По кромке зари

Николай Алфимов
               

     Проснувшийся от ужаса Петрович, словно парализованный, лежал в постели постепенно приходя в себя.
- Ну надо же такому присниться! Только что его покойная тётушка, умершая двадцать лет назад, приходила к нему…
- Вовка, пошто вы меня забыли вовсе?! Столько лет уж не бывали у меня! Доченьке вашей десять годочков стукнуло, а вы мне её ещё не показывали… Не по-христиански это! Могилка моя вся травой заросла, оградка пала, а крест к берёзе проволкой прикручен… Не ладно! Не ладно, так-то… - Видение, появившееся неожиданно и ниоткуда, так же и растворилось в никуда.
- А ведь и правда. Столько лет уж не бывал я на заброшенном кладбище, не поправлял могилку…
Щемящее чувство сдавило грудь. Петрович встал, беспокойно заходил по комнате. Занимался тёплый июньский рассвет. Через полуоткрытое окно уже вовсю слышалось щебетание птиц.
- А что если и правда сходить с Оленькой на могилку, показать ей, где родились и прожили жизнь её предки. Пусть посмотрит, как солнце всходит, как начинается новый день. Да и могилку проверить нужно.
Петрович прошёл на кухню, поставил варить куриные яйца, достал с полки термос, отрезал колбаски, хлеба… Когда всё было готово, разбудил дочку.
- Оленька, вставай! Сходим с тобой в нашу родовую деревню. Хочешь посмотреть, как солнышко всходит?
- Да, а когда оно всходит? Мы не опоздаем?
- Если быстренько позавтракаем, оденемся, то успеем. – Когда отошли от крайних дворов своего маленького деревянного городка, на востоке веером стало подниматься жёлтое нарастающее свечение.
- Уже всходит! Папа, пошли быстрей!
- Не спеши, доченька, оно ещё только проснулось, потягивается… - Знакомая Петровичу с детства дорога повела их по полям, огибая лога и перелески.
    Ошеломляющий птичий гомон поразил Оленьку.
- Папа, папа! Ты послушай, как птички поют! До чего их тут много! Они всегда так рано просыпаются?
- Всегда, Оленька.
- А почему они все сразу поют и так громко?
- Новому дню радуются и другим птичкам сообщают, что тут их дом, семья и чтобы другие не подлетали близко. Они каждую весну возвращаются с юга на свои места, туда, где родились. И своих птенцов тут выращивают. Так уж заведено в природе – все почти птицы летят на Родину. Как - то давненько я наблюдал с берега летящего с юга старого, уставшего орлана. В конце марта я заметил на льду чёрную точку. В бинокль рассмотрел её. Это был Орлан – белохвост. Он сидел на льду и дремал. До его родного берега осталось меньше километра. Отдохнув, он пролетал несколько десятков метров и снова в изнеможении садился на лёд.
- А зачем он полетел, если уже состарился и силы у него нет? Остался бы на юге, ведь там тепло и еды много!
- Это зов природы, Оленька, необъяснимое явление. Люди, вот тоже мотаются по белу свету, пока молоды и силы много, а к старости очень многих тянет на Родину, но не у всех получается вернуться… А тот орлан, всё же к вечеру долетел до своего леса. Возможно, он  и летел сюда умирать. На юг он наверняка уже не улетит…
- Жалко орлана…
- Таковы, доченька, законы жизни. Ничего вечного в природе нет. Пошли быстрей, вон уже заря занимается, как бы нам не опоздать к восходу.
   
      Дорога стала подниматься на пологий, высокий угор, а из-под угора, с востока, всё ярче разгоралась уже красная заря.
- А хочешь, Оленька, я по кромке зари пройду? Останься тут и отвернись, не смотри на меня, когда я крикну, тогда повернёшься. – Петрович прошёл вперёд шагов полсотни, поднялся на пригорок и прокричал:
- Поворачивайся, Оленька!
- Ой, как здорово! Ты правда по самому краю зари ходишь! Я тоже хочу!
- Беги ко мне, доченька! Вместе пойдём по кромке зари навстречу солнышку, навстречу новому дню, навстречу жизни!
   С высокого угора открылась красивейшая панорама Камского водохранилища. На противоположном таёжном берегу поднималась из-за ёлок красная краюха солнечного каравая. Лучи этой краюхи, отражаясь от земли, уходили вверх и не слепили пока глаза.
 - Папа, посмотри, солнышко встаёт! А почему оно такое маленькое?
- Давай-ка, Оленька, присядем на траву и понаблюдаем, как оно поднимается… 
- Папа, папа, смотри, оно уже больше стало и желтеть начинает! Как красиво! И море такое огромное!
      Поднимающаяся энергия солнца чуть шевельнула дремавшую ночную атмосферу. Лёгкий воздушный поток побежал по водной глади, погнал рябь, быстро достиг берега, полетел вверх по угору, собирая по пути застоявшиеся запахи травы, цветов и молодых листьев. Всё сразу ожило. Зашелестели кусты и деревья, закачалась подросшая трава, а над водой появились белоснежные чайки. Ночная тишина постепенно уступала место живым звукам начинающегося дня. Девочка молча, зачарованно смотрела то на солнце, то на воду, то на оживающие травы.
- Папа, как тут красиво! Я никогда ещё такого не видела!
- Да, Оленька, красота! Это наши родные места! Сейчас спустимся с угора к берегу, тут, в ложочке, и будет наша Усть – Косьва!
  - Пап, а расскажи, как тут раньше люди жили? На чём ездили, где работали, учились? И почему сейчас тут никто не живёт?
- Ну пойдём потихоньку, по дороге расскажу…  Раньше, по высокому камскому берегу очень много было деревень. Сейчас уж ни одной нет, только названия остались. Люди деревенские работали в колхозах. Каждая деревня – это бригада. За бригадой закреплялись поля, покосы, фермы… Колхозники обрабатывали эти поля. Выращивали зерно, разводили скот, заготавливали корма на зиму. Машин было мало. Ездили на лошадках. Всю основную работу выполняли лошади. В каждой деревне была конюшня. Рано утром собирался народ в конюховке на развод. Бригадир давал каждому задание на день, распределял кого куда послать на работу.
- Пап, а что такое конюховка?
- Конюховка? Да это домик при конюшне. Там по стенкам сбруя развешана для каждой лошади отдельно, по именам.
- А что такое сбруя?
- Сбруя – это упряжь для лошадей. Животные же все разные, вот и подгоняется сбруя для каждой лошади отдельно, чтобы удобной была, не давила нигде, не натирала кожу. Вся лошадиная упряжь шьётся из крепкой сыромятной кожи, а хомуты и седёлки ещё и войлоком обшиты. Всё это раньше шорники делали, они всю упряжь шили.
- Пап, а лошадь трудно запрягать?
- Да нет, не трудно, если умеешь.
- А ты умеешь?
- А как же, я ведь вырос среди лошадей и жеребят, а кроме этого, мы, деревенские ребятишки, каждое лето работали на покосе. Копны возили на лошадях.
- А как это?
- Когда скошенная трава высохнет, её сгребают в валки, а потом из этих валков складывают небольшие копны. Мужики срубят две молодые кудрявые берёзки и запрягают вместо оглоблей. К одной берёзке привязывается верёвка. Садят парнишку верхом на лошадь, и он подвозит копны к стогу. Берёзки вместе с ветками и листьями волокутся по земле. Бабы накладывают  на берёзки сено, опоясывают копнушку верёвкой и привязывают конец к другой берёзке. Вот лошадь и тащит копнушку волоком по полю к стогу. Мужики показывают, куда нужно подъехать, отвязывают  конец верёвки, придерживают вилами копну, и лошадь вытаскивает берёзки из-под сена. А потом эти копнушки мужики поднимают на стог. Вот сколько есть ребятишек в деревне – все верхом копны возят. А во время обеда выпрягают лошадей и скачут на речку поить их и купать. Сами тоже купаются вволю. А потом снова сено возить.
 - Пап, посмотри, вон на верхушке дерева кто-то сидит!
- О, да, это Филька Сычиков! Деревни давно уже нет, а филины так и живут тут, как раньше...
- А кто он такой, Филька Сычиков? У него что, фамилия есть? - Петрович засмеялся.
- Фамилию филину тётушка моя покойная, Евдокия, придумала. Она в городе на заводе работала. Придёт, бывало, домой с работы, весёлая, смеётся:
 Опять меня мой ухажёр Филька Сычиков у околицы провожал и встречал, разговаривал со мной: фу-у-у - бу-у-у - фубу-у-у... - Очень добрая и весёлая была тётушка. Меня часто с собой в город водила. И я видел Фильку Сычикова за деревней. Она всех животных любила, имена им разные, смешные придумывала...
- Пап, а это тот самый Филька? Всё ещё живой?
- Да нет, конечно, не он, хотя и долго живут филины. Это кто-то из его потомков. Они свою родину не бросают...   
- Да, интересно было в деревне жить. Ну, где же наша деревня? Далеко ещё идти?               

- Вот, Оленька, мы уже пришли…
- Как пришли? А где же деревня? Где дома? – Петрович молчал.
- Пап, ты, наверное, заблудился? Тут одна трава растёт и деревья…
- Вот тут, Оленька, и стояла наша деревня… Здесь была начальная школа, а вон на той поляне, у ручья, ферма стояла. На самом берегу Камы церковь высилась, а когда водохранилище образовалось, её затопило. Люди говорят, что частенько над этим местом свечения бывают… У нас даже пароходы приставали. На них увозили людей на войну. Через нашу деревню шли подводы с новобранцами. Все почти полегли на фронте, мало кто вернулся… - Девочка задумалась.
- Пап, а зачем люди воюют? Земля ведь такая огромная, всем места хватит!
- От глупости, Оленька! Не научились ещё люди мирно жить на земле. Настанет, конечно, время, когда весь мир по-другому будет жить, но когда это будет? Может, через тысячу лет, если раньше не уничтожат себя и землю войнами…  Вот и деревни у нас по глупости заброшены. Пойдём, Оленька, к обрыву, на кладбище посмотрим.
     Не повернулся язык у Петровича сказать дочери, что уже половина погоста обвалилось в водохранилище вместе с берегом и что обнажаются иногда в обрыве человеческие кости, валятся вниз по склону и заносятся илом на дне… Не доходя до погоста, Петрович вдруг споткнулся. Мощный удар в голову и грудь остановил его. На раздвоенной берёзе, возле могилки тётушки примотан крест…
- Папа, что с тобой? Ты почему стал белый?
- Ничего, ничего, Оленька, всё нормально. Пойдём, чай на бугорке попьём.
     Они подошли к могилке. Оградки не было, перегнивший у основания крест привязан к берёзе, холмик зарос густой травой. Не хватило духу у Петровича признаться дочери, что могилка эта его родной тётушки. Напоив дочь чаем, Петрович покрошил на могилку хлеб, колбаску и, налив стаканчик от термоса, поставил его на холмик.
- Пап, а это кому?
- Это птичкам, Оленька, так положено… Пошли-ка домой.
     Всю обратную дорогу Петрович молчал, ощущая удары сердца и шум в ушах. Невообразимая буря бушевала в его душе. Как он мог пренебречь своей святой обязанностью содержать в порядке могилы своих предков? В этот же вечер он закрылся в сарае и принялся сосредоточенно выстругивать сухие сосновые бруски для креста и оградки.