Петрович, мужчина с богатой событиями биографией,
а профессий, которыми он владеет, не перечесть.
Невысокий, внешне привлекательный, он добивается
успехов во всем, за что берется. Одно время, оставив
профессию архитектора, работал на большой плодоовощ-
ной базе. Работников там было сотни полторы, а в
сезон и того больше. Коллектив подобрался дружный,
работящий.
Художка, место работы художника-оформителя, была
на отшибе, но из её окон видно, что там во дворе
творится. В неё издавна не зарастала народная тропа.
Кто объявление написать, табличку, ценники, кто
плакаты типа: "Нажмем - удвоим, поднажмем -
утроим". А иные, в свободную минутку, с
Петровичем по поводу найденной на пыльном чердаке
картины или иконы, посоветоваться.
В этом помещении среди старых книг, увешанных
картинами и плакатами стен, в окружении античных
гипсовых голов и масок, старых самоваров и прялок,
народ чувствовал себя, как во храме. Правда, иной
раз в заботе о душе и горячительные напитки приноси-
ли, благо закуска на предприятии в изобилии водилась.
Художник, он тогда по возрасту на отчество еще не
тянул, но пользовался в коллективе уважением и к
нему все чаще обращались – Петрович. Подношения с
возлияниями он не одобрял, но всегда был готов
любого выслушать, посоветовать и посочувствовать
Как в любой семье, были в коллективе два особых
работника. Один худощавый, чернявый и вёрткий Жора,
мужичок неопределенного возраста, да Петя, рыжий,
лысоватый и с квадратным лицом, мужчина лет тридцати
пяти. Петя работал грузчиком, косая сажень в плечах,
гвардейского роста, при ходьбе сильно раскачивался,
за что его и нарекли: Петя–Шкаф.
В работе оба были безотказные, добродушные, за
что их и ценили. Но была у них одна общая черта:
непомерная любовь к алкогольным напиткам. Если
выпьют, то оба с катушек. Над Жоркой тогда все
потешались, может только кроме директора базы. А
Петя–Шкаф становился во хмелю буйным и необузданным
и его здоровенный кулак, поросший красной шерстью,
никого не вдохновлял даже на улыбку. Рассказывали,
было дело, что из засолочного цеха все выскакивали в
окна, испугавшись одного его вида во хмелю.
С Петровичем оба поддерживали хорошие отношения,
но приходили порознь, как-то конкурируя между собой.
Придет, бывало, Петя-Шкаф после рабочего дня в
художку к Петровичу и пока тот занят своими делами,
рассматривает всё вокруг, журнальчики с фривольными
фотографиями листает, впечатлениями делится:
- Слышь, Петрович, вот так наша жизнь устроена,
что все вокруг пьют. Я тоже не дурак выпить, но… Ты
в курсе, что Жорка-то на неделе учудил?
- Не, а что там случилось?
- Дык, запил он так, что два дня на работу не вышел!
- Да? Ну, это чистое безобразие и нарушение
трудовой дисциплины. А ты куда смотрел?
- Да ты что, Петрович, чтоб я с ним пил? Да я с
ним на одном гектаре… Наверно, опять попадет в
«Прожектор». Так ему и нужно! Совсем Жорик оборзел.
Мне до него далеко. Но не приведи боже, я лучше
пятнадцать суток отсижу, чем над мной все люди будут
смеяться! Убью на месте! - и показывал пудовый кулак
с высоты своего роста.
Другой раз в обеденный перерыв забежал к нему юр-
кий Жорка, посмотрел, что тут новенького, а глазенки
его блестят и сам весь лоснится от какой-то новости.
- Слыхал новость, Петрович?
- Нет, а что там такого?
- Так Петя – Шкаф так забурился, что на работу уж
неделю, как не выходит!
- Да ну, может, заболел?
- Всё правда, Петрович. Начальница цеха к директо-
ру ходила, жаловалась. Все, конечно, пьют, вот и я,
бывает, выпиваю, но чтобы вот так, по пять дней про-
гуливать! Это - свинство.
Как и предполагал художник, вызвал его в четверг
директор овощебазы, Давид Трофимович. Человек он был
ещё старой закалки и нарушителей трудовой дисциплины
уволил бы в два счета, но кто пойдет на такую зарпла-
ту? И не факт, что новый работник будет лучше, а
показатели текучести кадров не на пользу предприятию.
- Так, - внушительно сказал Давид Трофимович
собравшемуся активу, - дисциплина что-то серьёзно
захромала на нашей пока ещё передовой овощной базе.
Пора поднимать общественность на борьбу с
расцветающим у нас махровым цветом пьянством!
А к тебе, Петрович, у меня особое поручение. Я
знаю, что все эти нарушители моральных устоев госу-
дарства, как огня боятся критических выпусков нашего
«Прожектора». Ко мне даже наша работница приходила,
просила «протянуть» в нем мужа, чтоб налево не ходил!
Моя к тебе сердечная просьба: ты таланта своего
не жалей, распиши похлеще этих алкашей в пятничном
выпуске «Прожектора». Нечего смеяться, дело серьёзное.
Да, чуть не забыл, тут ко мне председатель
профкома подходил и сказал, что на той неделе будем
решать твой квартирный вопрос.
В пятницу возле проходной у стенда с комсомольским
«Прожектором» было не протолкнуться, актив постарался
на совесть, а весь текст был написан стихами. Из
задних рядов старались протолкнуться вперед, чтобы
узнать, над чем там смеются первые.
Петрович уже домой засобирался, когда увидел, как
через площадь от проходной, раскачиваясь в такт
шагам, в его сторону решительно направился Петя-Шкаф.
- Перестарался, теперь он меня убьёт! – заметался
по художке, как мышь в стеклянной банке, художник.
Запасного выхода не было, все окна во двор. Из
средств защиты под руки попался только молоток…
Дверь, противно скрипнув пружиной, распахнулась и
с грохотом закрылась. В проеме двери, во всю свою
ширь, возник Петя, глаза его возбужденно светились,
лицо было в красных пятнах.
- Петрович, - мощно выдохнул он.
- Да я, сам понимаешь, Петя… - чуть слышно
залепетал художник, пряча за спиной молоток.
- Петрович, - не слушая, накатывал на него Шкаф, -
ты не понимаешь, какой ты мне сделал подарок!
Обнял и сжал его так, что у Петровича что-то
внутри хрустнуло, а молоток тихо упал на диванчик.
- Ну ладно, что ты меня как-то там намалевал. Но
Жорку-то, Жорку ты как разрисовал! Народ лежит,
обхохотался весь, стишки переписывает.
- Да.а…- как-то воспрял духом художник, смутно
припоминая, что Жорку он изобразил подпирающим
столб, а его ноги метил, высоко и картинно подняв
лапу, пестрый и веселый, всеобщий любимец Тузик.
- Ну, удружил так удружил, с меня бутылка, -
продолжал греметь Петя, - за мной не заржавеет!
- Уф-ф… - облегченно выдохнул Петрович, когда он
ушел и смахнул капли пота со лба, - вот она,
волшебная сила искусства!
Он ещё некоторое время переводил дух. Потом
совсем уже собрался выходить, как вдруг увидел
идущих в его сторону и энергично жестикулирующих
Петю и Жору.
- Сговорились… - прошептал художник и почувствовал
холодок где-то внутри.
Дверь вновь резко распахнулась, в комнату кубарем
вкатился Жорик, а за ним протиснулся Петя-Шкаф с
большим свертком в руках.
- Петрович, - громогласно рыкнул он, - ты не
поверишь! Мы с Жоркой помирились и ни на кого не
обижаемся. А по этому поводу, как обещал, выпьем за
мир, дружбу, твое искусство и его животворящую силу.
Жора, тем временем, с мультяшной скоростью рас-
ставил на столике выпивку и закуску из пакета Пети.
- Прошу к столу, - суетливо сделал он широкий жест.
А художник тем временем заметил поднимающихся к
нему по лестнице, оживленно беседующих директора и
председателя профкома. Стены комнаты в глазах
Петровича как-то поплыли, в голове мелькнуло:
- Пятница, тринадцатое… накрылась моя квартирка…
Дверь медленно открылась. В помещении
установилась нехорошая тишина, где-то отчаянно
жужжала муха в паутине.
- Да, дела... - протянул директор, когда пауза
затянулась до неприличия
- Вот, - отчаянно пискнул сорвавшимся голосом
художник, - поздравить меня пришли с новосельем!
- Решение в общем-то с парткомом принято -
подтвердил профорг из-за спины директора.
- Давид Трофимович, мы с этим делом завязали и
мировую хотели, честно, слово даю - за двоих
прогудел Петя.
- Ну, раз уже налито, за это можно и пригубить -
сказал директор после длительного молчания. -
Наливай и нам!
Сообразительный Жора тут же с деньгами художника
ринулся в соседний магазин, услышав вдогонку
директорское:
- Секретаря парткома пригласи сюда!
Вечер удался.
В результате детального изучения проблемы изнутри,
уже во вторник, на доске объявлений вывесили свежий
приказ директора: "О дополнительных мерах по
реализации решений партии и правительства по борьбе
с пьянством и алкоголизмом на нашем предприятии".