ФРОМКА.………. 5 стр. http://www.proza.ru/2010/01/23/325
Софрон вынул гармошку из коробки, осмотрел её. Да, это была копия его Фромки, сработанная на той же фабрике, и, видимо, простоявшая на прилавке этого магазина всю войну... Он не стал объяснять продавцу, что с такой игрушкой он дошёл до Берлина. Накинул ремень на правое плечо, просунул левую руку под планку, и на двенадцати кнопках басов сыграл уже входившее в моду «Буги-вуги», потому что на «Синенький скромный платочек» на басах Фромки не хватало кнопок.
РУКИ………..17 стр. http://www.proza.ru/2010/02/22/1100
Соловьёву сделалось жутко, его охватил мистический страх, он наверное знал, что, в последний миг своей жизни, «Министр» думал о нём, и руки свои так сложил для него, и под поезд лёг, тоже для него, чтобы доказать свою силу, своё превосходство над ним, и доказал ведь, потому что Соловьёв вдруг понял, что «Министр» был личностью, жил, как хотел, и умер, как хотел, а он, Соловьёв, всю жизнь потратил на то, чтобы рыться в чужом белье, разбирать чужие жалобы, выискивать чужие недостатки, и, если, ему, иногда, и приходилось выискивать достоинства, то, всё равно, достоинства эти были чужие, не его, Соловьёва, а чужие, и ценил он их своей меркой, правым у него оказывался не тот, кто был прав, а кто раньше пожаловался, и судить ему приходилось чаще невинных людей, именно тех, кто не жалобы писал, а создавал материальные ценности, и чем выше был статус человека, тем большее удовольствие Соловьёв получал от его свержения, а лично он, журналист Соловьёв, ничего не создал, ничего не сотворил, а ведь мог бы, если бы укротил свою гордыню, стерпел обиду, да и обида ли то была, может, просто, про него случайно забыли, да, и забыл не этот «Министр», а другой, ведающий строительством, и вместо того, чтобы строить, он подался в писаки, и сколько теперь ни рассуждай, сколько себя ни оправдывай, истинная правда такова, что он, всё-таки, чаще разбирался с дерьмом, чем с бриллиантами, и собой он никогда не был, всё больше выполнял чьи-то заказы, социальные, политические, экономические, и к Партии, выдвигавшей его на руководящие посты, относился с иронией, а, вот, изгнанный и забытый всеми «Министр», выброшенный на городскую свалку, до последнего дня жизни платил партийные взносы, и гордился этим, несмотря на то, что Партия отвергла его, у него хватило мудрости укротить гордыню, из-за проявленной к нему несправедливости отдельного человека не обижаться на Партию, и, хотя, жил он с такими же, как он, отщепенцами, в ржавом автобусе, и, кроме потёртых штанов, и твидового пиджака, ничего не имел, ему беспрекословно подчинялись, его уважали, ценили, ценили не за былые заслуги, о которых, Соловьёв был в этом уверен, «Министр» никогда им не рассказывал, а за силу характера, за справедливость решений, а он, Соловьёв, живёт на Арбате, в пятикомнатной квартире, заваленной мебелью и бытовой техникой так, что по комнатам невозможно пройти, не набив синяков, и высокую должность занимает, а к нему нет такого уважения, какое было к «Министру», и подчиняются ему, лишь постольку, поскольку на кончике его пера висят премии подчинённых, и он никогда не осмелится повторить подвиг «Министра», у него на это не хватит силы воли, и ему вдруг стало стыдно за то, как по-мальчишески он вёл себя тогда в его кабинете, копировал его позу, открыто насмехался над ним, и только теперь он по достоинству оценил и тот усталый жест рукой, и лаконичное - «Пошёл вон», и то, что «Министр», теперь он был в этом уверен, не стал тогда мстить ему, хотя, стоило ему пошевелить пальцем, и Соловьёва бы не стало, а он тогда ещё с упоением хвастался, как круто с ним обошёлся, и ему стало страшно за себя, за свои мысли, за всю свою жизнь, и самое лучшее, что он мог сейчас сделать для этого человека, это разорвать на клочки готовую, отредактированную в свете последних решений Партии и Правительства повесть молодого журналиста, ничего ему не объясняя, никак перед ним не оправдываясь, и, когда тот начал настойчиво требовать объяснить причину такого поступка, Соловьёв сложил руки в замок, водрузил их перед собой на стол, но, вдруг, сообразил, что и стол у него не таких размеров, и руки в два раза меньше, чем у «Министра», ещё больше обозлился на себя, и, чтобы скрыть это от подчинённого, разжал замок, оторвал правую руку от стола, и, тыльной стороной ладони прогнал журналиста прочь, вымещая на нём всю накопившуюся за многие годы злобу, о существовании которой он, до последнего момента, даже не догадывался, и если бы не внезапная, глупая смерть «Министра», никогда бы о ней не узнал, но тут же спохватился, понял, что, несмотря на преподанный урок, повторяет те самые ошибки, которые совершал всю жизнь, пересилил себя, переломил, и вместо приготовленного «Пошёл вон», устало выдавил из себя: «Поди прочь», - и этой маленькой победы над собой ему хватило, чтобы почувствовать себя другим, обновлённым человеком, именно таким, какие требовались на новом, перестроечном этапе коммунистического строительства.
ЗАМША………..29 стр. http://www.proza.ru/2010/01/29/581
Домой идти было стыдно. А больше - некуда. Жук выпил стакан коньяку, притворился вдребезги пьяным. Придя домой, хотел, было, по привычке, разложить одежду по местам, но злость на Замшу ещё не прошла. Поскольку она была далеко, а жена - рядом, решил разрядиться на ней.
Понимал, что из дома ему уходить некуда, поэтому прежнего запала уже не было. Сбросив ботинки, не спрятал их в шкафчик, но и не разбросал по комнате, а оставил на полу в прихожей. Костюм тоже не бросил на пол, повесил на спинку стула. Притворившись пьяным, не раздеваясь, нырнул под одеяло к жене. Нащупал ногами горячие бёдра, положил руку на талию, притворился спящим. Через некоторое время, в самом деле, заснул.
Проснулся Жук по звонку заведенного женой будильника. Зашёл в ванную, побрился. На полочке, там, где и всегда, лежала выглаженная белоснежная рубашка, галстук с уже завязанным узлом, - Жук не мог их завязывать, и это делала жена, - чистые плавки, майка, носки и платок. Принял душ, надел чистое бельё. Выходя из ванной, услышал, как захлопнулась входная дверь: жена ушла на работу. На всякий случай заглянул в кухню. На столе дымилась чашка горячего кофе, и лежали бутерброды с его любимым швейцарским сыром...
ПЕРЕСТРОЙКА………..53 стр. http://www.proza.ru/2010/01/10/1174
В раздумье, постояв возле рукоятчицы, Молодцов дождался, пока отправленная ею клеть ушла глубоко вниз, легко перепрыгнул через ограждающую решётку, и смело шагнул в тёмную пасть семисотметрового ствола...
Вначале мимо него пролетали расстрелы, тюбинги крепи, стыки водопроводных труб, кольца бронированного кабеля. Затем стали появляться и быстро исчезать лица Старикова, Сидорова, Есипова, Хуторцева, Алексеича... На мгновение, показались огромный детина в милицейском мундире, болтливый водитель, Первый секретарь горкома Партии, Александр Владимирович, верный ленинец, ярый защитник перестройки... Откуда-то издалека, прилетели, и едва коснувшись Молодцова, тут же улетели мать и отец... Пролетая мимо мирно покоящейся на кушетке жены и крохотной, как розовый цветочек, несостоявшейся дочери, Молодцов подумал: правильно ли он поступил, не совершил ли по отношению к ним предательства? Достаточно ли одной жизни Старикова, чтобы перестройка завершилась? Не вернуться ли назад, чтобы продолжить борьбу за дальнейшее преобразование общества? Но летел он теперь уже не вниз, а вверх, внутри светлого голубого луча. Боль прошла. Тело наполнила приятная радость. Высоко в небе, улыбалось лицо Горбачёва в центре бесконечной, как мир, перестройки, и Молодцов влетел в неё, как ракета влетает в безграничное пространство космоса.
ПАЛЬТО ОТ ВЕРСАЧЕ………..93 стр. http://www.proza.ru/2009/09/04/296
Костя шёл по Дерибасовской и чувствовал на себе завистливые взгляды прохожих: плебеи! разве им доступно совершить такой поступок? Разумеется, он имел в виду не спасение Супрунова, а покупку пальто, и чтобы не лишить возможности видеть его тех, кто идёт по другой стороне, он решил пройти посередине улицы. Но не успел Костя сделать и десяти шагов, как его догнали два дюжих молодца из магазина, вежливо взяли под руки и повели обратно. Он не сопротивлялся. Ему импонировало такое внимание с их стороны: вот что значит, иметь баксы и не брать сдачи! И только перед входом в магазин, вдоволь насладившись произведенным на многочисленных зевак впечатлением, он громко, чтобы слышали окружающие, сказал:
- Я же предупредил: сдачу оставьте себе.
Костя был уверен, что они не посмели взять такие щедрые чаевые, ведут его, чтобы вернуть деньги, и заранее предвкушал наслаждение от предстоящего спектакля, для повышения эффекта которого он окончательно решил деньги, сколько бы ему ни предлагали, не брать.
В магазине его встретил солидный мужчина, по виду - директор, усадил Костю в мягкое кожаное кресло, длинноногая тут же подала две малюсенькие чашечки дымящегося кофе. Подавая его, она нагнулась над столиком. Костин нос при этом оказался между её полуобнажённых холмиков, он уловил тонкий аромат молодого тела, смешанный с дорогими, приятно пахнущими духами и пожалел о том, что зеркало находится сзади него: то-то там сейчас был бы видон!
Директор взял чашечку, поднёс на мгновение к губам, жестом пригласил Костю последовать его примеру. Костя кофе не любил, да и чашечка была такая маленькая, что не взять огрубевшими шахтёрскими пальцами, и пить там было нечего, так, два глотка, но он уже пожалел, что так поспешно вышел из магазина и теперь решил до конца испытать все прелести приобретения товара в этом престижном одесском «Версаче»! Костя поклоном поблагодарил директора, так же, как и он, смочил губы горячим напитком и поставил чашечку на блюдце: мол, знай наших, мы тоже не лыком шиты! В ожидании, когда тот начнёт выговаривать ему за сдачу, на всякий случай обернулся к зеркалу. Смотрелся он великолепно! Вот только ещё вчера казавшийся ему шикарным костюм выглядывал из-под распахнутого пальто как-то убого, и Костя неловко прикрыл его полами пальто от Версаче.
Директор выждал большую паузу (Чувствуется школа, подумал Костя) и спросил:
- Вам нравится пальто?
- А вам? - задал встречный вопрос Костя.
- Для нас важно, чтобы товар понравился вам.
- Мне нравится.
- Значит, вы окончательно приняли решение купить это пальто?
- Да я его уже взял, - с наслаждением смакуя каждое слово, сказал Костя.
- Вот именно - взяли... Примерили... Мы даже позволили вам пройти в нём по Дерибасовской... А теперь надо заплатить, - вежливо напомнил ему директор.
«Вот, жуки, - подумал Костя. - Версаче - Версаче, а пятьсот баксов зажулили!» А вслух он сказал:
- Я заплатил, - и посмотрел на директора победоносным взглядом. Но ему этого показалось мало, и он таким же взглядом обвёл всю команду версачевских жуликов. Они стояли невозмутимо, а директор продолжил:
- Вы заплатили пятьсот долларов. А пальто это стоит 1200. Вам надо доплатить ещё семьсот долларов. Мы принимаем любую свободно конвертируемую валюту, чеки, кредитные карточки.
Но Костя его не слушал: про свободно конвертируемую валюту он уже знал, худосочная девица говорила, а его мозги были заняты совсем другими мыслями, в которых он пока ещё не мог окончательно разобраться:
- Как 1200? Вот эта белая тряпка - 1200, - растерянно сказал Костя.
- Эта, как вы изволили выразиться, белая тряпка - от Версаче! Это эксклюзивное пальто!
Вы будете платить наличными, по чеку или у вас есть кредитная карточка? - прервал его размышления директор.
- Да нет у меня таких денег... И никогда не было, - растерянно пролепетал Костя. – А эти 500 баксов мне один гад дал за то, что он хотел меня отравить, а я его от смерти спас.
Хмель прошёл, и Костя чувствовал, что говорит не то, что надо. То, что он говорит - им не интересно, им надо 700 баксов, и точка.
Если бы Костя мог в это мгновение заложить дьяволу душу за 700 баксов, он не задумался бы ни на минуту! Весь день он строил относительно этого пальто свои жизненные планы, и вот они рухнули в одно мгновение. А тут ещё эти нагло смеющиеся над ним девицы в коротких юбках... Теперь они были для него омерзительны, и больше всех противна была та, под юбку которой он заглядывал...
Костя понуро встал, снял пальто, подал подошедшей продавщице, даже не потрудившись заглянуть в глубокий разрез её лифа. Директор вручил ему 420 долларов:
- Возьмите ваши деньги. Тридцать долларов мы удержали за примерку и пятьдесят - за испорченную упаковку. Она тоже эксклюзивная.
«Да, если уже и упаковка эксклюзивная, - подумал Костя, - то со страной точно творится что-то неладное».
РЕТРО………..109 стр. http://www.proza.ru/2010/05/28/1218
Влад неустанно задавал десятки вопросов, обращаясь, то к Валерию, то к себе, но Валерий молчал. Потом они сели в подъехавшую с двумя мужчинами машину. Ехали, молча, и странное дело: чем дальше от центра отъезжала машина, тем отчётливее представлял себе Влад исход этого мероприятия, будто на него снизошло свыше некое озарение. В начале маршрута Влад волновался. Но постепенно его волнение улеглось, а когда впереди показалась литая чугунная ограда, и замелькали деревянные кресты, железные, мраморные и гранитные памятники, Влад окончательно успокоился... Двадцать лет он считал себя должником этой дерзкой красотки. Проценты выросли многократно, и он понял, что нет в мире такого богатства, которым можно было оплатить его долг! Двадцать лет жизни пронеслись в его сознании за одно мгновение... Он понял, что все эти годы предчувствовал именно такой исход. И в этот город попал не случайно, не кривил душой, когда говорил Валерию, что приехал специально. В глубинах его сознания так оно и было, не обязательно ему надо было делать здесь пересадку, можно было поехать другим путём, но какая-то сила тянула его сюда все эти годы, пока не привела к этой литой чугунной ограде... Они вышли из машины. Влад, родной брат Галины Валерий, двоюродный брат, и Вовка, староста группы. Да, это был тот самый Вовка, жених дерзкой красотки! Как это Влад не узнал его сразу? Он почти не изменился, лишь чуточку пополнел... Влад стоял перед обелиском: Позняк Галина Петровна. Дата рождения. Дата смерти. Та дата... Влад похолодел. Ноги подкосились, он опустился на землю...
В то время, когда он позорно убегал из этого города, его дерзкая красотка, его юная мадемуазель, его первая и последняя, теперь он это окончательно понял, любовь, его несравненная Галя, вскрыв себе вены, истекала кровью в грязной комнате студенческого общежития. Она действительно была невинным созданием, на неё и в самом деле в тот вечер что-то нашло, ребята решили пошутить, а, если получится, то сорвать куш с приезжего гастролёра. Но получилось так, что она перепила, потеряла над собой контроль, он - тоже, Вовка уснул, не пришёл на помощь, и шутка обернулась трагедией. Вначале они сами не поверили ей, думали, что утром она продолжает доигрывать начатую вечером комедию, обрадовались, что получилось надуть этого чувака на крупную сумму. Лишь после того, как нашли её в луже крови, поняли, что произошла трагедия, искали его, чтобы убить, но было поздно, он сбежал. А сейчас убить - это слишком мало, его надо закопать живым в землю, морить голодом, от него надо отрезать каждый день по кусочку в течение двадцати лет...
Слова эти доносились до Влада, как из подземелья, он их почти не слышал, едва осознавал, он вообще ничего не чувствовал, ни боли, ни угрызений совести, он даже не понимал, что его уже давно бьют три здоровых мужика, бьют безжалостно, беспощадно, жестоко.
Ни малейшей попытки не сделал он, чтобы защититься от ударов, и от этого они били его ещё злее, ещё сильнее.
Влад уже ничего не чувствовал, ничего не слышал, ничего не видел... Лишь в последний миг, навсегда теряя сознание, он увидел перед собой выпирающие из тесного халатика тугие девичьи груди, и испытал от этого тихую, ни с чем несравнимую, вечную радость.
ЦЕНА ПОБЕДЫ……….124 стр. http://www.proza.ru/2010/04/13/381
Очная ставка с майором ничего не дала. Ему сказали, что сдал его Демидофф, майор, естественно, не поверил, а методы допроса штабных офицеров были далеки от гестаповских, куда генерал не решался передать русских разведчиков, во избежание скандала. Да, и сказать ничего новее того, что уже знал генерал, не мог ни Ипполит, ни майор.
Их расстреляли без суда, в подвале офицерского клуба. Пока майора водили на допросы, истекающий кровью Ипполит, огрызком карандаша, на разбросанных в подвале контокоррентных карточках, писал короткую автобиографию. В ней не было ни тени горечи по поводу предстоящей ранней смерти в неизвестности. Только гордость за удачно сыгранную роль, да сетование, что не удастся сыграть ещё раз. И, потом, ему очень хотелось, чтобы были зрители и аплодисменты. Работа разведчика ему разонравилась. Видимо, в душе он был всё-таки больше артист, чем разведчик...
Фамилию майора он не знал. Да, если бы и знал, всё равно не написал бы, как не написал свою, подписавшись прилепившейся к нему, ещё со школьной скамьи, оскорбительной кличкой "Лопушок".
ГЕРОЙ………..149 стр. http://www.proza.ru/2009/12/25/396
Но оставалась ещё Алёнка... Конечно, она намеренно его не узнала. Зачем он ей такой, безногий, безрукий, да ещё в придачу - мёртвый... За калекой нужен уход, а к мёртвому достаточно сходить один раз в год на могилку, чтобы люди видели, какая она добродетельная!
Синицын громко расхохотался. Воспользовавшись тем, что все были на пожаре у гаража, никем не замеченный, подошёл к её дому. Вокруг - никого. Тишина. Все спасают колхозные трактора. «Как я их гоняю из конца в конец по селу, - подумал Синицын, - и, главное, на меня никаких подозрений. Как хорошо быть мёртвым! В сто раз лучше, чем живым», - рассмеялся Синицын.
Он зашёл за дом, где под стеной лежали заготовленные на зиму дрова, развёл небольшой костёр. Дрова весело вспыхнули, и быстро разгорелись. «Не прав был Кикабидзе, говоря, что костру разгораться не хочется, - подумал Синицын. - Вон как очень даже хочется!» Он погрел у костра руки, злорадно усмехнувшись, похромал прочь от посёлка, от Алёнки, от отца, от могилы матери, венчанной скромным деревянным крестиком, от своей могилы, украшенной мраморным надгробием с высокой стелой.
Ему даже оглядываться не пришлось, чтобы полюбоваться плодами своего труда: сзади него возвышался огромный столб огня, кругом было светло, как днём, и только перед Синицыным простиралась расширяющаяся до огромных размеров, качающаяся в такт хромоте, полоса тени, уводящая его в бесконечное пространство небытия.
БЛИЗНЕЦЫ………..160 стр. http://www.proza.ru/2009/11/05/568
На следующий день Митрополита Петра пригласили на вечер памяти убиенной девы Анастасии, наследницы престола. Каково же было возмущение, когда среди собравшихся священнослужителей он увидел дюжину полуодетых девиц, среди них свою возлюбленную Анну, на которой когда-то хотел жениться. Анна соскользнула с чьих-то колен, подбежала к нему, на правах давней знакомой повисла на шее. Митрополит Пётр был человеком сильного характера. Сняв с плеч руки Анны, покинул диавольское сборище священнослужителей. Жаловаться было некому: в той компании находились чины старше него.
Отец Пётр отрёкся от веры с твёрдым намерением вступить в ряды Коммунистической Партии, с её помощью разворошить осиное гнездо верующих безбожников. Коммунизм - вот Бог, которому он посвятит последние годы жизни. Партия - вот вера, которую он будет отныне исповедовать! С такими мыслями отправился к брату.
Чаша терпения Петра Первого была переполнена. «Сам», как они между собой называли Генсека, уже никем и ничем не управлял. За его спиной плелись всевозможные интриги. То тут, то там возникали громкие дела, которые едва успевали гасить многочисленные работники руководимого им отдела. Из отдалённых республик они докатились до столицы. Сын того... Дочь другого... Жена третьего... Секретари райкомов, горкомов и даже республик, как будто договорились между собой. Отдел стал похож на партизанский штаб, который окружают махновцы, петлюровцы, деникинцы, большевики и меньшевики, вместе взятые. Только всё это, вместе взятое, за толстыми серыми стенами здания на Старой Площади называлось величественным словом: Партия! Ум, честь и совесть нашей эпохи!
Пётр не мог дальше такое терпеть. Уж лучше он поедет в Тенёв, будет подвизаться служкой в самом захудалом храме, чем служить этим оголтелым, дегенерирующим маразматикам. По крайней мере, остатки жизни проживёт с матерью и братом, замаливая грехи, которые успел совершить, пытаясь осуществить несбыточную мечту человечества: построить коммунизм!
Звонок в дверь прервал его мысли.
На пороге стоял Пётр Второй...
АЙМЕ………..184 стр. http://www.proza.ru/2009/11/05/570
Мне уже давно следовало проститься с этим миром. Единственным оправданием моей жизни является то, что эти десять лет кошмара привели меня к мысли о том, что самая гуманная в мире армия - та, в которой солдаты служат только по добровольно заключённому контракту. Вы мне возразите, скажете, что по контракту в армию пойдут служить только отъявленные головорезы, безжалостные бандиты, профессиональные грабители и распустившиеся хулиганы, - какая уж там у них гуманность, - и будете правы.
В самом деле, сможет ли мальчик, с детства играющий на скрипке, с пяти лет пришпиливающий к беленькой рубашечке галстук-бабочку, ни разу не ударивший одноклассника, не разбивший ни одного фонаря, не бросивший в окно ни одного камня, сможет ли он, я вас спрашиваю, закрыть своим телом амбразуру вражеского дота, бросить гранату в окно детского садика, разрядить «Калашникова» в толпу демонстрантов?
А всё дело в том, что мы с вами говорим о разных проявлениях гуманизма. Вы имеете в виду гуманность по отношению к врагу, а я - по отношению к тому мальчику в беленькой рубашечке с бабочкой, которому вручили автомат и дали приказ стрелять. Гуманно ли это по отношению к нему? И стоит ли после Афганистана, Карабаха, Тбилиси, Риги, Чечни и прочих горячих точек нашего огромного государства, удивляться черствости побывавших там мальчиков в беленьких рубашечках с бабочками…
РАСПЛАТА………..212 стр. http://www.proza.ru/2009/11/05/563
За Григорием ходили, как за маленьким ребёнком. Но не в его характере было терпеть к себе такое отношение. Он один знал, почему это с ним случилось: забыл Бога! Слишком уверовал в себя, в свои силы. Когда Марийка выздоровела, вообще перестал молиться, довольствовался тем, что достиг своей цели. Он всегда понимал: надо испытать горе, чтобы прийти к счастью... Но испытать счастье, чтобы прийти к горю, - нет, в этом он не видел Божьей мудрости, за что и наступила расплата.
Ночью ему приснился сон. Бог спустился с небес прямо через крышу дома, подошёл к Григорию, строго сказал: «Знаешь, и знай!» Григорий вскочил, как ужаленный. Он уже видел однажды этот сон! Но тогда, сбитый с толку репликой Ивана, принял эти слова буквально, дескать, нечего болтать о том, что знаешь, на всех перекрёстках, с эстрады, с трибуны. Оказалось, Григорий это отчётливо понял, Бог вложил в эти слова совершенно иной смысл, который можно было понять, только повторив их не один десяток раз: знаешь - и знай... знаешь - и знай... знаешь - и знай... Выходит, эти слова относились не к нему, Григорию Кривошееву, а к его вере в Бога! Знаешь - и знай, знай всегда, вечно, не забывай никогда, знаешь - и знай! Он и тогда вскочил, как ужаленный, а потом упал на колени и долго молился. И позже молился, молился денно и нощно, долго и страстно, молился до тех пор, пока не выздоровела Марийка и не родила ребёнка. А потом? Потом стало некогда. Хозяйство, корзины, сеансы, ребёнок... Когда там было молиться! Да и зачем, если всё уже вымолил... Даже Аксинья, и та не ходит в церковь, и дома перестала отбивать поклоны... Беда прошла - открывай ворота, переиначил он русскую пословицу.
Утром Григорий попросил Аксинью:
- Будешь в церкви - помолись за меня.
- Ладно, - спокойно ответила она. - Как попаду туда, так и помолюсь. Идти-то, знаешь, сколько - сорок километров.
«Что с нами произошло», подумал Григорий, а Ивану сказал:
- Отнеси меня назад, во флигель. Буду плести корзины.
- Не дури. Все мы у тебя в долгу, будем ходить, как за своим сыном.
Дождавшись, когда все уснули, Григорий слез с кровати, с трудом оделся, пополз к двери, медленно перебирая руками и ногами. На четвереньках, задом, спустился с крыльца, израсходовав все силы. Немного отдохнув, медленно пополз за бугор, в сторону флигеля. В полночь добрался до своего логова, упал, обессиленный, на солому, и долго приходил в себя. Очнувшись от забытья, упёрся руками в пол, с трудом поднялся на колени, повернулся к окну, подставил обескровленное, холодеющее лицо под свет мерцающих в вышине звёзд, чтобы Богу было лучше слушать его, и начал молиться:
- Господи,
ОТЧЕ НАШ…………248 стр. http://www.proza.ru/2009/11/03/535
25 июня.
Казалось, этому дню не будет конца. Вечность назад солнце закатилось за верхушки деревьев, под их кронами наступила темнота, а в вышине, над густыми ветвями липы, даже сумерки не наступили, там было светло, тепло, оттуда спускался на землю сладковатый, знакомый с детства запах липового цвета, заставляющий Его вспомнить подробности последних дней, но они, видимо, выветрились из памяти ветром, обдувавшим Его во время падения с высокого железнодорожного моста, или вылетели в момент удара, о хотя и мшистую, но твёрдую дерновую почву чуждого ему леса, а, может, рассыпались по сырой земле, когда Он бесцельно уползал от места падения, а Он уползал, Он это понял, ибо вблизи того места, где Он теперь лежал, не было ни моста, ни железной дороги, поэтому Он не знал, даже приблизительно, где находится, в какой области, в каком городе, как и зачем сюда попал, всё это выветрилось, рассыпалось, забылось, всё, кроме злости на шефа, которого Он смутно ещё помнил, да и злость эта почти прошла и была уже вовсе не злость, а так, дымка в голубой выси, которая растворялась, исчезала на глазах, пока совсем не улетучилась, уступив место огромной, во всё вдруг потемневшее небо, надписи, так же, как в тот памятный день в храме, только теперь не золотым по голубому, а кроваво-красным по чёрному: «Отче наш, сущий на небесах! Да святится имя Твое, да придет царство Твое», но сейчас у Него не было ни желания, чтобы дочитать некогда любимую молитву до конца, ни сил, чтобы перекреститься, у Него даже мысли такой не возникло, будто подсознание Его знало, что будь такое желание, Он всё равно не дотянется правой рукой до лба, а левой вроде не принято креститься, да и Он уже не мог заставить губы дошептать до конца слова молитвы, и небо потемнело, и на его фоне кроваво-красные слова уже едва различались, сливались в сплошную чёрную, испещрённую рваными красными штрихами, завесу, то ли ночь наступила в этом огромном, непостижимом для человека Мире, то ли глаза Его, устав смотреть на творящиеся вокруг подлости, закрылись и не видели, ни земли, ни неба, ни написанной на нём молитвы, а только прикрывшие их, остывающие, обескровленные веки, и, уже не шевеля губами, по памяти, Он мысленно произнёс, не то угрозу, не то просьбу, а может, и в самом деле, слова молитвы: «И прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим».
Липа расцвела 25 июня.