Глава 7. От Кангмара до Лхасы

   
       До селения в этот день мы так и не добрались.  Хотя очень старались. Пришлось заночевать   в открытом поле.  Над нами в  высоком темном небе мерцали звезды, где-то в горах  выл шакал. Жалобно и тоскливо.
       Около полудня  вышли на окраину Кангмара, оказавшегося   почти городом. Десятки каменных  домов с плоскими крышами,  узкие кривые улочки, по которым гремели арбы с повозками,  буддийский храм на площади, а за ним  караван-сарай, почта и обширный базар. Откуда доносились рев ослов, блеянье овец и человеческое многоголосье.
       Естественно, мы направили свои стопы в храм. К братьям по вере.
Там было несколько молящихся  (судя по виду, крестьян) просящих  ниспослать им благодать; у статуи грустящего  на возвышении Будды, юный послушник   снимал   с горящих  плошек и свечей нагар, а  у бронзового треножника на вытертом ковре,  сидел  старый, с пергаментным лицом,  лама.
       - Мир тебе,  уважаемый кущо-ла*, - поприветствовали мы  его, а он, подняв голову,  нас.
       - Чем могу помочь? -  прошамкал, близоруко щурясь выцветшими глазами.
       - Мы странствующие монахи, -  поклонился я. - Идем издалека, ищем приюта на ночь.
       - Следуйте за мной,- чуть подумал старик, после чего с кряхтеньем  встал  и направился  к узкому проему сбоку. Мы пошагали за ним, с выражением смирения на лицах.
       За  щелястой дверью оказался небольшой, мощеный плитами двор, окруженный  толстой каменной стеною, с  колодцем в центре и  несколькими нишами в ней.  Напоминавшими  по виду кельи.
       - Можете располагаться  здесь, - вошел  лама в крайнюю, с овальным сводом.  Там имелись каменный   очаг и  деревянные нары в глубине, с охапкой камыша в изголовье.
       -  Накормить вас, к сожалению,  не могу,-  тяжело вздохнул. - Храм беден, поищите себе подаяние.
       -  Поищем, брат, -  свели мы руки перед собой. - Спасибо тебе за  кров над головой, да славен будет наш Великий Учитель!
       - Воистину  так,- ответил  добрый  старик, после чего, шаркая сандалиями и что-то бормоча, удалился.
       Мы сложили  свой скарб  у стены, напились у колодца воды из привешенной к вороту бадьи  и, потуже затянув пояса,  вышли  из обители.
       -  Ну что, двинем для начала на базар? - кивнул в сторону  доносившегося шума   Кайман. -  Поищем чего-нибудь от щедрот  паствы.
       -  Хлеб наш насущный дай нам днесь, - ответил я. - Двинем.
       Базар оказался по - настоящему восточным. Там наблюдалось смешение лиц и рас,  обилие  местных товаров, средневековый колорит и что-то еще, волнующее и непередаваемое.
       Потолкавшись в толпе меж палаток с прилавками, мы поглазели  на  искусство торговли,  понюхали запахи  баранины  со свининой, шкварчащих на углях, поудивлялись искусству  бродячих фокусников   с канатоходцами.
       Изредка в толпе мелькали оранжевые одеяния монахов с чашками, собирающих подаяния.
       Нам с Кайманом это не подходило,  поскольку мешало предшествующее воспитание и ранг, но нужно было что-то предпринимать.  Финансы, как говорится - пели романсы.
       Вдруг в дальнем конце базара мы услышали стук барабанов, а через минуту рев толпы. Явно выражающей восторг. Как  у наших фанатов на футболе.
       Мы, не сговариваясь, стали проталкиваться туда, пока не увидели  что-то  похожее на купол  шапито*. Из побуревшего от времени, раскрашенного брезента.
       - Вроде как  цирк, - сказал Кайман, когда мы оказались у входа.
       Там стоял  смуглый малый,  зазывая в жестяной рупор  желающих посмотреть восточные единоборства, а второй принимал от желающих юани* и пропускал внутрь. За опущенный  полог, откуда  то и дело раздавались крики.
       - Попробуем войти? - обернулся я к Кайману.
       - А почему нет?  Попытка не пытка.
       Сначала   взимавший деньги  хотел нас не пустить, но  вождь  мистически заглянув тому в глаза, прошипел, -   нашлю демонов,  и вопрос  решился положительно.
       Внутри, в душном полумраке, толпились многочисленные зрители, а в центре, на ярко освещенном  лампами  помосте, за натянутыми канатами сплелись в объятиях два  пыхтящих единоборца.
       - Хе! - внезапно выдохнул один, и его противник  с грохотом полетел спиной на доски.
       - А-а-а!! - восторженно завопили зрители,  а  вверху закачались лампы.
       Затем, когда атлеты  спустились вниз, из-за отгораживающей  небольшую часть  цирка ширмы появилась вторая пара.  Болельщики, хлопая друг друга по рукам, принялись делать ставки.
       - Похоже на тотализатор, - шепнул мне на ухо Кайман, отрицательно помотав головой  служителю, предложившему нам  включиться.
       Когда желающие сделали свой выбор, барабаны загремели вновь, началась очередная  схватка.
       По моей скромной  оценке, бойцы были не так, чтоб очень и больше работали на зрителя. В меркантильных целях.
       Это дало результаты. Публика завелась, и они еще чуть поскакали по помосту. Затем один нанес серию ударов другому, тот повалился как сноп, а болельщики забились в трансе.
       - Обувалово, - констатировал   Кайман. Я, молча, кивнул, а  на помосте возник распорядитель. В ярком шелковом халате, поджарый и длинными вислыми усами.
       - Уважаемые  гости!  -  завопил, подняв кверху руки с браслетами на запястьях. - Любой желающий может попытать судьбу, сразившись с нашими бойцами!  Приз  - тысяча юаней! (обвел публику раскосыми глазами).
       В толпе возникло оживление, многие стали подталкивать друг друга локтями, а затем на помост взобрался похожий на шкаф крепыш.  Желавший попытать счастья.    
       Развязав пояс и сбросив халат, он широко развел бугристые  длани, а из-за ширмы враскачку вышел второй.  Тот, что победил в первой схватке. Зрители стали заключать пари  и делать новые ставки, потом грянули барабаны - бойцы сошлись и начался  мордобой. С хряскими  ударами и бросками.
       Еще через пару минут все кончилось. Цирковой атлет корчился на помосте, победивший  принимал овации.  Далее распорядитель    вручил  ему приз, крепыш, поплевав на пальцы, демонстративно пересчитал  купюры, и,    прихватив халат, исчез среди зрителей.
       - Подстава,-  решил я,   став  ждать,  дальнейшего развития событий.
Вызов,  повторился с той же суммой, второй из любителей проиграл, и толпа разочарованно взвыла.
       - Бой последний и завершающий!  - заорал распорядитель,  обходя арену, после чего, потрясая деньгами  в руках, удвоил ставку. Смельчаков больше не находилось,  зазывала  стал подзадоривать зрителей, и  мы с Кайманом переглянулись.
       Вслед за этим  я снял накидку,   сунув ее приятелю, и растолкав    зевак,  влез на помост.
       -  Ты не из Шаолиня*?  - подозрительно оглядел мою одежду распорядитель.
       - Нет, уважаемый.  Всего лишь странствующий монах. Хочу попытать счастья.
       - Ну, тогда держись, -  осклабился делец, сделав знак рукой. - Твой противник именно оттуда.
       В ту же минуту  из-за ширмы  нарисовался  моих лет человек, с плоским лицом,  стороны, как принято в каратэ, поприветствовали друг друга    поклонами «рицу-рей», после чего приняли боевые стойки.
       Противник был подготовлен много лучше. Обработав меня серией ударов, которые я  с трудом отразил, он  пробил ногой «еко-гери»*  в корпус, и у меня  екнула селезенка
       При второй атаке  Уваате удалось выполнить подсечку, и азиат грохнулся на помост. Но, тут же вскочив, взвился в воздух и саданул мне пяткой в лоб. Едва не расколов  череп.
       От всех этих сотрясений и пинков,   внутри пробудились составляющие.
       - Наших бьют! Полундра! - зарычали шахтер с моряком; прокурор гавкнул,  - расстреляю! а чекист выдал приказ: - брось  эту мутотень,  давай самбо!
       Мои силы учетверились, я поменял стойку и, выполнив защитный блок, уцепил противника за запястье. Далее последовал рывок на себя, резкий поворот, и  тело каратиста полетело за канаты.
       Сбив нескольких зевак, он врубился  башкой в опорный столб, шапито качнулся, а  зрители шарахнулись к выходу.
       - Молодца! - заулюлюкал Кайман.  - Знай  наших!
       Распорядитель с кислой миной на лице вручил мне сальную пачку купюр, бойца утащили  за ширму,  а толпа, оживленно переговариваясь, повалила наружу.
Вышли и мы.   Решив тут же подкрепиться.
       Чуть позже оба ламы  сидели в небольшой  харчевне, наворачивая тибетские пельмени «момо» с острым соусом и запивая их ячменным пивом. Каждый пельмень напоминал  цветочный бутон, был  сочным и  пахучим.
       - Жить, как говорится, хорошо!-  утер сальные губы Кайман, заказывая  по второй порции.
       -  А хорошо жить еще лучше! -  поднял я кружку
       - Разрешите к вам присесть, уважаемые? - послышался рядом вкрадчивый голос.
       У стола стоял  толстый  китаец в богатой одежде, играя в руках веером и улыбаясь.
       -  Сделайте одолжение,- кивнул я головой, потягивая   золотистый напиток.
       - Не могу ли я что-либо заказать, для  странствующих монахов? -  уселся  на стул  сын Поднебесной.
       -  У нас все есть, - высосал сок  очередного «момо» Кайман. - Ближе к  телу.
       - Я  хозяин заведения, в котором вы одержали столь славную победу, - поиграл серебряными перстнями на пальцах   толстяк. - И меня интересует ваша  манера боя. 
       -  Дальше.
       -   Не можете ли вы дать несколько уроков моим бойцам?  Я хорошо заплачу, - щелкнул он веером.
       -    Сколько?  -  покосился на китайца  Кайман.  (Полученные нами юани равнялись всего двумстам долларам,  и для дальнейшего путешествия их было явно недостаточно).
       - По  тысяче за урок.
       - Хорошо, - допил я свою кружку. -   Три занятия  с вашими бойцами проведет мой ученик, - указал пальцем на вождя.
       - Слушаюсь, Учитель, - изобразив почтительность, приложил Кайман  к груди  руку. 
       Занятия  было решено провести в два последующих дня, в уже известном нам месте.
       Вслед за этим стороны  вежливо распрощались, и мы  отправились в нашу скромную обитель. Прикупив по дороге  барана, сыра  и овощей  для ламы предоставившего нам кров. Так  было справедливо.
       Приняв  все  с благодарностью, тот пригласил нас на ужин, который прошел в дружеской беседе, а заодно  мы выяснили точный маршрут до Лхасы. Он проходил через селения  Гьянгзе, а потом Дагожука и составлял неделю пути на гужевом транспорте.
       Утром, выпив горячего чаю с лепешкой, доставленных нам послушником, мы отправились по делам.
       Вождь - проводить занятия, а я в ту часть базара, где торговали парнокопытными.  Нужно было присмотреть пару лошадей или мулов, для дальнейшего  вояжа по горам. На своих двоих, до столицы Тибета мы могли добраться  разве что к лету.
       Ориентируясь по звукам и все усиливающемуся  характерному  запаху, я  вышел из людской толчеи к нескольким,  огороженным жердями  загонам. В них  блеяли, мычали, ржали и издавал другие звуки,  целые стада братьев меньших.
       Миновав загородку с хрюкающими свиньями,  а потом  еще две, с овцами и яками, я остановился  у лошадиной. Затем  опершись на  ограду,    стал  их  внимательно созерцать.
       Там были пони всех мастей.  Одни щипали травку,  другие грациозно передвигались и играли, а третьи, помахивая хвостами, спокойно стояли в ожидании своей участи.
       Внезапно мне в локоть ткнулось  что-то теплое и всхрапнуло.
       - Чак! - выпучил я глаза. Это была одна из лошадок,  которых у нас сперли.
       Пони явно узнал меня, поскольку каждый вечер получал кусок сахару и стал покусывать рукав, а я  тут же огляделся.
       Метрах в пятнадцати сбоку, несколько покупателей, споря и выбрасывая пальцы,   торговали выведенного из загона  жеребца.   Продавцом же  выступал никто иной,  как  Бахрам.  В новой  одежде  и опушенной мехом  шапке.
       - Ах ты ж гад, - прошептал лама Уваата,   отступив в толпу, откуда стал наблюдать за вором.
       Минут через пять сделка состоялась, стороны хлопнули по рукам; Бахрам,  отставив губы, пересчитал  деньги и сунул их за пазуху.
       Я же переместился  к двум  старикам - нищим, сидевшим на коврике у соседнего загона, меланхолично жующих насвай*, уселся рядом и, прикрыв голову накидкой,   продолжил наблюдение.
       До обеда ворюга продал еще  одну  лошадь, а потом что-то заорал   двум табунщикам внутри загона.
       Старший подбежал к нему, получил какой-то приказ и  занял место хозяина, а Бахрам  отвязал  привязанного к изгороди мула, взгромоздился  в седло, дернув повод, и   тот поцокал копытами  в сторону предместья.
       Я последовал  за ними, применяя имевшиеся навыки наружки*.    
       На одной из окраинных, с несколькими старыми карагачами  улиц,  мул встал у  последнего в ряду, добротного, в два этажа  дома.  Уйгур спешился, что-то гундя под нос  и ввел животное в калитку.
       Я же, быстро пройдя улицу, поднялся  на невысокий, поросший кустарником холм за ним, откуда просматривался двор  усадьбы
       Бахрам, уже без халата и шапки, сидел   на ковре в тени  зеленого чинара рядом с одноухим, поглощая куски мяса из котла, а им прислуживала молодая женщина. 
       Затем оба чаевничали и вели беседу, а спустя час, уйгур   снова выехал со двора, направляясь к рынку.
       - Так. Здесь у них нора, - решил  я, после чего спустился с холма и отправился   в шапито. Пообщаться с Кайманом.
       Он как раз закончил  урок, собираясь  домой, и весьма обрадовался    известию.
       -  Так что? Навестим их  ночью? -  мстительно раздул ноздри.   
       -  Аз воздам, - кивнул я. Зло должно быть наказано. 
       Когда на городок опустилась мгла, а небо затянуло тучами, мы   снова были на холме, наблюдая за  жилищем.
       В двух окнах нижнего этажа теплился неяркий свет,  кругом было тихо и безлюдно. Где-то далеко  гавкали собаки
       - Давай за мной, - шепнул я  вождю, и мы, стараясь не шуметь, стали спускаться к  стене  окружавшей дом. Точнее к ее задней части. Днем я приметил   там  несколько выпавших камней,  и во двор можно было легко проникнуть
       Вскарабкавшись на стену, мы  тихо спрыгнули внутрь и прислушались.
       В  пристройке  взмыкнул мул, потом еще раз. Мы затаились.
       Через минуту скрипнула входная дверь и,  в полосе света     появился одноухий.
       Недовольно брюзжа, он  пошаркал к пристройке, но не дошел. Прыгнув  вперед, я  хряснул ему по затылку кулаком,  безухий  хрюкнул и повалился   наземь.
       В следующее мгновение Кайман   вбил  жертве  в рот тряпичный кляп  и захлестнул поясным   ремнем руки. 
       Потом мы  подбежали к двери, я потянул ее на себя, и оба   скользнули внутрь,  В  душную, с  горящим очагом комнату, откуда на второй этаж вели ступени.
       В центре, на ковре, стоял низкий столик с несколькими подушками,  на нем  бутыль рисовой водки и остатки  ужина, а рядом кальян. Судя по характерному запаху, тут недавно курили опий.   
       За первой комнатой  была еще одна, где  у деревянного  сундука  спиной к нам, Бахрам со спущенными штанами,  трахал   лежавшую на крышке животом,  девицу.
       - Бог в помощь, -  войдя туда первым,  ласково изрек   Кайман.
       Хозяин  оглянулся, выпучил мутные глаза, и  тут же получил хук  в челюсть.
       - Тс-с, - приложил  к губам палец вождь, когда испуганная  партнерша, развернувшись фасадом,  открыла было рот.  - А то зарежу.
       -  М-м-м, - закивала та  побледневшим  лицом и в страхе забилась в угол.
Сиськи у нее были как у Анфисы Чеховой и я, сдернув с гвоздя  висящий там халат, бросил женщине. - Прикройся.
       Меж тем  Бахрам  зашевелился, выплюнул зубы  и,  встав на четвереньки, скуля пополз к двери. Не тут-то было.
       Кайман сгреб его под микитки,  шмякнул на сундук. -  Не спеши, убогий.
       -  Где наши вещи и деньги, сын мой? -  подойдя вплотную к дрожавшему вору, вопросил я загробным голосом.
       -  Т-тут,  -      показал  он  дрожащим пальцем  в обитую медью крышку.
       -  Отпирай, лишенец, -   прошипел вождь. - Быстро.
       Встав на дрожащие  ноги и пуская  сопли, азиат снял с шеи ключ на засаленной тесемке, мелодично щелкнул замок, и Кайман  поднял крышку.
       На пол полетело всевозможное шматье, а затем он извлек две дорожные сумки. Проверили. Все было в наличии. В том числе  рекомендательное письмо в опечатанном пенале и пачка «зеленых».
      - Четки и часы?  - навесил я   на плечо обе
      -  У брата, -  прошепелявил  вор, кивнув на  входную дверь. И всхлипнул.
      Через минуту Кайман приволок  со  двора безухого, передав мне  искомое,      после чего усадил того рядом с Бахрамом, выдернув кляп. - Сиди, козел, и не дергайся!
      После этого выяснив, что девица была жрицей любви, взятая  на прокат, мы ее отпустили, приказав держать язык за зубами.   
      - Слушайте ламу Уваату, дети мои, -  обратился я к ворам, когда мы остались одни. - Если мы вас сдадим властям, в лучшем случае  вам отрубят еще по уху. А в худшем -  головы. Но поскольку мы  слуги  Просветленного*, а он добр, предлагаю вам  искупление грехов. Как, согласны?
      Оба  энергично закивали.
      - Завтра до полудня (продолжил), вы пригоните к храму свое стадо и пожертвуете  его Будде, вернув нам лошадей  с яком.
      -  И не вздумайте бежать, - ощерился Кайман. Из - под земли достанем.   
      -  Мы все так  и сделаем, уважаемые кущо-ла, - размазал  по лицу слезы Бахрам, а одноухий  бормотнул,  -  воистину так. Дрожа губами.
      На прощание, по доброте душевной, лама Кайман  врезал каждому еще раз по морде,  я пожелал доброй ночи, после чего мы покинули  воровской притон, тихо прикрыв калитку. 
       Утром следующего дня, у монастыря ржало стадо, а во дворе  Чак  с еще одним пони и флегматичным яком, хрупали овес из  кормушки.
       Еще через сутки, когда вождь, проведя заключительный урок,   получил причитающуюся  за труды сумму,  мы  покачивались в седлах на горной дороге.
       Впереди, на мышастом ослике, ехал нанятый нами  проводник - китаец, сзади похрюкивал   косматый  як  с  погонщиком - дунганином*, навьюченный поклажей.
       Как выяснилось в пути, проводник,   носивший имя  Сунлинь, как и боцман  Ван Ли, с которым я пересекал  Атлантику, тоже был   жертвой    «Культурной революции», сосланной властями   в Тибет  на перевоспитание.
       Сын  Поднебесной, в прошлом археолог,   многое знал о таинственной стране, по натуре был явный марксист, и на  вечерних стоянках у костра  рассказал  немало интересного.
       Оказалось, что до 1959 года, когда туда пришла Национальная  освободительная  армия  Китая,    ее  неограниченными  правителями были ламы.
Из миллиона жителей их насчитывалось двести тысяч, остальные   были  рабами и крепостными.
       Первых можно было купить, продать,  заставлять работать и морить голодом, а при желании убить или искалечить.
       Вторые облагались   налогами, которые были неисчислимы. 
       В их числе были  налоги на женитьбу и рождение ребенка,   смерть члена семьи  и посадку дерева  в своем дворе, а также содержание животных; налоги на религиозные праздники, публичные танцы и игру на барабанах, и даже  на заключение в тюрьму или освобождение оттуда.
       Те, кто не мог найти работу, платил за то, что был безработным, а если отправлялся на поиски ее, платил налог за проезд. Если же   у людей  не было, чем платить, монастыри суживали им деньги под высочайшие проценты или обращали в рабов, которых становилось все больше. 
       Теократические религиозные учения  в стране, опирались на классовый порядок.
       Бедным и угнетаемым внушалось, что те сами навлекли на себя свои несчастья, так как грешили в предыдущих жизнях. Поэтому они обязаны были смириться со своим горьким жребием   и принять его как кармическое возмездие, тщась надеждой на улучшение своей судьбы в будущих  инкарнациях.
       Помимо прочего,  со слов  Сунлиня, тибетские ламы отличались изощренным зверством.
       Они очень любили обереги из отрубленных человеческих рук, кистей и ступней, навешивая те на свои одежды, практиковали средневековые  пытки и казни. Преступникам, а нередко и невинным,  ломали конечности, выкалывали глаза и заливали глотки кипящим маслом.
       А при строительстве  нового монастыря, в его фундамент  замуровывался молодой послушник, введенный в  летаргический сон,   для   общения через него  с потусторонними мирами. 
       Зажиточные и сильные рассматривали свою удачную судьбу в качестве награды за заслуги в прошлом и нынешнем  существованиях.
       Для богатых лам с помещиками, коммунистическая интервенция оказалась страшным несчастьем. Большая их часть иммигрировала заграницу, включая и самого Далай-ламу, а  оставшимся пришлось самим зарабатывать   на жизнь.
       - Да, дела,- сказал после одного такого рассказа Кайман, вороша  в догорающем костре угли. - Тут все намного серьезнее, чем в Бутане.
       На  исходе седьмого дня, миновав   селения Гьянгзе  и Дагожука, мы,  наконец, вышли к  своей конечной цели.
       Лхаса раскинулась в обширной  зеленой долине, окаймленной высокими горами, с синеющей в ней извилистой  лентой реки Кьи Чу, притоком Брахмапутры.
       Тут и там на склонах темнели древние  монастыри с храмами, ниже  улицы  и кварталы,  меж которыми змеились  рыжие дороги.
       - Эпическая  картина, впечатляет, - обозрев   ландшафт, констатировал  Кайман.
       - Не то слово, - ответил я, трогая пятками  коня.
       Пони всхрапнул, и  мы стали спускаться в долину.