Элегантный корабль-пирамида коснулся поляны возле болот легко, будто бабочка, не опалив ни единой травинки. На белоснежном корпусе пирамиды сияла надпись: «Орбитальный гуманист № 666». Из множества люков высыпали люди в камуфляжных бронежилетах; мы видели такие жилеты у здешних погибших армий.
На груди и на спине у каждого пришельца красовались надписи: «атеистический гуманист № 212», «атеистический гуманист № 754» и... так далее.
Это были пронумерованные гуманисты. Наученные опытом общения с пришельцами, мы не спешили знакомиться.
Клетку с нашим Задиристым они нашли сразу, каким-то прибором. Люди большие выдумщики всяких приборов, особенно если надо кого-нибудь в клетку затолкать.
– Шеф, – докладывал гуманист № 2 в чёрную коробочку, пока клетку с перепуганным Задиристым грузили в элегантный корабль. – Нашли. Он в клетке из нейтрония, легенды не врут. Отправляю вам. Нет, других пока не видим. Начинаем ставить ловушки с приманкой.
Из пирамиды потащили множество прозрачных клеток-невидимок из «нейтрония», обёрнутых красной бумажной лентой для видимости. Гуманисты ставили клетки вокруг болота и клали вовнутрь зеркала с бусами. И срывали бумагу.
Мы поняли, что нас будут ловить в клетки, из которых не вырваться.
И ушли в Недра.
Попался я глупо.
На восьмом рубище, сплетённом мною из пещерного корня, всех позвали к Сметливому; у него-де удивительные новости. И я пришёл прямо в клетку из «нейтрония». Вхожу, неожиданно бьюсь лбом о невидимую преграду, и сразу кто-то орёт: «Хоп!».
И за спиною моей захлопывается дверца. На засов.
– Извини, Находчивый, тут ничего личного, – сказал Скептик, глядя в сторону. – Гуманисты подбросили нам письмо и эту клетку с дверцей. Им нужен ты.
– Сам виноват, нечего было религию выдумывать! – с отчаянием выкрикнул Доверчивый из потёмок. – Занимайся ею у гуманистов!
– Ты всех нас подвёл и опозорил, – добавил Склочник из-за спины Доверчивого.
– Когда и чем? – удивился я.
– «Тогда»! – загалдели все наперебой. – И «тем»!
– Почему из-за тебя мы должны ютиться среди кровавых сполохов бурлящей магмы? – плаксиво вопрошал Сочинитель в каменный потолок Недр. – Тут нет свободы светлому творчеству. Ужасный быт толкает меня к созданию мрачных антиутопий. А я желаю сочинять сказки о милых хомячках-спасателях! Поступим так: дай нам слово чести, и мы откроем клетку. Иди к гуманистам сам. Гордой поступью. Это красиво, ты будешь воспет в моей поэме. Гуманисты выслушают твои идеи, запишут их и улетят, окрылённые религией. Они обещают больше не заглядывать к нам и клянутся в том письменно. Смотри, они приложили к письму круглую гербовую печать! И повесят над тучами вывеску: «Не входить». Они хотят только религию. Отдай им её. Щедро поделись нажитыми знаниями с людьми, не будь скупердяем.
– Им не нужна религия, – возразил я сквозь клетку. – Они от своего бога отказались и в клетку его загнали. Они богоборцы. Воинствующие атеисты и безбожники.
– Но тогда зачем им ты, выдумщик религий?! – заспорил Наивный. – Объясни. Почему не я, не Мрачный, не Молчаливый, не Сочинитель? Почему они просят выдать именно тебя?
– А ты спроси, Наивный: «Откуда гуманисты вообще знают про Находчивого, который выдумывает религию»? – разозлился я.
– Верно... – удивился Наивный и обернулся к нашим.
Все отступили в тень.
– Ребята… – развёл руками Наивный – …откуда они знают про Находчивого?!
– Им наябедничал Задиристый, – пояснил я в угрюмой тишине. – Он меня на дух не переносит. Всё про меня и выболтал. Гуманисты смекнули, как вас облапошить. Мол, эти глупцы сами отдадут одного, а там посмотрим, как остальных заманить в аквариумы из нейтрония. Думаю, один из нас им нужен срочно. Наверное, звездолёт стоит под парами, пора лететь и трубы охлаждения чинить, потому ловить кого-то у них времени нет. Вот и выдумали байку про религию. Не огорчайтесь, вас они тоже отловят потихоньку. Рассуют по своим звездолётам, и дело с концом.
– Не прячься за наши спины, – отрезал Мрачный, глядя в камни у ног. – И не запугивай выдумками. Угрозы – оружие слабых. Будь мужчиной и сохраняй достоинство.
– Ладно, – согласился я. – Буду. Несите клетку к гуманистам, сам не пойду. Шиш вам, а не героическую поэму.
– Почему ты отказываешься совершить подвиг духа?! – возмутился в потолок Читатель. – Мы не хотим тащить клетку. Тяжёлая.
Он любит поэмы о чужих подвигах.
– Ничего, поднатужитесь! – огрызнулся я напоследок. – Хочу, чтобы в поте лица своего осознали вы низость творимого вами по недомыслию и малодушию. Надрывайте пупки, трусливые холуи гуманизма и лицемерные наймиты подлости, внимая гласу праведного гнева моего. Буду читать вам уничтожающую проповедь, чтобы запомнили, мерзкие пособники зла, как отдали беззащитную жертву в пасть голодного крокодила. Ваши жалкие души недостойны героического эпоса.
– Хорошо излагает, – одобрил Скептик. – Взялись, друзья? Она не такая уж и тяжёлая. Дней за пять дотянем, если правильно кантовать.
– Это неблагородно! – закричал вдруг Сердобольный. – Мы поступаем нечестно! «Один за всех и все за одного»! Это лозунг. Я слышал его у людей. Надо принять смертный бой и пасть с честью.
– Заткнись, слюнтяй бессмертный, – посоветовал ему Мрачный. – Ишь, «пасть»... Ну, и где твои люди со своим лозунгом? Следи за гуманистами, пока мы клетку тащим. А то и впрямь сцапают.
Наверху Сердобольный сразу закричал – «воздух!» – и все наши попрятались.
Изо всех нас только Сердобольный мог так проникновенно орать «воздух!», он имел боевой опыт. Когда люди воевали, Сердобольный прикинулся юношей-добровольцем и вступил в их войско, выносил раненых с полей сражений и делал проходы в минных полях. Последний живой человек, премиленькая девушка-радистка, даже обитала у него какое-то время, страдая от радиоактивных хворей. Желая «покинуть этот постылый мир вместе с любимым», она попросила Сердобольного принести стакан воды и незаметно выдернула чеку фугасной гранаты. Но Сердобольный всё понял, улыбнулся, обнял несчастную крепко и сам прижал её гранату «меж бьющихся в унисон сердец» – так он рассказывал Сочинителю, рыдая. И, пока шипела граната, Сердобольный шептал в ухо восхищённой радистке слова любви, поил её из стакана родниковой водой; «чистой, как слеза девственницы». Просроченная граната наконец взорвалась, девушка умерла счастливой, а Сердобольный так возгордился своим благородным поступком, что растрогал Сочинителя до слёз. Тот увековечил радиоактивную радистку и Сердобольного в поэме «Сердца двух», которую наизусть выучил восторженный Читатель, а Циник назвал «дребеденью фугасной». Они даже повздорили; обиженный Сочинитель горячился и отстаивал своё право на колебание душевных струн Читателя, но Циник был неумолим: уж лучше слушать вместе с Чутким кваканье лягушек, чем эту слащавую хрень. С лягушками всё ясно: «он» взывает с кувшинки к её влажным чувствам, «она» заливается томлениями ответных чувств на другой кувшинке, но в конце концов произойдёт спаривание и метание икры; в поэме же Сочинителя только кваканье.
Может, оно и к лучшему, что я не попаду в поэму?