Ленинградцы, дети мои

Валерий Ефимов
27 января 1944 года дата в военной истории страны – День полного снятия блокады Ленинграда.
Много трагических страниц входят в героическую летопись блокады Ленинграда.Это не только отчаянное сопротивление осажденного города и мужество его жителей, но и вера в победу, которой жили ленинградцы, надежда, с которой после войны выжившие искали близких, ставших по воле жесткой судьбы "беспризорными - безнадзорными".
Казахский поэт Джамбул писал: "Ленинградцы, дети мои! / Ленинградцы, гордость моя!"
Об этой трагической поре сегодня рассказывают ветераны Великой Отечественной,  сами дети, подростки, вывезенные тогда на «Большую землю», близкие родственники "детей войны".

Крошки хлеба



Почти полвека назад  ехали мы поездом в Челябинск на школу комсомольского актива. В дороге решили перекусить, и кто-то из нас небрежно смахнул крошки хлеба в ладонь, а потом – в раскрытое окно.  Сосед по вагону осуждающе покачал головой. Мы разговорились. Помнится, собеседник, назовем его Владимиром, ехал из Магнитогорска.
Сегодня  вспоминаю его рассказ.
В конце 1941 года в уральский город прибыл состав с эвакуированными из Ленинграда детьми. Жители города поразились строгими  и сосредоточенными лицами детишек: они не разговаривали и даже не плакали – молчали. Казалось, перестали быть детьми. К прибытию поезда на станцию подали подводы с большими коробами сена, тулупами и одеялами. Детей встречали учителя, воспитатели детдома, местные жители. Сначала маленьких ленинградцев привели в столовую. Они ели молча. Каждую крошку хлеба дети собирали в рот или в маленький спичечный коробок, где уже лежали другие крошки. Граммами черного хлеба измерялась для них цена жизни. В тот же день укутанных в тулупы детей увезли в интернаты и по деревням. Прошла зима. Дети оправились от болезней и истощения, на их лицах появились улыбки.
Уральская деревня военных лет провожала на фронт сыновей и получала на них «похоронки», голодала, но выращивала армии хлеб, делила свой скудный паек с теми, кого приютила в нелегкие годы. Дети из Ленинграда тоже помогали фронту: шили кисеты бойцам, летом заготавливали и сушили ягоды и грибы, зимой собирали хвою сосны, из которой варили целебный настой для госпиталей. Это был их вклад в Победу. Окончилась война. Для одних детей это означало скорую встречу с родителями, у других война забрала всех родных и близких. Теперь многим предстояло расстаться навсегда. Дети  жили одной семьей, одной судьбой и мечтой. Теперь для тех, кто уезжал, начиналась новая жизнь, от которой они уже отвыкли.
В каком городе или селе это было, я уже не помню. Да и сколько их на Урале! Нашего собеседника звали дядей Володей, Владимиром, и он, скорее всего, был одним из тех блокадных детей…

Сил не было плакать

Ольга Анцупова бережно хранит дневник матери, Надежды Федоровны Масленниковой (Быковой), который она вела незадолго до смерти. Это фрагменты воспоминаний взрослого -  глазами ребенка.

"…В детдоме я пошла в первый класс. Помню фамилию учительницы – Пивоварова. Имени-отчества не помню. Старая, седая, худая… Помню её дрожащие с раздутыми суставами руки. Почему-то очень синие… В школе нам давали по малюсенькому кусочку хлеба. Учительница всегда отдавала свой кусок самым слабым и умерла от голода на наших глазах во время урока…

О том, как нас эвакуировали, писать страшно. Сначала везли до Финского залива. Бомбежки… Воспитатели кричат: «Дети! Прячьтесь!» Мы разбегались, ложились в канавы, ямы, кусты… Некоторым было по 2-3 года… Потом нас собирали второпях, но уже не всех: кого-то убило, кого-то просто не нашли. А самые маленькие, забившись в ямы, полузасыпанные землей, вообще, от страха не откликались. Сколько было таких «потеряшек» - не знаю…

Потом посадка на катера, снова авианалет. Совсем близко от нас тонут два катера, на нашем вокруг меня вперемешку на палубе мертвые дети вместе с живыми. Запах крови, истошные крики… Потом поезд – на каждой станции выносят умерших детей… Рядом со мной Женя Кульсинова – мы с ней с одной улицы и обе попали в один детдом. Нас обеих нашли с трупами близких – меня рядом с дедушкой, её рядом с мамой.

Женю, как и меня, ранило ещё в Ленинграде. Но меня до детдома, а её уже в детдоме во время авианалета. В тот раз Жене повезло: её накрыла собой наша воспитательница. Так их и нашли: мертвую воспитательницу, а под ней – Женю Кульсинову с осколком в голове. В дороге её рана загноилась...

После поезда мы плыли пароходом по Волге от причала к причалу: города уже никого не принимали, так как были переполнены беженцами и эвакуированными. Наконец, нас приняла Сызрань… Не знаю, сколько нас было перед посадкой на катера и сколько нас осталось… Разместили всех выживших сначала в школьном здании. Приходили местные – глядели на нас и плакали. А мы - нет, мы не плакали, сил не было...

Люди по доброте своей стали носить нам еду, подкармливать, а мы вдруг начали умирать. Умирали в мучениях... Взрослые потом говорили, что нельзя было после такого голода давать детям сразу столько еды…"

Война, убивающая дважды

Война, - продолжает рассказ Ольга Анцупова, - словно раздосадованная тем, что не убила мою маму осколком авиабомбы весной 1942 года, решила уничтожить ее во второй раз, записав в военной неразберихе в погибшие. Только вот её бабушка - Масленникова Надежда Николаевна не поверила ни документам, ни очевидцам, ни «достоверной» информации о гибели внучки. Сразу же после снятия блокады эта - немолодая уже, 1872 года рождения женщина, прошедшая в годы войны оккупацию, арест и пытки за помощь партизанам, и даже расстрел (к счастью, фашисты не заметили, что она была лишь тяжело ранена) начала поиск моей мамы. Две «Карточки беспризорного-безнадзорного» (на снимке) с разными данными, обнаруженные Надеждой Николаевной в картотеке эвакуированных детей, заставили её сначала исходить пешком детдома и приемники-распределители Юрьевецкого района Ивановской области, а позднее отправиться в Куйбышевскую область в г.Сызрань. Она не верила, когда ей говорили, что внучка погибла на Ладоге на одном из потопленных фашистами катеров. Она не слушала, когда её убеждали, что девочка умерла от ран и была похоронена в одной из многочисленных безымянных могил на каком-то полустанке. А когда промелькнула информация, что, возможно, мою маму усыновили как «круглую сироту», Надежда Николаевна даже обошла всех сызранцев, кто в те годы брал в свои семьи детей-блокадников! И лишь только в августе 1948 года в одном из детских домов она нашла все-таки свою внучку. В тот день Надежде Николаевне исполнилось 76 лет. И как она потом говорила, это был самый памятный её день рождения и самый бесценный подарок, который она когда-либо получала в своей жизни…
Счастливый финал только в сказках. В жизни чудес почти не бывает: в 2009 году война все-таки догнала мою маму, Надежду Федоровну, сдвинув осколок бомбы у сердца".
 
Горькие строчки памяти

Свидетельствует и Наталия Скачкова: "У меня тетя блокадница. Трудно было из нее вытащить воспоминания: скажет что - нибудь и замолкает. Ее сосед до войны работал мясником. Он принес из магазина пенек, на котором когда-то рубили мясо. Ей он подарил несколько щепочек от этого чурбака, которые отварили, а бульон выпили"...







"Весной 1942 года, - вспоминал участник Великой Отечественной войны, очевидец тех событий Федор Иванович  Горюнов, - нас сняли с позиций и отправили в Ленинград мертвых хоронить. Их складывали штабелями, как дрова, стариков, женщин, детишек. Тела начинали разлагаться, а земля была еще мерзлой. Мы рвали ее толом на Пискаревском кладбище и складывали погибших в могилы-рвы..."

Пытается уйти  война, но снова повторяется в «горячих точках». Сколько их, детей, исковерканных в той мясорубке, затеянной взрослыми? Исковерканное детство им потом будет аукаться всю жизнь. Хочется, чтобы эти войны стали последними, и не плакали дети, искалеченные безжалостными жерновами.