Фото кабриолета и меня где-то в 60-х годах.
«Ведати подобает, яко три суть совершенного смирения степени. Первая степень – покоряться старейшине, не превозноситься же над равными. Вторая степень – покоряться равным, не превозноситься над меньшими. Третья степень – покоряться и меньшим, и вменять себе ничтоже быти, яко единому от скотов, недостойну сопребывания человеческого».
Преподобный Амвросий Оптинский
Мы с братом впервые мчались на нашей машине по городу и более того: нам предстояло выехать за город и проехать к старому аэродрому – там нас будет ожидать отец. Он засёк время, когда мы одновременно выехали со двора: он на велосипеде с мотором, а мы с братом на машине.
Наша машина – это самодельный кабриолет. Её сконструировал наш отец и собрал своими руками до каждого винтика. Мне был всего год, когда отец задумал её смастерить, и моё первое воспоминание о машине – это, когда отец пробовал на ней проехать, тогда ещё не было обшивки – одна рама со всем её содержимым. Потом отец ещё долго возился с ней: мастерил, точил, клепал и всё это своими руками, вплоть до подфарничков (они были сделаны из теннисных шариков, распиленных пополам).
В общей сложности отец работал над своей моделью три года, и к моему четырёхлетию она была готова. Теперь начался процесс моего обучения с методикой шлепков и подзатыльников, поскольку их было удобно мне отвешивать, ибо из-за руля торчала только моя голова, а остальная часть тела была защищена кабиной машины. Когда мы повзрослели с братом, он иногда подшучивал, как бы осматривая со всех сторон мою голову.
-Что там? – спрашивал я, думая, что прическа растрепалась или ещё что.
-Да нет, всё в порядке,- отвечал брат,- то мне показалось, что у тебя затылок квадратный от тех подзатыльников в детстве, помнишь?
-Конечно, помню,- усмехался я, благодарно вспоминая отцовскую и братнину науку. Ведь они столько сил вложили в меня – будущего картингиста, одного из первых в области по классу 0,55 кубиков.
А пока мы мчались на встречу с отцом. Мчались это, конечно, громко сказано: мотор машины не был мощный, ведь это был велосипедный моторчик Д-3 и всё что из него можно было выжать – это километров 20 в час. В то время такой моторчик был, наверное, единственный и самый популярный двигатель для велосипеда.
При выезде из города удивлённый таким явлением как мы и наш кабриолет, гаишник махнул нам палочкой да ещё свистнул в свисток, потому что моторчик крепко таки тарахтел.
-Вы куда едете?
-На старый аэродром,- сквозь шум мотора проговорил испуганный брат.
-А родители ваши где?
-Отец нас там ждет, на аэродроме.
Гаишник распорядился разворачиваться и ехать за ним. И до самого городского отделения милиции он двигался на мотоцикле, а мы трещали за ним.
Я не был напуган происходящим, а скорее был поглощён своим любопытством: и по сторонам поглазеть успевал, и на дяденьку милиционера посмотреть, вернее на его спину, и на его мотоцикл – вот где мотор мощный!..
За нашей процессией увязалось несколько мальчишек с нашего двора, кто крутил педали «под раму», а кто доставал до них уже с рамы; хорошо помню эту процессию – живописная компания создалась: впереди гашник на мотоцикле, за ним мы на миниатюрном кабриолете, а за нами разношерстная велосипедная ватага пацанят.
Вскоре доехали до милиции и въехали в её двор. Там, заглушив моторы, отправились на второй этаж к начальнику. Брат начал хлюпать тихонько под нос – вся обстановка к тому располагала. Начальник расспрашивал его и успокаивал при этом:
-Ну, чего ты плачешь? Вон, видишь, твой младший брат не плачет. Сколько тебе лет, мальчик? – обратился он ко мне.
Мне ещё не было пяти, но для солидности я сказал:
-Пять.
-А тебе,- спросил он брата.
Размазывая по лицу слёзы, тот отвечал:
-Десять.
-О, уже большой! Наверное, и правила дорожного движения знаешь?
-Знаю,- всё ещё хлюпая носом, отвечал брат.
За окном послышался звук мотора нашей машины, я подбежал к окну и посмотрел вниз: вокруг неё вертелись молодые милиционеры. Они возбужденно, перекрикивая шум, обменивались репликами.
Начальник приказал заглушить мотор. Пацанва с нашего двора помчались на своих велосипедах за матерью; та, очевидно напуганная рассказами мальчишек, что нас забрали в милицию, упросила дядю Васю Ханина, сопроводить её до отделения.
Одним словом переполох создался немаленький, хотя на меня он действовал не устрашающе; и это вполне понятно – я ещё не мог испугаться или не доверять кому-то.
В конце концов, нас отпустили с матерью и дядей Васей, оставив кабриолет в гараже милиции до прихода отца.
Отец, не дождавшись нас на аэродроме, вернулся домой и, услышав от нас обо всем происшедшем, отправился с братом в милицию. Вернулись они с машиной, с которой уже были скручены и сняты колпачки в кабине, подфарники и металлический шарик на рукояти скоростей и ручном газе, как мы догадались в качестве сувениров.
Видимо отец был сурово проинструктирован потому, что с того дня дальше, чем за пределы нашей улицы и некоторых прилегающих к ней проулочков я не ездил.
НАУЧНЫЙ ПРОЦЕСС
Науки в жизни человека начинаются с самого рождения человека, ведь с первого дня он постигает неразрывную связь теории с практикой, только не понимает этого человек – живёт, учится, вбирает в своё естество как бы с процессом самой жизни. В процессе обучения участвует всё окружающее маленького человека: люди, природа, явления, обстоятельства…
Вам доводилось наблюдать, как погасает лампадка? В этом наблюдении можно выделить два совершенно обособленных явления, которые очень тесно переплетаются между собой и потому входят в человека органично, целостно – это практическое и теоретическое наблюдение.
К практическому наблюдению отнесём наше зримое видение угасающей лампады: вот пламя её начало с неодинаковой ритмичностью гаснуть и вспыхивать; так продолжается довольно продолжительное время, пока, наконец, остаётся едва тлеющий фитиль без масла, который на прощание оставляет вонючий тряпочный дымок. Всё – лампадка погасла.
К теоретическому созерцанию отнесем незримый, скрытый от глаз процесс, в котором тоже происходит механическое развитие, но объясняем мы его не по нашим глазным наблюдениям, а по умозрительным догадкам. Ум делает предположение, как масло в лампадке заканчивается; как уровень его опускается до критической точки фитиля, где оно уже не может с лёгкостью взбираться по нитям жгутика к его горящей вершине.
В этом явлении нет заранее обусловленной программы – всё происходит закономерно: масло иссякает – огонёк погасает.
Мой научный процесс слагался из интереснейшей без определенной программы жизни, ведь план складывается из житейских обстоятельств.
-Славик,- обращался я к брату,- я в бордюр врезался! – бампер погнул, подрихтуй мне, а то папка увидит, ругать меня будет.
Брату не хочется отрываться от игры со своими сверстниками, но он жертвует; дает мне положенный подзатыльник, к которому я отношусь с благодарным вниманием (ведь он означает согласие), берёт необходимый инструмент, и поправляет блестящий из нержавейки бампер, на котором так хорошо видна вмятина.
Я смотрю в оба глаза и мотаю себе на ус (выражение отца), ибо в следующий раз мне предстоит это делать самому (угроза брата). Так оно и есть: на следующий раз я сам беру в руки молотки и усердно рихтую очередное повреждение. Итак, научный процесс в действии; он не навязан мне никем – это жизненная необходимость, он вытек из множества необходимостей, дабы избежать наказания или ещё более унизительной папиной реплики: «Руки из жопы растут».
Конечно, тогда я не думал ни о каком научном процессе, ни о каком практическом и теоретическом явлении…
ПОСТИЖЕНИЕ СЕБЯ В СВЯЗИ С КАБРИОЛЕТОМ
С того момента, как я сел за руль своей машины, ибо после совместной поездки с братом на аэродром, она полностью перешла в моё владение, и её, и меня начали называть объединённым понятием «Вовкина машина», «Вовка у которого машина», «та маленькая настоящая машина, на которой Вовка ездит», и т.д.
Это понятие очень быстро, хотя и постепенно, вошло в меня вместе с чувством ответственности и, наверняка, гордыни. Понятно, что тогда я и слухом не слыхивал, что такое гордыня, но уверен, что корни начали произрастать из ощущения себя особенного; и если бы не частые поучения через заушения неизвестно, через какие бы более жесткие искушения пришлось мне проходить по жизни.
Однако, вместе с тем самодовольством, которое я испытывал, владея такой роскошью, параллельно шло чувство ответственности. Например, гоняем мы с мальчишками в футбол и футбольное сражение очень острое и вдруг:
-Вовка! – это требовательный голос моего отца; я бросаю игру и бегу на зов. У нас дома гости, и они изъявили желание посмотреть, как пацанчик катается на такой машинке.
Я открываю гараж (это небольшой сарайчик, служивший отцу мастерской, а моей машине гаражом), вхожу в него и, упираясь одной ногой в стойку ворот, выдвигаю трубу-запор. Распахиваю обе створки низких ворот, выкатываю свою машину, откидываю крышку капота, открываю маленький краник бачка с бензином, подсасываю кнопочкой бензин; закрываю капот, вставляю сбоку рычаг завода, а поскольку сил не хватает, становлюсь на него обеими ногами, держась за обшивку кабриолета; тяну рычажок ручного газа, и завожу мотор. Вынимаю рычаг завода, ложу его в багажник, сажусь за руль, включаю первую скорость, посигналив в большую кнопку на руле: пи-пип, и проехав чуть-чуть вперед, переключаю на заднюю скорость, опять сигналю пи-пип, сдаю немного назад, и поехал на улицу, на асфальт. Все движения у меня и моего автомобиля уже отточены, привычны, быстры, тем более, что я устраиваю показное катание без всякого удовольствия (мысли мои о футболе). Прокатившись туда-сюда по улице, пока гости, насмотревшись вдоволь, не ушли опять за стол, я спешно делаю всю операцию в обратном порядке и бегу доигрывать в футбол с криком:
-Какой счёт?!
Мне отвечают, и я с азартом включаюсь в игру.
Так я рано чувствую некую раздвоенность в себе: здесь я должен делать, даже если мне это не нравится, а здесь я вынужден оставить дело, которое мне приносит удовольствие. То есть я рано сталкиваюсь с тем, что много позже осознаю, как самохотение и долг перед отцом, братом, мальчишками нашего двора, моей машиной и много ещё перед чем-то и кем-то.
ДОМ С УДОБСТВАМИ
Иногда я наливался эдакой важностью в себе, открывал дверку своего кабриолета, садился в кабину на сидение, оклеенное чёрным дерматином, и с силой захлопывал двёрку, как бы говоря: «Это моя машина». Кому я говорил? Разумеется всем! Это чувство, конечно, сосредотачивалось внутри меня, но, скорее всего, оно отражалось и снаружи в чувстве моей собственной важности от имения своего добра.
Наверное, каждый человек не раз и не два на дню испытывает это чувство исключительности своего достояния, которое он достигает через ценные и простые вещи, через само чувство обладания вещами, которые придают некую важность в себе.
Владение такой машиной, безусловно, несло в себе обособленное чувство собственности. Наверное, если бы дети могли выпячивать свою важность, то есть гордыню, как взрослые, то я ходил бы с оттопыренной губой и грудью колесом!
Но, слава Богу, дети есть дети – они непосредственнее, естественнее и свободнее и, хотя зависят от желанных вещей, но это чувство ещё не глубоко проникло в них своими корнями и легко искореняется из мягкой почвы характера и скверных склонностей. А корни страшные: зависть, ревность…
Ох, хо-хо – чего только не соберёшь в себе за безсознательную жизнь! И лишь, когда начинаешь трезвиться, быть внимательным во всей своей внутренней и внешней жизни, тогда меняется твоё отношение к миру, к людям и ко всякой твари, всякой вещи.
Наш двухэтажный дом, состоящий из двадцати квартир-комнат, был построен ещё до войны. Воду носили в вёдрах из уличной колонки каждый в свою комнатушку, впрочем, дядя Вася Ханин имел чудачество приходить к колонке со своей кружкой и пить там воду, а в дом приносили дочери и жена.
Помои выливали в сливную яму во дворе; общий каменный туалет на несколько персон стоял там же – во дворе, рядом с угольными ящиками и дровяными сараями. И пока мы, жители таких комнат без удобств, так жили – пока и не чувствовали себя особо ущемлёнными.
Но вот рядом с нашим домом построили новый трехэтажный дом с четырьмя подъездами. В нём были все удобства в квартирах: вода, туалеты, ванные, и даже газ!
Узнав про все эти удобства, мы сразу же нарекли дом «белым», а вселившихся в него жителей «жидами». Мы – это все жители нашего дома, и дети, и взрослые и, конечно же, сделали это из зависти в разной степени, кто какую имел.
Я иногда проезжал мимо «белого» дома, чтобы развернуться в тупичке возле овощного киоска и поехать обратно по нашей улице. И вот как-то меня остановила одна тётя «жидовка» с просьбой покатать её дочку. Она усадила рядом на сидение девочку с большими розовыми бантами, и мы покатили по улице, в конце которой я развернул машину. Заехали ещё в один тупичок, где я развернулся, и мы помчались по прямой обратно к «белому» дому. Девочка была в таком восторге! Щёчки её полыхали розовым румянцем, а мама была до краёв счастлива за своё дитя и, открыв багажник кабриолета, насыпала туда конфет. Тут же создалась целая очередь из мам и их чад в надежде прокатиться на диковинной машине с не менее диковинным важным водителем.
Проделав ещё несколько поездок с разворотами, я с заполненным багажником сладостей въехал в наш двор, где в свою очередь обильно угощал дворовых мальчиков.
С этого дня я стал чаще бывать во дворе «белого» дома и частенько привозил в наш двор разных гостинцев; а потом мы подружились с детьми «белого» дома и не стало больше для меня «жидов» и «жидят», тем более, что в этом доме с удобствами жили обыкновенные люди: инженеры и рабочие, учителя и служащие – разный контингент, как и в нашем старом доме без удобств.
ЦИРК
«Не будь страстным любителем зрелищ, где увидишь непотребства, производимые с безстыдством, и неистовые пляски. Страсть к зрелищам есть гордыня диавольская».
Святитель Кирилл, архиепископ Александрийский
В воспитании не требуется ни излишняя мягкость, ни суровость – требуется разумность.
Святитель Филарет, митрополит Московский
Какое чудесное происшествие случилось рядом с нашим домом; и случалось так почти всё лето ежедневно – к нам приехал цирк! Настоящий цирк-шапито! Не знаю, почему его так называли, наверное, оттого что представления давали под высоким шатром. Но прежде чем он приехал, самосвалами навезли много земли, ведь в том месте был почвенный уклон. Потом трактором выровняли землю и укатали её, и получилась большая площадка. Мы были соседями с вечерней школой, где устроили эту площадку. Других никаких домов не находилось, так что каждый пацанёнок из нашего двора, как само собой разумеющееся, говорил: «В нашем цирке…»
На некоторое время сияние моего кабриолета несколько погасло, в глазах восторженных зрителей, и место это заменило другое зрелище – цирк.
По вечерам перед шатром светили прожектора и множество лампочек, гремела музыка из грушеобразных громкоговорителей – зрителям создавали праздничную атмосферу.
Мы частенько бегали на представления и, как свои, проскальзывали в хитрые щелочки в шатре. На одном таком представлении разбился акробат, который выделывал номера под куполом. Я не был на этом зрелище, слава Богу, и не являлся свидетелем смерти циркача, но, узнав о таком событии, естественно был огорчён чисто по-детски.
Циркача, говорят, увезли в машине скорой помощи, но по дороге он умер. Как доподлинно это случилось, не знаю – сколько людей говорят об одном и том же событии, да все по-разному. Так оно и есть, ведь каждый смотрит со своей точки зрения.
Вскоре цирк закончил свои гастроли, свернулся и уехал, а нам оставил прекрасное футбольное поле! Мы даже из оставшихся опилок у ворот устроили целые подушки – падать было милое дело, а поскольку почти все попробовали быть вратарём, то и отметили жестом: «Во!»
Мы ежедневно играли в футбол на «нашем» поле, а я катался на нём, когда хотел на своём кабриолете.
Однажды я выруливал себе разные хвастливые пируэты, а мальчишки тренировались у одних ворот – забивали голы, и натаскивали Олега Маренкова на командного вратаря. Мой брат тоже бил по воротам, но, искоса поглядывая в мою сторону, загорелся и себе покататься. А поскольку машина уже давно принадлежала мне, попросил:
-Вовик, дай покататься.
Я был не против этого, но нужно было спросить разрешения у отца и я направил машину к гаражу, где он работал в своей мастерской. Как раз отец выходил из неё и я, подъехав к нему, спросил:
-Пап, можно Славик покатается?
То ли из-за шума мотора, то ли ещё по какой причине, отцу послышалась в моей просьбе нежелание ездить, и он тут же проявил свой гнев. Сдавив своими огромными ладонями мою голову за уши, он выдернул меня из кабины и, не выпуская из рук, отнёс на весу болтающего ножками меня домой и швырнул под кровать. При этом громовым голосом объявляя, что если я не хочу ездить на машине, то буду сидеть под кроватью до вечера!
От обиды и не понимания, почему мне досталось такое наказание, я пускал навзрыд бульбы под кроватью, когда отец вернулся и тихим голосом проговорил:
-Вылазь, иди,- катайся со Славкой.
Оказывается, брат мой объяснил отцу причину моей просьбы.
Так я впервые был незаслуженно наказан, но, наверное, заслужил перед Богом венцы, хотя тогда я не имел понятия о Небесных заслугах, впрочем, как и поныне не имею полного представления о них.
СОРЕВНОВАТЕЛЬНЫЙ ДУХ
...Желающему прославиться между людьми невозможно быть без зависти; а кто имеет зависть, тот не может стяжать смиренномудрия.
Преподобный авва Исаия
Недолго мы владели своим футбольным полем, бывало, что играли взрослые против пацанов (наши отцы и их дети). Но это было редко, однако дядя Вася Ханин успел стачать себе собственноручно футбольные тапочки (бутсами их назвать было трудно), а дядя Вова Золоторенко, который работал на городском стадионе комментатором, стоял в команде взрослых на воротах и, конечно, пропустил немало голов от юрких мальчишек с их обманными уклонами.
Через год дирекция вечерней школы и взрослые ученики разбили на поле сад, посадив саженцы фруктовых деревьев – так о стоянии в этом месте цирка шапито быстро забылось и я со своим кабриолетом снова начал однообразно шлифовать асфальт по Ленинградской улице.
И всё-таки мне предстояло выезжать во главе нашей школы на первомайский парад, а потом ещё на парад седьмого ноября. Завуч и трудовик Евгений Иванович затеяли, было, приладить к машине пионерский флаг школы, но из этого ничего не вышло. Остановились на том, что рядом посадили девочку с шарами, привязанными к маленькому флажку, которым она весело помахивала, а я потел от ответственности, поглядывая в зеркальце назад, часто пикал в сигнал и даже блымал фарами, чем вызывал всеобщий восторг, как идущих на параде, так и стоящих зрителей.
Именно благодаря моему кабриолету, который подал Евгению Ивановичу идею сконструировать картинг – первые минимашинки, соревнования на которых возникали в городах нашей страны. Нашлись заинтересовавшиеся этим делом мальчишки, и мы вскоре начали во главе с Евгением Ивановичем конструировать свой первый картинг. Он был тяжелый, потому что раму сварили из водопроводных труб, мотор уже стоял от мопеда, а колёса от какого-то самоката с надувными камерами.
Эти колёса и подвели меня на первых республиканских соревнованиях в Кировограде, где я выбыл на третьем заезде. После каждого заезда мы подкачивали камеры, но перед третьим уже на старте они спустили окончательно и с него же меня начало водить из стороны в сторону, пришлось действовать по заранее намеченному плану: Евгений Иванович дал мне острый складной ножичек и сказал:
-Если что – срезай резину и продолжай ехать на ободах.
Так я и сделал, для удовольствия публики, которая дружно посвистывала и хлопала в ладоши, подбадривая меня. На резких поворотах, из-под скрежещущих по асфальту ободков, летел мелкий гравий прямо в публику, что ввергало её в исступление. После первого же круга мне был показан финишный флаг (черно-белый в клеточку) и я выбыл из соревнований с, общим то, как говорил Евгений Иванович,- для первого участия в республиканских соревнованиях это было неплохо: из всех участников, а их было двадцать восемь картингистов, я занял четырнадцатое место.
О, соревновательный дух! – дух тщеславия и гордыни, кого ты только не повергал в мнимый позор, в слёзы обид и безутешное уныние…
Слава Богу, во мне этого зловония не было, я был доволен своим участием, встречами с новыми людьми и ещё раз благосклонно принял мысль, что всегда находится кто-то лучший тебя, и эта мысль осталась во мне на всю оставшуюся жизнь.
Ноябрь 2016 года.