Зима в этом году пришла неожиданно быстро. Накрыла всех серой шалью и заставила включать свет даже днём. Завертела, закружила. Снег, дождь, ветер, мороз и снова дождь. Словно предупреждая нас – вот такая я! То ли ещё будет! А мы в ответ: Да знаем мы тебя! Не «кипятись». Остынь!
В такую погоду в самый раз собрать свои мысли, подумать, перевернуть своё прошлое с ног на голову, проверить, не прибавилось ли ошибок?
Я родилась в 1938 году. Мне было 3 года, когда началась война. Мой родной город Камышин - недалеко от Волгограда. От Сталинграда. Моя младшая сестра родилась 22 июня 1941 года, а 23 июня мама уже провожала нашего папу на фронт. Больше мы его и не видели. Пропал без вести. Отец так и не узнал, что его дочь родилась инвалидом.
Лицо отца я не помню. Поэтому за всю свою долгую жизнь только дважды видела его во сне.
...Он – в военной гимнастёрке, но я вижу его снизу, от сапог и только до солдатского ремня. А я, маленькая девочка, всё тянусь к нему со словами: «Папа!» Мне так хочется заглянуть в его лицо…
В этот миг я всегда просыпалась.
Когда началась Сталинградская битва, наш город стал прифронтовым.
Все большие здания - больниц, школ - были отданы под госпитали. Мне запомнилось, как горела взорванная нефтебаза. Увидев чёрно-красный столб дыма, я забилась в истерике и долго не могла успокоиться.
Мне было 7 лет, когда мама взяла меня в Сталинград по делам. Это было уже в конце войны. Город лежал в руинах, и я ещё раз пережила шок от увиденного. Трамвайная линия была очищена, но вплотную к рельсам тянулась огромные валы из обломков досок, камней, кирпичей, штукатурки. Эти валы тянулись вдоль всего пути, и не было им конца! Не было ни одного целого здания, не было ни одного кирпича без «шрамов» от осколков. Перед одним из таких зданий мы остановились. Нужно было войти внутрь. Мама держала меня за руку, но я плакала в ужасе и не хотела заходить. Мне было страшно, что израненное здание рухнет и погребёт нас с мамой. Мама тянула меня, как упрямую козу на верёвочке. Но внутри здания оказалось тихо и тепло, и я успокоилась.
В Сталинград, а позже Волгоград, я, уже став взрослой, ездила часто: на экскурсии, на конференции, в Драмтеатр, на свидания с дочкой, когда она училась в городе. Всегда останавливалась у знакомых, которые жили рядом с Домом Павлова, напротив разрушенной мельницы. Она стала памятником разрушенного города.
Помню, как началось строительство мемориала «Мамаев Курган». Мы все ждали его открытия, наблюдая за строительством. А потом, со сжавшимся от горя сердцем, я ходила по его ступеням, аллеям… От одного только звука шумановских «Грёз» в пантеоне моя душа замирала. Я и здесь, в списках, искала фамилию моего отца, хотя знала, что здесь её быть не может.
Я много раз посещала Мамаев Курган. Сначала одна, потом с дочкой. И всегда моё сердце от слёз и печали разрывалось.
В 90-е годы стало заметно, что памятник приходит в упадок. Он старел, разрушался. Это было видно глазам и сердцу. Как-то раз я поднялась на самый верх, прислонилась к пьедесталу Матери-Родины. Неужели всё рухнет? Но, слава Богу, этого не случилось!
Музей закрыли на длительный ремонт и закончили его. Может быть, я снова приду сюда, поклониться памяти Героев…
Однажды мне, тогда ещё 35-летней, предложили за хорошую работу путёвку в Болгарию. Я и там на всех монументах, посвящённых войне, привычно искала фамилию отца – незаметно зайдя за памятник, так как все фамилии на них - сзади.
Не могла сдержать слёз и у памятника Алёше. Я дотянулась до его сапог, положила цветы. Я опять вспомнила, как хотела прижаться к отцу, хотя бы к его сапогам…
Через много-много лет, когда у меня уже появилась правнучка, я как-то спела ей песню про Алёшу. Прокомментировала каждое слово. Вы бы видели её глаза! И потом она меня часто просила: «Давай, споём про Алёшу!» И мы пели с ней вдвоём.
В день Победы, в прошлом году, она с гордостью несла портрет своего прапрадедушки Михаила. Она не разрешила мне даже помочь ей поддержать его, чтобы она отдохнула.
А как серьёзно она участвовала в составлении свечи памяти!
Свечки поставили в стаканчики, и зажгли… А мы сверху смотрели на получившуюся картину – это и был Алёша. Здесь я плакала уже не одна. Много было таких же, как и я, старушек… Получились одни слёзы. Ну, что ж… Это – слёзы памяти!
Имя моего отца увековечено не только в моём сердце, но и в книге памяти родного города Камышина.
…Я уже давно живу в Подмосковье. Я благодарна подмосковному Подольску за его ухоженные памятники погибшим воинам. Я по-прежнему читаю на них фамилии погибших, ищу на них фамилию отца. Я обращалась в Подольский Военный Архив, но мне ответили, что документы на розыск погибших и пропавших без вести в первый год войны не берут. Убитых и пропавших без вести в первые дни, недели, месяцы войны, даже не успевали регистрировать.
Ахматова писала: «Всего прочнее на Земле печаль» И это так.
Я помню, как маленькой школьницей завидовала тем своим подружкам, у которых были отцы. И мне снова очень хотелось прижаться к его сапогам, которые я видела во сне. Хотела рассказать, как мне плохо без него! Особенно когда мама ругала…
Иногда я думаю: «А может быть, его и не было? Нет могилы, нет и его самого?» Но ведь есть мы с сестрой… А мне будет уже 79 лет.
P.S. На фото - Созин Михаил Николаевич, мамин папа, мой дедушка. Морозова Маргарита