Летом 2015 года месяца на два я приехала в гости к внукам в город, расположенный на северо-востоке Франции.
На расстоянии одной трамвайной остановки от их дома находилось тихое место для отдыха, чтобы можно было посидеть "вдали от шума городского". Это была небольшая огороженная от стоящих вокруг многоэтажек территория, обсаженная по периметру высокими, уже старыми, кленами. Здесь же - по французской традиции - была и детская площадка.
А по внутренней стороне забора стояли скамейки, на которых обычно коротали время взрослые.
В тот день в послеполуденное время под спасительной тенью кленов было всего несколько женщин, пришедших сюда со своими детьми, которые скрупулезно строили дома и дороги на песочнице.
И вдруг мое внимание привлекли двое - ОН и ОНА. В годах. Намного старше меня (а мне тогда уже 65!). И тем не менее - статные. И держатся как-то, я бы сказала, с достоинством.
От моего взгляда не ускользнуло то, как они были одеты. Форма - мусульманская. Но не арабская. Что-то очень родное, знакомое промелькнуло в их одежде. И я уже безошибочно поняла, что они мои земляки. Поскольку мое нахождение в Европе хоть и было вынужденным, но оно было только временным, и я знала, что рано или поздно уеду домой. Мне сразу стало жаль их обоих, если они здесь находятся на ПМЖ.
Как-то я читала у одного французского философа, что нигде не испытываешь такой потребности видеть своих соотечественников, как в чужой стране.
После недолгого колебания "заговорить с ними или нет?", когда я заметила, что женщина несколько раз посмотрела в мою сторону, я встала и решительно направилась в их сторону.
Видя, что я точно иду к ним, они посмотрели мне в глаза и я сразу же поздоровалась с ними на чеченском языке: "Де дика дойла шун!" ("Добрый день!") Каково же было наше общее удивление вперемешку с радостью от такой неожиданной встречи за пять тысяч километров от родного дома, в чужой стране!
Они в один голос ответили мне: "Диканца дукха ехийла!"("Живи с добром и долго!")
Ах, этот родной язык, звучащий на чужбине, среди десятков других, не привычных нашему уху, языков эмигрантов! Бесспорно, для каждого из нас свой родной язык является самым дорогим. С чеченского языка словосочетание "родной язык" переводится буквально как "язык матери".
Ах, этот родной язык, всю прелесть которого особенно глубоко ты понимаешь именно на чужбине! Язык, с которым ты связываешь понятие "Даймохк" ("Земля отцов"), т.е. Родина...
...После приветствия старики предложили мне присесть на скамейку. Сейчас-то на дворе, как говорится, ХХ1 век, и многое в укладе жизни чеченцев изменилось. Но тем не менее по устоявшейся привычке неудобно было присесть рядом со стариками, которые годились мне в родители. Но старик (звали его Алхазур, что в переводе на русский означает "летящая птица") настоял решительно, и я присела слева (как и подобает по этикету). На самый краешек скамьи.
Был Алхазур все еще крепким, с ясным (я бы сказала - твердым) взглядом сероватых глаз, и во всем его облике сквозила уверенность в своей правоте, словно он знает, что всё делает правильно.
Под стать ему была супруга Яха (имя переводится буквально как "живи").
Видно было, что в молодости они были очень красивой парой. Как и Алхазур, была Яха рослой, крепкой. Выглядела моложе своих лет. А карие глаза ее смотрели на собеседника внимательно, изучающе. Но не настороженно. А как-то доброжелательно, по-матерински ласково.
Мое удивление ("чтО делают они здесь, так далеко от родного дома?") по мере нашего разговора постепенно переходило в чувство сострадания, сочувствия к их судьбе. Сами же они нисколько не выказывали своих чувств.
Из отдельных фрагментов беседы сложилась определенная картина жизни людей, поколение которых сполна познало все "прелести" становления Советской власти в стране, период коллективизации, затем -депортации всего народа зимой 1944 года в Казахстан и Среднюю Азию. И наконец - ужасы двух войн, вошедших в новейшую российскую историю как "чеченские".
Что и говорить - судьбы людей, родившихся на заре советской власти и в период укрепления единой власти Компартии, сложились, в основном, трагически. Гражданская война, коллективизация, репрессии, черный "воронок" ночью и бесчеловечные безжалостные приговоры "тройки" без суда и следствия, Отечественная война, культ личности и тотальный дефицит товаров народного потребления...
За всем этим - безрадостная жизнь людей, населяющих одну шестую часть земли, и миллионы искалеченных судеб.
Да, человеку жизнь дается только один раз. И не всем, к сожалению, удается прожить ее в достатке, счастливо, в гармонии с собой и окружающими.
Иным судьба уготавливает слишком горькую долю. И тогда воспоминания о прожитой жизни приносят безрадостные картины прошлого.
Вот и Алхазур со своей спутницей жизни Яхой, оглядываясь на прожитые годы, могут вспомнить: в детские годы - время репрессий, в юности - война и депортация в холодные, голодные степи Казахстана, в тридцатилетнем возрасте - долгожданное возвращение на историческую родину, а в родные их собственные дома не пускают новые "хозяева", которых переселили сюда из других регионов Союза. (Ох, эта грязная политика "разделяй и властвуй"!).
И только к их полувековому возрасту наладилась жизнь семьи, когда начали жить в "эпоху развитого социализма".
А на закате жизни, когда Алхазуру и Яхе жить-поживать бы да внуков-правнуков нянчить, "перестройка" и последующий развал незыблемого, казалось бы, строя лишил их всего. Более того - дальнейшие события в стране ввергли Чечню в пучину хаоса, а затем были две войны...
...Говорил Алхазур долго. Никого не обвиняя. Никого не кляня. Несколько раз повторил: "Аллах посылает людям страдания не больше того, чем они смогли бы вытерпеть и пережить".
Слушала я старика внимательно. Чувствовалось, что долгие годы он всё это держал в себе. Копились в его душе воспоминания, и большей частью - горькие. Но горше всех испытаний судьба приготовила, оказывается, к концу его жизни.
...К началу первой войны у него было трое сыновей, уже взрослых, семейных. Одному было тридцать лет, второму - двадцать семь. Жили отдельно от родителей, но на одном с ними участке земли, доставшемся Алхазуру еще от своего деда. Младшему как раз осенью 1994 года исполнилось двадцать четыре. Эти трое сыновей были у супругов "поздними" детьми. Троих, родившихся в депортации, приняла в себя казахстанская земля. Те умерли в младенчестве. Сказались суровые условия жизни "спецпереселенцев".
...Во время авианалета, когда в январе 1995 года российские самолеты "утюжили" их село, старшие сыновья со своими семьями не успели скрыться в подвалах своих домов (хотя и подвалы в таких случаях зачастую служили каменными мешками, поскольку их рыли под полом - с одним единственным входом-выходом, и вовсе не для спасения от бомб, а для хранения картошки на зиму).
После того, как облегченные от смертоносного груза самолеты улетели, оставшимся в живых предстала жуткая картина.
Алхазур замолчал. Взгляд его глаз был неподвижен. Только Яха внимательно посмотрела на него сбоку, словно проверяя, не случилось ли чего с мужем, и глубоко вздохнула. Увидев, что я тихонько смахнула набежавшие слезы, она только молча положила одну свою руку мне на плечо, а второй прикрыла мои сложенные вместе на коленях две руки.
...В тот январский вечер 1995 года в селе стояла непривычно жуткая тишина. Летчики- "асы", будто чувствуя, что нынче им удалось собрать богатый "урожай", больше не появились в небе. А село молча, словно делало привычное дело, собирало то, что осталось от людей, и поспешно предавало земле их останки, чтобы успеть до рассвета закончить...
Никаких обрядов, никакого религиозного ритуала... Как тогда, в 1944 году, когда в стужу оставляли вдоль железнодорожного полотна сотни трупов своих родных, которые не перенесли тяжелого и голодно-холодного пути в бескрайние степи Казахстана...
В возрасте двадцати пяти лет Алхазур сполна выпил горькую чашу изгнанника. А теперь, спустя полвека, судьба уготовила ему новое испытание. Сыновьям Алхазура не суждено было скрашивать жизнь отца на старости лет...
Так и пережили старики три года ичкерийского "правления". Одно было утешение: младший сын. Последняя опора. Последняя надежда. Но грянула вторая война - "контртеррористическая операция". Первая война называлась "наведение конституционного порядка".
Не предполагали старики, что их сын воспользуется возможностью "отомстить" за смерть братьев и их семей.
...Почему же их сын, выросший в традиционной религиозной семье, где основополагающими принципами являлись заповеди Ислама, оставил (а точнее - покинул) родителей и ушел без необходимого в таких случаях благословения?
Отец не может ответить на этот терзающий его вопрос. Наверное, сын знал, что отец все равно не даст "добро". Послушный, внимательный, заботливый, трудолюбивый...Таким он был...
А теперь все это осталось в прошлом. Да, сын знал, что религия Ислам проповедует только добро: "Опусти для них (родителей) крыло смирения. Не отправляйся путешествовать без их благословения. Не оставляй их в одиночестве".
...Декабрь 1999 года стал для Алхазура и Яхи таким же жутко-черным и безысходно-пустым, как и январь 1995-ого.
...Они не заметили, в какой момент их сын ушел из дома. Только Коран, раскрытый на странице, где были 178-ой и 179-ый аяты (Сура 2 "Корова"), молча свидетельствовали, что сына искать и звать домой бесполезно...(178-ой:"О вы, которые уверовали! Предписано вам возмездие за убитых: свободный - за свободного, раб - за раба, женщина - за женщину..." и 179-ый: "Для вас в возмездии - основы жизни, о обладатели разума!").
Убитых горем родителей регулярно "добивали" те, которые приходили под предлогом "паспортного контроля". И так день за днем, месяц за месяцем. А однажды их выставили из дома, не разрешая ничего взять с собой. Они стояли через несколько улиц от своего дома, в отдалении, и смотрели,как в небо уходят искры огня, уничтожающего их жизнь, смысл их жизни, их надежду на жизнь...
Они остались без своего дома. Одни на этом свете.
Военные годы приучили жителей Чечни всегда держать документы при себе. Хорошо, что паспорта Алхазура и Яхи оказались во внутреннем кармане его кителя, как он называл свою мусульманскую рубашку.
Окаменевшее сердце в тот день наглухо закрылось от людского (и даже сочувствующего) взгляда. Слишком глубоко было горе, чтобы какие-то слова могли утешить их.
Вот и я молчала, внимая уже спокойному теперь голосу Алхазура. Только безграничная вера во Всевышнего может быть опорой человеку в таких испытаниях. Не помню, кем сказано, что эликсир от тягот чужбины - в близости к Богу. А Алхазур, чувствовалось, не дилетант в вопросах религии. Он во время нашего диалога (точнее - его монолога) часто ссылался на те или иные аяты из Корана, подтверждая свою точку зрения на предмет разговора.
Его монолог я восприняла как исповедь человека, которому здесь, вдали от родины, в ордночасье ставшей для него злой мачехой, это была последняя возможность таким вот образом подвести какую-то черту жизни или выразить степень своего страдания. Не знаю. Но что эти двое страдают, было бесспорно. Еще из Древней Греции дошли до нас слова Еврепида: "Существует ли более сильное и более мучительное страдание, чем бегство из родной страны?"
Где сын? Жив ли? Нет? Ничего не знают они о сыне.Но мать робко, словно боясь осуждения мужа за слабость, выдала сокровенное: "Пусть бы жив был. Где угодно. В любой стране. Но только - чтоб жил!"
А я все время думала и теперь думаю об одном: чтО же будет с тем, кто переживет другого? Без знания чужого языка. Без родственников? В какой земле они обретут вечный покой? Чеченцы - такая же нация, как и все другие. Но есть одна незыблемая (пока что!) черта характера народа:последний приют чеченца должен быть в родной земле! Где бы чеченец не умер, его везут домой, на кладбище, где покоятся его родные и где будут похоронены его потомки.
Наверное, в своих молитвах эти два занесенных на чужбину человека просят Всевышнего забрать вместе их души к Себе...
В начале рассказа я говорила, чтО означают их имена. Поэтому в мыслях я желаю своим старикам: "Живите долго, Летящие Птицами!" И пусть ваш уход на Небеса будет спокойным и тихим...
Франция