ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Все повторялось с обратной последовательностью. Машина для перевозки заключенных, последний путь железнодорожного вокзала, тупик, надрывный лай собак, сидящие на корточках заключенные с закинутыми руками за голову.
- Шаг влево, шаг вправо, прыжок на месте расценивается как попытка к бегству. Конвой стреляет без предупреждения и на поражение, – громко произносит молоденький паренек в блестящих на солнце сапогах.
На его плечах все те же погоны лейтенанта внутренних войск. Все та же ухмылка и сигарета в зубах. Где-то вдали раздался гудок тепловоза, и люди, до сих пор молча сидевшие на корточках, почему-то заволновались. Они словно по чьей-то команде повернули головы в сторону раздавшегося гудка тепловоза и с замиранием сердца стали пристально всматриваться вдаль, туда, откуда, сверкая на солнце, словно две стальные спицы, переплетались и уходили вдаль железнодорожные рельсы. У всех словно по немой команде усиленно застучали сердца. Никто из них не знал, что их ждет там, вдали, куда скоро умчит их тепловоз.
Тепловоз появился совершенно с другой стороны. Он приветливо загудел и остановился напротив меня, таща за собой два специальных вагона для перевозки заключенных
- По моей команде, по одному бежите к вагону! Задача ясна? – выкрикнул офицер.
Все молчали, так как хорошо знали, чем может обернуться подобное учение. Офицер начал выкрикивать фамилии заключенных. Названный вскакивал с корточек, быстро хватал свой мешок и, словно пуля, летел к входу в вагон, где его ожидали уже двое конвойных солдат.
Мою фамилию лейтенант выкрикнул последнюю. Я быстро вскочил на ноги и, схватив свои небогатые пожитки, побежал к ожидавшим меня конвоирам.
- Куда его? – спросил один из конвоиров. - Он же с «красной» зоны, его же не посадишь со всеми?
Офицер молча посмотрел на меня. Взгляд его был настолько тяжелым, что я невольно опустил свои глаза.
- Можете посадить его к себе, если он вам так понравился, – произнес он и громко засмеялся. - Сажайте этого педераста в общий отсек. Посмотрим, доедет он до станции назначения или нет, здесь купейных мест нет.
- Но они его порежут, если узнают, что он красный! – произнес все тот же солдат.
- Одним предателем Родины просто станет меньше. Скажем, что не посмотрели в документы и посчитали его обычным заключенным. Что смотрите, в первый раз, что ли?
- Пошел! – скомандовал солдат и больно ткнул мне в спину стволом автомата.
Я быстро поднялся в вагон и побежал по коридору в дальний конец вагона, где стоял конвоир. Стоило мне только войти в свой «отсек», как за мной закрылась решетка. Заметив свободное место, я сразу же направился к нему.
- Так это «красноперый»? – спросил меня мужчина в годах, лицо которого пересекал большой и глубокий шрам. – Братва, я не поеду с красным. Меня же опустят за это! Я же блатной!
Я молча сел в угол и стал наблюдать за этим мужчиной, так как он представлял наибольшую опасность для меня.
- Откуда они узнали о том, что я из тринадцатой колонии? – подумал я про себя, хотя был хорошо осведомлен, как хорошо работает арестантская почта.
- Ты, похоже, не слышишь меня, «петушок» - красненькая бородка? Это я к тебе обращаюсь? Мне западло сидеть рядом с таким как ты и дышать с тобой одним воздухом!
Это было похоже уже на обращение к зекам, которые сидели вдоль стены вагона. Все повернули головы и посмотрели на меня. Они оценивали мои физические возможности, если начнется заваруха в их отсеке. А в том, что это обязательно произойдет, я уже ни капли не сомневался.
*****
Я сидел молча и считал, сколько их может ввязаться в эту драку. Судя по их лицам и взглядам, которые они бросали друг на друга, таковых было от силы четыре человека.
- Господи! Пронеси! Я не хочу драться, – шептал я про себя. - Этого еще не хватало, чтобы они убили тебя или ты раскрутился еще на один срок, ведь через две недели у меня суд.
- Ну, ты, арестантская вошь, может, уступишь место уважаемому сидельцу? Ведь твое место у параши! – произнес все тот же осужденный.
Он снял с себя кирзовый сапог и запустил им в меня.
- Ты, что глухой?
Я молчал. Тогда он снял с себя второй сапог и снова запустил его в меня.
«Боже! За что?», – подумал я, наблюдая, как из дальнего угла поднялся мужчина.
Он посмотрел сначала на меня, а затем перевел свой взгляд, на мужчину со шрамом на лице.
- Чего смотришь, Монгол? Может, тебе приятно делить площадь с этим угловым соседом? Ты блатной или может, тоже в мужики подался? Расскажи бродягам, что Монгол делил свою хату с красным, никто не поверит!
Чтобы как-то сравнять свои шансы и не быть забитым ногами в своем углу, я поднялся из своего угла.
«Куда он может меня ударить? – подумал я. - Наверняка, попытается ударить в голову. Судя по его габаритам, он хочет одним ударом решить этот вопрос».
Отсек притих. Десять пар глаз уставились на меня, прикидывая мои шансы в этой драке.
«Эти двое - явные лидеры, и если их устранить, то остальные вряд ли впишутся в эту драку, так как, похоже, что они не блатные», – решил я, глядя на лица заключенных.
Мужчина сделал шаг в мою сторону. Я снова посмотрел на него, а вернее, в его глаза, которые налились кровью. Рассчитывать на то, что он пожалеет меня, уже не приходилось. Он сделал еще один шаг. На его лице появилась победная ухмылка. Ухмылка, но не победа. Собрав все свои силы, я ударил его в область кадыка. Он захрипел, словно раненный бык и, схватившись руками за горло, медленно осел у ног мужчины со шрамом на лице. Это оказалось столь неожиданным и убедительным для наблюдавших за этим поединком заключенных, что никто из них не проронил и слова.
- Ну, кто еще из вас хочет испытать подобное, – произнес я и обвел всех взглядом. - Ты? Ты, а может, ты?
Все молчали. Я сделал шаг в сторону мужчины со шрамом на лице. Он испугано закрыл голову руками, словно предчувствуя мой удар. Я ударил его по лицу промеж его рук. Он по-женски ойкнул и стал лихорадочно вытирать кровь со своего лица.
Я повернулся и молча вернулся на свое место.
- Кому здесь не нравится, пусть ломится отсюда, – произнес я. - Держать никого не буду.
Первым к решетке бросился мужик со шрамом.
- Конвой! – что есть силы, закричал он. - Конвой!
К отсеку подошел сержант и посмотрел на окровавленное лицо мужчины.
- Что орешь? По морде хочешь получить?
- Пригласи офицера!
- Бегу и падаю, – ответил ему сержант. - Я же спросил тебя, что тебе надо?
- Позови офицера! – снова закричал он. - Ты, что по-русски не понимаешь!
Сержант исчез и вскоре появился в сопровождении начальника конвоя.
- Что случилось? Ты что людям отдыхать не даешь?
- Гражданин начальник, переведите меня в соседний отсек. Я не могу здесь сидеть с этим «красноперым».
Лучше бы он этого не говорил, так как эта цитата моментально вывела офицера из себя.
- Что, не нравиться, козел вонючий? Хотели опустить мужика, не получилось? Ты же сам меня просил об этом, чтобы я тебя посадил с ним в один отсек. Что смотришь, вошь арестантская? Пусть теперь он вас научит, как нужно жить в этой жизни.
Он демонстративно повернулся и, сверкнув своими блестящими сапогами, направился обратно.
***
Мне сначала показалось, что я могу праздновать свою победу. Но это скорей была не победа, а подписанный себе смертельный приговор. Что я мог сделать один, в забитом под завязку блатными вагоне. Это я понял минут через сорок, когда, хватаясь за стенку руками, с пола поднялся поверженный мной противник. Он замотал головой, словно пытаясь отбросить в сторону то, что произошло с ним полчаса назад. Он сверкнул глазами и снова попытался ударить меня правой рукой. Я вовремя сумел отскочить в сторону. Удар потряс стенку отсека. Не обращая на боль никакого внимания, он попытался схватить меня своими большими и могучими руками. Прежде, чем он успел меня схватить, я сильно ударил своими ладонями по его ушам. Он снова, как и в прошлый раз упал на колени и тихо скуля, пополз на свое место.
- Сука красная! – гудел весь вагон. – Давай его к нам, мы порвем его на лоскутки.
- Братва! Помогите! – орал мужчина со шрамом на лице. - Красный творит беспредел!
Я не успел оглянуться на лязг металлической двери, как сильный удар резиновой дубинки опрокинул меня на грязный пол. Ворвавшиеся в отсек конвоиры стали избивать меня ногами и резиновыми палками. Я попытался укрыться от ударов, как мог, катался по полу, но ноги специалистов сделали свое дело. Последнее, что я запомнил, это свет электрической лампы. Я погрузился в темноту, которая, словно живая черная материя, спеленала меня по рукам и ногам, не давая мне возможности пошевелиться.
Очнулся я в холодном, мокром и вонючим туалете. Моя правая рука была намертво прикована к какой-то металлической трубе, проходящей на уровне пола. Я попытался пошевелить свободной рукой, но у меня ничего не получилось. Боль, намертво засевшая в левом плече, не позволила мне этого сделать. Я подтянул под себя распухшие от ударов сапог ноги, чтобы хоть как-то изменить свое положение на полу.
- Очнулся? Вот и хорошо, – произнес подошедший ко мне сержант.
- За что? Они первыми напали на меня, – прошептал я разбитыми губами.
- Не важно, кто начал. Важно другое, чтобы это все не переросло в бунт. Ты «красный» и тебе не место в общем отсеке. Если бы не мы, то тебя бы они точно убили этой ночью. Так что, все к лучшему.
- Значит, мне до Москвы так и валяться в этом толчке?
- Лучше здесь, чем в холодильнике морга.
- Отстегни, я обещаю тебе, что больше драться не буду.
- Извини, не могу. Сейчас переговорю с командиром, что он скажет.
Он повернулся и направился в служебное купе, где отдыхал свободный от службы конвой. Я проводил его взглядом до двери и попытался сесть на этом грязном и сыром полу. Однако прикованная к трубе рука не позволила мне это сделать.
- Что, не получается? – услышал я за спиной незнакомый мне голос.
Я обернулся и увидел молодого офицера. Он протянул мне ключ от наручников.
- Вот возьми. Отстегни себя.
Я выполнил его команду и, отстегнув наручники, поднялся с пола.
- Давай, двигай батонами, – приказал он мне и толкнул меня рукой в спину. - Не туда, давай в тамбур.
Я молча выполнил его команду. Когда я вошел в тамбур, он молча пристегнул меня к решетке окна.
- Вот что, Крылов. Если хочешь живым доехать до Москвы, сиди здесь и не дергайся. Если что, убью лично. Понял?
Я молча кивнул ему головой. В том, что он может убить, я тогда не сомневался.
***
Москва встретила наш поезд проливным дождем с громом и молниями. Наш вагон загнали куда-то в тупик, подальше от глаз общественности. Нас было человек тридцать заключенных. Мы сидели на корточках, образовав небольшой полукруг, и с удовольствием вдыхали наполненный озоном воздух. Дорога от Нижнего Тагила до Москвы заняла около семи суток. По меркам движения специального вагона с заключенными, это было довольно быстро. Часто в пути наш вагон загоняли в тупики, где мы иногда стояли сутками.
Наконец подошло два автомобиля для перевозки заключенных. Из кабины одного из них вышел офицер с капитанскими погонами на плечах и подошел к офицеру конвоя. Они о чем-то поговорили и, обменявшись сопроводительными документами, разошлись в разные стороны.
- В машину по одному, бегом марш! – громко скомандовал капитан и стал выкрикивать фамилия заключенных.
Заключенные быстро вскакивали на ноги и бегом устремлялись к машине, где быстро исчезали за открытой дверью. Мою фамилию капитан назвал последней. Я схватил свой небольшой мешок и быстро побежал к машине. Как я и предполагал, для меня было отдельное место, или так называемый «стакан». Это было довольно узкое место, огражденное металлом и решеткой, в котором можно было лишь сидеть, кое-как втиснувшись в эту своеобразную щель.
Послышалась команда, машина мелко затряслась и тронулась. Путь от вокзала до пересылочной тюрьмы занял более двух часов. Машина часто застревала в уличных пробках, и скоро я почувствовал нехватку кислорода. Металлический кузов автомашины раскалился под летним солнцем, и внутри ее стало нестерпимо душно и жарко. Я сидел в этом узком «стакане» и каждой клеткой своего тела чувствовал эту жару. Вскоре вся моя одежда пропиталась потом.
- Скорей бы доехать, – шептал я пересохшими губами, мечтая, как и в Афганистане, о глотке свежего воздуха и воды.
Наконец автомашина переехала какие-то железнодорожные, а может быть, и трамвайные пути, и тихо въехала в большой, закрытый со всех сторон тюремный двор.
Я выпрыгнул из машины и, подгоняемый грозными криками конвоя, устремился вперед. Нас быстро разделили по десять человек и загнали в небольшую камеру без окон. Это была карантинная камера. Я быстро присел в дальнем конце камеры и прислонился к толстой тюремной стене, от которой веяло прохладой. В этой камере мы провели несколько часов. Ближе к вечеру, нас всех погнали в баню. Я с нескрываемым удовольствием смыл с себя пот и стал мыть голову. Стоило мне только закрыть глаза от мыла, сильный удар в лицо опрокинул меня на пол. Я схватил свой оцинкованный таз и подставил его под следующий удар крупного мужчины.
- Ломись отсюда, «красноперый», пока мы тебя здесь не «опустили» ниже плинтуса, – произнес он.
Я поднялся с пола, смыл с себя остатки мыла и быстро направился к двери. На мой стук в предбанник заглянул конвоир.
- Отведите меня в камеру или они меня убьют, – попросил я его.
- Из каких будешь? Опущенный, что ли?
- Нет. Я с «красной зоны», - ответил я ему.
- Бери одежду и пошли за мной, – приказал он мне. - Почему раньше об этом не сказал? Они же могли тебя убить или опустить.
- В документах все написано, – ответил я.
- А кто их, кроме начальства, читает?
Закрыв меня в небольшой камере, он быстро удалился куда-то по коридору.
***
Утром меня перевели в общую камеру, в которой содержались бывшие сотрудники правоохранительных органов. Камера была не очень большой, рассчитанной на восемь арестованных. Половину дня я отвечал на вопросы арестантов, рассказывая им о колонии номер тринадцать. Отдельные из них были уже осуждены и теперь со страхом ждали предстоящий этап.
- Крылов, что будешь делать, если Верховный суд оставит приговор без изменения?– поинтересовался у меня один из арестованных.
- Если сказать честно, то не знаю. Мне до звонка осталось два года, придется чалиться, деваться некуда. А так, я все-таки надеюсь на торжество справедливости.
- Это хорошо, когда есть хоть малейшая надежда на свободу, – вклинился в разговор один из арестованных. - Люди хоть сидят за что-то стоящее, а я попал сюда за глупость.
Все повернулись в его сторону. Заметив, что на него обратили внимание, он стал рассказывать свою незатейливую историю. Все, затаив дыхание, слушали эту историю, иногда прерывая ее громким смехом. Мне было неинтересно, не только потому, что сам рассказ был довольно глупым, но и потому, что я уже знал, кто этот человек и на кого он здесь работает.
Когда он закончил свой рассказ, в разговор вступил второй арестованный. Я резко оборвал его, чем вызвал недовольство у первого рассказчика.
- Ты что права качаешь? Ты кто такой? – поинтересовался он у меня.
- Отвали, – процедил я сквозь зубы. - А ты не будь дурачком и держи язык за зубами. В камере друзей не бывает. Запомни это раз и на всю жизнь. Забудешь, пожалеешь.
- Ты сам об этом не пожалей, – предупредил меня рассказчик.
- Мне жалеть уже не придется. Вся моя жалость осталась там, на воле. Я тоже одного пожалел, вот теперь и сижу за эту жалость.
В камере сразу же стало тихо. Я повернулся на бок и закрыл глаза. Я быстро провалился в яму сна. Сколько я спал, я не знаю. Проснулся я от грохота открываемой металлической двери. По привычке, вскочив на ноги, я с интересом посмотрел на чернеющий проем двери, ожидая какого-то чуда. Увы, чуда не произошло, в камеру вошел рассказчик и сел за стол. Дверь за ним с грохотом закрылась, и в камере повисла тягучая тишина, прерываемая лишь храпом одного из осужденных.
- Ну, как? – спросил его один из сокамерников.
- Плохо. Менты шьют новое дело, – произнес вошедший в камеру арестант. – Похоже, мне вилы.
Все снова собрались за столом и стали обсуждать волнующие их проблемы.
- Крылов, чай будешь? – спросил меня один из арестантов.
- Нальешь, не откажусь, – ответил я ему и спустил ноги с койки.
Я сел рядом с рассказчиком и протянул стоявшую на столе металлическую кружку.
- Крылов! Что скажешь? Ты человек с опытом, помоги мне.
Я посмотрел на него, он явно ждал моего совета.
- Если это преступление не твое, то не нужно на него грузиться. Этого никто не оценит. Если ты думаешь, что впоследствии оперативники найдут настоящего преступника и реабилитируют, этого не произойдет. Стоит подписаться под этим преступлением, и они моментально прекратят работать и повесят все на тебя. Это первое. А второе - если это твое преступление, то я бы посоветовал взять его. Может получиться так, что тебя осудят за первое преступление, а потом докажут и второе. В этом случае уже будут судить как ранее судимого. А это срок, и срок немалый.
Все притихли. Каждый задумался над своей судьбой.
***
В камере я пробыл трое суток. Утром меня вызвали к заместителю начальника следственного изолятора по режиму. Я осторожно переступил порог его кабинета и, представившись, как это положено в учреждениях этого типа, стал ждать, когда он объяснит мне причину вызова.
- Я тебя вызвал, Крылов, для того, чтобы сообщить тебе о предстоящем завтра заседании Верховного суда. Суд начнется в десять часов утра. Ты подготовься к заседанию, побрейся, одень что-нибудь приличное. Ну, в общем, чтобы выглядел вполне нормально и достойно. Надеюсь, жалоб на содержание в изоляторе у тебя нет?
Я стоял и молчал. Весть о завтрашнем заседании суда лишила меня языка. Я кивнул ему в знак согласия.
- Вот и хорошо. Удачи тебе, десантник, – произнес он и приказал увести меня в камеру.
Весь остаток дня я провел в камере, лежа на койке. Перед глазами, словно в кино, проплывали фрагменты прежней жизни: школа, военное училище, первый прыжок с парашютом, казанский парк имени Горького, первая встреча с Катей, железнодорожный вокзал в Витебске, улыбающееся лицо Грачева, первый рейд на «дорогу», первое ранение, суд и зона.
- Что решит суд? – спрашивал я себя. - А вдруг…?
Мне не хотелось верить в это «вдруг», но исключить эту возможность из своей жизни я тоже не мог. Рассматривая этот вариант, я не исключал того, что Грачев предпримет все шаги для того, чтобы оставить решение военного суда без изменения. Грачев очень боялся иного решения суда, и как показывала жизнь, страх заставлял людей предпринимать такие отчаянные шаги, которые бы никогда не пришли на ум нормальному человеку.
«Интересно, кто будет на суде? Горелова, Белоусов - точно, а вот кто еще из ребят приедет?»
Я хорошо понимал, что собрать всех людей - задача непростая. Многие после демобилизации устроились на работу, обзавелись семьями. Не каждый захочет бросить все и поехать в Москву, защищать своего бывшего командира. Я не мог винить тех, кто не смог приехать в суд, они и так много сделали для меня, дали правдивые показания и всячески старались поддержать меня в эту сложную минуту моей жизни.
- Крылов? – услышал я голос сокамерника. - Ты особо не гони, крыша может поехать. Настраивай себя на самое худшее.
Я невольно улыбнулся. Мне было приятно, что вместе со мной за меня переживают и мои сокамерники.
- Спасибо, Истомин, за поддержку. Я и так все эти дни только и думаю об этом суде. Я всегда думал про себя, что вот соберутся вместе человека два или три, послушают человека, а затем возьмут и решат его судьбу. Захотят, поднимут на щит, захотят, опустят ниже канализации. Не всегда в решениях суда существует справедливость, чаще всего в них преобладает буква закона, а не справедливость.
- А я вот сейчас думаю, как бы быстрей уехать на зону. Там кормежка лучше и свободы больше.
- Это, смотря с чем сравнивать, – ответил я ему.
- Может ты и прав, Крылов, но мне в этом каменном мешке тяжело. Я небо люблю, и чем больше этого неба, тем лучше для меня.
Я улыбнулся, так как спорить с ним мне не хотелось. Я знал лишь одно, что небо в клетку мне было не нужно.
***
Солнце мне било в глаза и, чтобы разглядеть всех, кто находился в зале заседания, мне приходилось прикрывать глаза ладонью. Я останавливал свой взгляд на каждом своем бойце и молча кивал им, здороваясь с ними. Чуть в стороне от них сидели Горелова Наташа и Белоусов. Я сразу обратил на них внимание, когда меня под конвоем ввели в этот небольшой зал.
Грачева в зале не было. Его интересы представлял молоденький адвокат. На вопрос суда, почему на заседание не прибыл Грачев, он встал с места и протянул председательствующему судье лист бумаги. Судья быстро пробежал глазами по документу и отложил его в сторону.
- Грачева не будет, он сейчас находится в служебной командировке. Его интересы будет представлять адвокат Гаврилов.
Возражений не последовало. Адвокат, нанятый Гореловой, зачитал жалобу. В конце он попросил суд рассмотреть данную жалобу и снять с меня все ранее наложенные обвинения.
Я сидел и внимательно следил за перебранкой адвокатов, которая, как правило, всегда прерывались голосом председательствующего. Вскоре суд перешел к заслушиванию свидетелей. Все они, как один, утверждали только одно - что в тех условиях, которые сложились на тот момент в Афганистане, я не мог посадить Грачева в вертолет, в котором находились раненые бойцы. Этот вертолет и так был сильно перегружен и мог не подняться в воздух. Во-вторых, на подлете был еще один вертолет, и никто тогда не мог просто предположить, что он может быть обстрелян моджахедами.
Наконец, суд предоставил слово моему бывшему заместителю Белоусову. Я с замиранием в сердце стал слушать его выступление. Мы, все собравшиеся в этом зале, хорошо понимали, что от его выступления зависит все: оправдают ли меня или обратно отправят в колонию.
Начал он довольно тихо, и судья, прервав его выступление, попросил говорить громче. Я понимал, что громко говорить ему сложно, полученное им ранение легкого не позволяло говорить громко. Однако он, пересилив себя, стал говорить громко. Речь его с каждой минутой становилась все громче и громче, а обвинения в адрес полковника Грачева - все серьезней и серьезней.
- Когда мы поняли, что остатки нашего отряда намертво заблокированы превосходящими силами противника, полковник Грачев в присутствии меня обратился к Крылову с предложением прекратить вооруженное сопротивление и сложить оружие. При этом он говорил нам, что вернуться обратно на родину нам должен помочь Красный крест или Красный полумесяц. Именно в этот момент, старший лейтенант Крылов напомнил ему, что бывает с трусами и паникерами на войне. Никаких прямых угроз оружием Грачеву не было, это я утверждаю точно.
Выслушав его, суд объявил о перерыве на два часа. Мимо меня прошли все мои боевые товарищи, каждый из которых старался всячески подбодрить меня, кто своим взглядом, а кто и словами. Последней мимо меня прошла Наташа. Глаза ее были полны слез и жалости ко мне. Она, по всей вероятности, только здесь, в зале суда, услышала об обстоятельствах этого дела и поняла всю суть этих незаконных обвинений.
- Я люблю тебя, Крылов, и буду любить всегда, чтобы ни случилось с тобой, – произнесла она и протянула ко мне свою руку.
- Не положено, – строго произнес конвоир. – Проходите, гражданочка. Останавливаться около осужденного нельзя.
Она убрала свою руку и, взглянув на конвоира, прошла дальше.
***
Через два часа суд снова приступил к своей работе. Заслушав возражения адвоката Грачева, высказанные в адрес выступивших свидетелей, суд оставил их без особых комментариев. Наконец судьи переглянулись и отправились в совещательную комнату.
Сердце мое учащенно забилось в груди, а я моментально покрылся испариной, словно пробежал без тренировки километров пять. Я почувствовал каждой клеткой своего тела огромное напряжение, которое повисло в зале.
Я попытался заговорить с присутствующими в зале бойцами, однако дежурный конвой быстро пресек эту попытку. Они просто вывели меня из зала заседания и завели в соседнее пустующее помещение. Один из конвойных протянул мне сигареты.
- Кури, лейтенант, – добродушно произнес он. - Если все, о чем говорили эти люди, правда, то я снимаю перед тобой свою шляпу. Ну и мразь этот полковник, и как таких людей только земля носит.
Я молча прикурил и посмотрел на ребят из конвоя. Все они были молодыми и многие из них даже не представляли, что значит - вот так просто оказаться на войне, в полном окружении.
- Слышишь, лейтенант? – снова обратился ко мне конвойный, который угостил меня сигаретой. - А правительственные награды у тебя были?
- Да. Орден Красной звезды, медаль, ко второй звезде тоже был представлен, но не получил, так как арестовали.
Они восхищенно посмотрели на меня. Они были солдатами и хорошо понимали, что просто так наградами наше государство не награждало.
- Чай будешь? – неожиданно спросил меня один из конвойных. - Сейчас я тебе налью в эту кружку.
Он протянул мне металлическую кружку с чаем. Я сделал несколько глотков и поставил ее на стол, так как в этот момент в помещение вошел старший наряда и приказал завести меня обратно в зал заседания.
Как только конвой завел меня в зал, открылась дверь совещательной комнаты.
- Встать! Суд идет! – подала команду секретарь.
Все встали с мест. Трое судей прошли за стол и молча сели. В этот момент напряжение достигло своего апогея. В зале стало вдруг так тихо, что было слышно, как тяжело дышал председательствующий судья. Я тоже замер, ожидая вердикта.
- Я не буду читать все решение, – произнес судья. - Оглашу лишь постановляющую часть. Итак, решение суда: признать гражданина Крылова невиновным, вернуть ему воинское звание старшего лейтенанта, а также вернуть заслуженные им правительственные награды. После получения решения суда на руки, гражданин Крылов вправе обратиться в Министерство обороны СССР с рапортом о восстановлении его на воинской службе.
Я сначала не поверил тому, что услышал. Мне показалось, что судья пошутил. Слезы невольно брызнули из моих глаз, и комок счастья подкатил к горлу, мешая мне нормально говорить.
- Конвой, освободите гражданина Крылова, – произнес судья и, улыбнувшись, посмотрел на меня.
Я сделал шаг и попал в объятья друзей. Все они жали мне руки, обнимали, целовали. Освободившись от объятий, я устремился к ней, которая по-прежнему сидела на лавочке и плакала от радости. Я крепко обнял ее и поцеловал в губы.
- Спасибо тебе, Наташа. Если бы не ты ….
Я не договорил, ее маленькая ладонь закрыла мой рот.
- Это не я. Это все сделали твои боевые друзья. Я лишь нашла их и собрала здесь, в этом зале.
- Мужики! – громко произнес Белоусов. - Я думаю, надо отметить этот день, день, когда нашему командиру возвратили его честное имя.
- А заодно отметим и возможную его свадьбу, – произнес кто-то из бойцов.
Мы дружной толпой вышли из здания суда и направились в ближайшее кафе отметить этот долгожданный для меня день свободы.
Э П И Л О Г
- Извините меня, а что было дальше? – спросил я Крылова и с нескрываемым интересом посмотрел на него.
Он загасил свою сигарету и бросил ее в стоящую недалеко от нас чугунную урну. Мне было хорошо видно, как по его лицу пробежала едва заметная тень. Он глубоко вздохнул.
- А ничего, - коротко ответил он мне. – Ничего….
- Как так, ничего? – удивленно произнес я. – Такого же не бывает.
- Вы не поверите, но я больше года добивался возврата мне моих заслуженных наград, восстановления звания. Я пытался восстановиться на службе, но везде получал отказ. Многие начальники намекали мне на судимость, другие делали загадочное лицо и упорно молчали. Наконец, я понял, что никогда не смогу восстановиться в рядах армии. Нужно было что-то предпринимать. Я ходил словно по замкнутому кругу. Мне нигде не отказывали в приеме на работу, но почему-то всегда мне предлагали самый худший из вариантов. Вскоре развалился Советский Союз, а затем стала потихоньку валиться вся наша армия и идеология.
- А что стало с Гореловой? Вы поженились?
- Да. Мы прожили с ней два счастливых года. Я очень благодарен ей за ее поддержку. За все это время она ни разу меня, ни в чем не упрекнула. Я снова научился любить и верить людям.
Он сделал паузу и, достав из кармана сигареты, закурил. Я видел, как дрожали от волнения его пальцы. Прикурив, он продолжил:
- Жена умерла при родах, так и не сумев родить мне сына. В ее смерти были виноваты врачи. Она рожала в ночь с тридцать первого декабря на первое января. Врачи справляли Новый год, и им было не до моей жены. Я тяжело перенес эту утрату. Вслед за ее смертью, я снова потерял работу. Мне приходилось перебиваться случайными заработками: мыл машины, работал охранником, по ночам грузил киоски коммерсантов продуктами. Пробовал сам заняться бизнесом, не получилось. Тогда я понял, что бизнес - это не для меня. Вскоре умерла и мать. Я остался один. Было тяжело, мне не хотелось жить. Запил, но вовремя остановился. Не буду скрывать, были предложения от лидеров преступных группировок, сулили большие деньги……
Он снова замолчал. Сделав глубокую затяжку, он продолжил:
- Снова попробовал восстановиться в армии, ничего не получилось. Я и мой боевой опыт оказались не нужны российской армии, ведь воевать на тот момент она ни с кем не собиралась. Чисто случайно я встретил своего знакомого по Афганистану. Он так же, как и я, мыкался без работы. Посидели с ним, выпили, вспомнили Афганистан и решили поехать с ним в Приднестровье, где тогда шла война. Там наши пути на время разошлись. Меня назначили командовать спецподразделением, а он пристроился при штабе. Воевали мы недолго. Россия ввела свою четырнадцатую армию на территорию непризнанной республики, и генералу Лебедю удалось приостановить эту войну.
- А что было потом? – снова спросил я его.
- Вы, наверное, догадались сами. Потом была Югославия. Мы с товарищем воевали против хорватов. Воевал я неплохо, за что и получил две высшие награды республики Сербии. Там же был ранен в бедро. Когда вышел из госпиталя, война закончилась, и мы, русские потянулись кто куда. Мне писали и приглашали во Францию, им были нужны опытные офицеры для службы в иностранном легионе. Неожиданно для себя я узнал, что нахожусь в международном розыске, как военный преступник. Видимо, хорваты узнали обо мне то, что не должны были знать, и обратились в Европейский суд. Около года скрывался, менял одну страну на другую, пока не понял, что нужно возвращаться домой, на Родину. Через друзей сумел вернуться сначала в Украину, где прожил около года. Там же приобрел фальшивый паспорт с новой фамилией. Через полгода вернулся в Россию, где узнал, что розыск в отношении меня прекращен. Здесь получил новый российский паспорт.
- Значит, сейчас вы живете по чужим документам?
- Почему по чужим? Паспорт сейчас у меня нормальный, законный, правда, фамилия там не моя.
- Скажите, почему вы не хотите восстановить свою настоящую фамилию?
- А зачем она мне? Я за эти годы я уже забыл, как она звучала. Да и рассчитывать на помощь государства мне не приходится. Кто я для государства, лишь пыль на сапогах. Протер, и нет ее. Да и родина уже давно вычеркнула меня из своих списков. Ей не нужны герои, ведь так всем проще.
- Можно еще вас спросить? А как сложилась судьба у Грачева? Вам не приходилось больше с ним встречаться?
- Встречаться не приходилось, но слышать о нем, я слышал. Когда я воевал в Приднестровье, он по слухам служил при штабе четырнадцатой армии. Как у него дальше сложилась судьба, я не знаю.
- А как Екатерина?
- Не знаю. Слышал, что вышла замуж. Муж служил в посольстве в одной из южноамериканских стран.
Он замолчал, а затем, поднявшись с лавочки и прихрамывая на правую ногу, медленно направился к остановке трамвая. Я проводил его сгорбленную фигуру взглядом и тоже поднялся с лавки. Я шел по улице города, не замечая идущих навстречу мне людей. Я все еще был под впечатлением услышанного мной рассказа. Если сказать правду, то я был просто потрясен этой человеческой и солдатской трагедией.