Давно уже он перестал, как собственно и многие другие, заглядывать в почтовый ящик в надежде получить письмо. Кроме счетов за квартиру, телефон и электричество, ничего занимающее его внимание там не было уже… да и не упомнить, когда было. Письма стали приходить уже по другой почте – электронной, зачастую обезличено-этичные, подписанные неизменным – с уважением…
Он так, машинально, открывал маленькую зелёную дверцу два раза в день, выходя из дома и возвращаясь, пальцами поворачивая замок, поставленный несколько лет назад. А иной раз, неудобно выгнув шею, заглядывал в узкую щёлочку поверх дверцы. Он так же делал и в детстве, прочитав впервые о приключениях сообразительной девчушки, ожидая увидеть там маленький сосудик с надписью: «Выпей меня».
Это раньше, приходя домой, он открывал ящик и доставал свежую, пахнущую краской «Вечёрку», и пока разогревался ужин, устраивался на своём любимом диване, положив под голову большущую диванную подушку, набитую конским волосом. Подушка была неудобная и жёсткая, но, во-первых, другой не было, а, во-вторых, она ему напоминала о безмятежном детстве, когда устраивались подушечные бои и его «орудие» было самым-самым.
Вот и сегодня как всегда открыл, достал счета, снял обувь в коридоре и, вымыв руки и крикнув жене, копошащейся на кухне, – «Я дома!», отправился на любимый диван. Газету он заготовил по дороге домой. Ему особо не было интересно читать об изменениях в министерстве связи или о нововведениях в покрытии тротуаров – печатная пресса уже давно отстала от новостей, которые публиковала всемирная паутина. Но – традиция есть традиция. Газета, счета… Письмо?! Ему. Немого волнуясь, он разорвал конверт с торца, что очень не любил и даже раздражался от такого вскрытия запечатанной корреспонденции. «Уважаемый…, приглашаем Вас на вручение…» Из кухни потянуло вкусным ароматом скорого ужина…
Белая рубашка его была выглажена безупречно, как он любил. Этот период в своей жизни он называл безкостюмочным. Да и сегодня, тёплым весенним вечером, можно было обойтись без пиджака. Он мог иногда нацепить на себя любимый итальянский галстук, но не более. Итак, последний взмах обувной щётки, последний взгляд в зеркало и можно выходить.
В этом зале он бывал не раз, но всё больше слушал музыку. Поговаривали, что его скоро закроют, а гостиницу снесут. Но сегодня, сияя огнями, он принимал его, раскрыв свои объятия-двери нараспашку. Известные писатели и поэты небольшими кучками толпились в фойе и что-то обсуждали. Он время от времени тряс головой, не веря в то, что он здесь, среди них. Но вот пригласили всех в зал. Мягкое кресло обволокло его, и он старался не дышать, вслушиваясь в фамилии победителей. Всё ближе и ближе его номинация. Нет, он не волнуется, только ладони его мокрые и платок уже второй. Нет, волнения нет. Просто душновато. Третье место, второе, первое… «Лауреата Гран-При мы объявим после перерыва», – прозвучало со сцены.
Больше ждать он не мог и покрыл расстояние от своего места до стойки буфета в несколько семимильных шагов. «200 «Ани» и бутерброд с красной рыбой». Залпом, не обращая внимания на осуждающие и понимающие взгляды «коллег». Отпустило. Выдохнул. «Наше жюри Гран-При присуждает…» Он не верил своим ушам, покрасневшим вмиг от смущения. Да и сам он стал похож на рака, только что сваренного в немного подсоленной воде. Спотыкаясь, в тумане поднялся на сцену. Грамота, рукопожатие… Но что-то не отпускает его. Председатель, он же известный режиссёр театра у одних из московских ворот, трясёт его руку не переставая, когда же он уймётся наконец?!
- Вставай, ну вставай же, - теребила его руку жена. - Ужин уже давно на столе!