Странное письмо

Владимир Гакштетер
детективная история


     В один из дней позвонил мне мой друг майор Сергей Волошин (теперь уже майор, после истории с самолётами) и предложил встретиться у него на работе. Обычно он так не делает, предпочитает дома или в кафе, баре, в нейтральной обстановке. Предложение меня слегка заинтриговало, тем более, что подробности он не сообщил. После шести моё дежурство закончилось и в половине седьмого я уже входил в здание полиции. «Привет Игорь! – встретил меня Сергей – Ты знаешь, сколько лет работаю в органах, а письмо от зека из колонии получаю впервые. Не малява, как они называют, а нормальное письмо, в конверте, с обратным адресом. Только нет имени и фамилии написавшего. Вот читай!» И он подаёт мне вскрытый конверт. На конверте наш адрес: городское УВД, следователю Волошину. Разворачиваю лист и читаю. «Капитан! О тебе наши говорят хорошее, честный ты человек. Редко это среди ментов, поверь мне. Кто я – тебе знать не обязательно. Для себя я ни за что не стал бы писать. Пишу для другого человека. Мальчишка сидит у нас в колонии, Алексей Соколов за изнасилование и растление малолетки. Хороший парень. Не по нашей части он совсем. Круто его подставили, говорит любимая девушка. Наши никто не верят, что этот пацан мог такое совершить. А знаешь, мнение многих уважаемых людей стоит того, чтобы прислушаться. Вот тебе и проверка – хороший ты человек, или так...»
          «Странно! – говорит мне Сергей – письмо от зека из колонии, а написано на нормальном языке, без всяких ихних словечек. Кажется, действительно с уважением писал. Ну, что будем делать?» «А что будем делать? Ты на работе, никто не отпустит письмо какого-то, да ещё и безымянного зека расследовать – отвечаю ему – Звякни моему шефу, чтоб отпустил на недельку, и смотаюсь. Возьму диктофон, пусть парень всё расскажет; адреса, фамилии, явки, пароли, сам знаешь. Да, и ещё письмецо шлёпни начальнику колонии, чтоб меня там не оставили при том парнишке.
  И вот я в колонии. Начальник принял меня, можно сказать даже с радостью. «Жалко мальчишку! – говорит – Чистый он какой-то, особенный. Красивый, как девка. Не место ему здесь. Мы боялись, что сразу угробят его. А нет! Пока, что даже оберегают авторитетные воры. У них самих дома такие пацанчики на воле. Но это пока, а случиться может, что угодно. Народ ведь разный. Если поможете парню – благодарен буду» Вызвал Алексея к себе, отвел нас в кабинет, чтобы спокойно можно было поговорить и вышел. Мы познакомились. Алёша – паренёк симпатичный, мальчишка совсем, хотя ему уже девятнадцать. Музыкой занимался, поёт хорошо. Нельзя сказать, что маменькин сынок, тем более, что мать два года назад померла, долго болела. Я, чтоб не тратить впустую время, поставил на стол диктофон и говорю ему: «Давай Алексей всё рассказывай с самого начала, от рождения, можешь и раньше. Не я буду слушать, следователь, и, если что нароем, то и адвокат послушает»
         И он начал говорить: «Я Алексей Соколов тысяча девятьсот восемьдесят пятого года рождения. Родился в городке. Отец Иван Евгеньевич, мама Мария Николаевна. С самого детства я рос хилым, болезненным, за что отец меня невзлюбил, и теперь, как мама умерла, просто ненавидит. С Таней мы с детства в одном дворе, как жених и невеста. Она на три года моложе, а выглядит совсем взрослой. Мы дружили, бегали в кино, в парк, учились в одной школе. На свидания не ходили, потому, что всё время были вместе. Целовались уже с десяти лет. Насчёт детей нас во дворе просветили ещё в детстве, что можно, что нельзя. Когда мне шестнадцать было, ей тринадцать, мы днём заходили ко мне домой, все были
на работе. Мы раздевались, кувыркались в постели, даже купались в ванне. Трогали, ласкали друг друга, возбуждались, конечно, но до прямого контакта не доводили, боялись ребёнка. Очень хотелось делать всё, что делают взрослые, но я терпеливо ждал, чтоб Таня подросла. Отцу на меня давно было наплевать, а родители Тани меня любили, называли сыночком, старались всё в дом затащить, накормить, особенно после смерти мамы. У отца свой бизнес приличный, а я ходил, как оборванец, так Танина мама то шарф, то свитер подарит. Наверно с полгода назад Таня заставила меня всё-таки надеть презерватив и сделать то, о чём мы так мечтали. Я не хотел, больше боялся отца, которому нужна была любая зацепка, чтобы доставать меня и может даже выгнать из дома. Раза три у нас получилось нормально, мы были счастливы, потом произошла авария, ну вы знаете как. Я перепугался и не даром – Таня через месяц сказала, что у неё будет ребёнок. В тот момент я боялся только испортить отношения с отцом, но оказалось, что родители Тани подали заявление в полицию.
          И меня арестовали. С момента ареста отца я так и не видел, а родители Тани и она сама пришли только на суд. Со мной общаться они не захотели, но мама Танина плакала всё время. Мало того, Таня, почему-то утверждала, что я её
насиловал и не один раз. Я же всё признал, кроме насилия. Так и загремел в колонию на пять лет. Адвокат сказал, что могли и больше дать» Записав эту информацию, я оставил Алексею номер своего телефона для связи и уехал. Услышав всё это, я был уверен, что нам здесь делать нечего и решение судьи вполне справедливо.
И всё-таки для очистки совести Сергей поднял дело Соколова. Всё было штатно; заявления, протоколы, медицинское обследование, подтвердившее беременность, а главное – признание обвиняемым своей вины. И лишь одна информация, выходящая за пределы судебного производства, нас прилично смутила. Через какое-то время, при очередном разговоре Сергей заметил: «А ты знаешь Игорь, Таня – ну та, что по делу Соколова, родила семимесячного пацана. Вес три семьсот и длина пятьдесят пять. Как, а!» «Всё-таки что-то в этом есть подозрительное. – отвечаю ему – Семимесячный, мне кажется, не должен быть таким большим. Так может он и не отец ребёнка. Во кинули пацана!» Если опираться на эту версию, значит нужно экспертизу требовать, но какое основание у нас для этого? Мы решили письмом сообщить Алексею, что в этой ситуации только он может потребовать экспертизу для подтверждения своего отцовства. Но отправить письмо я не успел...
  Получили мы из колонии второе письмо. Писал Алексей. Он доложил, что его на свидание вызвали родители Тани и сообщили, что он не отец ребёнка. Сама Таня, после рождения сына, рассказала им, что настоящим отцом ребёнка является отец Алексея, а всё дело, начиная с презерватива, было заранее подстроено для того, чтобы убрать Алексея. Поэтому Алексей просил меня срочно приехать. Но прежде, чем ехать, я решил сам поговорить с родителями девочки. Жили они в том же дворе, что и Алексей, в малюсенькой однокомнатной квартире. Войдя в квартиру, я поразился скромности, точнее крайней бедности обстановки. Старая мебель, обшарпанный диван. Даже собачонка худющая дворняжка, бросившаяся мне под ноги, даже не лаяла, а хрипела от слабости. «Вот подобрали на свою голову на улице, а чем теперь кормить не знаем. Всё наше мясо подъедает» – пожаловалась Мария Александровна – старенькая, сгорбившаяся, вся замотанная толи в шарф, толи в плед. Глаза её, опухшие, от болезни, а вернее от слёз. Как только я представился, она заплакала и позвала мужа: «Не могу я без слёз об этом говорить, поговорите с мужем, он ещё как-то держится. Горе то нам какое на старости лет единственная доченька принесла» Муж выглядел не лучше своей жены, но пытался держаться. Старики пригласили меня в комнату. «Простите, что в кухню не приглашаем – извиняющимся голосом произнёс Иван Евгеньевич – мы пенсионеры, так живём неплохо, а вот на лекарства в последнее время поистратились. Приболела Маша моя» Зная, о чём я хочу их спрашивать, он сразу начал говорить: «Алёшу мы знаем с детства, и всё, что было у них с Таней мы всегда знали. Любили они друг друга. И вдруг в один день всё сразу изменилось. Пришла Таня домой, раскричалась, что Алёшка её изнасиловал и она теперь беременная. Мы уговаривали, как могли, ведь любит мальчишка её, ну не сдержался. А она нет, он мол отказался от меня и от ребёнка, взял меня силой, а теперь предал. Пишите заявление в полицию и всё. Даже пойти поговорить с Лёшей не разрешила.
          Ну мы и написали заявление. Лешу сразу арестовали. Он и не отпирался – всё было, только без насилия, по любви, сказал. Вообще-то в последнее время дочка наша изменилась сильно. Она и так, по жизни не на своей полке живёт. Подружки у неё только самые крутые, из богатых семей. Уж как она там перед ними изгаляется. Чем новую скромную одежду купить в магазине, она будет донашивать ихние, но крутые тряпки. Вся из себя всегда, пальцы веером, а Алёшке именно это в ней и нравилось. Со всеми соседскими обычными девчонками рассорилась, один Алеша и остался, может любила, может по тому, что никто из парней особо и не подкатывал к ней. А последние полгода до этой истории озверела вовсе. Каждый день нам скандалы стала закатывать. «Что вы мне дали? Ни денег, ни жилья нормального. Даже у Лешки своя комната в трёхкомнатной квартире. Люди квартиры покупают дочкам, машины, украшения, а я как побирушка донашиваю чужое» Меня эти разговоры здорово возмущали. «Учись – говорю ей – получай образование. У тебя есть где жить, кормим тебя. Выучишься, пойдёшь работать, вот тогда и поучишь
нас, как надо жить» Как-то не дал ей денег, так она и того круче завернула: «Да зачем вы мне нужны? Вы что думаете я вас досматривать собираюсь. И не мечтайте! Вон дом для престарелых, туда вам и дорога. Выйду замуж и уеду, ни мужа вам, ни детей не покажу в жизни» Мать от таких слов ревёт сутками, едва успеваю скорую вызывать, да в аптеку за лекарствами бегать. Когда Алёшу арестовали, мы думали притихнет, помягче станет дочка, всё-таки ребёнок под сердцем. А ничуть! Домой и не появилась, стала жить в квартире Алёши. Отец его вроде был не против, мы ж тогда не знали подробностей.
            Родила она мальчика, сказала семимесячного. Мы в роддоме его только и видели. Мать возьми и скажи, что хороший то какой и большой, как будто в срок рождённый, весь в Алёшку. Она как вызверится: «С чего это ты взяла, что в Алёшку. Он в отца своего родного» И показывает нам на Алёшиного отца. Вот ещё годик подождём и поженимся. Я и говорю: «Это как же? А Алёша за что сидит в тюрьме?» «Правильно мы его туда определили, там ему место, чтоб не путался под ногами. А вернётся, в дом не пущу – пусть катится на все четыре стороны» Мы о ребёнке и думать перестали, еле до дома добрались. На следующий день я пошел к ней, поговорить хотел, уточнить. А она мне с порога: «Пошел вон и забудь сюда дорогу. У меня своя жизнь, без вас, нищих» Сердце так скрутило, что не помню, как вышел из подъезда, сел на лавку. Вот дела, думаю, за что же она нас так. Всю жизнь для неё старались, одна ведь она у нас. Что могли, то и делали, себе отказывали. Когда она, уже большая заболела, так мы всё своё золото; кольца
обручальные, крестики, цепочки – всё сдали в ломбард, лишь бы её вылечить. Вылечили... Неделю мы из дома не выходили, даже соседи стучать в дверь стали – не померли? А затем купили билеты и поехали Алёшку нашего выручать. На вас теперь наша надежда»
Для меня посещение родителей Тани было, как будто увидел убийство страшное, или ещё что-то подобное. Уже поздно, после десяти вечера, я завалил к Сергею домой. Не хотел это тащить к себе, поделиться надо было. «Ты что так поздно, что случилось?» – встретил меня Сергей. Рассказал ему всё иговорю: «Прав был тот мужик, хоть и зек! Что делать будем» «Ничего особенного! Беру завтра дело на доследование и немедленно анализ на отцовство в связи с вновь открывшимися обстоятельствами. Посмотришь, как этот идиот завертится. Ты же поезжай прямо с утра. С шефом твоим договорюсь. Вообще тебя уже увольнять надо с шахты. Будешь внештатным. Так! Не забудь заявление от Алексея взять в наш суд. Подробное. И опять на диктофон запиши всё»
Через день я уже разговаривал с Алёшей. Парень выглядел плохо, нервный, очень подавленный. О том, что он незаконно сидит, он и речь не вёл. На уме только Таня. Он не верил, что Таня могла так поступить, но уверен был в том, что её запугал отец. «Однажды меня вызвали на свидание родители Тани. – рассказал он – Я не очень хотел идти, но они ехали издалека, пожалел их. То, что они мне рассказали о своей дочери, было немыслимо и очень больно. Им то я, конечно, верю, но сердцем принять не могу. Старики просили меня простить их. Тётя Маша плакала всё время, слово сказать не могла, только: «Лёшенька! Лёшенька! Прости нас!» Я, естественно и не мог держать обиду на них, ведь они-то ни в чём не виноваты. С Таней мы с детства; и в детский сад вместе, и в школу. Во дворе нас все называли женихом и невестой. И её родители стали для меня, как родные, и кормили нас, и спать укладывали у себя, когда маленькие были. Больше всего на свете хочу её увидеть, в глаза посмотреть. У неё в характере всегда на первом месте зависть была. У кого новая игрушка, у кого платье, серьги в ушах. Её аж трясло от того, что у неё нет этого. И родителей она всегда втайне ненавидела за то, что они не могли ей дать всего, что она хотела. Я понимал её и думал, что с возрастом она сможет понять, но, видно, не поняла. А то, что ребёнок от моего отца, скорее всего это именно он её изнасиловал, а на меня заставил показать» Я выполнил все задания Сергея и вернулся через день домой.
Когда есть достойные факты, дела у Волошина пекутся, как пирожки в печке
– быстро и вкусно. Уже через несколько дней отец Алексея сидел на допросе в кабинете следователя. Он категорически всё отрицал, говорил, что девочку
приютил, потому, что её из дома выгнали, да и ребёнок ведь от его сына. Так до
самого суда он и не признавался в совершенном. Алёша позвонил из колонии и
попросил меня сделать так, чтобы отца лишили родительских прав. Он не хотел быть
сыном этого урода. Время шло. Урод уже сидел в камере, а Алёшу всё не выпускали
из колонии. Было обидно за парня, но что поделаешь, наша исправительная система,
как болото, не любит отдавать тех, кто в неё попал.
Прошел суд. Алёшиному отцу дали шесть лет. Из них всего четыре за совращение малолетнего, остальное за то, что преднамеренно оболгал невиновного. Мы бы с радостью все пятнадцать ему вкатили. После суда ко мне подошли родители Тани. Они хотели посоветоваться и я пообещал вечером зайти в гости. Когда я после шести подошел к их дому, то увидел стоящую скорую помощь. В душе сразу возникло нехорошее предчувствие, которое подтвердилось, как только я зашел в квартиру. С Иваном Евгеньевичем случился инсульт. Двое суток врачи боролись за его жизнь, но невозможно было преодолеть то, что годами накапливалось стрессами, переживаниями. На похороны пришли многие соседи, мы с Сергеем, но не было дочери, которая совсем недавно кричала на отца: «Пошел вон!» Не нашлось в сердце и капли жалости, благодарности к человеку, давшему ей жизнь и воспитавшему её. А через несколько дней после похорон мне вдруг позвонила Мария Александровна и попросила прийти по возможности немедленно. Я был на смене и передал её просьбу Сергею, который на оперативной машине, в форме, что оказалось очень кстати, сразу приехал. Ещё в подъезде он услышал крик в квартире Марии Александровны. Это дочь Таня пришла требовать свои права на наследство. «Вы кто такая и почему так кричите? – обратился к ней Сергей, и предъявил удостоверение – Ваши документы, пожалуйста!» Документов у Татьяны, естественно не было. «Тогда Вам
придётся проехать с нами» – продолжил Сергей. Крикливая наследница спешно
ретировалась. Напоследок Сергей объяснил, что ей не следует приходить в квартиру
матери по вопросу наследства, а обращаться только к нотариусу или в суд. Мария
Александровна в этот день держалась молодцом, но за оперативную помощь всё-таки
поблагодарила: «Ой! Не знаю, чем бы сегодня всё это закончилось. Она напала на меня, как бандитка. И откуда в ней столько ненависти и злобы? Серёжа! Мы с Ваней хотели с вами посоветоваться, но вот не успели. Теперь я очень прошу, уделите мне часок вашего времени. Не оставляйте наедине с этой гидрой. Я её уже боюсь!»    
           К этому времени я освободился на работе и пришел, догадываясь о
причине просьбы Марии Александровны. «Как хорошо, что вы оба здесь – сказала
женщина – Мы с Ваней хотели вас попросить помирить нас с Алёшенькой. Мы его
очень обидели, но всё это только из-за дочери. Она обманула и его и нас, лишила
его родного, пусть плохого, но отца и жилья. Теперь он один на свете, а мы
любили его как сына родного. Скажите, по закону я могу усыновить его, чтобы он
был моим наследником. У меня, кроме этой квартиры есть дом почти в центре
города. Это отцовский большой дом, моё наследство. За этим домом дочь и
приходила. Я не хочу, чтобы после моей смерти дом достался ей. Но и жить я одна
там не смогу. Вот если с Алёшей, то можно хоть до ста лет» «Усыновить
совершеннолетнего невозможно, но, при Вашем желании, он может быть Вашим
опекуном и в дальнейшем хозяином дома. – объяснил Сергей – Нотариус всё сделает,
как надо, а мы поможем и будем рады приходить к Вам в гости. А с этой квартирой
что будете делать, ведь в ней есть доля Татьяны» «Не хочу нервничать, даже
встречаться с ней не хочу – ответила Мария Александровна – Посоветуйте, как ей
отдать?» «Просто сходите к нотариусу и откажитесь от наследства или в
последствии напишите ей дарственную. Пусть пользуется» – продолжил Сергей.
Вот так завершилась история с письмом из колонии. Но жизнь не
завершилась, а для Алёшки она перешла в счастливую фазу. Уже через год он
женился на девчонке из того же дома. Оказывается, с детства сохла по нему и
завидовала Татьяне. Совсем недавно мы с Серёгой, всем нашим колхозом; с женами и
детьми, были у них на пикнике. Алёшка носит на руках маму Машу, говорит, что
жену нельзя, боится раструсить – девочка будет. Вот счастье то! Видим во дворе
какой-то мужчина ходит. «Знакомьтесь! – говорит Алёша нам – Анатолий Сергеевич!
Это он вам письмо написал, когда я на зоне сидел» Мы познакомились, мужик вроде
так ничего, расторопный, то, что сидел, мы в расчёт не берём, и там люди...
Когда за столом сидели – разговорились. «У меня – говорит он – недалеко отсюда
дом свой был. Но земли мало, всего три сотки. А рядом пустырь, сотки две, смежный с соседом. У соседа участок, норма – шесть соток. Пошел я в районную
администрацию просить этот пустырь к моему участку прирезать. Написал заявление,
месяца два ждал – ни ответа, ни привета. Ну я на приём к главе района и записался. Пришел, а он мне и заявляет, что я впустую трачу его драгоценное время. Только и сказал, чтобы я обращался в восемнадцатый кабинет. Я, конечно, туда сразу. Так и так говорю мол земля бесхозная, пустует. Там инженер сидит, морда наглая, глаза бегают, точно кур воровал. И говорит он: «Земля то городская, город и решит, что с ней делать – и так негромко мне – Но я могу помочь, но не бесплатно» Я ему и отвечаю: «Деньги у меня откуда? Свободная ж земля!» А он и говорит уже не мне, а как бы в сторону: «Ходят тут голожопые – землю им подавай!» Ну я и врезал ему в наглое рыло. Хилый инженеришко оказался, упал, завизжал, как свинья на бойне, да ещё головой ударился. Встаёт, из носа
кровь ручьём, башка в крови – ну всё убил несчастного... Так у него оказалось и
сотрясение мозга и ещё чего-то там. Три года по сто одиннадцатой статье дали.
           А я скажу – правильно дали. Нехорошо я жил до зоны. Всё считал, что правда одна свете и в основном моя, как я её понимал. Но ведь правда у каждого своя. У волка – своя, у овцы – своя. Уважать надо чужую правду. Научили! Да ещё удача моя, что Алёшку встретил. У нас на зоне из-за него такие дебаты с мужиками были. Все, как один, о своих сыновьях вспоминали, о своих семьях. Всем к хорошему притулиться надо. Я вот вышел полгода тому назад, пришел сюда, уходить то не хочется, да и некуда. Да и с хозяйкой – Марией Александровной мы вроде бы поладили» «А как же твой участок?» – спросил Сергей. «Так-то жены. Как меня арестовали, она через месяц на развод подала. – ответил Анатолий – А к родителям в моём возрасте ни с чем возвращаться совесть не позволяет. Вот с Алёшкой и внучкой поеду обязательно»
           Вот так Алёшка и мамой, и папой, женой и дочкой враз обзавёлся. Да и мы не чужие! Про Татьяну знаем только, что несостоявшийся муженёк выгнал её из
трёхкомнатной и теперь она живёт в своей однушке. Бог ей судья!
           Говорят, нельзя зло держать на сердце, прощать надо и забывать. Не знаю, как насчёт прощать, а вот забыли мы о ней точно... 
           И ещё одна истина в голове крутится: «Что другим пожелаешь, всё тебе
самому вернётся!»