НА СНИМКЕ: Людмила Стефановна Петрушевская, прозаик, драматург, поэтесса.
И главный вопрос, который остаётся неясным для меня, – где находится основная часть наследия Дмитрия Петровича Гриневича, остававшаяся после его смерти у его гражданской жены, имени которой я не знаю. Видимо, всё же именно у неё были взяты работы для выставки Гриневича в Академгородке.
Я вообще не знал о её существовании [1], пока, проводя поиск в Гугле, случайно не наткнулся на воспоминания Людмилы Петрушевской, которые я и привожу полностью в той части, которая касается её встречи с Дмитрием Гриневичем [2]. О книге «Девятый том» написано так:
«Это не книга воспоминаний Людмилы Стефановны Петрушевской. Это собрание случайных статей по поводу, интервью, ответов на журнальные анкеты, сценарных замет на полях, скажем, «Шинели». Что-то даже не опубликовано. Что-то наговорено на магнитофон. Все вместе, действительно, складывается в биографическую картину. Может, не полотно, но пазл – точно».
В одном из таких кусочков, названном «Вася-Ира, или Как меня выгоняли с работы», Людмила Петрушевская рассказывает о встречах с Дмитрием Петровичем Гриневичем:
«Я состояла корреспондентом в журнале «Окоём», был такой журнал с дыркой. [Окоём – это круг, охватываемый взором наблюдателя, где бы он ни находился. –МК].
Он имел дырку, чтобы читатели могли поставить весь журнал на проигрыватель и слушать пластинки».
Но меня заинтересовал другой отрывок:
«Меня, я помню, долго изводила знакомая одного школьного учителя Гриневича, про которого я сделала маленький очерк с иллюстрациями (он был известный художник, причём авангардист не хуже Рабина и Кропивницкого, рисовал цветными карандашами на больших листах ватмана, такой у него был стиль, выработанный в Гулаге, где ему как оформителю выдавали цветные карандаши и бумагу для стенгазет).
Кстати сказать, это была моя лёгкая каверза, я не предупредила начальство, что Гриневич дважды сидел по 58-й и что он вовсе не соцреалист. Он у меня шёл как художественное творчество широких учительских масс.
Наши шефы ни уха, ни рыла не понимали в искусстве. Но они уже были ушиблены изменением политики партии по отношению к Пикассо (коммунисту) и мудро молчали при виде искажённой перспективы и пятиглазого портрета.
К тексту прилагалась пластинка с шестью минутами монолога Гриневича. Он-то сам вскоре умер, был ветхий старик, учитель начальных классов, обожаемый учениками. Дальше четвёртого класса он, кстати, отказывался преподавать («В пятом это уже не люди»). Эти «не люди», однако, уходя из его рук, бегали к нему и в пятом, и в десятом классе, и после института. Они его и хоронили.
А его та знакомая просила ВСЁ, что я записала. Видимо, ей надоело слушать одни и те же шесть минут, а может, она надеялась где-то там, в глубине монолога своего обожаемого человека, услышать хоть слово о себе.
Я-то эти слова слышала, он называл её ЭТА и пожимал плечами, он хранил память о давно ушедшей жене-княгине [3]. Сам он был из Барклаев де Толли, а ЭТА прилепилась к нему, стирала, убирала и готовила из своего, ничего не просила, но старик был всегда настороже, когда она присутствовала лёгкой тенью в уголке или на кухне.
После его смерти она спасла от помойки его карандашные работы, устраивала ему полуподпольные выставки по НИИ и даже в Новосибирском Академгородке, типичная еврейская бухгалтерша, пожилая, маленькая, с черными блестящими веками, тревожная, говорливая.
Я унаследовала от Гриневича лёгкое нетерпение к ней, а за что? Она давно, видимо, умерла, и где теперь эти хрупкие ватманы.
А плёнка после монтажа — это обычно бессвязные обрывки текста, не соберёшь».
Так я узнал, что Гриневич сидел по 58 статье дважды [4]. Что он, «ветхий старик», был учителем рисования начальных классов, «обожаемый учениками». Я назвал ЕЁ (ЭТУ) гражданской женой, хотя не знаю, была ли она ею: она только «…прилепилась к нему, стирала, убирала и готовила из своего, ничего не просила…».
Так я узнал, что ЭТА женщина, «типичная еврейская бухгалтерша, пожилая, маленькая, с черными блестящими веками, тревожная, говорливая», «…спасла от помойки его карандашные работы, устраивала ему полуподпольные выставки по НИИ и даже в Новосибирском Академгородке».
Так я узнал, что Михаил Янович Макаренко имел дело именно с НЕЙ, когда устраивал в 1967 году выставку Дмитрия Гриневича в Академгородке.
И я узнал, что, возможно, сохранились 6 минут монолога Гриневича на пластинке и маленький очерк Людмилы Петрушевской с иллюстрациями.
Не уверен, что где-нибудь в архивах сохранился журнал «Окоём».
Но меня стал мучить вопрос, заданный Людмилой Петрушевской:
«Где теперь эти хрупкие ватманы?»
И возник второй вопрос:
«Где теперь эти почтовые карточки с бесценными цветными картинками зэка?»
Те, которые были в коллекции М.Я. Макаренко, выставлялись в США [5], а сейчас они, по-видимому, в коллекции Ирины Генсерук (не знаю, все, или часть). Но было много других! Не дай бог, на помойке, как предсказывала Людмила Петрушевская.
И третий вопрос:
«А, может быть, кто-нибудь знает имя ЭТОЙ женщины?»[6]
_______________________________
1. Михаил Янович Макаренко всегда скрывал от всех свои контакты с вдовами художников.
2. Её книга называется «Девятый том», а опубликована она на сайте:
3. Видите, и здесь «жена-княгиня».
4. И здесь Петрушевская ошибается. Гриневич сидел по 58 статье один раз.
5. Three Painters — Non-Conformists from Russia: P.Filonov, D. Grinevich, S.Potapov», Georgetown University, Вашингтон, США.
6. Как видите, я ничего не знал о НЕЙ. Теперь же знаю довольно много.
Продолжение следует: http://www.proza.ru/2016/11/18/465