Записки Галины Глёк. Сёстры. Ч. 2

Вера Третьякова
В это время после шести лет работы я уволилась из Сибгипромеза, и мы с Олей ушли на год работать в кооператив, организованный одним знакомым, оказавшимся авантюристом и проходимцем. Подошло время таких людей – кидал и обманщиков.

В зависимости от заключённых или предполагаемых договоров работы велись по нескольким направлениям: я и несколько парней работали над обучающими программами для школ, Оля со своей группой работали над проектом оснащения врачебных мест компьютерами и программами в строящейся больнице – область такая же интересная, как и объёмная. По этой теме мы с ней даже ездили в командировку в Новосибирск, жили в гостинице «Обь», мимо которой теперь я часто проезжаю.
 
Было также направление по производству потребительских товаров, но это оказалось делом неподъёмным в рамках маленького кооператива.
Каким-то образом председателю удалось выйти на Югославскую строительную фирму – людей и порядочных, и симпатичных, и ответственных. Они появились однажды в нашем непрезентабельном подвальчике как представители незнакомого лучшего мира; все почувствовали, как мы плохо одеты и как плохо живём.

Нашему председателю удалось сплести сложную производственно-финансовую паутину, в которой запутывался немедленно всякий, прикоснувшийся к ней. Личность эта была артистическая, жившая страстями: к моменту нашего знакомства он пережил попытку самоубийства путем выстрела из ракетницы себе в рот. Пришлось лечиться, но некоторую кривизну лица и речь восстановить не удалось. Говорил он глухо и гнусаво, что не мешало ему облапошивать людей и рисовать  глобальные перспективы.

Он даже пригласил журналиста из какой-то центральной прессы для создания своего паблисити, но стреляный московский воробей быстро разобрался в ситуации путём проникновения в простодушную массу исполнителей, не умевшую крупными и яркими мазками обрисовать картину расцвета и благоденствия тех людей и коллективов, которые доверят решение своих проблем нашему незаурядному коллективу.
Исполнители честно ответили на вопросы корреспондента, и статьи о масштабной деятельности кооператива «Элик» не появилось в центральной газете, как, впрочем, и ни в какой другой.

Члены кооператива сначала были полны энтузиазма проявить свои лучшие профессиональные качества в создании продукции, за которую не было бы стыдно: народ-то подобрался неплохой. Однако вскоре все почувствовали несправедливость распределения денег между группами и людьми, в том числе и на зарплату.
Созрела необходимость ограничения монаршей власти председателя с помощью какого-либо законодательного органа, что вылилось в постоянно действующее собрание отдельных групп и всего коллектива, разумеется, в отсутствие председателя.
Когда была разработана локальная конституция, делить уже было нечего: авансы были проедены и прожиты, в том числе, и по статье «представительские расходы».

Члены кооператива занялись устройством своих судеб. Я ушла на машиностроительный завод, который, как оказалось, бодро шёл ко дну, совершая инерционные обороты, в которые я и была вовлечена. 
Оля занялась обменом квартиры на Талгар, так как приняла предложение двоюродного брата Саши Шмидта поработать под его началом в этом небольшом городке в живописном предгорье в 15 километрах от  Алма-Аты.
Саша был заслуженным врачом Казахстана и возглавлял городскую санэпидстанцию.

Мне приятно, что в моей жизни был совместный труд с моей сестрой, от которого осталось загадочное для меня слово «пропедевтика», сколько бы я о нём ни читала в толковых словарях.
От Оли, как и в других ситуациях,  впечатление незаурядного, неженского ума, доброты и заботы, здорового чувства юмора.

Оля с семьёй, как и Лика, оказалась в союзной республике. Апатия пронизывала все стороны и уровни жизни, но быстрого развала государства, который произошел впоследствии, предвидеть было невозможно.
Её муж Юра – токарь высокой квалификации – обеспечивал семью с трудом: не спасали ни подработки, ни переработки. Фрукты были дешёвые, но сахар – по талонам: не то, что на варенье, на чай не хватало. Талоны на водку меняли на талоны на сахар, муку.
Лариса с семьёй в Ташкенте имели ещё худшую ситуацию. В школах убрали русский язык, который преподавала Лика, ввели турецкий. Морскую школу, при которой Валера преподавал вождение автомобиля, закрыли. Они остались без работы. Жили очень трудно, они могли бы много рассказать, но не любят вспоминать это время.

При полном отсутствии продуктов выручала рыба. Из маминых писем, когда они жили в Ташкенте, ожидая вызов в Германию: «Рыбалка закончилась (началась зима), рыбы наморозили, она нам хорошее подспорье. То пирог пеку, то котлеты дед накрутит, свежую обязательно жарим. В основном, ловят карасей, и всем нам эти выезды очень нравятся».
Чуть позже: «Мужчины ездят на рыбалку вдвоём и с ночёвкой. Жизнь ухудшается с каждой неделей, бензина нет и стоит очень дорого, однажды в очереди за ним простояли 4 часа, поэтому стараются поймать рыбы побольше, и мы не путаемся под ногами. А у меня была единственная радость – выбраться на солнышко».

Не могу не рассказать с маминых слов об одной знаменательной рыбалке: «На Пасху рыбачили. День был мягкий – плюс 25 и с тучками, но мы ухитрились подгореть, солнышко обвело нас вокруг пальца. Весь день дед и Валера просидели скрюченные в лодке, а когда стали поднимать из воды улов – сеть с рыбой, то она не выдержала, порвалась, и все караси ушли. А были крупные, 28 штук, не осталось даже на сковородку полакомиться.
Дед в душе переживал больше всех (потом при встрече мама пыталась изобразить лицо папы в этот трагический момент, - удивлённое и растерянное). Быстрее всех отреагировала Катя: «Сегодня же Пасха, все должны воскресать и жить! Карасям повезло!»
Обратной дорогой неисправимые оптимисты шутили, что без груза, налегке доехали быстро, и в ванной можно помыться без проблем, так как когда есть рыба, дед спешит чистить и сердится, что она занята.

В начале девяностых годов папа вышел на пенсию, было решено продать дом в Апанасе,  гараж, и поселиться родителям недалеко от Оли, купив дом в Талгаре. Дом продали лесхозу для  специалиста, хлопотно, но удачно. Родители уехали подыскивать новый дом, но с покупкой немного затянули. Мама писала, что у ней ни к какому не лежит душа, хотя в продаже были добротные немецкие дома, немцы в это время хлынули на историческую родину.

Грянул развал Союза, за ним дефолт, деньги превратились в бумагу. Их как-то поделили, с небольшой суммой мама приехала в Новокузнецк, чтобы купить хоть какие-то золотые изделия, но и это оказалось невозможно: до открытия «Изумруда» на улице уже была очередь.
Мы купили ситцы и побрякушки: вазочки, косметички. Больше купить было нечего, талоны на всё: на муку, сахар, водку, мыло. В Апанасе 30 лет мы были свои, а в тот период в магазин было лучше не заходить: в очереди кричали: «Городским ничего не давать!»

Начался парад суверенитетов: каждая республика объявляла себя независимым государством, а национальный язык – государственным со всеми вытекающими для русских последствиями. Что было делать? И в Казахстане, и в Узбекистане откровенно выдавливали русских. Квартиры там стоили очень дёшево, и в России на деньги от проданных квартир жильё купить было нельзя.

Засобирались в Германию. Родители переехали в Ташкент, думали, что получат вызов вместе с Ликиной семьей как на одну семью. Однако через два года  вызов пришел только родителям, Лика ждала еще полтора года.

***

«Мы выросли при советском строе, и хотя наших родителей преследовали, а кое-кого Советская власть даже уничтожила, - всё равно мы были русскими патриотами. И только крайняя обстановка заставила нас покинуть Россию», - писал потом папа из Германии.

Первыми уехали Шмидты. Доллары тогда не были в ходу, поэтому, продав квартиру и дачу, Саша с Тамарой не знали, что делать с кучей денег. Покупали то, что, считалось, можно будет продать в Германии. Кто-то посоветовал везти с собой чучела птиц, дескать, там они пользуются спросом. Никто, конечно, эти чучела не купил, они до сих пор украшают квартиры тётушки и брата.
Шмидты получили хорошие курсы языка Отто Бенике, после окончания которых оплачивалось путешествие по Германии. Ждали курсы довольно долго. Нынче они мне показали, где они в это время жили: двухэтажное здание недалеко от деревни. Машины нет, магазины, школа в километрах двух. Тамара оценивает этот период своей жизни, как самый тяжёлый.

Следом выехали Харченко – тётя Миля и дядя Серёжа. Дядя Серёжа немного трусил ехать в Германию, так как воевал против немцев, боялся, что ему пенсию не начислят, однако, тогда ещё засчитывали русский стаж, а к пенсии он получил добавку за борьбу с фашизмом. Свою маленькую двухкомнатную квартиру с кухней в виде маленького закуточка без дверей, но с большой кладовкой и  хорошей ванной, они оставили родителям, сами перебрались в другой довольно отдалённый район Зальцгиттера, там же недалеко, в пяти минутах ходьбы вскоре купили и дачу.

Родители выехали в июне 1993 года, я их провожала в Шереметьево. Уезжали они в тревожном состоянии, но с надеждой на хорошие изменения в жизни. В сентябре этого же года выехала Олина семья, в 1994-ом – Ликина.

Хотелось бы, чтобы и об этом остались рассказы очевидцев, а я на этом заканчиваю.


Фото: я с сёстрами. Новокузнецк. 1970


Продолжение: О себе. Ч.1  http://www.proza.ru/2016/11/21/742

В начало: Вступление  http://www.proza.ru/2016/11/02/1374