Что его разбудило, он не знал. Предчувствие беды, наверно. В груди было как-то тесно , будто кто-то спеленал туго грудную клетку и не давал глубоко вдохнуть.
За окном висела какая-то мутная сетка, то ли туман, то ли ранний грязный рассвет. А может и сумерки. После выхода на пенсию, особенно зимой, когда день тает быстро, как грязный снег за окном, он иногда ложился подремать и после обеда, жена не беспокоила его. Всполохнулся соседский петух - значит все-таки утро.
- Беда, беда, беда, - стучал в висках паровой молот. Постель жены была пуста, но ничего необычного в этом не было. Она всегда вставала рано, не спалось ей, что-то убирала, прибирала, он не вникал. Но пока он не выползал на кухню, она в комнату не входила, возилась на кухне, иногда мурлыкала что-то вполголоса, он не вникал.
И вдруг он услышал ее голос, с кем-то она разговаривала и не просто так, по-соседски, а как-то особенно задушевно, нежно что ли, радость слышалась в ее приглушенном голосе. Он стал глуховат последнее время, да и жена, видать, тоже. Голос она хоть и приглушила, но слышал он хорошо.
- Не надо, милый, пожалуйста, не сейчас, я прошу тебя, - послышалась какая-то возня, тихий и радостный смех жены, так она смеялась когда-то в юности, - погоди, Коленька, не сейчас. Я должна его подготовить.
Вот оно что. Вот она беда-то. Молодого любовника она завела, вот что. Коленьку, иш ты. Значит мать была права, а он-то дурак. Наконец-то проявилась ее сущность. Все было так хорошо, так не бывает, вот и дождался. И это сейчас, когда он уже... не в силах, не может уже ничего. Да. А чего бабе надо? Известно чего. Да. Скупая старческая слеза скатилась куда-то за ухо, на подушку.
Он-то думал, что любовь, как в книжках, с первого взгляда. И она так говорила. Пришел он тогда на новое место работы, а там ... она. Словно заискрило между ними. Были девчата и до нее, но тут он и не сомневался ни минуты. Мать всегда относилась снисходительно к его увлечениям, он и не подумал. Дурак.
Они расписались через месяц, матери не говорил, хотел сюрприз устроить. И устроил.
Счастливые и радостные прибежали они домой, у нее в руках какой-то немудренный букет, а у него бутылка "Советского шампанского". Он сунул бутылку ей, подхватил ее на руки и перенес через порог. Завопил радостно:
- Мать, встречай, поздравляй, целуй, я невестку тебе принес!
Мать уронила кастрюлю с супом и сказала, как пролаяла:
- Шлюху ты в дом принес, идиот!
То ли Танька с рук соскочила, то ли руки у него разжались. Отбросив бутылку и букет, она рванулась молча на лестницу, а он, опомнившись, за ней.
Мать он видел после этого только однажды, издалека. Приют они нашли у тетки, материной сестры, отношений сестры давно не поддерживали, он как всегда в "бабские" ссоры не вникал. Жила тетка на соседней улице и, конечно, соседки все знали, шептались ему вслед, головами качая. Мать осуждали, а она так и не повинилась. Вещи свои он забрал, пока мать на работе была и ключи на тумбочке в прихожей оставил. Хоронил мать он, больше некому было: умерла в одиночестве и злобе, как и жила. Соседка ее прибежала сказать. На кладбище ее только он и две старушки-соседки и снесли, и поминок не устраивал, не для кого.
А выходит мать права была.
Жили они тихо и мирно, друг другу не изменяли. Ну...она-то нет, он уверен был в ней, а он... Да это и не считается, пару раз всего, в командировке. Раз с дежурной в захудалой гостинице, да он и имени ее не помнит, а вторая ...нет, не вспомнить. Да это что же, он же мужик все же. Был.
Жена ему никогда не отказывала, но и инициативы не проявляла, скучно как-то все было, под одеялом: то дети маленькие, да и жили вначале в одной комнатке.
А потом как-то и вообще. Сначала он перестал ее домогаться, все думал, старая она уже, ей уж тяжело это, да и не надо. Но это он лукавил сам с собой: сам-то уж не мог или не хотел, не понять. Да он и не вникал. А жена молчала, всегда ровная, приветливая, ласковая. А оно вон как повернулось, мать-то , выходит, лучше ее разглядела.
Да что же это он лежит и плачет!? Вот встать, дверь на кухню распахнуть и отходить мерзавца по спине палкой, вон она стоит, к стенке прислоненная, да и ее, шлюху старую, бесстыдницу поучить. Иш чего на старости лет удумала!
На кухне вроде завозились и все стихло. Старик спустил ноги с кровати, потянулся за палкой, а встать не смог. Не идут ноги-то, грудь снова сдавило и в голове паровой молот стучит.
Тихонько приоткрылась кухонная дверь и жена позвала ласково:
- Сереженька, радость-то какая! Толик, сынок, приехал, да сюрпризом, и внучат погостить привез, да с подарками, подарками!
- Дед? Ты чего? Плохо тебе что ли? Толик, скорее сюда, нет , воды дай и помоги поднять его! Врача, врача вызывай! Нет, погоди! Это пока приедут, через дом соседка, врач, на пенсии, Мария, ой Господи, отчество-то забыла. Это удар у него, удар, от радости, что сынок в гости приехал.
Через час дед сидел в подушках, умиротворенный и немножко пристыженный. Соседка Мария Григорьевна давление померяла, укол сделала и сказала, что обошлось, нету инсульта, это спазм какой-то, от радости, наверно.
Жена все хлопотала возле него, то подушку поправит, то чаю поднесет, а он все голову отворачивал, глаза отводил. Старый ревнивый дурак.