губы эскулапа, дурацкие усики а-ля фюрер и особенно масляный взгляд вызвали у меня глухое раздражение. А еще он постоянно облизывался, словно почуявший сметану кот. Если бы не мама, я не осталась бы в этом медцентре ни минуты. Но её можно понять – единственная дочь принялась бухаться в обморок едва ли не каждый день. Тут любой запаникует, а не только моя впечатлительная маман. Поэтому, когда я полчаса назад завалилась на автобусной остановке, до смерти перепугав двух благообразных старушек, мамочка схватила меня за шкирку и потащила в ближайший медицинский центр.
Эскулап раздевал меня взглядом, мерзко жмурился и постукивал молоточком по коленкам, при этом он издевательски называл меня «сударыня» и заставлял выполнять глупейшие упражнения вроде доставания кончика носа пальцем и наклонов туловища. Узнав, что я потеряла сознание в момент созерцания крыши автобусной остановки, он ехидно поинтересовался, что я там увидела?
– Журавля! – буркнула я и отвернулась. Не рассказывать же, что я снова увидела Его.
Кого его? Если бы я знала. Парень примерно моего возраста. А может, немного старше. Он сидел на крыше остановки и грустно смотрел на меня. Я видела его уже много раз, но никогда не замечала на его губах улыбку. А еще мне казалось, что он хочет мне что-то сообщить. Вот только я всегда падала в обморок. Так вышло и сегодня.
– Привет, – сказал он, – прости меня.
– За что? – удивилась я.
– За мою просьбу.
– Но ты ничего не просил…
– Я прошу тебя! – быстро заговорил он, – на улице Луговская…
И тут тьма накрыла меня. Совсем ненадолго. Секунды. Но мальчик исчез. В память врезались его допотопные кеды. Где он раздобыл такое старье? Или специально выпендривается?
Мама озабоченно хмурилась, старушки блажили и порывались вызвать «скорую». А мне было наплевать. Я размышляла над его словами. Улица Луговская, это же совсем рядом. Но улица длинная. Что он хотел сказать?
Я позволила привести себя в этот центр, потому что пребывала в каком-то тумане. Сижу на стуле, а рядом словно цапля расхаживает белохалатный болтун и вещает с умным видом:
– У девочки ярко выраженная гиперчувствительность синокаротидных зон.
Зря он так. Заумные слова вызывают у моей матушки панические атаки. Вижу, как её глаза вылезают из орбит, а рот болезненно кривится. Еще немного, и она сама грохнется в обморок. Мама стала очень чувствительная после того, как нас бросил отец. А может, всегда была такой?
Но врач не замечает. Или специально нагоняет страху, чтобы срубить побольше денег.
Оказывается, мой обморок называется синкопальное состояние, и эскулап обозначил его красивым названием «синдром Сикстинской капеллы». Придумал или действительно есть такое?
В следующее мгновение я забываю обо всем на свете, потому что снова вижу его.
Он сидит на подоконнике. Тянет ко мне руки. Я опережаю его:
– Кто ты? Как тебя зовут?
– Сергей Глуховский! Пожалуйста! Луговская, дом 8! Там гаражи! За самым крайним!
– Что там, за гаражами?
Он что-то кричит, но я не слышу. Липкая беспросветная мгла вновь окутывает сознание.
Боже мой. Я лежу на полу с закрытыми глазами и слышу заумные глупости:
– Вазовагальные обмороки и другие проявления нейрорефлекторного синдрома. Алгоритм действия несложен. Доступ свежего воздуха, нашатырь, расстегнуть тесную одежду или сдавливающие аксессуары: ворот, ремень, лифчик…
Слова накрахмаленного фюрера не расходятся с делом. Бюстгальтер он расстегнул весьма умело. Потные пальцы как бы невзначай коснулись моей груди.
– Довольно! – кричу я и отталкиваю его руку.
Потом я встаю, быстро привожу одежду в порядок и ухожу, успев у самой двери услышать слова невролога:
– Она всегда такая колючая?
Вот они – гаражи. Похоже, их недавно красили. Зеленая масляная краска еще хранит резкий запах. Всего в пятидесяти метрах начинается лесополоса. Я брожу вокруг последней железной коробки и не понимаю, что мне надо найти. А перед глазами стоят глаза паренька, кричащие, умоляющие, с рвущей душу обречённостью. Что же ты хотел сказать, Сережа? Мне хочется плакать от отчаяния.
А потом я еду к Игорю. Да, именно к Игорю, хотя он очень хотел бы, чтобы я называла его папой. Но после того, что он сделал с нами, у меня язык не поворачивается называть его этим добрым и уютным словом.
Он постарел. Волосы на висках совсем седые. В прихожей висит китель, на погонах две большие звезды. Когда он уходил, эти звезды были маленькие.
– Сергей Глуховский, – Игорь морщит лоб, – что за блажь на тебя нашла, Кристина? Ты даже не знаешь, какого он года рождения. Хоть представляешь, сколько материала нужно перелопатить?
– Мне очень нужно… папочка.
Он вздрагивает, резко оборачивается и внимательно смотрит мне в глаза. Мне тяжело выдержать его взгляд, но я справилась. Справилась ради незнакомого мальчишки в старомодных нелепых кедах.
Сергей Глуховский ушел из дома 24 марта 1978 года и не вернулся. Ему было семнадцать. Отец что-то втолковывал про безобразную криминальную историю, в которой был замешан Сережа, но я не слушала – знала, вернее, чувствовала, что он не мог совершить ничего постыдного. А даже если и совершил – плевать. Я не настолько глупа, чтобы делить мир на черное и белое.
После перезахоронения останков я больше ни разу не видела его. Он прекратил врываться в моё сознание незваным гостем. Перестал изводить и мучить вопросом зачем? Зачем? Теперь-то я знаю – зачем. Но я не осуждаю тебя, Сережа. Спасибо, что выбрал из многих именно меня.
Мои обмороки прекратились, голова ясная, как никогда. Матушка счастлива до безумия – «добрые подруги» уже нашептали ей о возможной опухоли мозга у дочурки. Да и врач в центре, наверняка, пугал чем-то подобным. А тут такое волшебное излечение. Эх, мамочка, если бы ты только знала…
Я, наверное, круглая дура, но я согласна хоть каждый день впадать в это дурацкое синкопальное состояние за возможность снова видеть эти лучистые глаза. Терпеть головные боли и сердцебиение. Но я хочу, чтобы ты был рядом. Почему я родилась так поздно? Я уверена: мы бы обязательно встретились, и я не позволила бы тебе погибнуть.
Я смотрю на твою фотку на могильной плите и реву. Нет, Сережа, я не размазня и не плакса, но есть вещи, которые сильнее нас. Прости меня, пожалуйста. Здесь я могу позволить себе эту слабость. Ведь о нашей тайне не узнает никто.
Автор выражает огромную благодарность Галине Заплатиной за вылавливание блошек в этом тексте.